БЛУД (Апрель)
Говорят, если в храме вдруг начинаешь плакать, размазывая слезы по щекам, так это от греха блуда. Не знала она этого, да и в церковь не ходила, и не заходила, и не заглядывала. Однажды только, оказалась на Соколе, все шли в храм, ну и пошла за ними. Много старух сидело вдоль дорожки, копеечку даже подала, все бросали им копеечки, проезд в трамвае, на котором приехала, стоил всего три копейки. Одна бабулька что-то во ней углядела и сунула в руку клочок бумаги с молитвой и таинственным адресом:
– Иди, иди туда детка, плохо тебе будет, приходи молиться Богородице, сегодня большой праздник – Успение Пресвятой Богородицы.
Она пожала недоуменно плечами. Приехала в Москву, в институт не поступила, решалась ее судьба. Забрела в храм, который скоро наполнился людьми. Большие белые цветы сенью располагались посередине над плащаницей, священники в синих одеждах, золотистые подсвечники с большими свечами и оранжевыми огнями. Стояла, посматривая, а что возглашалось и пелось, совершенно не понимала. Вдруг все затихли, замерли, и она решила – пора уходить, повернулась спиной и направилась к выходу. Ей вслед зашептали: «Нельзя, нельзя сейчас ходить, Евангелие читают!». Точно кто вытолкнул на улицу. Был конец августа, начиналась ее любимая осень.
А весну она не любила. Вместе с черной, мокрой землей, покрытой омертвевшими, прошлогодними листьями, вылезали из-под комков нерастаявшего снега не только зеленая травка, почки и цветочки, но и просыпались страсти. Смотрела она на природное веселье, когда все начинало цвести, и впадала в тоску.
Скоро прошли четыре года. У ее бабушки была комната в коммунальной квартире, где они жили. Вот бабушка собирается в храм, приговаривая: «Какой праздник! Благовещение Пресвятой Богородицы! Девушка косу не плетет, птица гнезда не вьет!» – это 7 апреля по новому стилю. А она думает, друг таксист живет рядом, только перейти дорогу. Когда собралась, по пути видит, как любимая бабушка в платочке, с трудом спускаясь с трамвая, уже возвращается из церкви, и даже не помышляет подходить, только удивляется про себя: «девушка косу не плетет… а я к таксисту бегу». Познакомилась с ним на свадьбе соседки по коммуналке. Свадьба «гуляла» в коммунальной квартире жениха. Вышла покурить на лестничную площадку, видит, поднимается по лестнице худенький человек со смешливыми глазами:
– Что же ты не веселишься, одна стоишь тут?
– Да-а… так, – язык немного заплетался.
Тот открывает ключом свою дверь напротив, уходит, потом из двери приглашает: «Заходи!». Зашла, и у него тоже коммуналка. Чаем напоил, коньяк с шоколадом, таксист Валерочка. На свадьбе спохватились, но мать невесты догадалась и забрала ее, да соседка через полгода развелась, а они с Валерочкой все еще дружили. Кольцо как-то показывает ей золотое, обручальное:
– Примерь! – одела, впору.
– Что, золотое?
– Да нет, в табачном киоске купил. Хочешь, твое будет.
Поняла, сняла, положила в шкафчик на стекло.
– Нет! – причина была, имелся Жених в армии.
Как говорится, волею судьбы, Жениха мобилизовали в те места, откуда она приехала в Москву. До его ухода в армию, вдвоем успели съездить, представиться ее родителям. Сходя с поезда, Жених вдруг споткнулся и упал прямо на платформу. «Прибьется тут, что ли?» – подумали все, встречая. Действительно, следующей весной он писал из тех мест чувственные письма и просил прислать ему много димедрола.
Она оставалась в Москве, провинциально мечтая, поступить хотя бы в Строгановку, а что, бывают чудеса. Родители Жениха затаились и боялись рассматривать ее выгодной партией без московской прописки. Жених научился вязать спицами и связал себе длинный-длинный шарф, бабушка отдала ему фетровую черную шляпу с широкими полями. Красивый получился жених, всегда горячо убеждал, что любит, но, к сожалению, Льва Толстого от Тургенева Ивана не отличал.
Однажды осторожно спросил: «Может мы поженимся?»
– Нет! – отрицательно покачала головой, он облегченно вздохнул, а когда ушел в армию, то облегченно вздохнула и она.
