Выходя из подъезда, мама взяла меня за руку, а я обвил ее кисть своей рукой, заботливо упакованной в варежки на резинке. В левой я держал трехметровый поводок, на который была пристегнута маленькая собачка. Пса звали Фокс, за рыжую шерстку и внешнее сходство с лисой. Он был не выше 20 сантиметров. Ему только исполнилось полгода. Выбежав на улицу, Фокс тут же рванулся куда-то в темноту.
- Держи крепче, пойдем, - сказала мама и повела меня в сторону школы, на большом футбольном поле которой жители окрестных домов обычно выгуливали собак.
На улице было морозно. Снежинки отражали свет фонарей и блестели осколками стекла. И на асфальте тоже было словно стекло. Оно поблескивало и хрустело под ногами.
Подходя к школьному двору, до нас уже доносился собачий лай. Фокс тоже его слышал и сильнее рвался с поводка, то подбегая ко мне и поскуливая, словно упрашивая отпустить, то силой пытаясь вырваться.
- Ну ладно, отпусти его, пусть побегает, - сказала мама.
Я подозвал Фокса и пока нагибался и расстегивал ошейник, Фокс неугомонно вертелся на месте, радостно поскуливая.
На школьном дворе было четыре собаки. Пока животные купались в снегу и игриво покусывали друг-друга, хозяева о чем-то разговаривали в сторонке. Мама поздоровалась с собачниками, я тоже, хотя не знал их по имени, только немного помнил лица. Мама сказала, что я могу пойти погулять, и отпустила мою руку. В сторонке играли дети других собачников. Правда, они были немного постарше, лет 11-12. Они привязывали санки к большому псу неизвестной мне породы и катались. Меня они тоже взяли с собой. Фокс в это время носился из стороны в сторону, иногда с размаху влетая в сугробы, купаясь в них, вылетая обратно. Иногда он подбегал ко мне или маме, словно спрашивая, можно ли еще побегать, или уже пора возвращаться.
Скоро и вправду стало пора. Мама подозвала меня, я побежал к ней и на бегу звал Фокса. Тот лениво, нехотя брел в нашу сторону. Мы посадили его на поводок, мама отряхнула меня от снега и мы пошли домой. Фокс иногда порывался убежать куда-то в темноту, но не так активно, словно устало.
Ближе к дому за нами увязалась маленькая собачонка. Она шла немного в стороне, но не спереди и не сзади, а параллельно нам. Не большая, с висячими ушками, черная-коричневого окраса, как немецкая овчарка. Она бежала и как-то жалостливо сверкала маленькими глазками, понурая, худая. Я показал на нее маме.
- Потерялась наверно…- сказала она, потом, вглядевшись внимательнее продолжила, - а нет, ошейника нет, и такая худенькая. Наверно, дворняжка.
- Мы можем ее взять?
- Ну…-мама засомневалась, - у нас же уже есть Фокс, им будет тесно вдвоем.
- Не будет
- Саш
- Ну мам, ей же холодно. А если она умрет?
- Дворняжки знаешь какие хитрые?
- Мам, - я остановился и начал причмокиваниями подзывать собачку. Фокс насторожился, поглядывал на нее, но не лаял. Да и поглядывал скорее с интересом, чем со злобой. Она аккуратно подходила, но очень медленно.
- Саш, так нельзя, мы не можем ее брать, а ты ей сейчас подаришь надежду, а потом отнимешь. Это не правильно.
Собачка чуть смелее подошла ко мне, и я понял, что она совсем еще щеночек. Я начал гладить ее по голове, которую она смиренно склонила вниз и чуть пригнула лапы.
- Мам, смотри какая хорошая.
По маминому лицу было видно, что она сомневается и о чем то размышляет.
- Надо спросить у папы.
- Пойдем, я спрошу, он же любит собак, он разрешит.
- Ладно, пойдем, - сдалась она. С этого момента мы начали идти быстрее, а я так вообще чуть не бежал.
- Саш, ну стой, не беги так.
Я притормаживал на несколько секунд, а потом снова набирал скорость. Собачка все это время бежала возле нас. Дойдя до подъезда, я развернулся и сказал:
- Жди нас тут и никуда не уходи, я за тобой приду.
