Над головой свистят пули. Кто-то воюет с кем-то. Нет желания вдаваться в подробности, оказавшись в эпицентре событий. Тяжко дышать от пыли. Над головой летят пули и ошмётки бетона и кирпичей, вырванные выстрелами из зданий, словно куски плоти из тел.
Не важно, как попала сюда я, и как попал тот, кто сидит напротив меня. Предыстория утратила своё значение. Важен лишь данный момент.
***
Я, сгруппировавшись, сижу подле проёма окна, держа в руках оружие, готовое к бою: AR-15, автоматическую штурмовую винтовку, отобранную у беспечного война вражеской стороны, удалившегося от товарищей, чтобы справить малую нужду. Это было последнее, что он сделал. Я вонзила нож, который всегда был со мной при любых обстоятельствах, в его брюшную аорту. Повреждение оной даже на операционном столе практически не оставляет шансов выжить. Он не успел издать малейшего звука. Эффект неожиданности и благоволящая мне удача: ему стало тесно и жарко, потому он снял бронежилет. Теперь у меня есть всё, что было у него: оружие, патроны и гранаты.
Уже давно я перестала бояться смерти, она стала казаться мне скорее избавлением, нежели карой. Потому пули, свистящие у меня над головой и пыль от разрушающихся стен зданий, падающая на моё лицо не вызывали у меня абсолютно никаких эмоций. Я будто наблюдала происходящее со стороны.
***
Я не собиралась воевать, не желала лишать кого-либо жизни. Я работаю в торговой фирме, мы с коллегами ехали в командировку. Нас должны были доставить на предприятие, заселить в гостиницу на сутки, а затем отправить обратно. Но всё пошло не по плану.
Взрыв опрокинул автобус, началась стрельба. Я сидела у задней двери, из которой меня и выбросило на обочину. Проявив малодушие, я, не вставая на ноги, скатилась в ближайшую посадку. В глазах двоилось, голова кружилась, тело было будто не моё: совершенно не слушалось. Ощутив свою неспособность к быстрому перемещению и адекватным действиям, я засела там, в овраге, на некоторое время, пока не затихла стрельба. Там же я и поймала беспечного солдата, отправившись затем, ползком, к ближайшим строениям.
***
Снова взрыв. Снова я не чувствую себя, звуки слышу, будто находясь глубоко под водой. Все мои движения дико замедленны. Моё тело почти о не слушается меня. Я группируюсь и прячусь, не в силах произвести малейшее движение. Вдруг возникает ощущение полёта. Я вижу, как проплывает надо мной испещрённый дырами, оставленными от пуль и снарядов, словно ранами, потолок. Затем всё гаснет. Темнота.
Я снова сижу у стены того же здания, судя по виду снаружи, под окном – в самом безопасном месте. Вижу напротив себя человека. У него нет оружия, на нём нет бронежилета, в его руках нет ничего кроме чёток из чёрного камня. Могу предположить, что это он принёс меня сюда. Ведь больше некому было.
У меня в кармане пистолет. Я протягиваю его ему. Он делает отрицательный жест рукой. Обменяться словами и репликами, в данный момент, возможности нет: их заглушат звуки выстрелов и взрывов.
Я смотрю в его глаза, светлые и прозрачные, как стекло. Его волосы белые, как снег, они сливаются с аристократической бледностью его лица. За горловиной рясы видны его ключицы, по которым можно судить, что он обладает субтильным телосложением. Тот же вывод напрашивается, при взгляде на запястья и кисти его рук. Он одет во всё чёрное, напоминающее монашескую рясу. Уж ни Смерть ли явилась за мной в таком обличии?
Что только не приходит в голову на грани неминуемой гибели, причём в течение буквально сотых долей секунды.
Мы встречаемся взглядами. Стрельба стихает, предоставляя возможность нам с моим неожиданным собеседником перекинуться парой фраз. Выходить наружу мы оба не горим желанием, ведь, по всему видно, что стрелять перестали только потому, что решили, что живых на линии огня не осталось.
- Вы спасли меня, кто Вы? - спрашиваю я человека, сидящего напротив.
