30
– Здравствуйте.., Вадим. Прошу прощения, не имею чести знать вашего отчества, – ответил я после трёхсекундной паузы. Теперь уже на несколько секунд установилась тишина в трубке, прежде чем раздалось:
– А вы, оказывается, специалист по распознаванию голосов!
– Чтобы узнать ваш голос, большим специалистом быть не требуется.
– Не скажите. Не частый случай. Тем более что не так часто мы встречались.
– Зато в каких случаях! Поневоле запоминается.
– Ну, что ж. Раз уж такой случай вновь подвернулся, предлагаю встретиться, поговорить, вспомнить наши мимолётные встречи, авось и ещё найдутся интересные темы. Как вам такое предложение?
Пока он говорил это, я соображал, как отреагировать на его предложение. Попробуем вытянуть несколько больше информации из него.
– Я так понимаю, что на вас напало такое сильное желание пообщаться с земляками, даже с малознакомыми, что вы для этого специально приехали из Москвы?
Он рассмеялся:
– Ну-у, не совсем так, чтобы с малознакомыми… С вами мы, кажется, уже знакомы очень давно. С той самой поездки попутчиками в поезде – покорять Москву. Почему-то я вас запомнил, так же, как, надеюсь, и вы меня. Впрочем, что это мы заговорились, да не о том. Так давайте лучше встретимся в ресторане, – он назвал ресторан, – вы не против такого места встречи?
– Нет, – неожиданно для самого себя ответил я. И почти одновременно подумал: «Место встречи изменить нельзя». Странно и непонятно, почему возникают такие нелепые ассоциации в голове: причём тут фильм, пусть себе и знаменитый, в такой ситуации? Или всё же не зря. Значит, есть что-то общее в искусстве и в жизни, коль одно без другого жить не могут.
– Ну, вот и хорошо, – ответил мой собеседник. – Выходите, я буду ждать вас в своей машине напротив входа в институт – увидите, здесь нет других машин.
– Если вас не затруднит, подождите меня в вестибюле, мне нужно некоторое время, чтобы сдать лабораторию на охрану.
После этих моих слов в трубке несколько секунд было молчание. Я напряг слух, чтобы уловить какие-либо звуки, выдающие присутствие третьих лиц, но вместо этого услышал:
– А я и звоню из вестибюля института. Буду ждать.
Что поделаешь, предосторожность в таких случаях не помешает: примеров в то время было предостаточно, когда в подобных ситуациях исчезали люди. Не знаю почему, но я не доверял Вадиму: что-то в нём было такое, что не располагало к нему. Притом что, со стороны, вёл себя он безукоризненным джентльменом.
Минут через семь я вышел в вестибюль с двумя своими коллегами. Разумеется, я сказал им, почему я закрываю лабораторию, и что меня ожидают в вестибюле. Сдали ключи под расписку дежурному вахтёру и расписались в книге прихода и ухода – таков был порядок в институте.
Завидев меня в компании ещё двоих человек, Вадим не смог скрыть досады, но быстро взял себя в руки и заулыбался, словно соскучился и был рад долгожданной встрече со старым знакомым. Мы поздоровались за руки. Я представил ему своих коллег, и почувствовал, что ему не сильно хотелось раскрываться перед ними: «Вадим», – представился он им. Возникла неловкая пауза. По этикету Вадим должен был предложить моим коллегам присоединиться к нам в ресторан, но этого не случилось, и мои смышлёные ребята поспешили откланяться.
Мы с Вадимом подошли к машине. Это была иномарка, их в городе было уже много. Номера на ней были местные. За рулём сидел водитель, незнакомый мне молодой человек.
Дорогой мы говорили мало, до ресторана было не так далеко. Это был лучший ресторан в городе, по крайней мере, в советское время. Остался ли он таким же лучшим, не знаю. Тогда всё менялось быстро: кто-то быстро становился сказочно богатым, скупал недвижимость, в том числе и рестораны, и так же быстро разорялся или его разоряли – рестораны переходили в другие руки, становились или лучше, или хуже, но, тем не менее, всё как-то работало или делало вид, что работает. Ресторан, куда мы приехали, со стороны выглядел довольно привлекательно. Мы вышли, Вадим что-то сказал водителю, и машина уехала.
Свободных мест было много. Вадим попросил метрдотеля устроить нам столик в укромном месте, и тот устроил и предложил нам карту. Вадим протянул её мне, предложив выбрать на мой вкус. Я не собирался угощаться за счёт Вадима. У меня было достаточно денег, чтобы расплатиться самому за свой выбор. Я сделал заказ подоспевшему официанту. Вадим удивлённо произнёс:
– Зачем так скромничать, Юрий, в кои-то веки довелось встретиться, давайте не будем мелочиться и переживать. Считайте, что всё уже оплачено.
– В таком случае, Вадим, мне здесь делать нечего. Если вы хотите со мной о чём-то поговорить, то я готов, но только на таких условиях.
Я встал. Вадим тут же вскочил и, как мне показалось, искренно извинился, заявив: конечно, конечно, он согласен – ради бога, как мне будет угодно.
Один-ноль в мою пользу.
Вадим был уместно скромен так же, как и я. Сделал почти аналогичный заказ.
