В США скончался президент Русского дворянского собрания в Америке князь Владимир Голицын
время публикации: 23 февраля 2018 г., 12:31 | последнее обновление: 23 февраля 2018 г., 12:50
В США скончался президент Русского дворянского собрания в Америке князь Владимир Голицын
Впервые оказавшись в России, потомок эмигрантов Владимир Голицын обнаружил, что не понимает, о чем говорят россияне на его родном языке // © Московские новости. Павел Пахомов
Они покидали Россию, чтобы рано или поздно вернуться в свою страну. Жизнь на чужбине казалась временным мытарством, они хранили язык и веру и воспитывали мужчин с миссией сражаться за ту родину, которую потеряли. Поэтому во время второй мировой «белые» и «красные» русские вновь оказались беспощадно разделенными смертной враждой. Сегодня мечта нескольких поколений россиян в изгнании, казалось бы, сбылась — над Россией взвился триколор, византийский орел водворен на герб, зарубежная православная церковь — духовный оплот эмиграции — признала единение с Московским патриархатом. Почему же белая эмиграция готова умереть в России, но не жить?..
* * *
Владимир был единственным белокожим мальчишкой на всю школу в «черном» районе Бруклина, когда семья Голицыных в 1951 году перебралась в США. Он прямо из окна запрыгивал на рельсы наружной линии метро и знал, что если по ночам не трясут проходящие поезда, значит, что-то случилось... Его имя не мог выговорить ни один из товарищей по классу, и тогда он сказал: «Зовите меня Микки» — в честь диснеевского мышонка Микки-Мауса, которого знали все. В семье его прозвали Мишкой еще раньше, когда родители перебрались в Мюнхен и истощенный войной и болезнью ребенок начал округляться.
Поэтому когда князя Владимира Кирилловича Голицына просят к телефону как Микки или Мишку, он всегда отзывается, зная, что это свои.
В Нью-Йорке их никогда не спрашивали, как спрашивают сегодня в России, — «Вы из этих?» «Да, мы из этих», — обычно отвечает Голицын, отец и дед которого были предводителями Дворянского собрания в дореволюционной Москве, в роду которого губернаторы, военачальники, а прапрадед служил воспитателем Петра Великого.
Нью-йоркская эмиграция начиналась с того, что мать, урожденная фон Энден, обстирывала Бенни Гудмена, а отец выносил судна в госпитале. Потом вся семья Голицыных устроилась на спичечную фабрику Бекетова, работали в две смены — дневную и ночную. Фон Энден, которая свободно владела семью языками, предложили в Америке работу судебной переводчицы, но она не смогла — слишком жива была память: в немецком «трудовом плену» она переводила в суде мальчишкам-дезертирам смертные приговоры.
Оба деда Голицына сражались в кадетских корпусах, вместе с Белой армией прошли через турецкий остров Галлиполи и греческий Лемнос, названных «русской Голгофой», где офицеры умирали голодной смертью. Оба на склоне лет посвятили себя православному служению в Знаменском кафедральном соборе Русской зарубежной церкви на 93-й стрит, хранительнице иконы «Курская коренная». В 1920 году по просьбе генерала Врангеля икона, покровительница воинства, находилась в Крыму и покинула Россию с последними полками Белой армии. Самым обидным словом в извечных спорах двух стариков в рясах было «мальчишка».
Под кроватью фон Эндена неизменно хранился заветный чемодан на случай тревоги и неискоренимого ожидания бегства — в нем были не золото и бриллианты, а железные банки с тушенкой, запас выживания.
Он мечтал умереть в России. Тогда это было несбыточной мечтой. Да и сейчас для многих дворян их последняя воля — быть похороненным на родине — остается невыполнимой: белым эмигрантам, не поддержавшим СССР во второй мировой войне, по-прежнему отказывают в их просьбах о российском гражданстве. По обе стороны океана еще не осознали, как воспринимать то, что так долго учили ненавидеть.
«Ни мать, ни отец, ни дед не хотели рассказывать о прошлом. Слишком тяжелым оно было. Но они постоянно говорили: это временно, мы вернемся в Россию», — вспоминает Голицын, староста все того же Знаменского собора, в котором служили его деды. Его отец, Владимир Владимирович, наотрез отказывался обживаться в Америке, так и не обзаведясь собственным домом, когда семья финансово поднялась.