- Я сделал, что должен, - ответил он.
- Как Вы оказались здесь?
- Мой монастырь взорвали, пока я ходил за хворостом, потому я укрылся в этом здании. Я скрывался в той же посадке, что и Вы, потому видел, как Вы убегали из попавшего под огонь автобуса, и каким образом заполучили оружие.
- Нас обстреливают, почему Вы не хотите взять у меня пистолет?
- На всё воля Божья. Если мне суждено отправиться сегодня в Царство Небесное, да будет так.
- Вы действительно готовы умереть ради своих убеждений? А Вы никогда не допускали мысль о том, что Вашего бога не существует, и райские блага Вам не грозят?
- Лишь вера спасает меня. Она творит чудеса. Если вера живёт в сердце человека, он способен на многое, если не на всё. Когда приходишь в храм и смотришь в лики святых, ощущаешь поддержку свыше. Когда трудишься в монастыре, отрекшись от всего мирского, ощущаешь бренность бытия и тленность тела, в котором заключена душа. Смерть не страшна, если нет сомнений в том, что душа окажется в Царстве Небесном.
- Честно признаться, я завидую Вам, тем более в данный момент, в сложившейся обстановке. Ведь я не способна уверовать. Мне кажется, что это дар, доступный далеко не всем. Сколько раз я не пыталась абстрагироваться ото всего житейского, ото всего, что окружает меня и вплетается, словно ветви вьюнка в мой рассудок, у меня не получалось. И отказаться от мирских благ и удовольствий тоже задача, признаться не из простых. А самым сложным для меня является поверить в то, что невозможно осязать или, хотя бы увидеть. Одно время мне очень хотелось приобщиться к религии, почувствовать поддержку от кого-то сильного и доброго свыше, но я не смогла перебороть в себе скептицизм, материалистическое мировосприятие, как ни старалась.
- Бога невозможно увидеть или прикоснуться к нему, его можно только почувствовать, открыв ему душу. Верить дано всем и каждому, Вы просто ещё не готовы к этому.
- Возможно, Вы правы, спорить не буду, так как моя точка зрения также недоказуема, как и Ваша.
***
Снова взрыв. Снова стрельба по зданию, где находимся я и мой случайный попутчик. У меня в руках AR-15, полные патрон магазины по карманам, в заднем кармане брюк нож, для совсем непредвиденных обстоятельств. У того, кто напротив меня – только чётки. Он закрывает голову руками, на них осыпаются осколки кирпичей и пыль. Те же осколки падают мне на лицо, так как мои руки заняты оружием.
По соседству, буквально в нескольких метрах находится здание, которое явно прочнее по конструкции. За ним ещё два хрупких домика и лес. Нужно двигаться, это очевидно, о чём я сообщаю своему попутчику. Он соглашается со мной, что было неожиданно: казалось, что он желает остаться здесь и погибнуть. Мы договариваемся уходить «звеном»: я стреляю, враг прячется под огнём, мой попутчик бежит до ближайшего укрытия, я догоняю, отстреливаясь, затем повторяем, пока не достигнем цели.
И вот мы в здании. Снова стрельба и взрывы. Не в нашем направлении, но рядом. Мы снова сидим друг напротив друга без возможности поговорить. Звуки выстрелов постепенно начинают сливаться в единый фон, возникает ощущение тишины. Слышала об этом от тех, кому довелось воевать и находиться длительное время под непрерывным огнём, но никогда не могла представить, какого это. В безмолвии остаётся лишь одно – придаваться собственным мыслям.
***
Всегда старалась избегать полемики на две темы: религия и политика. Ибо любые доводы, приводимые в данных спорах, априори не могут быть подкреплены незыблемыми фактами. Но, хотелось бы уточнить, что религия и вера – понятия совершенно разные, порой даже конфликтующие друг с другом.