Коньяк мы наливали каждый из своего графинчика.
– Ну, что, – сказал, подняв рюмку, Вадим. – Давай, первую – за «ты». Мы же всё-таки не чужие друг другу: из одного города, одногодки – чего же нам официальничать, не на дипломатическом приёме!
«Ладно, выпьем за «ты».
Вторая пошла за успешное начало хорошего дела хороших людей.
Если дело хорошее, отчего и не выпить?
Закусив, приступили к началу «хорошего дела». Правда, сначала обменялись мнениями на тему, как хорошо встретиться через десяток лет после первой такой запомнившейся встречи на пути в город, в котором осуществляются все самые лучшие мечты юности для тех, кто целеустремлён, упорен в достижении цели, даже если обстоятельства против них, но воля всегда вынесет настойчивых к победе. Мнение высказывал, в основном, Вадим. Я вежливо соглашался. Мне было интересно, в какие дебри он пытается меня завести. Что ж, он умел это делать, недаром ведь учился дипломатии. Надо было как-то вернуть его на землю, и, улучив момент, я спросил его:
– Вадим, а к чему был спектакль с похищением у меня писем?
– Писем? Когда? Как? – Искренность Вадима была неподдельной. Я даже на пару секунд оторопел, но продолжил. – Примерно год назад, придя с работы, я обнаружил в своей квартире следы чужого пребывания: что-то искали. Но мне показалось, что ничего не пропало, только очень уж бесцеремонно обошлись с моим барахлом. А спустя некоторое время, не обнаружил писем одного человека, которые я хранил. Ничего особенного в них не было – это были письма в основном школьной юности. Зачем они тебе понадобились?
– Мне – письма? – удивлённо воскликнул Вадим. – Ты соображаешь, что говоришь?
Тут уж пришла очередь удивиться мне. Вадим продолжал, уже с оттенком оскорблённого человека, ворчать, что это похоже на навязчивое состояние – утверждать, что он мог сделать такой поступок. Да и зачем? Ведь он не знает даже, где я живу!
– Как это – не знаешь? Ведь это произошло спустя примерно месяц после того, как ты побывал у меня со своими подельниками, то есть, я хотел сказать, друзьями. Я ведь узнал твой голос, хоть ты и был в тёмных очках!
Надо было видеть изумление Вадима! Он, молча, вытаращив глаза, несколько секунд смотрел на меня, потом вдруг, закрыв ладонями лицо, и, раскачиваясь на стуле взад-вперёд, начал беззвучно хохотать. Я сидел, недоумевающе вперив в него глаза. Сцена со стороны была, наверно, достойна хорошей комедии. Хорошо, что ко времени этого спектакля зал уже наполнился теми характерными звуками ресторанного шума, который появляется где-то после третьей. Закончив смеяться, Вадим вытер выступившие слёзы и предложил подкрепить наши обессиленные от такой комедии организмы «третьей».
Выпили за укрепление здоровья. Закусили.
Выходило уже: один-один.
Я ждал, когда Вадим сам разъяснит мне, что почём, поэтому не торопил его с расспросами. Он, закусив, окончательно успокоился и начал рассказывать.
– Я немного уже поотвык от проделок моего брата. Раньше, ещё в школе, таких проделок было много, как с его, так и с моей стороны. Чего мы только не проделывали! Дело в том, что мы с ним близнецы. Нас очень трудно было различать не только учителям, но даже родители иногда путались, особенно отец. Он всё время был занят на работе, ему приходилось с нами труднее. Мать, понятно, разбиралась в нас лучше, хотя иной раз тоже путалась ненадолго. Точнее, мы её путали. Особенно, когда начали подрастать, то сделав какое-нибудь озорство, показывали друг на друга, и в результате оставались безнаказанными. Но потом мать раскусила наши проделки, и доставалось обоим.
Когда пошли в школу, выяснилось, что один из нас очень любил учиться, а второй ровно наоборот, хотя способностями мы тоже не сильно отличались друг от друга. Мне приходилось часто выручать братца. Дело доходило до того, что некоторые экзамены я сдавал за него, и всё сходило нам с рук. Вот так мы и окончили школу. Я поехал в Москву поступать в институт. Братец наотрез отказался от московских ВУЗов, хотя при желании мог бы поступить в любой московский институт. Но я не об этом. Он окончил институт здесь, здесь же и работал, ну и продолжает, как видишь, в своём духе. Так что ты вполне мог в какой-либо ситуации принять его за меня. Ну, а что касается похищения писем – не знаю, зачем они ему понадобились. Может даже и не он это сделал. Говоришь, с подельниками к тебе заходил? Возможно, это их работа. Его и в школе тянуло к мальчикам с авантюрной жилкой. Так что, скорее всего, такие и покопались в твоих бумагах. Возможно, что-то ещё их вывело на тебя, да не нашли. А письма? Может, думали, вдруг пригодятся шантажировать или ещё чего. Тут, действительно, трудно что-то предположить.
Когда он закончил рассказ, мне расхотелось уже продолжать нашу встречу. Счёт равный, разойдёмся миром. Вадим, видимо, почувствовал такое моё желание и, когда я обернулся в поисках официанта, быстро заговорил:
– Ладно, хватит об этом. Давай лучше поговорим вот о чём. Как ты смотришь на то, чтобы тебя утвердили на должность заместителя директора института по работе с внешнеэкономическими субъектами, назовём должность условно пока так?