А таксист Валерочка разведенный, две сестры у него. Бабушка конечно хотела ее хорошо пристроить, но разведенных не уважала. «На чужом несчастье – счастья не построишь», – говорила, но Валерочку привечала, и когда внучки не было дома, а он приходил, велись душевные разговоры.
Почему ее не было дома? Потому что появился художник. Настоящий.
Был у нее до Валерочки, да еще и до Жениха, женатый Саша Ш., утверждавший, что женат фиктивно. Бабушка старалась образумить: «Что ты творишь, его жена придет сюда, узнаешь!!!» Она пыталась представить жену, которую никогда не видела, как та рвется в коммуналку, где без них двоих с бабушкой жили еще семь человек.
Саша Ш. был почти художник, хорошо разбирался в красках и холстах, рисовал афиши и знал день рождения Федора Михайловича Достоевского. Поехали она с ним как-то в Загорск, зимой это было, к вечеру только доехали. Потемневшее небо свешивалось над заснеженными куполами большой церкви, редкие электрические лампочки и несколько монахов, под ногами которых даже снег не скрипел. Как она удивилась, что они существуют! Это была Троице-Сергиева Лавра. Профиль Саши Ш. красиво вырисовывался под крестами. Становилось морозно, у него с собой была бутылка водки, пошли на какой-то мостик и, глядя издалека на темный, в вечернем свете монастырь, выпили на двоих эту бутылку, заедая куском хлеба. Но все равно ноги у нее замерзли. Подошел на мосту мужичок, невысокого роста, такой сельский мужичок, мимо проходил, постоял с ними.
– Что, замерзли? – покачал головой. – Холодно, мороз-то сейчас, да время позднее уже, – и стал вроде как прогонять с моста, – идите, идите уже.
Вовремя он прогнал. Ехали в пустой, одной из последних, электричке. Дома бабушка грозно спросила: «Где была?» – «В Загорске.» – «Водкой от тебя как несет, смотри, узнает его жена, придет. Разве так в монастырь ходят…» «Монастырь?! Это был монастырь!?» – подумала она, покачиваясь. – «…Полбутылки водки – это, конечно много…», – но не забыла вразумление.
Вот Саша Ш. и привел ее в мастерскую художников. Жених в армии стал писать все реже, хотя в конце письма оставалась неизменная фраза: «Я тебя люблю». Таксист Валерочка играл в карты с другими таксистами. Опять наступала весна, повеяло теплом и несбывшимися мечтами, и опять тоска и уныние просыпались вместе с природой, и ничто не радовало. А тут Саша Ш. объявился, мол, есть место, где можно выпить.
Сидит в мастерской мужик, с тяжелым подбородком, с «Беломором» и богемным длинным ногтем на мизинце: «Это художник Барашов».
– А можете меня подготовить так, чтобы я поступила в художественный институт?
– Конечно! – на висках светилась волчья седина.
«Я повезу вас кое-куда!» – вдруг сказал художник Барашов в апреле. Он был разведен и пребывал постоянно в мастерской, и хотел было со ней одной ехать, но она сказала, что Сашу Ш., которого знала, тоже надо взять, все-таки старый друг. Мастерская пряталась на старинной московской улице Арбат, и от Смоленской площади художник Барашов берет такси. Долго ехали, и везде дачи, поля, перелески. «А это Голицино», – и уже пересели на автобус, дальше едут. Автобус останавливается в каком-то городке, совсем древнем – Звенигороде. Ей все нравится, а куда идем? Да все равно, главное – во-ля! С горочки на горочку, внизу река – «Это Москва-река!». Вдоль дороги с двух сторон домики деревянные, с резными наличниками, вросшие в обочину дороги. Тропинка вверх ведет, а надо еще где-нибудь выпить, обязательно выпить, и нет никаких магазинов, только пивная. Художник Барашов и Саша Ш. выгребли свои деньги и купили две бутылки портвейна, и с сеточкой идут через санатории и мимо бревенчатых жилых домов, где местное население грелось на солнышке.
– Куда ты, дура лохматая, с ними идешь? – крикнула ей женщина.
Она рассмеялась. О, добрые русские женщины, воспитавшие сыновей, защитников целомудрия, и дочерей, сохраняющих целомудрие.
