- 6
Шум, гам и трескотня, обилие гостей Штуку не привлекали. Не потому, что он не любил шумных компаний или вел аскетический образ жизни – там, за бугром, он позволял себе и Лас-Вегас, и то, что в тысячу раз развратнее Лас-Вегаса. Но это там, в безопасном Забугорье. А здесь, в родной стране берез и ситцевых осин, он себя в безопасности не чувствовал. И что бы там ни плел Бык, особо остро Штукою овладела тревога именно на этой праздничной вечеринке. Шутка ли: почти триста пар любопытных глаз, прикованных и к нему тоже – потому что некогда он входил в число отцов-основателей знаменитой миллиардодолларовой империи Быка. А значит, был одним из сподвижников, одним из юбиляров – и, скорее всего, Бык, готовя банкет, со свойственной ему бычачьей недальновидность, приготовил Штуке место в президиуме наряду с остальными компаньонами.
Шесть лет – это совсем недостаточно для того, чтобы Штукины черты лица стерлись из памяти тех, кто знал его более-менее накоротке. И пластическую операцию Штука тоже не делал – принципиально, заявив, что сросся со своим лицом и не хочет его терять. Между тем, знакомых на этом празднике жизни было отнюдь не мало – чай, не последним человеком был в свое время Штука, и здесь, в России, не с последними людьми общаться приходилось. Поэтому перспектива внезапно быть узнанным кем-то незапланированным была отнюдь не призрачной.
Так что сейчас он где-то в уголке души кипел от ярости. Хотя внешне оставался абсолютно спокоен. Выловив официанта, заставил принести ему бутылку коньяка, и с этой бутылкой (и с фужером из-под шампанского) уединился в стоявшей на отшибе открытой беседке. Пить коньяк мелкими глотками из глубокой посуды – моветон, совсем не аристократично, но Штуку это не смущало. Он пил. Потому что чувство тревоги, охватившее его минуты назад, не стихало, а, наоборот, усиливалось. Штука пил (не пьянея; он это умел), и внимательным, цепким, ничего не упускающим взглядом наблюдал за гостями. Всеми сразу. Это он тоже умел.
Вот кто-то полез за пазуху… Пардон – это всего лишь дама (дамища) поправляла бретельку лифчика. Кто-то, перешептываясь в небольшой компании, обернулся в его сторону… А, всего лишь окурок в кусты выбросил. Некультурно, но Штуки это не касалось.
Внезапно меж гостей прошмыгнула знакомая фигура. Мутя. Штука впился в него взглядом – и уже не отпускал. Если Мутя засуетился, значит, что-то произошло. Вопрос: хорошее или плохое?
Аккуратно пристроив фужер на перильце рядом с бутылкой, Штука закурил. Суетливая, ужимками изрядно напоминающая обезьянку, фигура Мути скрылась в кустах – и появилась оттуда в сопровождении Быка. Очень растрепанного, раскрасневшегося и даже вспотевшего. Блеск его жирной кожи Штука видел и со своего наблюдательного пункта. Казалось – запах тоже ощущал. Но это, конечно, только иллюзия – какой запах с тридцати метров, да еще при свежем боковом ветерке?
Бык, деловито оттопырив нижнюю губу и надув щеки, пытался привести себя в порядок. Задача была сложной: из-за брюха все, что располагалось выше колен, не просматривалось. Но Бык старался. Запихивал под ремень полы рубашки, поправлял пиджак, даже бобрик волос пригладил ладонью, предварительно плюнув на нее. Штука злорадно осклабился: развратник в спешке забыл застегнуть ширинку, из которой остался торчать кусочек белоснежной рубашки. Очень эротичный кусочек, грозивший лишить сна не одну сегодняшнюю гостью.
Забавно, но Мутя, кажется, тоже не приметил неполадку в туалете товарища. Хотя уж ему-то точно никакое брюхо обзор не перекрывало. А может, заметил, да решил оставить все, как есть? Изощренная месть Быку за какие-то тайные прегрешения? Штука этого не знал, значит, не узнаем и мы. Больше: Штуке это было неинтересно – так пусть и нам будет неинтересно.
А заинтересовало его то, что Мутя начал – явно с определенной целью – проламываться сквозь толпу, и Бык последовал за ним. Увидев это, Штука торопливо долил фужер до краев – и шагнул из беседки. Растрепанная Кларочка, покинувшая кусты как раз в этот момент, его уже не заинтересовала. Он шел, чуть отставая от Мути и Быка, параллельным курсом.