Я ждал какого-то предложения, относящегося к работе института, связанной именно с развитием наших внешнеэкономических отношений с некоторыми зарубежными странами – в этом я видел интерес Вадима к институту и ко мне. Но такого прямого вопроса и, как я понял, с далеко идущими последствиями, услышать не ожидал. Вадим, конечно, заметил моё замешательство и спокойно ожидал ответа. А мне нужно было время, чтобы оценить это предложение, прежде чем что-то толковое ему ответить. Жизнь уже научила меня не реагировать иногда быстро на те вопросы, ответы на которые могут потом помешать что-то исправить в твоей жизни в лучшую сторону. И я постарался взять себя в руки: спокойно посмотрел в глаза Вадиму и спросил:
– И кому, хотелось бы знать, нужен такой, с вашего позволения, мезальянс?
Вадим улыбнулся.
– Ну, почему – мезальянс? Предполагается вполне равноправное сотрудничество.
– Сотрудничество? А разве мы сейчас с вами не сотрудничаем? И для чего вашей компании понадобился заместитель директора института для этого сотрудничества, коль уже практика показала, что и без такой руководящей единицы институт вполне справляется – это, во-первых, а во-вторых, я не собираюсь менять научную работу на административную. Вот так я думаю, – ответил я с искренним удивлением. И заметил, что Вадим отреагировал на мой ответ, как если бы услышал не то, что ожидал услышать.
– Ты, Юрий, меня не понял, – сказал он. – Научной работой ты будешь заниматься так же, как и занимаешься. Тут без тебя, вообще-то, не обойдётся дело. И участвовать в составлении договоров тебе так или иначе тоже придётся, как ты уже это неплохо делал. Речь идёт о том, что в этой должности твоё мнение будет более весомым, и это облегчит процесс составления и согласования договоров. Ты ж понимаешь, как у нас придают значение разного рода авторитетам. Что, не так?
– Нет уж, уволь, Вадим. Если кто-то предлагает дело, имеет ли значение, замдиректора он или завлаб? Кстати, завлабы, могу тебе сказать без ложной скромности, куда компетентнее иных замдиректоров, и, по-моему, ты это хорошо знаешь. Так что к завлабу всегда прислушаются при необходимости. Что, не так?
Что-то не складывалось у Вадима, я это чувствовал. Но карты он не спешил раскрывать. Ладно, подождём. Продолжим прикидываться валенком.
– И всё же, Юрий, стоит подумать тебе над этим предложением. В конце концов, и материальная составляющая дела здесь будет не на последнем месте. А? Кстати, может, продолжим? – он выразительно сделал пальцами понятный жест.
– Нет, я не злоупотребляю. Вредит здоровью, – сказал я твёрдо.
– Ценное качество. Очень ценное! – подтвердил он, и добавил, что, мол, таких людей уважает и ещё что-то в таком духе, но я уже не слушал его. Мне стало ясно, чего хочет представитель компании, составляющей конкуренцию самому министерству внешнеэкономических связей: своего человека в институте, который и сегодня, и в перспективе способен на взаимодействие с зарубежными заказчиками в такой области, которая привлекает валюту не только в казну страны, но и ставит личную «материальную составляющую» заинтересованных лиц компании на первое место в их работе.
– Кажется, я понял, чего ты хочешь, Вадим. Я прекрасно понял. И говорю тебе: нет.
Вадим молчал: поигрывал лицом, дёргая бровями, сжимая и разжимая губы, словно массировал их; потирал подбородок, щёки пальцами обеих рук; отрывал ладони от лица и стучал пальцами по столешнице. Казалось, он сейчас бросится и врежет мне так, что я забуду всё, что было до этого, но, скрестив пальцы рук, сжав ладони, он поставил локти на стол и, прикрыв рот сжатыми пальцами, уставился на меня стальным взглядом.
Я спокойно выдержал его немигающий взгляд.
Вадим взял себя в руки.
– Ну, вот и поговорили, – сказал он.
– Вадим, – сказал я. – Я не подхожу на роль, которую ты мне предлагаешь. Это не моя роль, какую бы материальную составляющую она не содержала. Моя роль: наука – эксперимент – результат. Результат – главная материальная составляющая для меня. Ничто другое мне не даст такого удовлетворения, как работа, которой я занимаюсь. А что касается вознаграждения за мои труды, то убеждён: долго такой «бардельеро» в стране продолжаться не может – всё придёт в соответствие, всё станет на свои места, в том числе и «материальная составляющая». Ты улыбаешься снисходительно? Ну да, ты должен так улыбаться: мы жили и воспитывались с тобой в разных социумах, хотя и в одной социальной системе, но с разными взглядами на место и возможности каждого в ней. Мы слишком разные люди, Вадим, чтобы быть сейчас вместе. Такими были и наши отцы, несмотря на то общее дело, которое они делали ещё не так давно. Знал бы ты, Вадим, что моё, если угодно, кредо – это кредо моего отца, моей матери, и я не могу и не имею права предать их жизненные принципы и убеждения, их память. Их принципы и убеждения теперь мои. Навсегда.