Монах Савва пришел в Звенигород из Троице-Сергиевой Обители и на Сторожевском холме основал монастырь в конце XIV века. В каждом столетии проявлялась чудесное заступничество монастыря святым Саввой. Его мощи почитались русскими царями, по их обету была поставлена серебряная рака тонкой работы. Все осталось нетронутым и при нашествии французов. Преподобный явился во сне французскому принцу, разместившемуся с отрядом в монастыре: «Не тронешь монастырь, останешься живым в войне». С иконой преподобного Саввы Сторожевского вернулся принц в Европу. Благословил иконой сына и завещал ему обязательно прийти в монастырь, если будет в России. Конечно это случилось, и молодой герцог был представлен ко двору русского императора Николая I. Он обручился со старшей дочерью императора, состоялась пышная свадьба и молодые отправились в Савво-Сторожевский монастырь поклониться мощам святого Саввы.
Почитание преподобного было настолько велико в русской церкви, что в день поставления их под новую позолоченную сень 17 (30) июля собиралось столь много народа, что были заняты все этажи, весь монастырь и все вокруг монастыря.
Но пришло время исполниться древнему преданию: игумен Савва перед своей кончиной заплакал и предупредил: случится такое, что люди забудут Бога и к власти придет антихристова сила, выгонят его из монастыря, но он переселится в другое место, где люди чтут Бога, и он будет за них молиться перед концом света. В апреле 1919 года безбожники вывезли из монастыря святые мощи. Промыслом Божиим мощи уцелели, и, под угрозой смерти, тайно передались благочестивым людям из Звенигорода и сохранялись до начала восстановления Церкви, то есть уже в 90-х годах.
Ее первая встреча той весной с звенигородским Савино-Сторожевским монастырем не была восторженной. Совсем привычно, что церкви закрыты или разрушены, а монастыри так и совсем пустые. Под замшелыми за столетия стенами, поднимающимся из земли, стояла еще одна пивнушка, но заколоченная, и скамейка, где втроем распили портвейн. Главные ворота были закрыты, но через щель других ворот заходили любопытные. Время покрыло стены зеленым мхом и серым налетом, однако благодать и красота старинного монастыря оставалась. Можно было ходить в стенах монастыря. Из узких окошечек бойниц виднелась долина Москвы-реки, огромные столетние вязы и Саввинская слобода с цветными деревянными домиками. Выглядывая в древние бойницы, наслаждаясь простором, она вдруг, в стороне, неожиданно, услышала голос художника Барашова, обращающегося к Саше Ш.:
– Ты мне скажи, – она точно б…*? – громко раздалось среди монастырских сиротливых камней.
-------- *Блудница.
Монастырь был пуст. Пройдя внутри стен, они отправились обратно.
Привели ко Христу женщину, «…женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?» (Ин., 8:3–5)
Бабушка пошла жаловаться на нее в ту самую церковь на Соколе: «Внучка пьет, курит, гуляет…!»
– А священник меня же и отругал, – удивлялась бабушка, рассказывая все вполголоса матери. А она сидела на балконе и курила, слушая разговор.
«…Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.» (Ин., 8:7–11)
«Если ты найдешь сто рублей, что ты с ними сделаешь?» – спросили как-то родители. «Сто рублей – большие деньги, – подумала она в шесть лет, и сказала:
– Заведу одиннадцать мужей, пятнадцать собак и десять кошек, – так всех одинаково любила.
А про Жениха, пребывающего в армии, художник Барашов знал.
– Что же? Ты выйдешь замуж, будешь, конечно, встречаться со старыми знакомыми?
– Нет, не буду!
– Как так? – раздраженно спросил художник.
Она любила русскую литературу, и кое-какие уроки выучила.
– Я же буду замужем!
В мастерской прошел слух, что он хочет жениться.
Христос утомился и сидел у колодца, и пришла женщина-самарянка, жившая близ города Сихаря. «Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда. Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе;» (Ин., 4:16–18) Эта женщина, стала первой христианкой мученицей Фотиной, обратила многих ко Христу. Православная церковь вспоминает самарянку Фотину в апреле по новому стилю.
По знакомству с художниками пришла устраиваться на работу. Дама-редактор спрашивает:
– А вы что, знаете этого художника?
– Да, знаю.
– Откуда?
– В мастерской встречались.
– Это та мастерская на Смоленской?
– Да.
– Много семей из-за нее распалось…
– ??? Почему?
– Ну как же, пьяные оргии!