Но Кларочка для какой-то цели понадобилась юной Анжелике (хотя вряд ли сама этого желала; во всяком случае, не в данный момент: также, как и Бык – но с куда большими изяществом и сноровкой – она торопилась привести себя в порядок, прихорашивалась, стирая следы разврата).
Для чего же могла понадобиться маман своей такой независимой и также весьма уже распутной дочери? Ну, сделаем догадку, не боясь попасть впросак: Анжелика хотела поделиться радостной вестью. В чем состояла радостная весть, тоже можно было догадаться без труда: девица вела с собой, ухватив под локоток, важного, надутого, как воздушный шарик, кавалера.
Кавалер был из той пары, что не так давно привлекла внимание Кларочкиных дочерей. Но, если недальновидная Ангелина сразу увлекла своего в укромное место с целью использовать по назначению (чем, не встречая возражений с его стороны, занималась по сю пору), то предусмотрительная Анжелика тонко и решительно обработала доставшегося ей экземпляра на предмет совместного будущего. И преуспела. Безусловно, не последнюю роль в успехе означенного предприятия сыграли миллионы мамочки, но надо отдать должное и дочери: без ее природного таланта (и привлекательной внешности) никакая обработка была бы попросту невозможна.
А достался ей, надо сказать, действительно лакомый кусочек: сын министра, прибывший на родину подлечить зубки после двухлетней грызни гранита науки то ли в Кембридже, то ли в Оксфорде, то ли в Гарварде с Йелем; словом, откуда-то из-за границы. Туда же он планировал убыть ближе к осени – гранит нужно было догрызать. Папочка, с которым он троекратно обнялся и облобызался по приезде, весьма прозрачно намекнул на это. А заодно – подарил двухсотый «ленд-круизер» белого цвета, и прихватил с собой на эту вечеринку.
Перспектива дальнейшей учебы, признаться, молодого человека вдохновляла не особо, но он понимал, что без этого не увидит больше прекрасной заграницы (чем она прекрасна, сын министра объяснить бы не смог; прекрасна – и все тут. Как может быть не прекрасна, когда в кармане неограниченный финансовый ресурс?). Поэтому подвернувшаяся перспектива прихватить с собой в качестве невесты – а может, и жены, - дочь миллионерши показалась ему заманчивой: во-первых, будет куда веселее; во-вторых, каждую ночь рядом будет лежать практически собственное влагалище и им можно будет пользоваться; ну, а в-третьих, даже если папочка перекрое финансирование (что не исключалось, поскольку министр был подвержен: перепадам настроения; собственным, весьма смутным и загадочным представлениям о почтительном отношении отца к сыну; и в довершение – риску быть отставленным или вовсе отправиться под арест), так вот – если папочка перекроет финансирование, то мамочка Анжелики сама сможет поддержать свою дочь – а с ней и возможного зятя – деньгами. Ведь два вымени всегда лучше одного, эту аксиому любая телятя наизусть знает. И вряд ли пересохнут два вымени сразу.
Как видим, юноша, доставшийся Анжелике, тоже умел смотреть в будущее весьма практическим взглядом, так что пара могла получиться достойная друг друга. К слову, и внешне тоже: сын министра был строен, высок, имел жгучие глаза, и черные же, жиденькие (пока; в дальнейшем он ожидал их резкого загустения) усики – и двадцать лет от роду (согласно паспорту). Правда, при этом он имел чванливый характер, но проявлялось это только при общении с людьми, которые стояли на социальной лестнице значительно ниже его отца. Ну, а имя его мы вовсе упоминать не будем, ибо на страницах нашего повествования он – фигура проходная и надолго не задержится.
И надо же было такому случиться, чтобы вот этим самым сокровищем, настойчиво таща его за локоток, Анжелика задела не кого-нибудь, а Штуку. Тот, как уже говорилось, все внимание сосредоточил на Муте с Быком, и по сторонам не смотрел. В результате чего и случилось упомянутое небольшое столкновение.
Штука слегка расплескал коньяк – и переложил фужер в другую руку. Облитую же, абсолютно не комплексуя, обнюхал, лизнул, стряхнул капли – после чего поднял недоуменный взор на виновника происшествия.
