1
Когда стрелки часов городской башни города Худова уже миновали цифру двенадцать, когда Митрич - старый сторож бакалейной лавки «Нитуп и Медведь» по обыкновению сел пить свой полночный чай с непременной чекушкой, чесночной колбасой и куском домашнего пирога с визигой, в игорном доме «Золотая Россия» еще только начинали разгораться нешуточные страсти.
За несколько часов, минут, а то и считанных решающих мгновений, люди становились здесь сказочно богаты, и выходили из дверей этого заведения пьяными от коньяка, шампанского и того богатства, которое нежданно сваливалось на их голову, слепило, било и пьянило больше всех иных винных паров и дурманов.
По-иному выходили отсюда те, кто проигрывался вдрызг – с обезумевшими от наступившего несколько минут назад краха, горящими ничего не видящими глазами, в которых угасала надежда на последнюю ставку, с застывшими неживыми зрачками, словно наркоманы, не знающими где им взять очередную дозу запретного зелья для утоления нездоровой жажды своего воспаленного мозга, сердца и души. Некоторые из них, в-основном, действующие и отставные офицеры стрелялись, другие же выбирали себе иной конец и кидались с высокого Заручейного моста, и тогда лишь утром старый дворник Илларион, подметая гранитную набережную, обнаруживал труп очередного незадачливого бедолаги. Некоторые же из проигравших просто медленно и тихо сходили с ума.
Игорный дом не раз пытались было закрыть, но по разным на то причинам никому не удавалось это сделать: то неожиданно утоп товарищ прокурора, рьяно взявшийся за это дело, то из-за пожара дома городского главы этот вопрос был отложен на неопределенное время, а то вдруг депутаты земского собрания стали против такового решения, мотивируя это количеством поступающих от игорного дома налоговых денег в казну города. Так или иначе, количество сошедших с ума росло, как и счастливчиков – миллионеров тоже, впрочем, цифры были слишком, увы, несопоставимы.
Грустную статистику проигравшихся вдрызг могло со дня на день пополнить имя некоего господина по фамилии Кюдрес. Сей субъект, будучи еще даже не Анатолием, а просто гимназистом Толей Кюдресом, пристрастился к азартным играм самым серьезным и неотвратимым образом. Что способствовало этому теперь уже никто и не помнит: может, сказалось наличие близких друзей-картежников, может, проявилась любовь его деда по материнской линии к цыганам, да впрочем, так ли оно важно? Важно, что первые деньги, без спроса взятые из шкатулки со стола своего отца, Анатоль смело продул в тот же вечер, когда решился на бесшабашную и, как ему казалось, легкую жизнь карточного шулера.
Отец его, хозяин мебельной фабрики и нескольких продажных салонов, Аполлон Львович Кюдрес был сильно огорчен пропажей значительной суммы и так как воспитывал сына один, вследствии того, что его жена Клеопатра Петровна давно сбежала за границу с заезжим циркачем-итальянцем, а потому его огорчение еще больше выросло от того, что дала трещину сама, как он считал, система воспитания, как основа семьи, а, следовательно, и сама его жизнь.
На первый раз фабрикант ограничился долгой и нудной беседой с нерадивым отпрыском, в конце которой он для убедительности прибег к веским аргументам и угрозами.
- …еще раз узнаю, что-либо подобное – лишишься, и наследства и, вообще, из дома уходи! – кричал Аполлон Львович в припадке ярости. – Это надо же что надумал, я по копеечке свое состояние собирал, а он – в игорный дом ходит, спустить решил все разом …
После продолжительной суровой беседы несчастный папаша подумал, что на первый раз будет уже достаточно и проведенной воспитательной работы, но явно ошибся в педагогике, ибо, когда узнал в следующий раз, что благодаря проделкам юного прохиндея, ухитрившегося заложить кому-то часть ценных бумаг, он их лишился, то Аполлона Львовича тут же хватил апоплексический удар. Бог не дал ему ни малейшего шанса на дальнейшее воспитание расшалившегося не на шутку отпрыска - ни морально, ни посредством ремня из сыромятной кожи или дубового стула из новой коллекции своей фабрики, но вместе с тем всевышний милостиво избавил Кюдреса-старшего от необходимости видеть, как его родное чадо по кускам проигрывает его нажитое фамильное состояние, поскольку сразу же после недолгих мук и смерти отца, Толя Кюдрес, как единственный наследник дома Кюдресов, унаследовал оставленное покойным папашей богатство и ударился во все тяжкие грехи, любимым из которых были карты.
Итак, Анатолий Кюдрес играл. Игра занимала его больше, чем дела на производстве и даже семейная жизнь, несмотря на недавнюю женитьбу на смазливой блондинке Василисе. Увы! Василиса была прекрасна, но не премудра! Впрочем, ей никогда не было интереса до мужних дел; ее интерес ограничивался лишь фасоном новых французских шляпок, продолжался затем изящным покроем платьев и заканчивался запахами чарующих ароматов духов. Игру его жена считала за блажь, сиюминутное увлечение, и сильно ошибалась в том, не представляя себе, какую бомбу замедленного действия несет в себе эта страсть, способная смести все на своем пути, в том числе и ее новые парижские туалеты.
Играл Кюдрес много, но зачастую на небольшие ставки, и даже выигрывал иногда, но тоже немного и уж куда меньше, чем проигрывал.
Но в дни выигрыша Анатолий казался себе всемогущим, непревзойденным гением карт и поэтому с особым упоением проматывал в ту же ночь, все то, что только перед этим невзначай осело в карманах его сюртука, причем с большим размахом, так что выигрыш Кюдреса в финансовом отношении был сродни проигрышу, а зачастую еще страшнее и разорительнее.
Но вот, когда по истечении нескольких лет такой беспутной жизни, было заложено все: и фабрика, и магазины, и дом, выросла куча долгов и производственных и картежных, Анатоль заложил последние золотые побрякушки с единственной целью отыграться, чтоб хоть как-то жить.