Мы зашли в дом и поехали на девятый этаж. Папы еще не было дома. Войдя в квартиру, я снял куртку и обувь, и уселся на диван в свой комнате.
- Ну и что ты не раздеваешься? – ласково спросила мама.
- Папу жду.
- Ну шапку хоть сними, - она подошла ко мне, стянула шапку и ушла на кухню. А я уже выбирал имя той уличной собаке. Мне хотелось назвать его Рексом. Я представлял, как они с Фоксом вместе будут катать меня на санках, играть друг с другом. Спать на моей кровати, рядышком.
Когда раздался стук в дверь, я сразу же подскочил и ломанулся в прихожую. Папа еще не успел войти, как я уже пролепетал:
- Папа! Мы нашли щенка! Можно взять его домой!
- Какого еще щенка? – спросил он улыбаясь.
- Маленького такого, - я показал руками, - он там, возле подъезда.
- Там никого не было.
- Миш, - вмешалась мама, - возвращались с прогулки, встретился нам щеночек, на немецкую овчарку очень похож. Маленький, месяца два-три. Шел за нами до самого дома.
- Без ошейника? Не потеряшка?
- Ошейника не было, худой, но с виду прямо немец. – папа любил собак. У него была немецкая овчарка – Рекс. Я его совсем не помнил, но по рассказам знал, что мог спокойно лазить по нему, считать зубы, и он стоически это выдерживал и никогда даже не рычал на меня. Он погиб, повредив во время прогулки палочкой горло. Мама тоже собачница – у нее была колли по имени Гелона. Они с папой и познакомились на площадке для собак.
- А гулять с ним кто будет, если возьмем? – спросил папа, строго взглянув на меня.
- Я буду.
- Не обманываешь?
- Нет – ответил я как то по небывалому твердо.
- Пошли, заберем его тогда.
Я радостно оделся и мы с папой вышли на улицу. Возле подъезда никого не было.
- И где он?
- Сейчас найду! – я побежал в сторону дворика, попутно причмокивая. Ее нигде не было. Я оббежал вокруг дома, папа еле поспевал за мной, но собаки там не оказалось. Я вернулся разбитый и подавленный, чувствовал себя преданным. Мне даже показалось, что мама и папа словно вздохнули с облегчением. За ужином я даже почти не ел, а ночью чуть ли не плакал. Только Фокс, чувствуя это, подкрался ко мне и улегся рядышком.
Утром я пошел в школу и до последнего надеялся встретить этого щеночка по дороге, но его нигде не было. И когда я шел обратно – тоже. Вечером мы с мамой пошли гулять с Фоксом и вот тогда, снова на обратном пути, мы увидели его.
- Рекс! Рекс! Пойдем домой – прокричал я и побежал за собачонкой, она немного отскочила, но потом направилась в мою сторону. Когда мы встретились, я начал ласково трепать ее по шерсти, чесать за ушком так, словно давно знакомы, и это наша собака, которую мы потеряли. Мама стояла в сторонке и улыбалась, а Фокс недоумевающе за этим наблюдал. Домой мы зашли уже вчетвером.
- Она с улицы, нужно помыть, - сказала мама.
- Хорошо! Рекс, в ванну, в ванну, - скомандовал я и повел собаку за собой.
- Ну какой же это Рекс…- проговорила мама, потом подошла к нам, рассмотрела собаку поближе и сказала – это же девочка.
Это Найда – мы же ее нашли. Найденышь, значит. Найда.
- Найда…Найда. В ванну! – продолжил я.
Вечером, когда папа вернулся с работы, он осмотрел Найду и кряхтя проговорил:
- Ну какой же это немец, Марин, дворняжка это. Обычная дворняжка.
Я с волнением ждал, что папа скажет дальше.
- Ну ладно, не выбрасывать же тебя обратно. Пойдем, как тебя, Найда? Я тебя осмотрю.
Так у меня появились собаки. Фокс, которого мне подарили на день рождения. И Найда, которая, я уверен, пришла к нам сама.