Представила, припомнив, как одна из комнат мастерской набивалась художниками, друзьями художников и подругами, пьющими и орущими про смысл жизни, играющими в шахматы, меряющимися силой на локтях и вдруг начинающих петь: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить…» –запевал почему-то армянин. Всем очень нравился конец песни – «…жена погорюет, выйдет за другого, моего товарища, забудет про меня», – кричали во всю глотку художники, потом следовала другая песня над которой плакали – «…а молодая жена в речке ножки моет».
К мастерской прибивался разный народ – графики, живописцы, «меценаты», писатели, одна поэтесса, две-три дамы поющие под гитару романсы, и друзья их, и родственники их, и один скульптор. Особо для художника Барашова исполнялся романс «Гаснет луч пурпурного заката». Входили в двери, летом просто в окно, существовала своя кошка, которую спасли, и тоже занимавшая место на диване. Единственный черный телефон разрывался от звонков. Женатые уходили домой поздно, неженатые сваливались на диванчике и засыпали.
– Да нет, – ответила, – вроде все прилично.
Дама не поверила, и на работу ее не взяли.
Авва Зосима жил в конце V века, с самого детства подвизался в палестинском монастыре. Нашел на него помысел, найдется ли в дальней пустыне такой святой муж, который превзойдет его в трезвении и делании. Вслед за Ангелом пришел он с этими мыслями в Иорданский монастырь и там еще сильнее подражал святым инокам. В Великий пост старцы этого монастыря уходили в пустыню за Иордан. Хотелось авве Зосиме встретить кого-нибудь из великих святых старцев. Неожиданно через двадцать дней пути в пустыне показалась ему сначала тень от человека, а потом и сам человек, тело которого было черно от зноя, а волосы белы от солнца. «Не могу к тебе оборотиться, авва Зосима, – сказал человек, – ведь я женщина и нет на мне одежды, брось мне плащ, чтобы я смогла покрыться и подойти к тебе под благословение». Женщина знала имя старца и его сан, что навело на мысль авву Зосиму, верно какими-то неведомыми подвигами стяжала она дар прозорливости от Господа. Преклонил колена пред ней, а она перед ним: «Ты многие годы предстоишь Христову алтарю, приносишь Господу Святые Дары», – и еще более устрашила пресвитера. Увидел он, как она молится, поднявшись в воздухе на локоть, опять повергся ниц и подумал, не приведение ли это искушает его.
– Я – женщина грешная и недостойная, хотя и ограждена святым Крещением, – и осенила себя крестным знамением.
Это была святая подвижница Мария Египетская. «Думала я, что весь смысл жизни состоит в утолении плотской похоти», – рассказала ему Мария Египетская. Раскаявшись в блудных грехах, Мария Египетская ушла в пустыню за Иордан и 17 лет пробыла там. Ей хотелось есть и пить вино, к которому она привыкла в миру, страдала от жажды, голода, любодейных песен, которые слышались, и помыслы, как лютые звери нападали на нее. Весь народ шел в Иерусалимский храм ради праздника, а она предавалась разврату, а потом тоже решила пойти в храм. Но некая сила отбрасывала ее и не давала пройти в дверь. Стояла она на церковной паперти и рыдала, и увидела перед собой икону Пресвятой Богородицы, взмолилась Богородице и поняла – Бог готов принять кающихся.
Прошло 47 лет как она вышла из города Иерусалима. После непрестанных молитв в первые семнадцать лет блудная страсть оставила ее. Сила Божия сохраняла Марию Египетскую, ей стали известны и Священное писание, и псалмы, и книги пророков. Перекрестив реку Иордан, она прошла по воде к авве Зосиме, который причастил ее Святыми Дарами из монастыря. Она умерла 14 апреля (по новому стилю) в 521 году и была похоронена в пустыне старцем Зосимой. Огромный лев помогал ему ископать землю. Пятая неделя Великого поста посвящена примеру покаяния Марии Египетской, и в четверг пятой седмицы Великого поста читается полный покаянный канон – «Стояние Марии Египетской».
У художника Барашова совершился юбилей в апреле. «Мальчишник» собрался на даче, пошли на опушку леса, снег еще оставался под елками, спирта было много, полная кастрюля картошки с мясом, разожгли костер. Все перепились, галдели, ходили вокруг костра. Во второй половине дня подул холодный ветер и началась снежная метель: «Ну вторая половина жизни у тебя будет метельная», – сказали ему, костер погас.