В этот осенний слякотный вечер он решил играть до победы. Вначале он выиграл, и, причем, достаточно много выиграл, и тут бы ему и остановиться, но нет, Анатоль решил идти до конца – раз уж сегодня везет, надо играть! Он не знал тогда, да и не мог знать, что в ту ночь играл за одним столом со знаменитым игроком по фамилии Сайбуч. Отлично владея русским, этот заграничный пройдоха за много лет обчистил не одно игорное заведение России. Исключением не стал и город Худов, где игра с Анатолием Кюдресом стала лишь одним из незначительных эпизодов в жизни пресловутого господина Сайбуча.
К утру дело было завершено. Проигрыш Кюдреса был страшен и окончателен. Теперь оставалось лишь два пути – пистолет и мост. Точнее, оставался лишь один – мост, поскольку пару дуэльных пистолетов Толя заложил не так давно в одном из близлежащих ломбардов.
Выйдя в гардеробную с отрешенным от всего мира взглядом, Анатолий, молча протянул руку, указывая лакею на вешалку, но вдруг болезненная гримаса страшно изменила его лицо, он резко схватился руками за правый бок и внезапно упал на пол, издавая громкие протяжные стоны.
2
- А что, Иван Васильевич, ведь, пожалуй, что можем мы получить свои долги сполна, - усмехаясь в усы, задумчиво произнес Евлампий Силантьевич Курочкин – купец первой гильдии, обращаясь к своему приятелю, чиновнику Подрывкину.
- Вы это о чем? – рассеянно ответил Иван Васильевич, продолжая закусывать выпитую водку студнем из стерляди.
- Да я все о Кюдресе…
- Полно, батенька, полно, что это вы! – замахал руками Подрывкин. – Уж, видно, верно говорят: что упало – то пропало.
- Ну, отчего же, - возразил ему Курочкин. – Вы, стало быть, не читали сегодняшние утренние «Ведомости»?
После этих слов Евлампий Силантьевич пытливо посмотрел на Подрывкина, выжидая его реакцию на произнесенные им слова.
- Нет, признаюсь, не читал, - решительно мотнул тот головой и недоуменно пожал плечами. – А чего там читать-то? Опять, наверное, пишут о пользе кровопускания и клизм, о каком-нибудь пьяном дебоше и проделках гимназистов, о пользе Крымских курортов и сроках созревания крыжовника. Нет, уж вы меня, батенька мой, увольте, таковое чтиво не для меня.
После этих слов Подрывкин категорично замахал руками, упрямо покачивая головой, и снова налил себе рюмку водки из графинчика.
- А вот тут, вы и не правы, Иван Васильевич, - Курочкин протянул Подрывкину газету и, тыкая толстым указательным пальцем в середину газетной страницы, произнес. – Вот полюбуйтесь-ка, нате вам! Прочтите с расстановкой, пожалуйста, не сочтите за труд.
Подрывкин поставил на стол, поднятую было рюмку, взял из рук Курочкина газету, поправил пенсне и начал читать:
«На улице Кочкинской пьяный отставной полковник Душков таскал за волосы свою жену, обзывая ее пучеглазой дурой…»
- Не то, - раздраженно перебил Подрывкина Курочкин. – Ниже, Иван Васильевич, читайте, ниже!
«Можно ли окончательно и бесповоротно излечиться от пьянства?» – тут Подрывкин возмущенно сплюнул – Надо же, какую гадость напишут!
- Да вы ниже берите, ниже и правее, - еще раз нетерпеливо уточнил Курочкин.
«Цыганская гадалка Неля предскажет вам судьбу…» - начал снова Иван Васильевич, но тут уж Курочкин подскочил к нему вплотную и еще раз ткнул в газету. Подрывкин проследил за тем, где пробороздил по буквам желтый купеческий ноготь и наконец, прочел то, что требовалось:
«Позавчера ночью в земскую городскую больницу был доставлен господин Кюдрес, который потерял сознание от нестерпимой боли в вестибюле игорного дома «Золотая Россия». После установления диагноза больной был незамедлительно прооперирован. Операцию провел ученик профессора Пирогова господин П.Ю.Неммерт, который случайно находился в нашем городе по делам, не имеющим никакого отношения к медицине, однако незамедлительно согласившийся помочь. Сам факт присутствия в нашем городе господина Неммерта уже заслуживает освещения в нашей газете, тем более что он любезно согласился провести операцию совместно с нашим ведущим хирургом Б.Л.Рудманом. Но более интересен другой факт, который выяснился после весьма успешно проведенной операции. Из удаленного желчного пузыря господина Кюдреса был извлечен драгоценный камень очень больших размеров, имеющий чистый цвет, природную правильную форму и огранку. По предварительной примерной оценке ювелира господина Либерзона примерная цена такого камня может составлять сумму, превышающую все состояние господина Кюрдеса, включая его дома, магазины и фабрику, а также нынешние его долги, в десять раз и более. Таким образом, господин Кюдрес вследствии перенесенной им болезни и последующей операции стал одним из самых богатых людей в нашем городе, с чем мы его и поздравляем! В настоящее время здоровье А.А.Кюдреса неуклонно идет на поправку».
Подрывкин прочел заметку и, отставив газету, круглыми от удивления глазами смотрел куда-то вдаль.
- Вот так дела! Ах ты, бестия, надо же, как везет этому Кюдресу! - удивленно произнес он.
- А я что говорил? – довольный произведенным эффектом, Курочкин потер ладони. – Вы ему, Иван Васильевич, сколько ссудили под проценты? Пятьсот али тыщу? А я в десять раз больше дал под одно дело, да только промотал он все там же…Ну, да ничего, сейчас уж мы его прижмем, да и должки-то из него и выжмем. Главное, узнать, когда он из больницы выйдет. Он ведь теперь тоже о своем новом богатстве знает, вдруг умотает куда-нидь сразу же? С него станется…
На лице Подрывкина, не отображалось ни горя от потерянных когда-то денег, ни радости от возможности их снова обрести, и лишь морщины, которые шевелились на его лице, предательски показывали, что в голове Ивана Васильевича шел плодотворный мыслительный процесс. Он сидел так несколько минут, напряженно размышляя, и вдруг радостно просиял, словно уже получил свой долг обратно, посмотрел на озабоченного Курочкина и, наконец, загадочно произнес:
- А что, Евлампий Силантьевич, если мы сделаем так?