***
Я вышел из вокзала, бросил сумку на землю и закурил, оглядываясь по сторонам. Каждый раз, когда я приезжал домой, я пытался найти в городе какие-то изменения, и не находил. Я уехал от сюда семь лет назад, а город словно законсервировали, только вывески и баннеры менялись от выборов к выборам, от акции к акции. Я вызвал такси и поехал домой. Из квартиры мы переехали в частный дом на окраине, когда я еще учился в школе. Поэтому по дороге от вокзала мы проезжали чуть ли не весь наш уральский промышленный городок.
Вечерело, на домах как-то бледно светились новогодние украшения. В некоторых окнах мерцали гирлянды. От вокзала до дома было минут сорок езды. Мне попался молчаливый таксист, который за всю дорогу заговорил только один раз – когда мы уже въезжали в поселок, он спросил, как лучше проехать.
В окнах дома свет не горел, но было слышно как работает пила. Я отошел от калитки и постучался кулаком в металлическую дверь мастерской. Звук станка постепенно притих, дверь лязгнула и я увидел отца.
- О! Привет! Я думал, ты только завтра приедешь, - сказал он улыбаясь и отходя с прохода, впуская меня внутрь.
- Сюрприз! – ответил я, заходя. Мы обнялись. Отец как-то сильно постарел. На темных волосах и щетине проступала седина, лицо немного осунулось.
-Давай сумку, пойдем в дом.
- Да я донесу.
- Как доехал?
- Хорошо. Чем ты тут занимаешься?
- Выпиливаю разделочные доски к праздникам, дарить будем. Вот, смотри, буковые, а здесь резьба, чтобы вставлять тарелку, - папа показывал мне лежащие на верстаке большие красивые доски.
Мы вышли из мастерской и к нам тут же прибежала Найда. Она вилась вокруг нас, а потом встала на задние лапы и словно попыталась меня обнять. Я погладил ее и почесал за ухом. Она довольно скулила.
Дома было холодно. Когда мы вошли, отец сразу подошел к отопительному котлу и что-то нажал.
- Сейчас согреется. Я сейчас только первый этаж отапливаю, чтоб просто так тепло не тратить, но дом быстро согреется. Ладно, раздевайся, чай, кофе помнишь где, в холодильнике есть сыр и колбаса, перекуси. Я сейчас немного доделаю, и вернусь.
- Да, хорошо, - отец вышел, а ко мне с лестницы спустился большой рыжий кот. Когда я был тут последний раз,полгода назад, он помещался в мои ладони и папа хотел его куда-нибудь пристроить – он подобрал Рыжика на улице.
Я поднялся на второй этаж. Он целиком был обшит деревом – для отца-столяра это не было проблемой. В моей комнате все как будто осталось прежним, ничего не изменилось. Даже пустая пачка из-под сигарет так и лежала на полке шкафа. Я положил сумку у деревянной кровати, разделся и вышел из комнаты, всего их на втором этаже было три. Моя, большая проходная комната, и еще одна, ничейная. Когда строили дом, она предназначалась бабушке, но вселиться в нее она так и не смогла. Сейчас там стоял деревянный диван, стол и два шкафа, забитых книгами.
Я спустился вниз и поставил чайник. Пол уже начал согреваться, но в доме еще было прохладно. Это странно диссонировало – все в доме было деревянным, либо обшито деревом. Потолок был из дерева, деревянная мебель, двери из темного дерева. То есть везде были теплые цвета, но дома было холодно. Я вошел в комнату отца, и на меня еще сильнее повеяло прохладой. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, а у дальней стены большой, во всю стену, шкаф без дверец. Я подошел к нему, на одной из полок была фотография двенадцатилетней давности. На ней летом, в каком-то лесу стояли я с Фоксом на руках, мама и папа, держащий Найду.
Мама умерла три года назад от рака. Фокса шесть лет назад, во время собачьих свадеб, до смерти загрызли какие-то дворняги. Помню, когда мама сказала мне об этом по телефону, я отчего-то так сильно заплакал, что даже не смог продолжать разговор.
В соседней комнате засвистел чайник. Только я его выключил и собрался налить кофе, как в дом зашел папа:
- Ты сейчас не наедайся, я закончил, давай поужинаем.