Виновник же себя таковым вовсе не считал. Смотрел на визави гордым, вызывающим взглядом, топорщился усиками и галстуком-бабочкой, блистал серебряного отлива костюмом. Анжелика – та узнала Штуку, вспомнила, как он обращался с хозяином вечеринки, и от испуга поплотнее прижалась к кавалеру. Если б она могла, то здесь же нашептала ему на ухо все, что знает (и чего не знает, но думает) о Штуке. Но она, по причинам стыдливости, не могла. А кавалеру доверчиво прильнувшее к нему девичье тело придало самоуверенности. И он назидательно проговорил:
- Эй! Аккуратнее надо!
- Тебя беспокоит аккуратность? – Штука удивленно приподнял брови. – Ты хочешь об этом поговорить?
- Смотреть надо, куда идешь, - простая фраза отчего-то заметно сбила спесь с кавалера и снизила громкость его голоса. Но он все еще старался держаться гордо – прижал к боку руку Анжелики и пошел прочь – туда, где Кларочка накладывала из невесть откуда взявшейся пудреницы последние мазки на свой видавший виды, но все еще привлекательный носик.
Штука усмехнулся и, отхлебнув из фужера, отыскал глазами Мутю и Быка. А кавалер, увлекая девицу все дальше, сочился презрением:
- Баклан! Какой-то поставщик из провинции, наверное. Сергей Ильич его по случаю на вечер пригласил, а он даже вести себя не умеет. Не доходит, что он в приличном обществе.
- Ты думаешь, из провинции? – с надеждой спросила Анжелика. В ее хорошенькой головке, похожей на голову восточной куклы, явственно стоял образ Штуки, который, сграбастав Сергея Ильича за загривок, безжалостно тащил того куда-то в кусты, вовсе при этом не напоминая неотесанного провинциала. Скорее уж – разгневанного барина, который тащит провинившегося лакея на конюшню – плетьми драть. Но сын министра каждое слово подавал с таким апломбом, с такой убежденностью, что не поверить ему было нереально. Анжелика же хотела верить – и, соответственно, верила.
- Конечно, провинция, - фыркнув, продолжал изливаться кавалер. Он убеждал, надо заметить, не только девушку, но и себя. Потому что где-то в глубине души знал, что изрядно перетрусил, когда Штука проговорил свою единственную, с виду такую невинную, фразу. Теперь юнец пытался реабилитировать себя в собственных глазах – и прилагал к тому максимум усилий. – Такие, как он, у отца в министерстве постоянно трутся. Он таких скотов каждый день в две шеренги в три ряда строит. Я на них насмотрелся.
Разумеется, он не знал, кто трется у отца в министерстве. И он ничего не знал о взаимоотношениях «заказчик-поставщик», в частности, принято ли приглашать быдловатых исполнителей на светские рауты. Он вообще мало что знал о России, покинув ее – к слову, как и Штука – шесть лет назад, в очень нежном возрасте. С тех пор он ею не интересовался, презирал и даже где-то ненавидел, возводя в абсолют благословенное свое Забугорье (а отчего же не благословенное, когда в карманах бьет неиссякаемый финансовый источник?). Поэтому не замечал, что несет откровенную отсебятину. Главное – убедить себя. Сделав это, можно убедить кого угодно.
Между тем Мутя в качестве ведущего и Бык в качестве ведомого по едва приметной декоративной лестнице уходили в какие-то особо густые заросли (или это была иллюзия, вызванная мраком?), и Штука, выбросив из головы все лишнее, устремился следом.
Продравшись сквозь заросли (сильно сказано - все-таки, между ними была аккуратная дорожка; и не стоит винить ее в том, что декоративный кустарник без должного ухода разросся не хуже дикого, сделав ее неприметной), Мутя вышел на край большой бетонированной площадки – одной из парковок для гостей. Здесь уже стояло машин тридцать, и еще три – парковались. Среди них – мощный, бегемотообразный «круизер» Василисы.
Василиса же первым и выбрался на свежий воздух. Его сопровождение, посчитав, что территория такого уважаемого человека, как Бык, по определению безопасна, даже не подумало последовать за ним.
Василиса выбрался важный – в длинном черном плаще из кожи, в шляпе, с сигаретой в зубах. Вылитый чикагский гангстер времен сухого закона. Раскинул руки, как крылья - и пошагал-поплыл навстречу друзьям бурной молодости.