3
Маленькая заметка в газете наделала большой переполох в провинциальном Худове. Дело в том, что Анатолий Кюдрес был должен почти всем состоятельным людям города. Кредиты и ссуды, неоплаченные счета и залоги, да и просто долги, годами копившиеся понемногу и везде, лежали до времени, словно спали, а теперь словно проснулись, требуя возврата, почуяв запах богатства, словно акула чует в воде кровь своей будущей жертвы. Теперь все ждали и готовились к одному – выходу из больницы Кюдреса и получения своих долгов. Кто-то с нетерпением разглаживал на колене долговые расписки, кто-то подсчитывал прибыльные проценты, кто-то просто молился и ставил свечки, надеясь на лучшее. Если бы кто-нибудь из них знал, что произойдет в ближайшее время…
А между тем дело шло на поправку. Толя Кюдрес уже ел каждое утро овсяную кашку, а на обед – легкий овощной суп Soupe а l'oignon и протертую говядину, пил живительный отвар шиповника и самое главное - он был счастлив от осознания своего богатства, так внезапно свалившегося на его горемычную голову. Каждый день его навещала верная Василиса, ставшая таковой после прочтения статьи в «Худовских ведомостях», а драгоценный камень спокойно лежал в сейфе, срочно привезенном по ее заказу прямо в больничную палату фирмой «Нитолс и сыновья». Кроме Василисы в палату никого не пускали и за этим зорко следили полицейские, назначенные для охраны Кюдреса, ввиду огромного ажиотажа.
По истечении двух недель у больного были сняты швы, и наступил день выписки из больницы. В этот день с утра перед ее крыльцом собрался народ: те, кому Толя был должен, вездесущие репортеры и просто любопытные. В первых же рядах восторженной толпы стояла и разряженная Василиса с большим букетом цветов, чтоб торжественно вручить его мужу и попасть вместе с ним на фото первых страниц всех худовских газет.
В двенадцать часов пополудни дверь земской больницы отворилась, на крыльцо вышел ее главный врач Борис Львович Рудман, растерянно оглядел радостно трепещущую толпу людей и произнес.
- Господа, - он слегка прокашлялся, ибо голос его был недостаточно тверд. – Господа! Я должен сообщить вам, что господина Кюдреса в больнице нет!
Притихшая поначалу толпа ахнула и тут же отозвалась разноголосьем.
- Как нет? Где он? Почему нет? Куда он делся?
Рудман в ответ только растерянно моргал, недоуменно пожимая плечами. Тут же мимо него в дверь больницы юркнули несколько репортеров. У раскрытых дверей палаты, куда их не пустили полицейские, они остановились, наблюдая следующую картину. У дверей, недоуменно хлопая ресницами, и растерянно разводя руки в стороны, стоял толстый урядник Обушков, отряженный приставом для охраны палаты Кюдреса.
Постель на кровати Кюдреса была не заправлена, одеяло смято, точно его отбросили в спешке, подушка лежала на полу. Сейф в углу палаты стоял на месте, так как его первоначально и установили, но дверца была раскрыта и естественно, что внутренности этого железного монстра были пусты.
Через несколько минут, расталкивая скопление репортеров, в помещение протиснулся главный сыщик города.
- Разойдитесь господа, - настойчиво попросил он. – Разойдитесь! Все подробности после официального расследования проишествия.
Василиса все ж таки попала на страницы всех газет, но на фото отразилась не красивая молодая, а убитая горем, безутешная женщина, с безумным застывшим взглядом и удивленным выражением лица, почти что вдова. Сквозь полураскрытые губы она шептала как заклинание два слова, повторяя их многократно. Шум не позволил никому расслышать, что она говорила, а говорила она – «…Толя, камень, Толя, камень…», и так без остановки много раз подряд.
И никто в этой сутолоке, давке и суете даже не заметил, что в толпе любопытных не было двух друзей - купца первой гильдии Евлампия Силантьевича Курочкина и худовского чиновника Ивана Васильевича Подрывкина.
4
Ох, и нелегка же ты, доля репортерская, особенно в России!
За день до того, как Толя Кюдрес бесследно испарился из больницы, репортер «Худовских ведомостей» Алексей Бровкин сидел в трактире «Адмирал» и пил горькую. Вообще то, говоря откровенно, водку он любил пить только в двух случаях: по поводу и без повода. Сегодня он как раз пил по поводу. А повод, был вот какой.
Утром его вызвал к себе в кабинет главный редактор газеты Корженьков и строго сказал:
- Алексей! Популярность нашей газеты падает, а, следовательно, падает и тираж тоже. Если дела пойдут так и дальше, я вынужден буду уволить тебя, в связи с отсутствием средств на содержание. Сам понимаешь, не маленький уже, - тут редактор еле заметно усмехнулся, потому что Бровкин то был как раз человеком невысокого роста с непропорционально большой головой. - Так что ищи сенсацию про что хочешь: черта, дьявола или попадью. В общем, давай бомбу, которая громко рванет и поставит на уши весь город! А заодно и поднимет нам прибыль! Задачу понял?