- Да, давай.
Мы сварили картошки, накрыли на стол и сели. Папа принес из комнаты бутылку можжевеловой настойки и разлил.
- Ну что? Давай за встречу, - он улыбался. Мы выпили. Пока ели, папа расспрашивал меня о работе, постоянно предлагая то хлеб, то колбасу, то сало, то еще что-нибудь. Все это стояло на огромном деревянном столе, который папа сам сделал, только переехав в новый дом. Для одного человека такой стол был явно великоват, и, видимо, папа и заставлял его всякими тарелочками и вазочками, чтобы тот не казался таким пустым. Когда он отводил взгляд, я вглядывался в его лицо. Мама могла бы сказать мне , что скучала, и я бы ей ответил тем же. Но с папой я, почему-то, такого сказать не мог, как и он. И, несмотря на то, что он особо ничего не рассказывал, а если и начинал, то больше о работе, о том, какое закупил дерево и какие есть заказы, было видно, что он очень скучал.
***
На небе не было ни единого облачка. Солнце светило ярко, но не особо жарко. Иногда со стороны реки дул прохладный ветер. Миша возился с бутылкой пива и зажигалкой, безуспешно пытаясь открыть, но потом сдался и открыл зубами.
- Похеришь всю челюсть
- Да не открывается нихрена.
Мы сидели на больших бетонных трубах диаметром в полтора метра. Они появились здесь, когда окраину города вдруг начали активно застраивать. На месте этих труб раньше была обширная лесопосадка, которую вырубили под застройку. Однако сильно город разрастись так и не смог. Трубы и овраг возле них так и остались здесь, как символ неудачной попытки этого города выйти за свои границы. Мы нашли это место, когда еще учились в школе и активно катались на великах. Мы ездили сюда, чтобы тайком курить и пить блейзер. Один наш одноклассник как-то раз перебрал, и стоя на этих трубах показывал голую жопу проезжающим в дали тракторам, а потом полез в овраг за бутылкой блейзера, но не удержался и рухнул в воду. В общем, трубы были в какой-то степени легендарным местом, которое мы особо никому не показывали.
- Ты работу то нашел? – спросил я.
Миша отхлебнул из бутылки и сказал:
- Да нет еще. На завод не хочу, а так ничего интересного нет. Я хотел в газпром, но туда сложно. Такие дела. Зато кандидат наук.
- А че в вузе не останешься?
- Скучно, мало платят, много головной боли.
- Зато студентки.
- Тупые, ты не представляешь. Невозможно преподавать и не брать взятки. Потому что они сами не сдадут, ну почти все. Сюда же едут из деревень с красными аттестатами, все такое. Башкир очень много, они на своем вперемешку с русским разговаривают. Трэш, короче.
- Да ты прям расист.
- Не, просто бесят.
- А че ты не уедешь то? В Екатеринбург куда-нибудь, Самару?
- А нахер? Не хочу.
- Ну возможности там, работа
- Не, не хочу, и тут норм.
- А кто еще из наших здесь?
- Ну Димас здесь, еще Юлька по-моему. Димас точно, я его встретил как-то, он в КБ работает. А Юлька вроде в Сбербанке. Но мы как-то не общаемся.
Вдалеке гудели машины. Солнце понемногу припекало. Я допил пиво, спрыгнул с трубы и пошел в овраг за второй бутылкой.
- Возьми мне тоже! – прокричал Миша вслед.
Миша жил в двухкомнатной квартире вместе с мамой. В прошлом году он защитил кандидатскую по какой-то теме, связанной с промышленными машинами. Он пытался уезжать из города, но через пару месяцев вернулся. Мне всегда казалось, что он не уезжает из-за матери, но напрямую я у Миши этого никогда не спрашивал.
Я вернулся на трубы, Миша копался в телефоне.
- Что нового то у тебя?
- Вот, айфон купил, – он повертел телефон в руках, - правда только пятерку. Новый мак у нас открылся. А так, что тут будет то, все по-старому. У тебя че?
- Да ничего, все также.
- Когда уезжаешь?
- Через неделю.
- Как отец?
