Святая великомученица Варвара прожила короткую, но яркую жизнь, наполненную любовью к Христу. Она приняла тяжкие испытания и мученическую смерть ради этой любви, но не отступила от христианской веры. В нашем селе день этой святой великомученицы – престольный праздник. Каждая хозяйка готовится к нему, закупая халву и мак, чтобы семнадцатого декабря напечь вкуснейших пампушек, которыми «на Варвару» надо обязательно накормить семью, угостить родных, близких, соседей, просто знакомых, проведать больных и пожилых людей, отстояв литургию в церкви, оставить на кону тарелочку с этой сластью.
16 декабря 1916год.
Только одна хозяйка в этот день не смогла приготовить пампушек. Ещё с вечера ей занеможилось: ломила спина, живот тянуло книзу. Прасковья завернула припасенные заранее халву и мак, насыпала в куль муки и отнесла всё свекрови: пусть та напечёт на свою семью и на семью Прасковьи. Сама, вернувшись домой, поставила на печь целый двухведерный чугунок воды для согрева, приготовила чистые простыни, занесла в избу корыто, кликнув мужа, отправила его за повитухой. Боли усиливались. Прасковья надеялась, что долго мучиться не придется, потому что роды были третьими. Первым родился сынок Павлуша, да только прожил всего два месяца. Второй родилась дочка Клава. Теперь все снова ждали сына, рождение которого давало семье право на десятину земли. Соседи, глядя на её живот, в один голос говорили, что точно разродится мальчиком. Прасковья в святцах уже и имя ему нашла. Только Господь рассудил иначе: к утру в семье Гришановых родилась девочка. Об имени и голову ломать не пришлось. Муж, с грустью от несбывшихся надежд, посмотрев на ребенка сказал: «Родилась «на Варвару» и быть ей Варварой».
Декабрь 2016 год.
Прошло сто лет. Век, вместивший в себя две мировых войны и десятки локальных, Октябрьскую революцию в России, разделившую Европу на страны социалистические и капиталистические, гонения на православие в СССР, уничтожение в Таврове Петропавловской церкви, в которой крестили Вареньку Гришанову. Все эти разные по значимости и глобальности события вместились в её жизнь. Жизнь, как и у святой великомученицы Варвары, трудную, до самой верхушечки наполненную страданиями. Родившись вместе с пролетарским государством, Варвара Петровна пережила великий Советский Союз и дожила до дней, когда в её селе вновь возрождают разрушенную некогда церковь, а в гостях у неё за столом с варваринскими пампушками сидит матушка Катерина, такая простая и ласковая, домашняя, с которой легко и уютно и которой хочется рассказать всё о своей нелегкой жизни, поплакаться, поделиться своими горестями и радостями, которая всё поймет, пожалеет и утешит.
В семье нашей было пятеро детей, и все девки. Отец так и не дождался сына, - начала свой рассказ Варвара Петровна.
Отец наш, Петр Павлович Гришанов, вместе с братом Иваном держали хозяйство небольшое, но и его надо было обиходить: две лошади, корова, овцы и по мелочи – куры, утки. Отец ещё подрабатывал в магазине напротив (он назывался тогда винополией), помогал Марячихе – хозяйке этого заведения ездить в Воронеж закупать товар. Да и мне в нем пришлось немало погорбатить: полы мыла, двор мела, зимой печь протапливала. Летом у богатого соседа на поле батрачила. Своей земли было мало, приходилось гнуть спину на чужой. С двенадцати лет началась моя трудовая жизнь. В школе-то я отучилась всего два года, потом отец запретил: надо было работать, помогать семье выживать.
Трудные это были годы. После революции жизнь в селе долго не могла настроиться. Старый уклад жизни поломали, а по-новому жить люди не особо стремились. Поначалу оно вроде бы и ничего – земли самым бедным власть нарезала. Земля-матушка для крестьянина – это святое, это жизнь. А потом колхоз начали строить, пришлось и землю, и скот туда отдавать. Мой отец в колхоз вступать не стал, но лошадь Мушку отвести туда пришлось, чтобы не попасть под раскулачивание. Одну корову зарезали. Выживали тем, что выращивали на огороде и в поле да ещё молоко продавали от оставшейся коровки. Бывало зима ли, лето, темно ещё, не рассвело, а мать уже будит: «Вставай, Варя, пора молоко на базар везти». Наставим корчажек на телегу и поехали на Придаченский базар, а это километров пятнадцать от Таврова. Летом куда ни шло, благодать: с рассветом, глядишь, и птички запели, роса на траве блестит. Тогда ведь вокруг нашего села леса-то не было, с южной стороны степь кругом - раздолье для овец, а с северной - речка Тавровка, впадавшая в реку Воронеж, и заливные луга: сена – ешь – не хочу. Тогда, почитай, в каждом доме коровку-то держали. Вот зимой тяжко было с молоком ездить: под утро-то мороз самый сильный. Мерзла я очень, одежонка плохенькая была. Но Господь миловал: болезни и простуды обходили меня стороной.