Бровкин испуганно заморгал большими выпученными глазами, растерянно потер ладошкой большой нос, похожий на крупный зрелый корнеплод, и взмолился:
- Побойтесь, Бога, Леонид Владимирович! Где же в нашем заштатном Худове взять такой материал? Революционеры, что на митингах глотки себе рвали, все давно на каторге. Казнокрадов Вы трогать не велите, раз они друзья губернатора. Единственное место осталось – «Золотая Россия», так ведь и так…
- Но, но, но! – строго прервал его Корженьков. – Ты поосторожней там с губернатором-то! Губернатор Черных, он человек государственный, высоким доверием государя облеченный! Ишь, куда хватил, шельма, губернатора ему подавай! Так, гляди, договоришься, и сам отправишься в Сибирь к своим революционерам. Что же касаемо «Золотой России», верно, ты говоришь, про нее и так твой друг Задольский пишет чуть не каждый день в криминальных новостях. Вчера один утоп, сегодня другой с моста выбросился, завтра третий застрелится или повесится. Скука, а не новости! Нет изюминки. Одно слово – статистика. Хоть бы на дуэль что ли кто кого вызвал, а то все одно и то же. Приелось это все уже народу, понял? Надо свежатинки добавить! Свежую струю пустить! Дошло до тебя, наконец, или нет?
Бровкин покорно кивнул головой.
- Так про что же писать то тогда, Леонид Владимирович? – грустно спросил он и с надеждой посмотрел на редактора. - Вы хоть на темку то намекните!
- Ну, не знаю я, Бровкин, не знаю. Ты – репортер, тебе и карты в руки! Хочешь носом землю рой, а материал должен лежать здесь! – Корженьков с размаху хлопнул своей ладонью по столу. – Три дня тебе сроку!
Озадаченный Бровкин медленно вышел из кабинета редактора. От напряжения и расстройства в животе его что то урчало и прыгало. Желая облегчиться, Бровкин зашел в общественный сортир. На самом видном месте черным карандашом по беленой стене кто-то начеркал стишок:
Не вышел ростом и лицом -
Глаза от рака, нос морковкин!
Он туп, как пробка и смешон,
Наш репортер – Алеша Бровкин!
«Ну, Задольский! Точно это он, гад, больше некому», подумал Бровкин. От огорчения, досады и осознания безвыходности своего положения, в животе его перестало урчать. Не отрывая взгляда от надписи, он медленно собрал во рту слюну и смачно плюнул на стишок, потом решительно развернулся и пошел прочь.
«Я вам всем еще покажу, кто такой Бровкин!» - всю дорогу до трактира думал Алексей. – «Я вам не просто так! Я вам, я вам, я вам…!»
5
А между тем, таинственное исчезновение Кюдреса из больничной палаты вызвало в городе еще больший переполох, чем даже сам факт возникновения загадочного драгоценного камня. Каких-либо криминальных следов происшествия полиция не обнаружила, что окончательно завело расследование в тупик и давало повод для досужих домыслов.
Зато вездесущие газетчики стались вовсю. Тиражи росли, как на дрожжах, прибыль от продажи газет взлетела вверх и чем абсурдней казалась версия, напечатанная на страницах издания, тем выше были сборы.
«Губернские вести», например, писали о нападении на Кюдреса банды разбойников с целью ограбления. Якобы, Кюдрес при виде их, решил не отдавать им камень, а проглотил его, и поэтому, злоумышленники и украли его из больницы, чтобы спокойно распороть бедному Кюдресу брюхо и поживиться камешком, а труп Кюдреса закопать в лесу или, на худой конец, сбросить в речку.
В другом, не менее известном издании, газете «Вечерний дилижанс» утверждалось, что камень, извлеченный из тела Кюдреса имеет необычайную силу, а посему господин Кюдресс может спокойно перемещаться во времени и пространстве, а также и за ним, тоже. Например, посетить царство мертвых и даже побывать на приеме египетского фараона, чем он сейчас, вроде, как и занят.
«Худовские ведомости» переплюнули в этом отношении всех. Неутомимый Задольский выдвинул идею о том, что камень Кюдресу-младшему Кюдрес-старший передал по наследству, причем пути передачи были неизвестны и оставалось только догадываться, как попал сей камень в бренное тело Кюдреса – то ли Аполлон Львович передал ему камень, лежа на смертном одре и тот его по ошибке проглотил, то ли он был таинственно создан внутри Анатолия еще при зачатии, неизвестно. Однако тот же Задольский резонно утверждал, что камень мог неисповедимыми путями вернуться к своему бывшему хозяину, спокойно лежащему в своем фамильном склепе, на Староконюшенном кладбище, а Кюдрес-младший распался на мельчайшие частицы от огорчения и избытка желчи.
В тот же вечер, после публикации, полиция задержала нескольких бродяг, которые, услышав про это, попытались было вскрыть склеп Кюдресов, но, естественно, что ничего бы они там не нашли, поскольку полицейские уже задолго до них обшарили все, и даже тюремный врач сделал повторное вскрытие трупа, следуя указаниям главного сыщика города. К тому же непонятно было, что ежели Анатолий Кюдрес распался на молекулы вслед за камнем, куда делась его пижама, тапочки и махровый турецкий халат?
И тут следствие окончательно зашло в тупик.
6
А между тем события в ту загадочную ночь развивались совсем не так, как представляли их читателям доморощенные худовские репортеры. Ах, если бы они знали, как проста разгадка!
Все началось с того, что некто, а это был вездесущий Подрывкин, проследил за чередой смен полицейских чинов, дежуривших у дверей палаты Кюдреса, и когда на смену заступил урядник Обушков, охотчий до дармовой выпивки и жратвы, то на ужин его к картошке с бараниной, которую приносил ежедневно мальчик в корзинке из трактира «Худой и толстый», была присовокуплена бутылка замечательного первача, чистого как слеза и отличного, как показалась Обушкову, на вкус. Немало подивившись на столь приятное меню, урядник решил, что это праздничный ужин в честь выздоровления Кюдреса. Именно поэтому он незамедлительно употребил по назначению все, что было в корзине.
Что такое бутылка первача для такого гиганта, как Обушков? Как слону дробина. Никто в худовском полицейском участке не мог выпить больше Обушкова, уж на это-то он был мастак. От бутылки белой он даже не пьянел, только морда его жирная краснела. Но на этот раз случилась такая штука, что урядник через полчаса после сытного ужина вдруг уснул на боевом посту мертвым сном. А уж спал Обушков как никто другой, из пушки не разбудишь, как говориться. Тем более что в перваче была растворена очень даже серьезная доза снотворного.