Вадим не задал мне вопроса, почему я так сказал о своих родителях и памяти о них. Он, что – знал о том, что случилось с моими родителями?
Вадим молчал некоторое время, потом тихо произнёс, не отрывая рук от рта, как мне показалось, с невольной тайной завистью:
– Ну и дурак же ты… Ну и дура-а-к.
– Ну, почему же, – ответил я. – Каждый создаёт свой капитал по-своему, и это не означает, что один, делая его с умом, создаёт его, честно трудясь, а другой – честно трудясь, создаёт свой капитал, не прилагая умственных способностей. И тот, и другой прилагают умственные усилия, и часто довольно немалые. Вопрос в том, на капитал какого рода они направлены, в конечном счёте.
Вадим продолжал смотреть на меня в той же позе, задумавшись и явно досадуя. Видимо, ему стало понятно, что дальше не имело смысла продолжать игру.
Счёт стал: два-один.
Вадим извинился и ушёл звонить водителю. Я сидел и размышлял о том, кого же он изберёт в институте в качестве своего «компаньона» для проворачивания своих личных интересов в довольно-таки сложном международном бизнес-процессе, в который вступил институт. Стоило поразмышлять, конечно, потому что на карту ставилась солидная часть доходов института. Ясное дело: Вадим не был волком-одиночкой, хоть и был в своё время высокопоставленным чиновником. За его спиной была целая стая таких как он, нашедших свою золотую жилу в том экономическом раздрае, который царил в стране. Накопление капитала будущей элитой страны шло через разграбление её ресурсов: главным образом полезных ископаемых, леса, промышленных предприятий, вторичных материалов, а также интеллектуальных ресурсов, как наработанных ранее, так и создаваемых вновь под контролем разного рода дельцов, возникших во властных структурах так быстро, словно ждавших своего часа, и знавших, что вот-вот он появится. Вадим – тому яркий пример. Было над чем подумать и что-то противопоставить ему. Но что, как и с кем?
Вернулся Вадим. Хотел что-то спросить, но посмотрел внимательно на меня и подозвал официанта.
С официантом мы расплатились каждый отдельно, как и было условлено. Официант удивился, но чаевые принял от обоих. На том наша ресторанная встреча и завершилась.
Мы разошлись, как расходятся дипломаты на официальной встрече, не приведшей к консенсусу: лёгкий, преисполненный достоинства кивок друг другу.
Уже сделав шаг в сторону, Вадим произнёс:
– Я надеюсь, Юрий, что наш разговор останется между нами.
– Я надеюсь, Вадим, что такого разговора больше не будет ни с кем из наших сотрудников, – ответил я и пошёл своей дорогой.
К Вадиму уже подкатывала машина.
Я шёл домой в двойственном настроении. С одной стороны, осознание выигранного, пусть и не такого уж значительного, дела повышало меня самого в собственных же глазах – приятно, конечно, но то, что Вадим не остановится на этом, омрачало хорошее настроение к самому себе. Надо было принимать какое-то решение.
31
Учёба окончательно поглотила моё время. Тем более что приближалась зимняя сессия, моя первая студенческая экзаменационная сессия. Я готовился к ней основательно. Понимал ли я, что именно так и надо было делать: посещать все лекции, конспектировать их, просматривать конспекты перед следующей лекцией; добросовестно выполнять лабораторные работы и вовремя составлять отчёты на свежую память; к тому же были ещё такие предметы, как, например, черчение, начертательная геометрия, высшая математика, по которым нужно было делать уйму заданий – нет, скорее всего, мне это требовалось делать внутренним моим состоянием, тем стрессом, полученным мной накануне учёбы.
Наверно, такой напряжённый учебный процесс спасал меня, уводя от пережитого мной, так изменившего мою жизнь. Всё недавнее прошлое отошло на второй план, даже мои мысли об Эле. Хотя, нет: никуда они не отходили, никуда они не девались – они были всё время со мной. Да, я очень хотел видеть Элю, побыть с ней хоть и недолго – мне необходимо было общение с ней: для меня это был единственный самый близкий мне человек в Москве. Но связаться с ней было для меня большой проблемой: во мне жило ощущение её отчуждённости, нежелания встречи со мной. И всё же продолжаться это моё состояние долго не могло. Я начал искать встречи с Элей.
Наши институты находились далеко друг от друга. Мне, чтобы добраться от своего института до её МГИМО, надо было потратить полтора часа на езду автобусом и метро – это в лучшем случае. Поэтому в учебные дни нечего было и думать, чтобы как-то попасть к ней и найти её там, пропустив, скажем, два часа какой-нибудь лекции. На это надо было потратить, как минимум, полдня занятий. Думаете, что моё отсутствие не заметил бы староста-афганец? Да он и одну лекцию не простил бы, надумайся кто-нибудь из нашей группы совершить такое святотатство. Единственный день, который можно было потратить на осуществление желания увидеть Элю, было воскресенье. Но в воскресенье это можно было сделать, предварительно позвонив ей в субботу домой, чтобы договориться о встрече. Вот тут-то и наступало какое-то замыкание во мне. Я не мог заставить себя позвонить ей. Георгий Васильевич просил звонить ему, он даже дал мне номер своего рабочего телефона – мало ли, дескать, что может случиться, позвонишь. Но я понимал, что, во-первых, звонить-то я мог только в экстренных случаях, а, во-вторых, где это я возьму хотя бы три минуты в учебное время ему позвонить. Звонить же домой именно Георгию Васильевичу я не мог по той же, самой причине, что и Эле. Хотя, причём здесь был Георгий Васильевич?