Голицыны участвовали во всех антисоветских акциях и протестах, в их среде поход на гастрольный спектакль Большого или Мариинки приравнивался к предательству. В домах, свободно говорящих на многих языках, заставляли общаться только по-русски. «Наша родина — Россия, мы туда вернемся. Так нас воспитывали», — вспоминает Голицын.
И однажды Владимир Кириллович Голицын оказался в России — вице-президент банка Нью-Йорка отозвался на просьбу российского правительства помочь перестроить советскую банковскую систему. Он впервые увидел Кремль, он останавливал такси вынутой из кармана пачкой Marlboro, действовавшей как волшебная палочка, он подмечал, что внимательные ученики не во всем следуют его советам, и с удивлением открывал, что не понимает, о чем говорят россияне на его родном языке. Он не понимал, о чем между собой говорят сослуживцы из России, не улавливал их шуток, да и они не понимали его юмора. Вроде как когда на вопрос одного высокопоставленного московского чиновника о том, что власти могут сделать для Голицыных, он сострил: «Отдайте три этажа в здании городской Думы». Там до революции находился особняк Голицыных, в котором родился отец Владимира Кирилловича. Пришлось объясняться, что это шутка.
Хотя российские власти предлагали им по сходной цене выкупить усадьбу Голицыно, но при условии, что семья будет там жить постоянно. Голицыны отказались: их детство, их дети, их внуки, их храм — все оставалось в приютившей их Америке. Они ни на что не претендуют, полагая нелепым оспаривать то, что случилось почти 100 лет назад. Когда после очередного возвращения из России финансист рассказывает об увиденном, например о том, что можно совершенно свободно идти и молиться в православный храм, ему отвечают: «Уловки пропаганды, Владимир!» Зарубежье настороженно взирает на страну, на главной площади которой по-прежнему покоится в мавзолее Ленин и где многое выходит совсем не так, как ожидалось после распада СССР.
«Время назад не открутишь. Я больше не хочу в Россию. Мы слишком долго бежали. Нам наконец дали возможность пустить корни, моя родина здесь», — объясняет свою позицию Владимир Голицын, один из потомков двухмиллионной Белой гвардии, покинувшей страну в 20-е годы. Может быть, с этими несколько старомодными людьми со стерильным русским языком, в устах которых еще звучит слово «честь» и которые клеймят эпитетом «непорядочный», мы тоже были бы другими.
«За Россию мы молимся. Но нужны ли мы там?..» — неуверенно пожимает плечами князь Мишка.
Президент Русского дворянского собрания в Америке князь Владимир Голицын скончался в США на 77-м году жизни. Он на постоянной основе проводил в Нью-Йорке русские балы, собранные средства от которых шли на благотворительность.
Отпевание князя Голицына пройдет в понедельник, 26 февраля, в Знаменском синодальном соборе в Нью-Йорке. В тот же день он будет погребен на Ново-Дивеевском кладбище, сообщается на странице организации в Facebook.
В приходе Синодального собора Знамения Божией Матери в Нью-Йорке, старостой которого в течение многих лет и являлся князь Голицын, ТАСС рассказали, что в последние полгода президент Русского дворянского общества страдал от онкологического заболевания и умер в четверг, 22 февраля, в госпитале Пенсильвании.
"Владимир Кириллович был одним из самых известных и почитаемых в нашем обществе, среди русской эмиграции, человеком", - подчеркнул представитель прихода. По его словам, князь внес большой вклад в восстановление и укрепление единства Русской православной церкви за границей (РПЦЗ) и Русской православной церкви (РПЦ), а также российско-американских отношений в целом. "Владимир Кириллович поистине был всеобщим любимцем, очень неординарным человеком, с большим чувством юмора", - рассказал собеседник агентства.
Владимир Голицын родился 29 января 1942 года в Белграде (Сербия), в 1951 году переехал с семьей в Нью-Йорк, многие годы работал в банковской сфере. Впервые в России он побывал в 1990 году. Голицын проводил в Нью-Йорке русские балы, направляя собранные от них средства на благотворительность. Он также часто выступал с лекциями в разных городах и университетах мира.