Итак, как только Подрывкин убедился, что Обушков заснул, они с Курочкиным притащили лестницу под окна палаты, где лежал Кюдрес, аккуратно установили ее, и маленький щуплый Подрывкин ловко вскарабкался по ее ступеням и влез через окно в палату Кюдреса.
Анатолий, проснувшись от легкого толчка в бок, хотел было закричать, приняв в темноте Подрывкина за разбойника, но Подрывкин вовремя успел заткнуть ему рот своей худой, испачканной чернилами, ладошкой и прошипел:
- Тс-с-с-с! Тихо, Анатоль Аполлоныч! Свои! – и, когда убедился, что Кюдрес его узнал, улыбнувшись, добавил. – Сыграем?
Тут Подрывкин достал из кармана своего сюртука свежую колоду карт и повертел ею у носа, обалдевшего от такого поворота событий, Кюдреса. В глазах Анатолия моментально загорелся нездоровый огонек. Он тут же откинул одеяло и сел в постели, опустив босые ноги на пол.
- Давай, - сглотнув слюну, кивнул Кюдрес и в нетерпении потер ладони.
- Ну не здесь же! – укоризненно произнес Подрывкин. Он потянул Кюдреса за плечо и кивнул на раскрытое окно. – Пошли, нас ждут друзья!
- Куда? – спросил Анатолий, но с кровати поднялся. Колода карт манила его как магнит и, похоже, выбор он для себя сделал. – А камень?
- Бери с собой, так надежней будет! – убежденно ответил Подрывкин. – У тебя карманы есть? А то давай, я сохраню…
- Нет-нет, - торопливо сказал Кюдрес. – А ну, отвернись. И не подсматривай!
Под пристальным взглядом Анатолия Подрывкин вынужден был отвернуться и постоял так около минуты, пока Кюдрес открыл сейф, достал и спрятал куда-то камень.
- Все, пошли, - скомандовал Анатолий, запахнувшись в халат, и на ходу натягивая остроносые тапочки с помпонами. Он подошел к окну, недоверчиво потрогал рукой лестницу, и, задрав полы халата, чтоб не мешались, спросил. – Не упадет?
- Нет! – решительно возразил ему Подрывкин и для убедительности пару раз мотнул своей плешивой головой. – Не упадет.
Анатолий перелез через подоконник и стал спускаться вниз, а следом за ним спустился и Подрывкин, в голове которого в это время только и мелькало – «…куда ж он его, стерва его задери, спрятал? В пижаму? Да вряд ли. А может быть в тапки? Нет, побоялся бы обронить, сучий потрох. О! В кальсоны! Непременно в кальсоны! В потайной карманчик!»
На земле их встретил Курочкин, бережно поддерживавший лестницу. Тут же Курочкин и Кюдрес ее убрали и унесли, а Подрывкин к тому же старательно замел за ними все следы. Роковая страсть к игре сделала свое коварное дело. Кюдрес исчез в темноте вместе с Курочкиным и Подрывкиным.
7
Шли четвертые сутки с момента исчезновения Анатолия Кюдреса. Сыскная полиция делала свою работу, шпики круглосуточно бегали по городу, сыщики проверили все «блат-хаты», бандитские притоны и «малины», но безрезультатно. Все здания города обошли дворники и полицейские, все чердаки и подвалы облазили они, но расследованию это нисколько не помогло.
А между тем в городе был дом, который так до конца никто и не проверил. В свое время почти в самом центре города по проекту архитектора Тивберга было построено монументальное, но невзрачное серое двухэтажное здание без колонад, барельефов и прочих архитектурных украшений. Неизвестно для чего этот дом предназначался первоначально, но всему городу это здание было известно, как «доходный дом купца Курочкина». В-общем-то, так оно и было на самом деле, но были в этом здании странности и особенности, которые не позволяли увидеть этого с первого раза.
Никому и никогда и в голову не пришло бы измерить здание внутри и снаружи и сопоставить полученные данные. А данные были таковы, что размер внутренних помещений, если сложить их вместе и присовокупить сюда толщину стен, был на два аршина меньше, чем наружных. А объяснялось это все просто тем, что прямо с чердака вдоль одной из стен вниз уходила потайная лестница, в ширину занимавшая как раз эти два аршина. Лестница эта вела в потайное помещение, находящееся ниже подвала. Об этом помещении не знал никто кроме покойных архитектора и строителей, покинувших этот мир вследствии давности событий, купца Курочкина, его приказчика Ламкова и с недавнего времени чиновника средней руки Подрывкина, да теперь еще и Анатолия Кюдреса. Третьи сутки после побега Кюдреса из больницы они сидели здесь и играли в карты.
Дом этот Евлампий Силантьевич Курочкин приобрел по случаю у обедневшего дворянина Кислицкого. Цена, назначенная Кислицким за это строение, устраивала его, тем более что после небольшого ремонта дом начал давать доход. Потайной ход Курочкин нашел месяца через два после покупки. Разглядев в углу чердака тайный ход, он спустился по лестнице и оказался в некой комнате. Вначале Курочкин подумал, что он попал в подвал, но прикинул высоту лестницы и дома, и вычислил, что комната находится ниже него. Неизвестно, знал ли об этой комнате Кислицкий, уехавший после получения денег от продажи дома к тетке в Варшаву, но Курочкин о своей находке никому ничего не сказал. На потайной люк был тут же сделан хитрый замок и тщательно замаскирован от чужих глаз, а вход на чердак Курочкин строжайше запретил, предупредив о том приказчика Ламкова.
- Гляди у меня, что б ни одна нога туда не ступала. Узнаю – убью!
Зная крутой нрав своего хозяина, Ламков охранял вход на чердак, как преданный пес. Впрочем, никаких посторонних попыток попасть туда, не было замечено ни разу.