И всё же я не выдержал. Перед Новым Годом, как раз в субботу вечером, я набрал, естественно, из автомата, домашний номер Эли. Ответил, к моему облегчению, Георгий Васильевич. Он очень обрадовался, однако пожурил за долгое молчание, – мог бы уже и не один раз позвонить! – но не так чтоб очень строго, и какая-то отеческая ласка в его голосе мне послышалась, отчего мне стало легче на душе, и я забыл, что мне не хотелось звонить – я был рад.
Он расспросил меня о том, как идёт учёба, не нуждаюсь ли я в чём-нибудь, в том числе и в деньгах. Я ответил, что всё у меня хорошо, много занимаюсь, времени свободного мало, попросил извинения за то, что не звонил – в общем, разговор получился. И вот, наконец, я решился спросить, где Эля. Георгий Васильевич помолчал несколько секунд, и уже другим голосом сказал, что Эля ушла в театр. «Она не сказала нам, в какой театр и с кем, – чуть виноватым голосом сказал Георгий Васильевич. – Но ты не переживай, мы разберёмся с ней. Ты позвони… Нет, знаешь что? Приезжай-ка ты 31-го после занятий к нам. Соберись – и приезжай, не задерживаясь, ага?» – уже бодрым голосом закончил он. Я было начал: «Не знаю, мы будем встречать Новый Год у себя в общежитии …», но Георгий Васильевич не дал мне договорить: «Нет, нет – только у нас! И Нина Ивановна будет рада, правда, Нина?» – это он крикнул уже Нине Ивановне. Она тут же возникла в трубке: «Ну, Юрочка, пожалуйста, приезжай, мы все, – она словно подчеркнула слово «все», – будем очень рады. Это же семейный праздник!» – воскликнула она.
Я не знал, что ответить. В дверь телефонной будки уже стучали.
«Хорошо» – неожиданно для себя согласился я.
Тридцать первое декабря выпадало на среду. Завтра – воскресенье. Надо как-то пережить этот день. Чтобы не сорваться и не поехать к Эле. Меня уже что-то толкало изнутри туда.
То самое воскресенье наступило рано для меня. Обычно мы отсыпались по воскресеньям. Даже наш староста-афганец позволял себе поспать лишний часок в этот день. Я проснулся рано, но что ж делать-то буду: ребята ведь спят! Мешать своими хождениями, стуками, шуршаниями не стоит. Пытался уснуть – бесполезно. Короче, мучился часа два, а может, и больше. Чего только в голове не представилось за это время! В конце концов, всё же уснул. А когда проснулся, оказалось, что мои ребята уже встали и так тихонько жили, пока я спал, что прошло аж два часа моего сна. Вот такие были ребята. Шутили потом, конечно, но мило.
А меня что-то мучило. Так тянуло к Эле, что я ничего не мог поделать с собой. Кое-как позавтракав в буфете общежития, собрался и поехал к дому Эли. Погода была не шибко морозная. Нормальная погода погулять по Москве. Собирался гулять с Элей? Нет, не думал об этом. Мне хотелось оказаться возле её дома. Я и оказался там через некоторое время.
Когда подходил к её дому, меня обогнала «Волга» – такси - и свернула во двор дома. Последовав за такси во двор, увидел его издали, стоявшего напротив «моего» подъезда. Меня это насторожило, и я свернул на дорожку дворового скверика. Машина простояла не больше минуты – дверь подъезда раскрылась и из неё вышла…Эля! Точнее, я увидел её голову – мешала машина. Но это была она, я не мог ошибиться! В тот же момент из машины вылез молодой человек и тут же, опередив моё намерение броситься к Эле, подскочил к ней! Я видел его со спины. Одет он был супермодно: на голове здоровенная мохнатая шапка из какого-то длинношерстного меха, на плечах модная, и сравнительно редкая тогда ещё в Москве, дублёнка. Такси в этот момент начало разворачиваться, – двор у них был широкий, не такой как среди пятиэтажек в тех же Черёмушках, – и я увидел едва не свалившую меня в снег картину: парень обнимал Элю и…и… целовал её!
Способность воспринимать окружающий мир ко мне вернулась, когда хвост «Волги» из смеси дыма и пара уже разносился по двору и достиг моего носа. «Да, этот парень оставил тебя с носом» – произнёс мой внутренний голос. И – я рассмеялся! Рассмеялся вслух, но не громко. Так, чтоб самому было слышно. Нет, я не сошёл с ума и прекрасно понимал, что не сошёл. Хотя и не знал, как это происходит. Важно, что я контролировал себя, и это давало мне уверенности, что с ума я всё-таки не сошёл.
