Глава одиннадцатая
…и третья часть
Третья часть «Семейства Снежиных», помещенная в ноябрьском «Вестнике Европы», подтвердила верность его соображений. Ближнев, оказалось, мыслил так же, как Райский, и содержание третьей части совпало с представ-лениями Райского о том, каково оно, содержание долженствовало быть.
Неверов, если и был когда очарован женой своей Сашенькой, то уже успел в ней разочароваться за короткий срок супружеской жизни. «Паразит!» – вот как думал он о ней, глупой, ленивой, оплывшей. «Душа его возжаждала иной жизни, иных интересов», – писал Ближнев.
В противоположность своей сестре Зина в воспоминаниях Неверова – он два года ее не видел – обрела особую прелесть и красоту. Он мечтал о встрече с ней. И, схитрив, подстрекнул мать семейства, Марью Петровну, отправить Зину на время в Липовку, к ним с Сашей: «Пришлите ее сюда; может быть, мы поищем ей жениха».
Наконец, Зина и Неверов свиделись. Спустя столько времени… Когда им удалось остаться наедине, меж ними произошло объяснение. Неверов признался Зине, что два года «томился и тосковал» по ней, что два года болен от любви к ней, и заключил, что они «оба страдали – и теперь приобрели право на взаимное, светлое счастье!»
И счастье случилось. Райский порадовался за Зину, но тут же и взгрустнул, наверняка зная, что счастье это будет недолгим: жанр романа обязывал Ближнева строить своим героям козни.
Впрочем, можно ли считать кознями то естественное обстоятельство, что Саша, жена Неверова и Зинина сестра, затяжелела. Поначалу не сочли это за препятствие и Зина с Неверовым, а точнее, так за них решило объединившее их чувство. Их тайная связь продолжалась.
Это была «бездна, водоворот», как назвала Зина их любовь. В конце концов, все стало невыносимым. «Так жить нельзя!» – решила Зина, превозмогая сердечные муки. Примерно так же думал и Неверов; он пытался приучить себя жить без нее, «умерщвлял свою страсть». Но любовь, чего уж там, оказалась сильнее их обоих. В общем, к завершению третьей части ничего определенно-го и положительного не произошло, их отношения остались в неясном состоянии. О том, что будет дальше, можно было вновь только строить предположения, чем, Райский, собственно, и принялся по обыкновению заниматься. Вид у него был при этом самый сосредоточенный, словно от того, сколь истинны окажутся его догадки, зависит его судьба.
С таким-то видом он отдал журнал хозяину. Владимир Федорович, посмотрев на него, улыбнулся.
– Я гляжу, вы тоже под впечатлением, – произнес он.
– Да-с, – ответствовал Райский, – весьма любопытно.
– Неизданные рукописи Чаадаева! – восторженно воскликнул Владимир Федорович. – Как же великолепно, что они наконец, благодаря этому журналу, – он бережно погладил книжку, – до нас дошли! Великий все-таки был мыслитель!
Райский воззрился на него с непониманием. Он, право, и не обратил внимания на другие публикации «Вестника Европы», кроме «Семейства Снежиных», даже на неизданного Чаадаева. А ведь раньше все прочел бы от доски до доски. Как же все-таки завладел им этот Ближнев со своим романом!
– Да-да, – закивал, однако, Райский, соглашаясь с Владимиром Федоровичем. – Чаадаев – личность величайшая. С этим будет спорить только глупец. И его неизданные рукописи открывают новые грани его гения, да-да, вы правы.
Но он думал не о Чаадаеве, а опять же о Ближневе. Кто же этот человек, чей вымысел так захватил его, Райского, сознание? Он отнесся к Владимиру Федоровичу с вопросом:
– Я вот что еще хотел спросить, зная о ваших связях в литературных и издательских кругах. Известно ли, кто стоит за именем господина Ближнева?
– А! Вы про автора «Семейства Снежиных»? Тоже любопытная вещица. – Он развел руками. – Увы, не имею представления. Равно и никто другой из моих многочисленных знакомых меж литераторов и издателей вам этого не скажет. Весьма удачно этот Ближнев себя замистифицировал. – Владимир Федорович одышливо рассмеялся, а потом тут же посерьезнел и приказал приступать к работе.
Но Райский все не мог отвлечься от своих мыслей. Кто такой Ближнев? По всему видно, это человек молодой. Во-первых, опытному и маститому писателю нет нужды прятаться за псевдонимом. Во-вторых, Ближнев – и кто бы за этой вывеской ни скрывался – весьма восприимчив к вопросам, тревожащим современность, и смотрит на них не свысока и не со стороны, как это обычно делают старики, нет, он увлечен ими. Женский, семейный вопрос, место священнослужителя в общественной жизни – все его волнует.
Иногда Райскому даже думалось, что за фамилией Ближнева прячется и вовсе женщина. Он вспоминал, как ярко описаны в романе мучения девушки, чей стан был заключен в слишком узкий корсет, и думал, что это под силу только тому, кто сам такие неудобства испытывал. А впрочем, тут же отмахивался Райский от этой мысли, хорошему писателю, к коим Ближнев, несомненно, относится, ничего не стоит описать любые страдания, кто бы их ни переживал, надо только мысленно влезть в шкуру своего персонажа. «Но сумею ли я? – озадачивался он. И решительно отвечал сам себе: – Сумею. Сумел же, так сказать, влезть в шкуру Ближнева и предсказать, что он еще покажет, как будет развиваться чувство Зины к Неверову».
От этих выводов он логично переходил к догадкам о том, что ждет персонажей и читателей в четвертой, заключительной части «Семейства Снежиных», каковая должна была выйти в декабре. Склонялся он к тому, что все должно обернуться катастрофой. Смертью. Возможно, отравлением: неспроста же во второй части была отсылка к этому. «Что же будет? – спрашивал себя Райский и замирал от предвосхищения. – Неужели Саша отравит Зину, свою сестру и соперницу, узнав про ее шашни со своим мужем?»