Религия – это свод правил и ограничений, своего рода закон, кодекс, написанный людьми и который можно трактовать, как угодно. На любой проступок может найтись оправдание, и, в то же время, любое действие может трактоваться как грех, который необходимо будет искупать, посредствам физических страданий, усмиряя плоть. Одним внушается хроническое чувство вины, другим – наоборот, - власть и покровительство. Религия сродни политике или юриспруденции, она является рычагом усмирения толпы обывателей и даёт возможность заполучить материальные блага и власть тем, кто находится на верхней ступени иерархии церкви, а посредствам последней, и правящим кругам светской власти.
Вера – это совсем иное. Ей чужда массовость, она поселяется в душе каждого конкретного индивида, являясь для него воодушевляющей и движущей силой, это дар, благословение. И никакие писания ей не закон. Есть глубоко верующие люди, искренне преданные избранному пути и сильные духом, которые никогда не читали священных трактатов, и есть те, кто изучили все церковные писания, относящиеся к их вероисповеданию, каноническую литературу, и многое другое, но так и не обрели истинную веру, заменив её догмами и теорией.
Человек, находящийся напротив меня, явно к последним не относился. Я всегда была негативно настроена к любым религиозным догматам, и церковной обрядности, особенную нелюбовь я питала к авраамической группе религий, к коей относятся, в том числе, все направления христианства. Но, не смотря на это, я с уважением относилась к адептам любой религии из этой группы, если они не были агрессивны. С уважением, но без понимания. Пожалуй, до сегодняшнего дня.
***
Когда пули сбивали куски кирпича и бетона у меня над головой, рядом звучали взрывы, и, скорее всего, никто из моих коллег не выжил, безумно хотелось обратиться к кому-то сильному, к кому-то или чему-то, способному повлиять на происходящее. Говорят, что в окопах под обстрелом атеистов не бывает. Но, видимо, я была исключением. И я безумно завидовала «белой завистью» человеку, который сидел напротив меня, тому, кто отказался взять мой пистолет, оставив в руках лишь чётки. Он молился за нас обоих.
Внезапно в проёме двери показалась фигура, облачённая в военную форму. Этот человек вскинул оружие прежде меня и нажал на спуск. Осечка. Выстрел. Мой выстрел. Точно в шею. Он падает, хрипит, истекает кровью. Я бегу к нему с целью забрать патроны, закинув винтовку за плечо, начинаю обыскивать тело. Появляется второй. В этот момент я держу в руках рукоятку ножа, принадлежащего павшему врагу, ещё не издавшему последний выдох. Появившийся из облака пыли враг не успел осознать, как его рука, держащая оружие, была поймана под локоть. Эффект неожиданности. Выстрел в потолок, нож вонзился в бедренную артерию. Его взгляд, полный отчаяния и недоумения я не смогу забыть никогда. Меньше минуты – он без сил. Его движения замедляются, мышцы ослабевают. Пока я обыскиваю его в поисках боеприпасов, он всё ещё пытается сопротивляться. Его конечности движутся, будто в замедленном кино. Его больше нет. Нужно уходить.
Монах был непоколебим, продолжая молиться. Моё лицо, одежда и руки в крови. Я склоняюсь над ним, беру его руки в свои, оставляя на них багряные следы чужой, канувшей в небытие жизни, говорю, что нам нужно идти дальше. Он поднимает свои светлые прозрачные глаза, не выражающие ни скорби, ни злости, ни отчаяния, а лишь спокойствие. Он, с непоколебимым спокойствием смотрит на меня и соглашается.
***
Мы, на удивление беспрепятственно проходим к зданию, где отсиживаемся некоторое время, чтобы перевести дух. Мы оба изрядно измотаны. Я дико хочу пить, губы потрескались, тяжело дышать. Монах протягивает мне флягу с водой, отпив совсем немного. Я молча беру её и пью мелкими глотками, сдерживая себя, чтобы оставить на потом ему и себе. Я подумала о боеприпасах, но не о воде и еде – не было времени. Возвращаю ему флягу, он протягивает мне ломоть хлеба. Он поделился со мной всем, что было в его котомке.
- Вы, верно, презираете меня, - говорю ему я, - но, всё же, делитесь пищей и водой. Почему?
- Я не презираю Вас. Презрение означало бы, что я ставлю себя выше Вас, а гордыня, как известно, смертный грех.