- Работает, уволился с завода, теперь только мебелью занимается. Кстати, заезжай к нам в четверг, мы тут думали шашлык сделать.
- Да, давай. – Миша бросил себе под ноги пустую бутылку, взял новую и после нескольких неудачных попыток открыть ее зажигалкой, снова открыл зубами.
- Вот похеришь же челюсть.
- Да бесит, нихера не открывается.
***
В канун Нового года мы с отцом пытались решить, как будем его встречать. Нас пригласили в гости дальние родственники и папин друг. Сошлись на родственниках, потому что их я хотя бы немного знал и смутно помнил их детей, которых выдел последний раз лет 10 назад.
Мы не стали особо готовить на двух человек. На скорую руку нарезали колбасу и сыр, открыли оливки. Оливье ни я, ни отец особо не любили, поэтому обошлись крабовым. Мы решили встретить новый год дома, и потом пойти. Это была плохая идея. Уже в девять часов стало скучновато.
- А что по телеку? – спросил отец, закончив возиться с котлом.
- Сейчас полистаю, - я взял пульт и начал переключать каналы.
- «Голубой огонек» с Авериным
- На фиг
- Еще один голубой огонек с Басковым, какой-то фильм про войну по звезде.
- Какой?
- Не знаю, нафиг. Может камеди клаб?
- Не люблю их.
- Ну тогда особо вариантов нет.
- Одну херню показывают.
Мы поставили фоном «голубой огонек» и сели играть в шахматы. О том, что скоро наступит новый год, напоминали только еловые веточки в вазе и скудный дождик на них. Ни я, ни отец особо не горели созданием новогоднего настроения.
Доиграв в шахматы, у меня начало страшно урчать в животе, и мы сели есть. Можжевеловый самогон вместе со «швепсом» вполне походил за джин-тоник. Время медленно подползало к полуночи. На улице чаще и чаще под вой собак начали взрываться салюты.
- Я пойду, впущу Найду, а то она боится салютов, - сказал отец пошел в прихожую. Найда уже караулила его снаружи у двери, потому что как только он ее открыл, та сразу же просочилась в дом.
- А ну иди сюда, иди сюда! – рявкнул строго отец, Найда подошла к нему и села.
- Вот так, - папа взял тряпку и аккуратно вытер ей каждую лапу., - Эта дурочка, - сказал он мне, - пару месяцев назад я ее запер в вольере, ко мне заказчики приходили, так она все лапки ободрала об сетку, пришлось забинтовывать, да, Дуська? Ну все, беги.
Собака радостно прискакала в комнату, подбежала к Рыжику, тот игриво постучал ее лапой по морде. Потом Найда кинулась под стол и вилась в моих ногах.
- Что ты делаешь, собака? – нежно сказал папа, Найда, услышав, прибежала к нему. Она уже давно была не моей, а его собакой. А он, словно не имея рядом людей, расходовал всю свою заботу и нежность на собаке, коте и дереве, вечно что-то выпиливая, шлифую, крася, доводя до совершенства.
Папа в честь нового года угостил Найду колесиком копченой колбасы. Увидив это, к нему подбежал и Рыжик. В это время на экране показался Путин, который пафосно начал говорить про сложные для страны времена. Папа подошел к холодильнику, достал шампанское, открыл и разлил по бокалам. Когда забили куранты, мы встали из-за стола и чокнулись.
- Ну, с Новым годом! – сказал папа.
- И тебя! – мы выпили.
- Вкусное шампанское.
- Да, мне тоже понравилось, хотя стоит не дорого, я у соседки в магазине купил.
- Подожди, я сейчас, - я вышел из-за стола и пошел в свою комнату.
- Ты куда?
- Сейчас вернусь.
В комнате я достал из шкафа бумажный пакет с большим шерстяным шарфом и бутылкой хорошего коньяка с двумя бокалами. Раньше если я хотел попробовать дорогой алкоголь, я всегда покупал его в подарок отцу, зная, что без меня пить его он все равно не станет. Сейчас такого желания у меня уже нет, но традиция дарить ему спиртное все равно осталась. Спустившись вниз я, снова встал за стол и раскрыл пакет. Возле папы, на диване, тоже лежал сверток в новогодней упаковке.
