«…And rise with me forever
Across the silent sand,
And the stars will be your eyes
And the wind will be my hands.»
Собрал в картонную коробку парламентское большинство ненужной бумаги из ящиков стола и вынес на улицу, чтобы сжечь. Кипа заметок в виде разрозненных листочков, парочка дневников, три записные книжки, еженедельник за 2016 год с афоризмами на каждый день. Открываю наугад. 10 января - «Люди просят высказать мнение, а ждут только похвалы» У. С. Моэм. Сущая правда. Куча исписанной макулатуры. Рисунки неизведанных живых существ с пятью ногами, рожками на мохнатой спине и одним удивленным глазом в области груди. Именно рисунки, во множественном числе, так как по некому причудливому настроению их была нарисована целая серия, разного цвета и размера. Еще наброски несуществующих планет, черный вихрь, хроника забытого культа, сканированный профиль Ницше, календарное исчисление древних римлян, безнадежно испорченный бело-красный знак «Не курить» и довольно удачный рисунок зеркальца, улыбающегося трещинами.
Все здесь – артефакты прошлых побед, медали взятого в порыве храбрости времени, даже стружки от карандаша и пара прозрачных остовов использованных ручек. Мое богатство, сокровище из драконьей пещеры, завоеванное Сигурдом сознания у хтонического воображения. Жаль, что они никому не пригодились, кроме автора. Ворох мусора, который я закладываю в вырытую из снега ямку и поджигаю. Спички гаснут одна за другой, мартовский ветер пригнул башку к белому покрову и лижется в пальцы влажным смехом. Молчание холода ужа само готово сотворить огонь, когда мне все же удается вызвать тепло из серной головки, передав его клочку листа, исписанного попыткой подражать Овидию Назону.
Как весело горит прошлое! Синички и воробьи слетаются с окрестных вишенников посмотреть на чудо. Оранжевые волны впиваются в синие берега, съедаются зелеными губами и вновь возрождаются из прозрачной прослойки, триумфально вскрикивая дымом. Птицы чирикают, сожалея о том, что не захватили подсолнечные семечки и хлебные крошки, ведь горит крайне увлекательно. Руки зябнут, и я грею их над исчезающей речью. Прощай бумага, не поминай лихом. Буквы утончаются, чернеют, засыпают под слоем золы, секундой проявляясь в силуэтах, итогом гаснут, а затем ветерок разрывает их на части и все – конец.
Это не басня Крылова, тут не будет в конце морали или сожалений, как в дешевой поэзии. Костер затух, ногой я смешал остатки пепла со снегом и ушел домой. Синицы и воробьи провожали меня взглядом черных бусинок глаз, видимо надеясь, чтобы я не забыл положить утром в их кормушку семян.