Я вышел из скверика и пошёл мимо дома, в который теперь мне вряд ли захочется войти, на улицу, к автобусной остановке. Удивительно, но в голове была полная ясность, как будто я решил тяжёлую задачу, которая висела в моём сознании долгое время со своими многими неизвестными. И вот всё прояснилось: неизвестные исчезли, задачка решена. Так мне казалось.
32
Прошло несколько месяцев после того как не состоялась моя вербовка в ряды «организованного преступного сообщества» – так тогда назывались в официальном употреблении, в числе других, группы лиц, объединённых замыслом получения личных незаконных доходов, используя своё служебное положение. Чем выше было служебное положение такого лица, тем выше были суммы, и твёрже была валюта в них, получаемая «лицом» в результате различных махинаций с финансовыми документами, которые проходили через его служебный стол. На всех уровнях власти, представлявшей собой громадную пирамиду остриём вверх, которая «фильтровала» государственные финансы, «вливая» их через узкое отверстие на самом верху, находились люди, рассовывавшие остатки «фильтрации» по своим карманам. До дна пирамиды, покоящейся на плечах народа, трудом которого и создавалось это богатство, доходили лишь остатки того, что должно было пойти на развитие производства, создание рабочих мест, зарплаты, пенсии и пособия, науку, культуру, оборону, наконец.
Сотрудники института, конечно же, ощущали на себе всё то, что происходило в высших эшелонах власти, и в первую очередь, на заработной плате. А она явно отставала от роста цен, которые уже не регулировались, как было раньше, государством – цены устанавливал, кто и как хотел: рынок, как регулятор цен, ещё не созрел, для такого рынка ещё не хватало товаров, и поэтому всё непрерывно дорожало. Наши зарплаты замерли на несколько месяцев. Надо было что-то делать: ропот по поводу низких зарплат в институте становился всё слышнее, но руководство института никак не реагировало на предложения институтского профсоюзного комитета о реформировании системы оплаты труда в институте. Тут как раз подоспело отчётно-выборное собрание профсоюзной организации института. Что на ней творилось – лучше об этом не рассказывать.
Кажется, впервые наш доблестный учёный люд выражался прямым и понятным народу текстом. Такого бурного и откровенного собрания не было в истории института со времён его основания. И в результате прямо на собрании меня избрали председателем профсоюзного комитета института. Было ли это для меня неожиданностью? В какой-то мере, да. Обычно, сколько я помню, выборы профкома проходили по давно отработанной схеме во всех видах выборов, руководимых, естественно, коммунистами. Кандидатуры намечались заранее, согласовывались с партийными комитетами соответствующих уровней, а на самих выборах вдруг появлялось чьё-то мнение: «есть мнение избрать в состав такой-то таких-то и таких-то товарищей». И все предлагаемые по этому «мнению» без всяких проблем избирались туда, куда нужно было партии. И на этот раз было точно так же, разве что «мнение» теперь было не партии, а директора института, бывшего партийного работника областного масштаба, имевшего громадный опыт в таких делах. Но не задалось. Победила демократия, которая в своём пылу дошла до того, что председателя профкома избрали прямо на собрании, да ещё и открытым голосованием – это и было неожиданностью.
Тут бы написать: и потекли рабочие будни, наполненные борьбой за права членов профсоюза, да ничего этого не было. Просто решили составить трудовой договор между администрацией и трудовым коллективом. Вот уже и поломали копий! Администрация, конечно, свои копья готовила основательно, скорее, по привычке, доставшейся ей в наследство от партийных догм, – такова была их сила убеждений. Всё же, после обсуждения проекта, договор заключили. Было ли то победой – должно было показать время. Во всяком случае, появилась возможность законно требовать повышения заработной платы на фоне убийственной инфляции. Тем более что в договор внесли весьма действенный, на коллективный взгляд, пункт о праве на забастовку – всё по закону. Но отношения мои с директором ухудшились. Хотя они не были безоблачными и до того.
Год подходил к концу, и надо было заключать новое тарифное соглашение в рамках выполняемого институтом проекта. Но тут выяснилось, что министерство не может утвердить такое соглашение: слишком много мы хотим, как выразился один из тех чиновников, с кого стартует министерское решение о пересмотре размера вознаграждения за конкретно выполняемую работу. Переговоры продолжались несколько месяцев. С одной стороны, наши требования были справедливы и законны, поскольку соответствовали и принятому коллективному договору, и договору подряда между министерством и институтом, а с другой – противодействие министерских чиновников обосновывалось объективными экономическими трудностями, которые испытывало государство, из кожи вон лезшее, чтобы сделать как лучше, а у него - «получилось как всегда».
И тут грянул дефолт.
Не буду углубляться в объяснения, что это такое. Бывает такое, когда государство становится банкротом. А банкротом становится оно, когда разворовывается достояние государства – всё то, чем обеспечивается его экономика, что составляет его валовой внутренний продукт и, в конечном счёте, бюджет. В кармане у государства пусто. Зато разбухли карманы высших чиновников и иже с ними по ранжиру. Это такая практика управления экономикой государства в банановых республиках.