Помещение это, которое Курочкин окрестил для себя как тайный зал, представляло собой достаточно большую квадратную комнату. Как ни странно, здесь не было сырости и плесени, видимо отменно работала система вентиляции помещения, продуманная архитектором Тивбергом. Кроме того в комнате был камин, что позволяло подогревать помещение, так что в любое время года здесь было тепло и сухо. Присутствовал даже сортир, устроенный за плотной дверью здесь же. Если бы не отсутствие окон, то можно было бы сказать, что в комнате было даже уютно. На полу лежали ковры, в резном буфете красовалась посуда и несколько бутылок с разнообразными водками, коньяками, наливками и настойками на любой вкус. В центре зала стоял круглый дубовый стол, вокруг которого стояло четыре кресла.
Вот здесь-то и засели за игру Курочкин и его гости.
8
Выйдя из трактира, Алексей Бровкин чуть не упал наземь от обильного количества выпитого за вечер. С трудом удержавшись на ногах, он оперся рукой на стену трактира и задумался о своей нелегкой доле.
«Ну вот, скоро меня уволят. Как же так можно? Я так дорожу своей работой, я готов писать о чем и о ком угодно, я талант, непризнаный конечно, но талант. Что же делать? Пойти и броситься в ноги Корженькову? А поможет ли? Та ведь еще гнида! Зря говорит Задольский, что я готов лизать Корженькову зад! Эх, говорила мне маменька - не ходи в репортеры, не послушался. Работал бы себе тихонько при богадельне, таскал домой продукты, керосин и простыни, нет, захотелось славы и денег!»
Оттолкнувшись рукой от стены Бровкин постоял на месте, слегка покачиваясь, и все-таки сделал шаг, за ним еще один. Через несколько шагов он опять притулился к стене, чувствуя, что Земля опять уходит из-под ног.
«До чего, однако ж, я набрался сегодя. Вот на что уходит драгоценное здоровье приличного человека, можно сказать выдающегося человека. Нет, не так, гения, можно сказать».
От осознания себя гением у Бровкина стало теплее на душе. Он вспомнил, как безбедно он работал в сиротском приюте, как он встретил в трактире Корженькова и как тот по пьяни взял его на работу. Мутная горькая слеза тихо потекла из правого глаза Бровкина по пыльной небритой щеке. Смахнув ее, Алексей посмотрел по сторонам и вдруг увидел, как из трактира вышел приказчик купца Курочкина Василий Ламков.
Ламков, выйдя из трактира, шел по улице с большой корзиной, покрытой широким полотенцем. Мало того, что Ламков шел, слегка сгибаясь под тяжестью ноши, он поминутно озирался, словно что-то украл и боялся разоблачения. На пьяного Бровкина Ламков не обратил никакого внимания, а зря, ибо репортер, заинтересовавшись странным поведением приказчика, втайне стал за ним наблюдать. Он даже сразу как-то протрезвел, не до конца, конечно, но мозг его уже начал работать в нужном направлении.
«А чего же ты опасаешься, Ламков? И чего ты там тащишь из трактира? Ведь я видел, когда ты пришел туда, с пустой корзиной и хитрой мордой своей чалдонской. Интересно, посмотреть, куда и что ты прешь».
Незаметно следуя за Ламковым, Бровкин дошел так до доходного дома Курочкина. Юркнув в подьезд за Ламковым, Бровкин тихо поднялся за ним и по звуку шагов понял, что тот поднялся на чердак.
«Час от часу не легче, - подумал Алексей. – Кого можно кормить трактирной едой на чердаке? Разве что - голубей?»
Тихо-тихо, так, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, он поднялся на чердак вслед за Ламковым и заглянул туда, но Василия там нигде не было. Нерешительно постояв в замешательстве на лестнице, Бровкин хотел было уже спуститься обратно вниз, но на первом этаже хлопнула дверь и, боясь быть замеченным, он торопливо залез на чердак. Чертыхаясь и проклиная все на свете – Ламкова, пыль на чердаке, свою работу, Задольского и Корженькова, вместе взятых и по отдельности, Бровкин продолжил свой путь по чердаку на четвереньках в полной темноте. Стоило ему сделать несколько шагов, как он запутался, и потерял то место, где зашел сюда, и, проплутав несколько минут, чуть не упал в какую то дыру у края чердака.
Впрочем, нутро дыры вскоре осветилось, и, спрятавшись за дымоходом, Бровкин увидел, как в этом свете оттуда показалась голова Василия Ламкова, а потом и он сам, с лампой в руке и уже без корзины. Через минуту, спокойно пройдя по чердаку, Ламков исчез в проеме лестницы подъезда. Послышался звук запираемой двери, наброшенной щеколды и замка, скрип лестниц под массивным телом Ламкова, и после всего этого все стихло.
После этого у Бровкина остался только один путь – спуститься по проему, откуда поднялся Ламков – вниз.
9
В разработанном плане Подрывкина почти не было изъянов. Почти – потому что они все-таки были. Выкрасть Кюдреса вместе с бриллиантом и выиграть у него бриллиант в карты – это была основная стратегия плана, которая не могла свершиться по одной простой причине. Дело в том, что ни Подрывкин и, ни тем более уж, Курокин, не были картежными игроками, которые могли бы без труда обыграть Толю Кюдреса. Тот, хоть и был, остолопом и играл посредственно, но все же по сравнению с Подрывкиным и Курочкиным в карточных играх был далеко не новичком.
«Жадность фраера погубит». Кто не знает этого замечательного выражения! Знали его и Подрывкин с Курочкиным, но вследствии природной жадности не захотели брать в долю настоящего шулера, способного обыграть Кюдреса. Впрочем, дело было не только в жадности, но и в нежелании принимать в это предприятие лишнего человека, боясь лишней огласки, ну и, само собой, не желая платить кому-то проценты с этого мероприятия. «Сами с усами» - ответил Курочкин на предложение Подрывкина взять кого-то из шулеров на подмогу. – «Что я в баккару не играл или виста с покером забыл? Я, брат, науку эту давно прошел, и в кинга могу сыграть, и преферанс расписать. Не боись, разберемся!»
