Вспомнилась наша маленькая изба с камышовой крышей на сенцах, и я, стоящий на крыльце, перед дверью с верёвочкой, за которой я тянусь, тянусь, уже на цыпочках стою, а дотянуться не могу. На мне шортики вельветовые с двумя лямочками через плечи, я писать захотел, а расстегнуть злополучные эти лямочки не могу, вот и пытаюсь до маминой помощи дотянуться. Убей – не помню, дотянулся…. или.
Здесь у меня до семи лет и фамилия была другая – Иванов. Так все и звали - Ванечка Иванов: уважали земляки дедушку моего, Иванова Тимофея Петровича. А ласкательно звали всех многочисленных двоюродных братьев и сестер: Машенька, Коленька, Танечка, Наташенька – так мы и сейчас друг друга зовём.
Дедушка всю жизнь работал продавцом, заготовителем. В войну, бывало, уйдёт, а магазин закрыть забудет. Домой прибегут сельчане: «Дедушка Тима, магазин-то открытый!» Вернётся, закроет. Было, отчего забывать: сын, дочь, два зятя на фронте. Встретил дочь с войны, обнял, целует: «Во сне аль наяву ты, дочка, живая вернулась?» Все вернулись, вот только сын после войны недолго в здравом уме прожил, забыл всё, отгородился от всех, отца, мать, всех родных не узнавал: в десантниках воевал, ранений - не счесть, и ноги, и руки, и весь побитый. Жил дедушка и с этим горем.
А так ли прошли мои годы?
А много ль осталось прожить?
И много ли будет народу,
Когда понесут хоронить?
Вряд ли думал над этим когда – нибудь дедушка, но на похороны его пришли все односельчане, даже из других сёл приехали.
Осталась одна бабушка Фрося, Ефросинья Перфильевна. Всегда занятая работой, у печи, с ухватом и многочисленными, большими и маленькими, чугунами, с деревянной ли лопатой, калачи из той же печи вынимающая, мало она разговаривала, всё больше молчала. После неудачного «штурма» очередного укрепления (тракторной тележки), пробили мне голову, «наскрозь», как потом бабушка определит; кровью всего облитого, «ранетого», привели меня к ней с поля «битвы». Как и чем лечить «бойца» воющего? Выстригла она волосы на затылке вокруг раны овечьими ножницами, засыпала её песком сахарным, чистой марлечкой забинтовала, уложила головушку мою непутёвую на свои колени, шершавыми, усохшими ладонями осторожно гладила и что-то тихонечко пела про казака, через долину скакавшего. Я и не заметил, как уснул. Проснулся уже здоровым, дня три ещё повязку не снимал, «ранетым» ходил: а как же, герой, в сраженье пострадал!
На взгорке, где я сидел, начиналось поле. Сколько помню, тут всегда рос житняк, вон и сейчас виднеется, но не сплошь уже, а «кулигами», местами. С этого поля с друзьями возили мы сено на лошадях. Сами же сено это и копнили. На заработанные первые свои деньги я купил себе шапку, красивую серую кроличью шапку, тогда очень модную. Ещё раньше на это же поле приехал я с отцом на машине за тюками сена. Машина медленно едет по полю, а люди кидают тюки в кузов, один раскладывает. Папа решил, что, прямо, медленно ехать, на первой передаче, смогу и я, а он поможет тюки закидывать. Стою за рулём, до педали газа едва достаю, дорогу вижу мало, одно небо впереди. Гордости, хоть отбавляй. Эх, друзья и подружки не видят, как я сам еду. До этого всё на коленках папиных только рулил, до педали газа нога с коленок не достаёт. А тут сам еду, событие! Решил, что медленно еду, колхозники даже ждут меня с тюками. Как поддал газку! Раскладчик вместе с тюками слетел на землю: слишком резким был рывок. Я, получив лёгкий подзатыльник, лишился права управления, надолго опять перешёл на папины колени.
А от фамилии дедушкиной пришлось отвыкать. Настала пора в школу идти Ванечке, поехал отец «хлопотать» о запоздалом свидетельстве о рождении. Либо друг у него жил в Архиповке, или ещё по другим, неизвестным причинам, но свидетельство моё выписано Архиповским сельским Советом (вместо Беловского). В графе «место рождения» значится: г. Оренбург Сакмарского района. Перепутали порядок действия друзья: надо было сначала документ выправить, а потом обмыть это дело, они, видимо, наоборот сделали, потому и не заметили очевидную ошибку. Но провидцами оказались: сейчас я живу в посёлке Нижнесакмарский города Оренбурга.