Мутя, тропивший дорогу к парковке, первым и оказался в этих самых руках-крыльях. Правда, перед этим он старательно путался в ногах у Быка, не давая опередить себя, но исключительно оттого, что был уже весьма пьян (успел-таки побывать в банкетном зале). И сразу как-то забыл, сколь презрительно отзывался о Василисе в разговоре с Быком. Ну, было - и было, и мхом поросло. Теперь в голове у пьяненького Мути крутились исключительно деловые вопросы, о коих он тут же и поведал Василисе, на ушко, почти в интимной форме, обдав приятным ликероводочным перегаром:
- Вась, Вась! Поговорить надо. У меня на Байкале с приисками проблемы, терки намечаются…
- Поговорим, брат, обязательно поговорим! – Василиса легонько похлопал его по спине и ласково отстранил (при этом немного сморщив нос). – И терки разрулим. Чуть попозже.
И, сделав шаг вперед, обнял Быка – прямо на глазах у вмиг погрустневшего Мути.
- Он здесь? – теперь в ухо шептал уже Василиса. Правда, без перегара.
- Должен быть здесь, - пропыхтел Бык. – Ты чо так долго?
- Дела! – веско бросил Василиса. Осмотрел – ласково, но придирчиво – компаньонов, похлопал ободряюще по плечам: - Ну, чо, братва? Крепчаем? – После чего обернулся к машинам и скомандовал: - Давайте за работу! – И снова, теперь уже во весь голос, адресовался к Быку: - Так где Штука?
А Штука в этот момент стоял на той самой неприметной дорожке, докуривал сигарету и допивал коньяк, наблюдая за встречей старых товарищей поверх густых кустов. На лице его не было и тени умиления – лицо выражало скепсис, и, пожалуй, легкую степень презрения. Возможно, он предпочел бы вовсе не общаться с Василисою, но так это или не так, мы не знаем, потому что ни в голову Штукину, ни в душу его проникнуть не можем. Но точно знаем, что последнюю фразу Василисы он расслышал, и от встречи уклоняться не стал – бросил окурок в фужер (тот протестующе зашипел в остатках коньяка), фужер – в кусты, и решительно пошел вперед.
Авторитетный вор, заметив его появление, шагнул навстречу, привычным движением раскинув крылья рук. Но Штука на этот широкий жест внимания не обратил, метрах в трех резко остановившись и вызывающе засунув руки в карманы. И Василиса тоже застыл, сложив бессильно крылья, и маска напускной радости от долгожданной встречи сползла с его лица, сменившись – чем? Скорее, это можно охарактеризовать, как настороженность. С легкой примесью, что примечательно, неуверенности.
Исследовав бывшего соратника насмешливым, едким взглядом, Штука вынес вердикт:
- Усиков не хватает. Таких тонких, пидорских. Тебя, смотрю, тут встречают, как в ООН – генсека
- Ты бы базар фильтровал, - Василиса попытался грозно прищурить совиные глазки, но получилось плохо – неуверенность никуда не делась, а она грозному прищуру не лучший помощник. – За гомосека и за пидорские усики.
- А ты бананы бы из ушей иногда вытаскивал, - фыркнул штука. – Генсек – не обязательно гомосек. И наоборот. – Он все-таки резко проделал эти три оставшиеся метра, схватил Василису за локоть и силою отвел его в сторону. – Короче. На все, про все у меня пять минут. Так что завязывай сиськи мять и выкладывай, зачем ты меня сюда выдернул.
- В смысле – пять минут?! – Василиса разом и возмутился, и растерялся. – Я за пять минут не успею!
- Тебя беспокоит успеваемость? – теперь уже Штука, скосив на собеседника глаза, грозно прищурился. И у него это получилось куда убедительней. – Хочешь об этом поговорить?
Бык с Мутей, словно брошенные на произвол судьбы щенята, обменялись жалобными взглядами. Они, конечно, слышали, о чем шла речь. Возможно, даже с удовольствием приняли бы участие в беседе. Но их не пригласили. И два взрослых, в иной обстановке считавшие себя вполне состоявшимися, мужика внезапно почувствовали себя шпаной, которую серьезные пацаны держат на подхвате, но к серьезным делам близко не подпускают. Что-то из давно забытого, далекого прошлого. Но ностальгии ни тот, ни другой не испытали. Не самые радужные воспоминания, что ни говори.
- У Штуки, по ходу, совсем тормоза отвалились, - проворчал Бык.
- А я рад, что ему пришлось за бугор свалить, - заметил Мутя. – При нем нас давно бы похоронили. Всех.
- Это точно.
Полностью прочитать книгу можно по ссылке http://www.litres.ru/dmitriy-krasko/. Всегда рад.