Итак, после того, как они все пришли сюда ночью, тотчас началась игра.
- Как же я буду играть-то? – спросил Кюдрес. – У меня с наличностью нынче, пардон-с, неувязочка.
- Да я ссужу тебе, Анатолий! Какие счеты промеж своих! – пробасил в ответ Курочкин. – Нежто мне жаль для тебя несколько тысяч. Дружба, прежде всего! Раздавай-ка карты, Иван Васильевич!
Двое суток они бились за столом, поменяв при этом не одну колоду карт. Перерыв делался только на небольшой отдых, чтобы опрокинуть стопку-другую коньяка и закусить выпивку стерлядью и рябчиком. Игра шла с переменным успехом, но все же Анатолий не проигрывал, несмотря на все ухищрения Курочкина и Подрывкина. Несколько раз казалось, что все, Кюдреса дожали и он вот-вот достанет из больничных штанов свой заветный бриллиант, но Анатолий умело блефовал, проявлял чудеса изворотливости и вылезал из скользких ситуаций, в очередной раз, отыграв проигранные деньги.
Как ни странно спать не хотелось. То ли шустовский коньяк был хорош и бодрил основательно, то ли у всех троих уровень адреналина зашкалил за самую высокую отметку, но игра продолжалась и продолжалась.
На исходе вторых суток закончился коньяк и закуска. Курочкин дернул несколько раз за шнурок, уходящий куда-то вверх, и через некоторое время перед ним явился верный Ламков.
- Так, Василий! – Курочкин внимательно оглядел его. – Сходишь в трактир, возьмешь коньяка шустовского с полдюжины, расстегаев, семги, балыка и че-нидь еще пожрать. И гляди, чтоб ни одна живая душа, не знала, куда идешь.
Для убедительности Курочкин показал Ламкову свой огромный волосатый кулак и, повертев им у носа Василия, спросил:
- Чуешь, чем пахнет?
Василий слегка заметно втянул воздух и робко ответил:
- Чую, Евлампий Силантьевич, огурцом и анисовой…
- Дурак, - усмехнулся Курочкин. – Кутьей он пахнет, которую на твои поминки сварят, если опростоволосишься…
И вроде все правильно сделал Василий Ламков: и вышел из дома незаметно, и в трактире наврал, что еда и выпивка на помин души Курочкиной тещи, и снедь заботливо прикрыл от посторонних любопытствующих глаз…
Ан, нет! Не почуял верный пес Ламков, что выследил его путь вездесущий репортер Бровкин, который сам того не зная, что находится в нескольких шагах от разгадки тайны исчезновения Кюдреса и камня, спускался в полутьме в тайное помещение купца Курочкина.
10
- Ну, и что дальше будем делать? – шепотом спросил Курочкин Подрывкина, когда за Кюдресом закрылась дверь туалета. – Еще день-другой и он нас самих без штанов оставит.
- Не знаю, Евлампий Силантьевич. Не убивать же его, в конце концов, – тихо ответил Подрывкин, пошевелил морщинами на лбу и добавил. – А может, и вправду его, того?
При этих словах Иван Васильевич провел ребром ладони по горлу и выразительно посмотрел на Курочкина.
- Чего – того? – просипел Крочкин. – Ты в своем уме? Я на такое не согласен. Это вы, чиновники, завсегда не можете без подлости и обмана, а я купец – человек слова! Мне на каторгу идтить совсем, знаешь ли, без надобности. Ты, Иван Васильевич, эту кашу заварил, сам и думай, как расхлебывать.
Неожиданно на лестнице послышался какой-то неясный шум, сопровождаемый матерными словами и через секунду в подвал кубарем скатился, запнувшийся впотьмах, до конца не поротрезвевший Бровкин.
- Эт-т-то ишо кто таков? - изумленно произнес Курочкин, подскочил с несвойственной ему быстротой к упавшему и, схватив его за шиворот измятого пиджака, поднял несчастного руке. – Что это за птица такая к нам эдакая залетела?
Бровкин, шею которого передавил воротник рубахи, не мог сказать ни слова. Ноги его беспомощно болтались в воздухе, лицо покраснело, глаза, и без того всегда вытаращенные, казалось выпадут теперь наизнанку, и лишь свистящий хрип вырывался из его глотки.
- Так, никак, репортер это, - прищурившись, сказал Подрывкин. – Из наших «Ведомостей», Бровкин, кажись, его фамилия. Пронюхали все-таки, стало быть, канальи. Оставь ты его, Евлампий Силантьевич, а то задохнется ненароком.
- Тьфу ты, гадость, какая! – с раздражением плюнул Курочкин и отбросил Бровкина словно куклу в угол комнаты. – Ну, что за пройдохи эти газетчики! Куда угодно готовы залезть за сенсацией, хоть к черту в задницу, прости меня, Господи, грешного. Как ты сюда попал, гнида щелкоперская?
Бровкин, еще до конца не протрезвевший, пытался встать на ноги, растирая руками горло. Рот его судорожно ловил воздух, словно рыба выброшенная на берег.
Неожиданно отворилась дверь сортира и оттуда вышел недоуменный Кюдрес.
- А что тут у вас случилось? Слышу - шум какой-то, возня…– удивленно спросил он и, увидев Бровкина, кивнул в его сторону. – А это кто?
Бровкин, уже было пришедший в себя после падения, увидев живого и невредимого Кюдреса, снова закашлялся, прежде чем смог что-то произнести.
- Я…я…репортер…я случайно тут… проходил мимо, вот попал, а на лестнице темно. Споткнулся я… вот… и тут оказался, вот так… - Бровкин попытался изобразить радостную улыбку, но она получилась настолько жалкой, что сам это чувствуя, он, не зная, что добавить к своей речи, вдруг посерьезнел и спросил. – А не нальете ли рюмочку перцовки?