Хоть и мало пришлось мне учиться, но книги я очень любила. Правда, мало их было. А уж если мне в руки какая попадалась, я её до последней буквочки вычитывала.
На бугру, на самом высоком месте, за кладбищем была у нас большая красивая, с высокой колокольней церковь апостолов Петра и Павла с двумя приделами: один в честь великомученицы Варвары, другой в честь иконы Казанской Божией Матери. Всё население села было верующим. В воскресные дни и в праздники в храме было не протолкнуться, но никто никому не мешал. Я тоже любила ходить в церковь на службы. Маленькой была с родителями ходила, стала старше – с подругой Серафимой, мы её Сорокой звали. В церкви тогда служил отец Павел, приходившийся нам дядей. Родители его умерли рано, и мои дед с бабкой, которые по отцу, взяли его к себе на воспитание. Вырастили, выучили. Став священником, он часто приходил к моей матери Прасковье Ивановне. Уж больно он любил хлебушек, который она пекла. Вот войдет в дом, перекрестится на иконочку, потом скажет: «Мир дому сему» - и поклонится. Тихий такой был, благостный.
-Ну как, матушка Прасковьюшка, хлебушка сегодня напекла?
А мама и рада: сразу на стол корчажку парного молочка и хлебы, теплые, ещё недавно из печки. Не только для мамы, для каждого тавровца честью было приветить в доме священника. В память от отца Павла у нас до сего дня у внучки моей Ирины хранится его старинное Евангелие.
Сегодняшние дети счастливые: у них детство есть. Я из своего детства только работу и помню. Когда в девичью пору вошла, устроилась на Авиационный завод, работала в цеху подготовителем. Перед самой войной вышла замуж за Георгия Гавриловича Агафонова, работавшего там же на заводе. Родилась у нас дочь. Только своей семьёй долго пожить не случилось. В июне 1941 года началась война. Муж вместе с заводом эвакуировался в Куйбышев. Я с маленькой дочкой Тамарой, младшими сестрами и отцом осталась в Таврове. Мать к тому времени уже шесть лет как умерла. Как мы пережили ту войну и выжили, не знаю. Только чудом, наверное. Голодали страшно, пухли с голоду, приходилось лебеду с огорода есть. Всё, что было в семье из вещей, всё отвозилось на базар. Так и говорили «ходила на мену» т.е. менять вещи на продукты. Транспорта, конечно, не было никакого: пешком в Воронеж и оттуда пешком. Бывало в один день не поменяешь, остаёшься на другой день, а то и на третий.
Однажды летом прихожу я с такой «мены», а мне навстречу молоденький лейтенантик.
-Пойдемте, женщина - говорит,- я вам покажу, где вы свой дом, когда закончится переправа, забрать сможете.
Оказывается, военные наш дом разобрали на бревна и сделали из них переправу через реку Воронеж. Многие тогда своих домов лишились. Какие-то дома, как и наш, были взяты для строительства переправы, в какие-то, проломив одну стену, ставили артиллерийские орудия, маскировали, чтобы немцы не смогли их засечь. Правда, в основном использовали пустующие дома, где никто не жил, и хозяева либо погибли во время бомбежек, либо эвакуировались. Мы переселились в один из таких пустующих домов.
В 1943 году, когда Воронеж освободили от немцев, мы с сестрами и отцом свои бревна забрали. Спасибо тому лейтенанту, который показал мне, где их искать. Только сруб, который мы из них собрали, отец, не спросив меня, продал. Сам же, забрав сестру Анну, переехал жить на Масловку. В дом, где жила я с дочкой, в 1944 году вернулись из эвакуации хозяева. Осталась я, бездомная, под открытым небушком. Пожалел меня Иван Белоножкин. Он тогда плетни на продажу плел. Сплел он мне из плетня дом, если его домом назвать можно. Я называла его кошелкой. Жить в нем, конечно, было нельзя: продувался он всеми ветрами, от дождя не спасал. Тут отец мне немного помог (видно, совесть замучила, денег-то он мне от продажи сруба ни копеечки не дал). Привез он мне досточек на крышу. В моём тогдашнем положении уже хорошо, уже радость.