- Это тебе, чтобы не мерз, - сказал я, отдавая шарф, - а это так, отдыхать вечерами, - я улыбнулся.
- Спасибо! – он как-то неловко улыбнулся, - очень…мягкий шарфик. Вот, это тебе – он протянул мне коробочку.
Я развернул, там оказалась электронная книга.
- Ух ты, спасибо большое.
-Я знаю, что ты любишь читать, вот решил, что тебе пригодиться.
- Правильно решил, - мы обнялись. Мне стало неловко, что я подарил ему что-то не очень полезное, а он, в отличие от меня, всегда умел угадывать подарки.
- Ну что, пойдем? – за окном уже во всю громыхали салюты. Найда от страха забилась под стол. Папа потрепал ее за ухом.
-Да, пошли. – мы начали одеваться. Отец, видимо, чтобы порадовать меня, повязал горло моим шарфом. Мы вышли на улицу и закурили. Я начал курить еще в школе, в старших классах отец это узнал, но курить с ним вместе я не могу. Он при мне тоже старался не курить, особенно до моего совершеннолетия. Один мой знакомый утверждал, что только когда вернулся с армии, начал без стеснения курить с отцом вместе, якобы завоевав таким образом его доверие и показав свою самостоятельность. Но у меня этот фокус не сработал, все равно какое-то глупое, странное стеснение мешало мне это делать. Даже когда мы сидели за общим столом, сначала курить выходил отец, потом он возвращался, и шел я. Впервые мы с ним закурили вместе, когда умерла мама. Видимо только общее горе объединяет как-то по-особенному.
***
Начало нового года мы провели у друзей, каких-то родственников и соседей. Папины разделочные доски расходились на ура. Вечерами мы иногда играли в шахматы или карты, либо смотрели телек. Папа иногда поглядывал на ютубе блоги по изготовлению шахматных досок, художественной резьбе и другим столярным хитростям. Я показал ему, как подписываться на каналы и искать станки на алиэкспресс.
Четвертого января марафон походов кончился и я решил съездить к Мише в гости. Проснувшись, я подошел к форточке покурить, но сразу же передумал – стоял страшный мороз. Одевшись, я спустился вниз согреть чайник. Когда я сидел за столом в комнату зашел папа и какая-то женщина, у обоих руки были в крови.
- Вот там ванна, мыло на раковине, полотенце сейчас принесу, - сказал отец, указывая на открытую дверь. Сам он быстро сполоснул руки и отнес полотенце.
- А что с вами? – спросил я.
- Найду стерилизовали.
- Зачем? – удивился я.
- Да у нее опять течка. Она уже в какой раз щеница, хотя вроде старая собака. А я не знаю, куда девать щенков, а топить не могу.
- Вы уже закончили?
- Да, почти. Она под наркозом, все прошло нормально.
- Помощь нужна?
- Нет, нет.
- Ну ладно.
- Ты сегодня дома?
- Нет, я сейчас к Мише съезжу.
- Ну хорошо, давай.
Проводив ветеринара, отец ушел в мастерскую, а я уехал к Мише. По дороге я разглядывал город, который потихоньку оживал после праздников. Недовольные лица водителей, усталые взрослые с радостными детьми.
***
На следующий день никаких планов у меня не было. Я поздно проснулся, отца дома уже не было. После завтрака я вышел во двор, покурил и пошел в мастерскую. Отец стоял у верстака и что-то обтачивал.
- Привет, что делаешь? - сказал я.
- Привет, ножку на лестницу на заказ. Вон, смотри, почти готова уже – папа кивнул на стоящую винтовую лестницу с резными балясинами.
- Как Найда? – Я подошел к ней, она свернувшись калачиком лежала на брошенных на пол фуфайках. Я потрепал ее за ушком, она не вставая посмотрела на меня своим отточенным с самого детства жалобным взглядом – видимо, специфическая черта дворняжек.
- Получше, она поела, не совсем еще отошла от наркоза, но ей лучше.
- Дуська, - я погладил ее по морде.