- Но я же нарушила на Ваших глазах как минимум две заповеди: «не убий» и «не укради». Или Вы делаете это из благодарности за сохранение Вашей жизни?
- Вовсе нет, я не боюсь смерти, ибо верю в Царство Небесное. Но Вы поступили, как полагается воину, и, да, я благодарен Вам за сохранение моей бренной жизни. Если я остался жив, значит, моя миссия здесь ещё не закончена. Мне бы хотелось сделать как можно больше благих деяний, пока я здесь. Я против насилия, но мир не совершенен, потому кто-то должен оказывать сопротивление творящемуся злу.
- Но, если разобраться, я тоже являюсь злом, согласно Вашему пониманию.
- Вы защищали себя и меня. А те, кто нападали на нас жаждали лишь уничтожения, крови и власти. Они взорвали автобус с безоружными людьми, из которого Вам удалось спастись лишь чудом. Возможно, именно для того, чтобы уберечь меня от погибели, так как я ещё не совершил чего-то важного, что предначертано мне.
***
Позади нас возобновились звуки выстрелов. Эхо свиста вылетающих из ствола пуль, с характерным для нарезного оружия звуком, отражаясь от стен здания, где мы находились, создавало впечатление, будто пули проносятся прямо над нашими головами. Следовало поторопиться. Наше надёжное укрытие в скором времени может перестать являться таковым. Мы покидаем его и беспрепятственно обходим некогда обитаемые кем-то домики. В них осталась мебель и кружевные занавески, но стены их испещрены дырами от пуль. На полу лежит мебель, какие-то вещи и фотографии в разбитых рамках. Хозяева собирались в спешке, если выбрались живыми, им повезло. Хотелось бы надеяться на это.
Мы оказались в лесу. Он густой, можно не бежать, идти спокойно даже лучше: можно успеть заметить ловушку, растяжку или иную неожиданность. За лесом пограничная зона – путь домой для меня и убежище от войны для любого безоружного путника, которого переправят через границу в статусе беженца. Так что, за лесом выход ждёт и меня, и моего попутчика. Осталось немного. Мы движемся не торопясь, продолжая свою дискуссию.
- Главное – жить по совести и слушать веление сердца, - говорил монах, - я тоже не всегда был слугой Господа, раньше я жил в миру, и был воином, как и ты сейчас. Я был юн и пошёл служить в армию по призыву. Остался там воевать по контракту. Трижды был в горячих точках, вокруг меня гибли люди, мои друзья и товарищи. Многие из них ушли в мир иной буквально у меня на руках, но я оставался жив и практически невредим.
Лишь после этого повествования я обратила внимание на возрастные признаки на его лице. Он был далеко не молод, но его глаза были живые и яркие, как у того, кто только начал свой осознанный, самостоятельный жизненный путь. И двигался он как человек молодой, никак не старше среднего возраста. Наверное, вера давала ему силы, подумалось мне. Некоторое время мы шли в полнейшем молчании.
- Но как Вы пришли к служению в монастыре после всего пережитого?
- Долгое время я не мог адаптироваться к мирной жизни, без войны, без постоянного напряжения. Я много пил, странствовал, менял работы и места жительства. Я искал покоя, но не мог найти его нигде: война продолжала преследовать меня повсюду. Мне потребовалось время, чтобы осознать, что покой нужно искать внутри себя.
- Но, если Вы обладаете боевыми навыками, почему Вы не взяли оружие, которое я Вам давала?
- На войне, и долгое время после, я боялся смерти. Я спал с оружием и вскакивал, взводя курок, услышав малейший шорох, каждый раз целясь в пустоту. Когда я, наконец понял и принял, что в той пустоте никого нет, а хроническое проживание в страхе - это лишь сущая пытка, при этом оно не гарантирует безопасности, ведь предрешённого судьбой конца избежать не удастся в любом случае, я обрёл мир в своей душе. Покаявшись и приняв себя, я перестал бояться. Отказавшись от насилия, я более не приму его, даже ради сохранения собственной жизни. Ведь теперь я знаю, что уничтожение моего физического тела – это не конец существования моей бессмертной души, а, скорее, искупление, необходимое для начала нового пути.