Стены решила обмазать глиной, благо у нас этого добра по берегам речки было много. Далековато носить, но я была молодая, здоровьецем Господь не обидел (хоть и худая, как щепка), потому расстояние меня не пугало. Потихоньку, день за днем я копала глину, приносила, мешала её с коровяком и соломой и обмазывала свою «кошелку». Заметила, что глина с большей глубины более вязкая. Стена, помазанная ею, более прочная, не трескается. Вот нашла я ямку поглубже (много их было, не одна я брала здесь глину), наполнила одну корзину, привязала к ней веревку, вылезла сама, а потом и корзину вытянула. Спустилась второй раз, начала наполнять вторую корзинку, как вдруг наверху загремел гром, в небе полоснула молния, и стеной пошел дождь.
Несколько раз я пробовала подняться и вылезти из ямы. Но руки и ноги только скользили по ставшей в одно мгновение мокрой и очень скользкой глине. Я плакала, звала на помощь, хотя знала, что до села целый километр, а в шуме грома и дождя меня и в пяти шагах не слышно. Дождь не прекращался, яма наполнялась. Я уже по щиколотку стояла в воде, когда увидела, что одну стену, по которой особенно сильно текло, сильно подмыло, и она медленно начала оползать. «Это не яма, - подумала я, - это моя могила. Сейчас стенка обвалится и похоронит меня. Кто позаботится о моей дочке!?»
-Господи! Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий, Матерь Божья, услышьте меня! Спасите! Помогите мне! Не дайте мне погибнуть! Не оставьте мою Тамарочку сиротой!- кричала я глядя в невидимое от дождя небо. И вдруг перед моими глазами встала картина.
Вот мама освящает в нашей церкви варваринские пампушки, а мы с сестрами, похудевшие и бледненькие за время Рождественского поста, ждем – не дождемся, когда же, вернувшись из храма домой, сядем за стол и откушаем сладких, тающих во рту мягких пончиков от великомученицы Варвары.
Что было сил я закричала:
-Заступница и молитвенница, ходатаица усердная моя перед Господом, пресвятая великомученица Варвара, помолись за меня, упроси Господа нашего оставить меня на этом свете ради доченьки моей. Не оставь меня без помощи твоей и молитвы в этот гиблый час! Спаси, заступница усердная!
Казалось, что сознание меня покинуло. Я увидела, как вместе с оползающей на меня глиняной стеной медленно опускается первая моя корзина, оставленная мною у самого края, который теперь подмыло водой. Корзинка не упала, не опрокинулась, она медленно опустилась к моим ногам. Схватив вторую корзину, я перевернула её вверх дном и поставила на первую, наполненную глиной. Попробовала тонкие прутики на прочность: выдержат ли они мой вес. Надежды было мало. И тут резкий порыв ветра сверху сбросил в мою ямку неширокую, тонкую дощечку. Ума не приложу, откуда она могла взяться на лугу в ту военную пору разрухи, когда любая доска была на вес золота. Укрепив ею дно корзинки, я осторожно встала на неё и, цепляясь за стенку руками, стала медленно приподниматься. Встав во весь рост, огляделась. По плечи я «торчала» из ямы. Поискала глазами, за что бы ухватиться, но вокруг не было ни деревьев, ни кустарников, только невысокие кустики полыни. И опять я мыслью к Варваре: «Помоги, спаси, Великомученица!» - а сама цепляюсь за полынь. Чудо это, нет ли, но хлипкие кустики травы выдержали. Я немного подтянула себя, опять перехватилась, стараясь захватить целый пучок полыни; внизу уперлась босыми ногами в глиняную стену ямы и ещё немного подтянула себя. Так с Божьей помощью и молитвами Великомученицы я вытащила себя из «могилы».
Отползла от края, перевернулась на спину. Дождь по мне хлещет, смывая с лица, рук и ног глину, отстирывая перепачканную мою одежду. И будто пелену он смыл с глаз моих, с души: поняла я, что только вера в Господа и заступничество пресвятой Варвары спасли меня от смерти, а дочушку мою от сиротства.