Но, чёрт возьми, надо же было завершать работы по проекту! Однако это никого не интересовало в министерстве. И работа в институте застопорилась – не было денег на закупку материалов и комплектующих, нечем было платить зарплату. Началось брожение в коллективе. С таким трудом собранный и спаянный коллектив лаборатории – программисты, а также высококлассные мастера по сборке и настройке оборудования, которых, как говорится, «днём с огнём», - стал распадаться: третий месяц людям платили копейки. Директор, которого я буквально терзал каждое утро, стал отмахиваться от меня: «Не до вас, не до вас – меня самого терзает министерство!».
Я чувствовал, что это может плохо кончиться для меня и ещё некоторых завлабов с такой же степенью ответственности, как и я, но что-то изменить в этой вакханалии смещений, перемещений в высших эшелонах власти, поисков на кого спихнуть происходящий бедлам в отрасли – да что в отрасли, в стране! – было нереально. И всё же мы собрали своё совещание. Мы – это те, кому было не всё равно, что станется с работой, которую мы делали, и результаты которой были нужны не только нам; с институтом, и его коллективом, уже обретшим веру и в свои силы, и в новую жизнь с человеческим лицом. В основном, это были завлабы, старшие научные сотрудники, несколько мастеров, из тех, что с «золотыми руками». Совещание предварительно не афишировалось, но директора мы поставили в известность и пригласили на совещание, естественно, рассказав, о чём будет идти речь на нём, и о предложениях выхода из сложившегося положения в институте. Он возмутился. За его спиной, оказывается, идёт подрывная работа, дискредитация директора, ему наносят удар в спину в момент, когда он заканчивает кандидатскую диссертацию и много ещё такого, из чего следовало сделать вывод: нужны ли такие сотрудники институту, которые вместо того, чтобы улучшать, ускорять и совершенствовать, занимаются решением вопросов, которые, слава богу, есть кому решать, и пока он директор – он и будет решать их!
Наши попытки найти общий язык успеха не имели.
Нас было двое: я и завлаб-12 – доктор технических наук, учёный, прикоснуться даже к портфелю которого, при случае, наш директор не должен был сметь. Директора, правда, это не смущало. Он виртуозно выпроводил нас из кабинета, как в его лучшие партийные времена.
Вот тогда мы решили собраться расширенным заседанием профсоюзного комитета с участием всех тех, кто решил бороться до конца с директором. Добавлю: и некоторыми его компаньонами – в таких коллизиях, как правило, участвуют две группировки.
Заседание профкома проходило в нерабочее время, естественно, протоколировалось. Всё, что было по-деловому разумным, изложили в форме программы преодоления кризиса, и постановили передать эту программу министру. Вот так: ни больше, ни меньше!
Но ведь не так-то просто попасть к министру! Решили послать заказным письмом с уведомлением. Ведь даже в сталинские времена письма, написанные на имя вождя, попадали к нему на стол.
Послали.
Недели через две в мою лабораторию звонит директор и предлагает завлабу зайти к нему.
Захожу. Из-за стола выскакивает директор и радостно протягивает навстречу мне руки, словно к нему прибыл высокий гость из Арабских Эмиратов – так светилось его лицо счастливой угодливой улыбкой. «В таком состоянии мог бы и сам в лабораторию прийти, пригласить лично» – подумалось мне, но тему развивать не стал.
– Присаживайтесь, Юрий Кириллович, – любезно предложил директор мне место за столом переговоров, усаживаясь напротив меня. – Вот какие дела, Юрий Кириллович, – продолжал он. – Нас с вами приглашают в министерство на приём к министру. Выезжаем завтра вечером. А сейчас нам с вами надо выработать общую программу, как вести разговор, чтобы без разногласий, в одну, так сказать, дудку дудеть, а? – он залился дружеским смехом. – Как вы на это смотрите, если мы сейчас этим займёмся?
Я был ошарашен, если честно. Не готов был к такому изощрённому коварству. Не обучен был. Потому как не состоял, не избирался, не участвовал. Если не считать ещё совсем свежий профсоюз. Директор заметил это замешательство: видимо, отразилось оно на моём лице.
– А вы не торопитесь: подумайте, взвесьте, оцените возможности.., наши с вами возможности, Юрий Кириллович, – продолжал директор, вставая и подходя к шкафу. Из бара шкафа он достал бутылку коньяка, две рюмки, поставил на стол, сел. – Давайте-ка для разогрева мыслей, здорово помогает!
Он налил в рюмки, пододвинул одну мне.
Я уже собрался с мыслями, разогрев мне был не нужен – внутри меня уже кипело.
– Спасибо, Сергей Дмитриевич, но у меня впереди ещё целый рабочий день, работать надо.
– Да ладно вам, Юрий Кириллович! Работа – не волк, как говорится, а вот поговорить по душам не всегда случай выпадает.
– И что же это за случай такой вдруг сегодня выдался, Сергей Дмитриевич? Который месяц я пытался именно в таком духе поговорить с вами, а вы всё отмахивались.
– Всё течёт, всё меняется, Юрий Кириллович. Как говорится, всему своё время.
Меня уже начали раздражать эти его под… как их? – подходы, но я держался.
– Хорошо, Сергей Дмитриевич, раз настало время, давайте поговорим.
– Ну, – директор поднял рюмку, приглашая кивком меня сделать то же самое, – тогда за успех наших … э-э-э… переговоров!
Он опять дружески рассмеялся.
– Ещё раз спасибо, Сергей Дмитриевич, но на работе я не пью, – твёрдо сказал я.