Она привела его знакомиться с бабушкой только зимой. К этому времени вернулся из армии Жених с женой на сносях, а таксисту Валерочке сестры устроили свадьбу, и с ним тут же случился инфаркт. Художник Барашов купил торт, но бабушка отказалась есть, сославшись на пост, что его удивило.
– А глаза-то у него какого цвета? – неожиданно спросила бабушка, когда он ушел.
– Карие.
– Обманывает…
– …И вот, – говорил художник Барашов, раскачиваясь на табуретке в мастерской и тыча пальцем в ее сторону, – благодаря этому змию, я освободился от прошлой жизни и зависимости от своей бывшей жены…
Потом он хотел также освободиться и от нее, но не получилось… Художник Барашов любил мастерскую, а она любила его. Они ездили на этюды к Звенигородскому монастырю. У художника Барашова появлялись прекрасные картины – за лесными далями светился зеленовато-золотой купол монастыря с сохранившимся крестом.
В институт она поступила, бабушка молилась, и художник Барашов чему-то научил.
– А отец где? – спрашивали на третьем курсе, разглядывая фотографию ее ребенка.
– В море плавает, – шутила. Некоторые верили. Никто не видел художника Барашова, один только глухонемой сокурсник. А кому он мог рассказать?
– И что, нормальный ребенок?
– Нормальный.
– Странно, ты же куришь и пьешь.
Она пожала плечами.
Барашов жил в старой коммунальной квартире рядом с большим храмом на улице Качалова. Чадо росло, они гуляли в просторном, по причине уничтоженной колокольни, сквере. В 90-е годы в сквер стали выбегать дети воскресной школы, и она завернула в открывшийся храм, опустошенный внутри.
Не скоро случилась у нее первая исповедь. Нарядилась «перед покаянием», одела сапоги на каблуках, которые гордо стучали по малой части восстановленного пола, встала в небольшую очередь. С изумлением смотрела на женщину в возрасте, горько плачущую и вытирающую слезы перед священником, и потом отдающую большую сумку с драгоценными по тем временам продуктами. «Убила кого-то что ли, – подумывала она, поглядывая вверх на огромные запыленные своды, – рыдает-то как».
Ну и теперь ее черед. «Нет, не завидую», «начала поститься», «первая исповедь». «Ну что ж…» – в раздумье батюшка готов был отпустить грехи:
– Почему мы пришли на исповедь?
– Ребенок болеет…
– Мы замужем?
– Нет.
– А какие отношения с отцом ребенка?
– Встречаемся, живу у него.
– Так, – вздохнул он, – я не могу вас допустить к причастию, у нас есть грех прелюбодеяния.
И не накрыл фелонью. Ну что ж, повернулась и пошла к выходу, гремя каблуками противных сапог.
Когда поведала все художнику Барашову, он удивился, ее неведению про блуд, и был изрядно озадачен. А она одела крест на веревочке и стала бороться с блудной страстью. От этой борьбы Барашов потерял паспорт и два года был без паспорта, что в начале 90-х годов никого не волновало, так же, как не волновала всех потерянная, то ли от блуда, то ли от пьянства, часть страны. Он бросает свою коммуналку и живет у добросердечной женщины.
Перед вторым обретением мощей святого Саввы Сторожевского она поехала одна в монастырь, молиться. К удивлению художника Барашова, они вскоре расписались. Он продолжал жить у женщины, кормившей и поившей его, не показывая печать в новом паспорте, и в это время, внезапно, умирает его первая жена. Барашов покидает добрую женщину, приходит в коммуналку, где живет она с бабушкой… Через год они обвенчались.
А Сашу Ш. убили из-за квартиры. Сначала по подложным документам объявили, что его нет, но Саша Ш. объявился, и по телевизору выступил, потом убили.
«Есть в нас некая смерть и погибель падения, которую мы всегда носим, а наиболее в юности. Но погибель сию я не дерзнул предать писанию, потому что руку мою удержал сказавший: бываемое отай от некоторых срамно есть и глаголати и писати и слышати», – изрекает величайший монах Иоанн Лествичник, которому посвящена четвертая неделя Великого поста.
Какое же счастье – Великий пост!!! Который настает весной, когда совсем не обращаешь внимания на веселую капель и падающие сосульки, на проталинки с травкой, а только думаешь, будут ли прощены грехи.