«Кошелку» свою я все же домазала. Узнав про мою беду, колхоз дал двух волов, пришел помогать отец. До сих пор помню его громкое понукание волам: «Ну-ка, цоб-цобе, цоб-цобе», - без которого медлительные животные никак не хотели двигаться.
После войны я вступила в колхоз. Какую только работу не пришлось мне выполнять: косила, снопы вязала, молотила, а уж сколько мешков неподъемных на своем горбу перетаскала – не счесть. Работали от зари до зари «за палочки». Отработаешь день, учетчик поставит в списке напротив твоей фамилии палочку. Одна палочка – один трудодень. Первое время после войны деньгами в колхозе не платили. За каждый трудодень начисляли пшеницу. В 1948 году купила козу, поросенка. Сарая никакого не было. Так и пришлось зимовать вместе с животными в « кошелке». Потом на вырученные от их продажи деньги купила стройматериала, чтобы построить дом.
В 1942 году муж дважды вызов присылал на меня и Тамарочку. Сразу к нему не поехала, потому что отца с младшими сестрами не могла оставить, а потом как-то не сложилось. В пятидесятые годы приехал повидаться с Тамарочкой. В эвакуации в Куйбышеве сошелся он с женщиной, родилось у них двое детей. Так мы и разошлись. Не судьба. Потом дочка ездила к нему, познакомилась со сводными братом и сестрой. Приветили её там хорошо. Но по жизни родными не стали, писем друг другу не писали и, кроме той поездки, больше никогда не встречались.
Много в моей жизни было горя, мало радости.
И все же жизнь у нас с дочкой потихоньку налаживалась: мы отстроились. В Таврове организовали птицеводческий совхоз. Я устроилась туда санитаркой, вела учет, выбраковывала кур, уток, уколы делала. Дочка училась, потом устроилась на работу, вышла замуж, родила мне внучку. Так потихоньку дожила я до пенсии. Сейчас у меня всё хорошо, вот только беда: не вижу ничего, ослепла. Но моя Тамарочка – это и мои глаза, и мои руки.
Всю жизнь, матушка Катерина, я считала себя грешницей. Но, если Господь позволил мне дожить до времени, когда его, Господа нашего, стали почитать в нашем государстве, до времени, когда в моём селе возрождается, строится разрушенная 70 лет назад церковь, когда ко мне на мой день Ангела пришли вы, матушка Катерина, то теперь, думаю, не такая уж я великая грешница. Передайте низкий земной поклон мой батюшке отцу Сергию за его труды по восстановлению храма. Вам, матушка, тоже низко кланяюсь за то, что вы, отрываете свое драгоценное время от семьи, от деток ваших малых и дарите его нам, старикам, не оставляете нас без внимания и заботы. А они, ваше внимание и забота, нам здоровья дают, дни наши продляют. Храни вас обоих Господь.
17 декабря 2016 года.
В этот субботний день первым блюдом, появившемся на столе тавровчан, были варваринские пампушки.
Рецепт пампушек от Варвары Петровны Агафоновой.
Пекут их в Таврове 17 декабря в день святой великомученицы Варвары.
Тесто: 0,5 литра теплого молока, 2-3 яйца, 2 стакана сахара, 50 гр. маргарина, соль, 50 гр. дрожжей, муки на глаз, но замешенное тесто должно быть крутым. Дать опаре 2 раза подняться. Затем раскатать его на тонкие колбаски. Каждую колбаску порезать на кусочки. Из каждого такого кусочка сформировать шарик. Выложить шарики на противень и выпекать в духовке. Готовые шарики сложить в кастрюлю.
СИРОП: 3 литра воды довести до кипения. Стакан мака обжарить (обжаренный он душистее), потолочь в ступке, чтобы сок дал. Смешать мак, 1 кг. халвы, сахар (700-800 гр.), муку (3/4 стакана) и осторожно помешивая ввести это в кипящую воду. Варить примерно минут сорок, постоянно помешивая, чтобы не подгорело.
Приготовленный сироп снять с огня, дать ему постоять минут пятнадцать и залить им наши шарики в кастрюле. Оставить на ночь, чтобы шарики пропитавшись сиропом, утром превратились во вкуснейшие пампушки.