Директор молча опрокинул свою рюмку в рот – ему ничего не оставалось делать.
«А ты мандражируешь, парень» – подумал я, и сразу же на меня нашли спокойствие и уверенность. И понял, что первый раунд встречи остался за мной. «В чём же причина этого его мандража?» – пытался понять я, пока директор убирал бутылку и рюмки в шкаф. Он сел теперь уже на своё директорское кресло и уже совсем другими и голосом, и тоном, привычными ему ещё с его партийных времён, произнёс:
– А знаешь ли ты, что твоё письмо попало на стол министру?
«Вот оно что! Теперь всё стало понятно!» – воскликнул кто-то в моей голове, но «ты» и «твоё» возмутили меня. Мне стоило больших усилий сдержаться, и, чуть помедлив, я ответил:
– То, что письмо попало на стол министру, «ты» и «твоё» здесь ни при чём. Это были коллективные предложения, которые Вы, – здесь я сделал ударение, – отказались даже просмотреть, не то что подписать. А то, что эти предложения попали на стол министру – будем надеяться, что это удача для института.
Сергей Дмитриевич Курганцев сделался грустным.
Похоже, и второй раунд остался за мной. На этом наша встреча и закончилась.
Курганцев, конечно, не был простаком, как показался мне в начале своего директорства. Это был прекрасный партийный проходимец, умевший забалтывать любую советскую публику – от рабочих и колхозников до вышестоящего партийного руководства – сладкоголосыми рассуждениями об успехах партии в строительстве «развитого социализма», хотя и «имеются отдельные недостатки», на устранение которых «в данный момент» направлены усилия областной парторганизации, «а в остальном – всё хорошо!». Но со временем это перестало работать – партия лишилась своей руководящей и направляющей роли, и сразу же из «многомиллионнопалой» превратилась в жалкую группу наиболее одиозных коммунистов, мало что могущих и мало на что и на кого влияющих.
Отдельные, наиболее шустрые из бывших, используя свое былое влияние и связи, пристроились в довольно «тёплые» места: одни, тихо и неприметно делая, в общем-то, полезную работу, другие же, поняв, что в экономическом хаосе можно хорошо поживиться, не в пример эффективнее, чем в партийно-советском прошлом, не брезговали случаем прикарманить часть того, что проходило через их руки по роду работы. Особенно это было удобно делать в организованном сообществе: заняты одним делом были все – и исполнители, и контролёры.
Тогда я ещё не был уверен в такого рода деятельности Сергея Дмитриевича Курганцева – просто чувствовал, что за теми неожиданными бедами, которые наступили вскоре после его необъяснимого назначения директором, стоит его фигура. И, скорее всего, фигура не единственная – за нею стоят фигуры более значительные в сложившейся иерархии новой власти. Политические события последних лет внутри страны наглядно продемонстрировали, кто есть кто.
33
В понедельник, за два дня до встречи Нового Года, я позвонил Георгию Васильевичу по его рабочему номеру. Конечно, это был тот самый случай, когда на домашний номер мне никак не надо было звонить. Я хотел сказать ему, что не приду к ним на встречу Нового Года – буду с ребятами встречать в общежитии. Как всегда, Георгий Васильевич обрадовался звонку, но услышав сказанное мной, помолчал немного, потом сказал, что понимает меня, но лучше всё же приехать к ним. И пообещал поговорить с Элей. Но о чём он будет говорить – не сказал. Всё же я твёрдо сказал, что не приеду – мы с ребятами уже скооперировались, будем отмечать праздник в общежитии, где студсовет устраивает новогодний бал. Георгий Васильевич не стал настаивать. Предупредил я его и о том, что собираюсь поехать на зимние каникулы в свой родной город. Мне не хотелось оставаться в Москве. Он также не стал возражать. Попросил только позвонить ему дня за два до отъезда. Я пообещал.
Всё же мне пришлось позвонить Кондрашовым примерно за полчаса до наступления Нового года и поздравить их с наступающим праздником. Не сделать этого я просто не мог, даже если бы был уверен, что трубку возьмёт Эля. Трубку взяла Нина Ивановна.
В январе началась экзаменационная сессия. Первая сессия много значит в дальнейшей студенческой жизни, как нам твердил групповой куратор – была такая должность от деканата среди преподавателей, вроде классной дамы. Мне нужно было сдать сессию хорошо ещё и потому, что я задумал нечто такое, что облегчило бы выполнение задуманного. Впрочем, могло и усложнить. Как получится.
Так что первую свою экзаменационную сессию пришлось сдать на «отлично». После экзаменов я, как и обещал, позвонил Георгию Васильевичу на работу. Он попросил подъехать к нему часам к двенадцати: пропуск будет заказан, не опаздывай.
Возвращался я от Георгия Васильевича морально проинструктированный на все случаи жизни и заслуженно подкреплённый материально. Он созвонился со своим другом, снимающем мою – нет, пока ещё не совсем мою – квартиру, предупредил его, что я приеду и попросил его оказать мне хороший приём и содействие, если таковое понадобится мне в чём-либо. По дороге я заехал на вокзал и купил билет на завтрашний утренний поезд в свой родной город.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/03/23/1527