- Тебе что нибудь сделать может, ты когда уезжаешь?
- Восьмого поеду.
- Три дня, успею, если не сильно сложное.
Мне очень хотелось что-то попросить у папы, и я старательно перебирал в уме, что мне может понадобиться. По его лицу я понимал, что он тоже очень хочет что-то сделать, как-то помочь, проявить участие и заботу. А я думал, думал и все никак не мог найти хоть что-то, что можно было бы попросить.
- Мне бы шкаф или стол, но я боюсь, что не смогу увезти их, - попытался отшутиться я. Папа немного расстроился.
- Ну ладно, но если вдруг надумаешь – то говори, не сейчас, так к следующему приезду сделаю. Досочку, кстати, забери, готовишь же. Еще у меня лопаточки есть для готовки, тоже возьми.
- Хорошо, спасибо, - папа продолжил работать и водил по дереву наждачкой, зажимая ее в худых, жилистых руках с мощно проступающими венами.
Я вышел из мастерской и решил прогуляться в огород. Открыв калитку, я по сугробам пошел в деревянную беседку. Тропинку давно и накрепко замело снегом, который местами уже отвердел настолько, что ноги даже не проваливались. Внутри беседки царили запустение и бардак одновременно. Пепельница со старыми окурками, ведро под лавочкой, пыльный столик. Вокруг нее мы несколько лет назад высаживали ели, сосны и лиственницы, сейчас они выросли в уже достаточно большие деревья и словно скрывали беседку из-виду, как будто небольшой лесной оазис посреди снежной пустыни. Сам огород хаотично зарос вишней и малиной.
***
Вечером я валялся на диване и смотрел Гарри Поттера, когда у меня зазвонил телефон. Звонил отец. Я взял трубку. Он запыхающимся голосом чуть ли не прокричал:
- Бери аптечку, она на холодильнике, и беги в мастерскую.
- Бегу.
Я вскочил, схватил аптечку и накинув галоши выбежал на улицу, забыв даже про одежду. Я не знал, что произошло и подумал, что отец как то поранился станком, но когда я вбежал в мастерскую, я увидел совсем другое.
Прямо у дверей на полу лежала Найда, а папа скрестив руки в замок делал ей массаж сердца.
- Ищи там глицерин.
- Я рылся в аптечке, но руки как то потрясывало. Я нашел ампулу.
- Сколько?
- Одну.
Я достал таблетку, и засунул ее в горло Найде. Папа продолжал рывок за рывком ритмично давить ей на ребра:
- Давай же, Найдочка, давай же, - бормотал он себе под нос, еле слышно, сильно сжав губы. Так продолжалось еще около минуты.
- Есть адреналин? – спросил я.
- Нет, - выдохнул отец, и убрал руки.
- Давай еще, - я до последнего надеялся, что сейчас она заскулит, задышит, но отец тихо прошептал:
- Все.
Он уперся руками в колени и опустил голову.
- Надо было сердечные дать. Знал же, знал же, блять.
Потом мы замолчали и просидели так несколько минут. Папа поднял голову, посмотрел на собаку и начал гладить ее рукой.
- Дуська…- ее глаза все еще были открыты. Заметив это, папа провел рукой по ее мордашке, закрыл их, и продолжил гладить уже двумя руками, повторяя ее имя. Я в это время сидел рядом, смотрел на нее и словно впал в ступор. Ничего не мог ни сделать, ни сказать. Даже погладить ее не мог. Я словно очень хотел погладить ее в последний раз, но до мертвой дотронуться не мог, что то внутри мешало и не давало мне это сделать. Папа скупо заплакал. Я видел, как по его лицу прокатилась слеза, а грудь подрагивала. Просидев так еще какое-то время, он встал и пошел к груде пустых холщовых мешков.
- Надо ее отвезти.
- Тебе помочь? – выдавил я, понимая, что на самом деле не готов.
- Не надо, не надо, иди в дом.
- Хорошо.