***
За деревьями показалась дорога. По моим расчётам до блокпоста оставалось метров сто вдоль той самой дороги. Не доходя до неё, мы свернули в посадку, и пошли параллельно асфальту, скрываясь между деревьев. Шли мы молча, пребывая каждый в своих мыслях. В моём рассудке накопилось многое, что стоило переосмыслить за время этого пути.
Между деревьями показался блокпост. Не согласовав свои действия, мы оба остановились.
- Вы подойдёте к пограничникам с поднятыми руками и представитесь как беженец. Вас переправят через границу.
- А как же Вы? Оставьте оружие здесь. Вы прибыли в командировку, Вас вернут без всяких проблем. Если Вы вините себя в произошедшем – не стоит. Вы поступили, как было должно.
- Я виню себя лишь в одном – в своём трусливом бегстве. Возможно, кто-то из моих коллег выжил и нуждается в помощи.
- Но если вы вернётесь, то, скорее всего, погибните, и далеко не факт, что кто-то выжил в обстановке, что сложилась там на тот момент, и, тем более, по прошествии времени, затраченного Вами на дорогу сюда и обратно. А ведь Вы можете совершить ещё много благого. Подумайте, стоит ли возвращаться. Одно дело не бояться смерти, но совсем другое – стремиться к ней. Вы, попросту, неправильно меня поняли.
Впервые за время нашего совместного маршрута я увидела испуг в глазах монаха. Испуг и надежду. Надежду на то, что я последую вместе с ним. Но я не могла оправдать её. Не в этот раз.
- Я правильно поняла Вас, поверьте, и перестала страшиться гибели задолго до нашей встречи. Вашими устами сейчас говорит не монах, но воин, желающий сохранить жизнь боевому товарищу. Я совершала множество поступков, которыми не горжусь, но это были мелочи, о которых можно забыть и идти дальше. На этот раз всё иначе. Есть вещи, с которыми можно жить, а есть те, с которыми не получится.
- Понимаю. И Вы правы: моими устами изрекал воин, что всё ещё живёт во мне. Во время моего послушания он спит, но случаются моменты, когда он просыпается, и его приходится усмирять. Мне доводилось видеть людей, которые пытались нести неподъёмную ношу, и она всех их в итоге сломила. Я сам сказал Вам, что нужно действовать по велению сердца. Что ж, раз таков Ваш выбор, я могу лишь благословить Вас.
- Я благодарю Вас за благословение и желаю доброго пути.
После этих его слов, не прощаясь и не пожав руки, я развернулась и ушла обратно в лес. Я будто чувствовала его взгляд на своей спине, когда это ощущение пропало, шагов через сто, я остановилась и оглянулась. Монаха обыскали на блокпосту и благополучно пропустили через границу.
Тишина царила вокруг. Стрекотали насекомые в траве, пахло цветущими растениями и летом. Я запрокинула голову к небу. Оно было наполнено безумно яркой голубизной. По нему проплывали белоснежные облака замысловатых форм. На них можно смотреть бесконечно, наблюдая за их беспрестанным движением и трансформацией, ощущая непостижимость вселенной, отражённую в этом действе. Я всегда любила смотреть на небо, провожая взглядом постоянно преображающиеся и меняющие свою форму облака, контрастирующие с голубизной небосвода. Проходят века и эпохи, а они проплывают по небу, меняя свои очертания. За десятки тысяч лет существования человечества небосвод оставался неизменен, но, в тоже время, уникален с каждой новой минутой. Картина неба всегда неповторима. На небо можно смотреть вечно. Так хочется лечь в мягкую траву, словно на пуховую перину, и наслаждаться этим прекрасным, совершенным зрелищем. Но мне нужно идти. Я не знаю, дойду ли я живой до автобуса, на котором прибыла сюда, найду ли я кого-то живым, а если найду, смогу ли вывести под обстрелом к границе. Главное – я делаю то, что должна, то, что велит мне сердце. Ведь лучше покинуть этот мир легко, нежели многие годы нести непосильную ношу, состоящую из чувства вины и невыполненного долга.