- Перцовки нет, – невозмутимо ответил ему, сидящий за столом Подрывкин, обдумывающий сложившуюся ситуацию, но налил рюмку. – Шустовского не желаешь?
- Премного благодарен, - опять заулыбался Бровкин и подошел к столу. – Энто мы завсегда.
В наступившей тишине было слышно, как булькнул коньяк в горле Бровкина. В этот момент каждый из присутствующих думал о своем.
«Выгоню я этого Ваську к чертям собачьим, - думал Курочкин. – Выгоню и все! Такое дело запорол! Ну да теперь уж все. Теперь пора уж заканчивать с этой игрой. Да и бог с ним, с бриллиантом-то. Кюдрес мне теперь уж и не должен ничего, весь долг свой в карты отыграл. Надо ж как я с картами-то опростоволосился, однако».
«Хорошо, что я в это дело деньгами не вложился, - думал Подрывкин. – Это у Евлампия Силантьевича денег куры не клюют, а меня бы эта игра окончательно разорила. Никаких взяток на такое мероприятие не хватит. Слава Богу, появился этот репортеришка, само собой конец игры, а ведь чуть этот камень до греха не довел, до смертоубийства. Никак Господь его нам послал, не иначе так».
«Ах, как же масть-то было поперла! – думал Кюдрес. – Еще немного, и я бы их окончательно обчистил. На кой приперся этот писака? Да уж, такую игру мне поломал. Наверное, интервью брать будет. Ох, и не дает им покоя камешек мой сокровенный!»
«Хорош коньячок, однако! – мелькнуло в голове Леши Бровкина после того, как содержимое рюмки удачно упало в его нутро. - Недаром же Корженьков такую бутылочку постоянно в своем кабинете в шкапчике держит. А я-то завсегда по бедности перцовкой балуюсь. Ничего-ничего, разживусь – перейду исключительно на шустовский!»
- Однако ж, господа, - прервал паузу Курочкин. – Пора и честь знать. Давайте-ка на посошок и по домам. А ты, писака, молчи о том, как сюда попал. Напиши лучше, что отбил господина Кюдреса у разбойников. Наш народ все схавает, ему чем больше наврешь - тем лучше верит.
11
И вот уж снова стрелки часов городской башни города Худова миновали цифру двенадцать и Митрич - старый сторож бакалейной лавки «Нитуп и Медведь» по обыкновению сел пить свой полночный чай с непременной чекушкой, чесночной колбасой и куском домашнего пирога с визигой. Ничего не изменилось ни в игорном доме «Золотая Россия», ни самом городе Худове...
Евлампий Силантьевич Курочкин, проиграв Кюдресу его долг и даже намного больше того, успокоился и занялся своими купеческими делами. Ваську Ламкова он все же не выгнал, но в должности понизил, и к тому же отлупцевал беднягу своими огромными кулачищами.
Иван Васильевич Подрывкин вернулся к своим служебным обязанностям, по-прежнему бесконечно врал и брал взятки. На то он и чиновник, в конце-концов. В карты он решил больше не играть. Кроме того, по воскресеньям он стал исправно ходить в церковь и ставить свечки по случаю того, что Господь Бог прервал его дурные мысли об убийстве.
Алексей Бровкин написал большую статью о Кюдресе, о его заветном камне, о счастливой семье миллионера, и в частности - его красивой жене Василисе, которая ему стала бесконечно нравиться, особенно в свете того бриллианта, что принадлежал ее мужу. Наврал он, конечно, в три короба, как выследил шайку бандитов, рискуя своей молодой жизнью, как помог бежать от них Кюдресу, и спасая его жизнь и бриллиант, отстреливался на ходу из револьвера «Смит и Вессон». Никакого револьвера у Бровкина, конечно же, отродясь не было, но прав был Евлампий Силантьевич Курочкин, утверждая, что «…народ все схавает». Статья имела оглушительный успех, тираж «Ведомостей» значительно поднялся и Корженьков милостиво назначил Бровкина начальником отдела.
Что же касается самого господина Кюдреса, через некоторое время он удалился в Европу. Говорят, его видели в различных странах, преимущественно в больших игорных домах и даже в Монте-Карло. Камень свой он положил на хранение в швейцарский банк и получил под это обеспечение много денег, которые потихоньку уплывали из его кармана, рассасываясь вместе с карточными проигрышами по всей Европе. Василису Кюдрес с собой не взял, ввиду важности своих занятий, но обеспечил ее безбедное проживание процентами, с положенного на энную сумму депозита. Впрочем, отсутствие Анатолия Василису нисколько не смущало. Главное – были бы деньги, да наряды!
А еще всезнающие люди тихонько поговаривали, что несколько раз видели, как из фамильного дома Кюдресов тайным образом выходил Алексей Бровкин и иногда даже совсем в неурочный час – рано утром, еще в полутьме. Впрочем, не стоит здесь обсуждать этого. Жизнь не стоит на месте и уж, коли место свободно – его кто-либо непременно должен занять.
Более поздняя судьба бриллианта, ставшего известным под именем «Камень сокровенный», увы! неисповедима. К Кюдресу он уже не вернулся, поскольку Анатолий так и не выкупил его в условленный срок у швейцарского банка. Одни говорят, что камень был продан на аукционе за баснословные деньги тайному почитателю сокровищ из Персии, пожелавшему остаться неизвестным, другие – что камень уплыл в Америку, будучи купленным для дочери одного американского миллионера, а третьи – что он до сих пор лежит в надежных хранилищах одной известной швейцарской компании и принадлежит ей же. Не знаю. Все может быть.
Доподлинно лишь известно, что Анатолий Кюдрес, вспоминая о «Камне сокровенном» никогда не выражал сожаления, что расстался с этим шедевром. Денег, которые он выручил за его продажу, с лихвой хватило, чтобы обеспечить себе праздное проживание за границей в кутежах, бесконечных азартных играх и забавах. Лишь иногда он вспоминал город Худов, городскую башню с часами и игорный дом «Золотая Россия».
Март 2018г.