Я взял аптечку и вышел. Стоя на улице, я почувствовал мороз, иголками прокатившийся по коже. Я медленно зашел домой. Я накинул куртку, вышел на улице и закурил. Найда была моей собакой. Собакой моего детства. Моей юности. Я думал, что я заплачу, но почему-то в этот раз слез не было, но было паршиво. Невыносимо паршиво. Ушло нечто важное, нечто символическое. Не просто смерть собаки, а Смерть с большой буквы, вязкая, тяжелая и такая холодная, обезоруживающая. Я закончил курить, только когда почувствовал, что меня сейчас вырвет. Поднявшись на второй этаж я лег на диван в ничейной комнате. Ко мне пришел Рыжик и запрыгнул на грудь, словно чувствуя. Я начал гладить его, но через какое-то время прогнал, потому что становилось только хуже.
Я на какое-то время начал винить отца в том, что он вообще затеял эту операцию, она же старенькая, ей нельзя так напрягаться. Но потом я отбросил эти мысли. Он ни в чем не виноват. Он не мог знать, что так выйдет. Все было хорошо, она шла на поправку, она перенесла наркоз.
Я лежал и смотрел в потолок, но даже и мыслей толком не было, только какая-то грусть, странная, тягучая, заполняющая все вокруг меня.
Раздался звук раскрывшейся двери. Папа вернулся. Через несколько минут он зашел в мою комнату, потом зашел в ту, где был я. Он не сказал ни слова, только подошел и сел рядом со мной на диван. Под его красными глазами были видны мешки. Я приподнялся , он крепко обнял меня, я тоже. Я чувствовал, как дрожит его тело. Но мы молчали. Потом он отпустил меня, потрепал за волосы и ушел, так ничего и не сказав. Я подумал, что его это ранило сильнее, чем меня.
Вечером, уже за столом, ели мы тоже молча. Папа достал бутылку и разлил:
- За Найду, хорошая была собачка.
Я молчал. Мы выпили. После еды я пожелал ему спокойной ночи и поскорее пошел спать, но пол ночи вспоминал детство, Найду, Фокса, бабушку, маму. Все это оборвалось как струны. Осталась совсем одна.
***
Пора было уезжать. Я спустил вниз сумки, окинул взглядом свою комнату, а затем и весь второй этаж слишком большого и слишком пустого дома.
- Ну что, нам пора? – спросил папа.
- Да, чай попьем и едем.
- Все взял, ничего не забыл?
- Да вроде бы все.
- Ну хорошо.
Попив чай, мы вышли и сели в старенькую семерку. Пока машина разогревалась, папа оглянулся и посмотрел на дом:
- Вот на что мне такой большой? – спросил он грустно улыбаясь, - я даже думал продать его и переехать поближе, куда нибудь в Подмосковье.
- Не надо, отличный дом, зачем ты будешь…
- Ага…Ладно, поехали.
Раньше он всегда спрашивал, попрощался ли я с собакой. По его мимике – он немного сморщился, я понял, что и сейчас он чуть было не спросил. Мы выехали. На улице потеплело, небо было уже не серым, а голубым. Шел снег. Он поблескивал осколками битого стекла. Пока мы ехали, я безумно хотел о чем-нибудь заговорить, но не знал, о чем и как начать разговор. Поэтому мы ехали молча, думая о своем, но, скорее всего, об одном и том же.
На вокзале, незадолго до посадки, папа спросил:
- Можно, я к тебе в мае приеду?
- Конечно можно, зачем спрашивать, - я усмехнулся.
- Ну вдруг.
Мы покурили. Объявили посадку.
- Ну все, пора.
- Ну давай, тогда в мае я приеду. А ты как доберешься – позвони.
- Конечно позвоню.
Мы обнялись.
- Ну все, пока!
-Пока!
Я дал проводнице билет и паспорт, она сделала пометку и я вошел. Отец еще стоял у вагона и искал меня в окнах, но у меня окно выходило в другую сторону, а на боковушке кто-то сидел. Я все равно пробрался к окну, папа увидел меня, мы помахали друг другу руками, он как то грустно улыбался. Поезд тронулся.
Впервые за последние три года мне было так паршиво уезжать. И я опять подумал, что нити, которые связывают меня и это место, этот город, людей, обрываются год за годом. И сейчас осталась, в сущности, только одна такая нить. И она становится только тоньше.