У Владимира Голицына остались жена Татьяна (в девичестве Казимирова), сын Григорий, внуки.
23 февраля. ПРАВМИР. Президент Русского дворянского собрания в Америке князь Владимир Голицын скончался в США на 77-м году жизни 22 февраля 2018 года.
Скончался глава Русского дворянского собрания в Америке князь Владимир Голицын
Фото: nycathedralofsign.org
Об этом сообщает сайт Знаменского Синодального собора Нью-Йорка.
Первая панихида по усопшему состоялась 22 февраля, после чтения Великого канона преп. Андрея Критского. Возглавил панихиду митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский Иларион, Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви.
Отпевание князя В.К. Голицына состоится в понедельник, 26 февраля, в 10 часов утра в Знаменском соборе.
Родители Голицына эмигрировали из России после Октябрьской революции 1917 года, сам он появился на свет в 1942 году в Белграде. В середине 1950-х годов его семья перебралась в Нью-Йорк. Владимир Голицын работал в банковской сфере, в России впервые побывал в 1990 году.
Князь сопровождал останки генерала Деникина в Москву в 2005 году, способствовал восстановлению единства Русской Православной Церкви За рубежом и Русской Православной Церкви, проводил в Нью-Йорке благотворительные русские балы, все средства от которых уходили на поддержку российских кадетских корпусов, помощь старикам, восстановление храмов. Владимир Кириллович был церковным старостой Знаменского собора Нью-Йорка.
Подробнее: https://www.newsru.com/world/23feb2018/golitsyn.html
Евгений Бухин
Русские дворяне в Америке (Бобринские и Тимашевы)
1. СИМПОЗИУМ
Передо мной короткая компьютeрная распечатка — названия 13 докладов; под номером три: Татьяна Бобринская “Профессор Н. С. Тимашев и судьбы России”; а после — то, что с вожделением ждет утомленная к концу публика, — неофициальная часть. Я приехал в Нью-Йорк по литературным делам и позвонил знакомой. “Я завтра занята, — сказала знакомая. — Не хотите ли приехать в Колумбийский университет на симпозиум, посвященный юбилею ;Нового журнала”? Там поговорим”. На следующий день я вышел на остановке метро “116-я стрит” и долго стоял у сваренных из металлических прутьев высоких ворот, ведущих на обширную территорию университета. Знакомую я не дождался и, пройдя территорию насквозь, широкой аллеей выбрался на улицу, где на отвоеванных у города плацдармах устремились к небу новые здания университета.
Зал был полон людьми. Впрочем, это был не зал, а две большие аудитории, разделенные когда-то стенкой. Стенку сломали в какой-то исторический момент, и получился глубокий колодец, но не идущий к центру земли, а опрокинутый и аккуратно разложенный на ее поверхности. Стараясь не шуметь, я разыскал место в задних рядах. Здесь было сумеречно и было полное ощущение, что я нахожусь на дне колодца. Где-то далеко впереди находился выход из него. Там на возвышении поместили стол президиума, залитый дневным светом, плывущим из широких окон. В перерыве часть публики, отдав положенную дань русской литературе, удалилась восвояси, и я пробрался вперед. Теперь я сидел совсем близко к столу президиума, но несколько боком к нему. Несмотря на это неудобство, в моей новой позиции все-таки было несколько преимуществ: через широкое окно открывался вид на Нью-Йорк сверху с небоскребами на горизонте, а моя правая рука опиралась на столик, на который установили внушительный титан, наполненный кофе. Тут же находились сливки, сахар и большие обвалянные в шоколаде конфеты.
Доклады медленно сменяли друг друга, как воинские когорты на параде. Неожиданно стало темнеть. Мощная лавина низких туч закрыла горизонт. Небоскребы разрывали ее, но тучи снова смыкали свои ряды, надвигаясь на наш зал, где сидели мужественные люди, решившие выслушать все доклады и дождаться неофициальной части. За окном подул сильный ветер, и на бедную землю обрушился новый потоп. Но публике уже было не до него. Зажгли яркий свет, со дна колодца убрали ряды стульев, поставили столы со стандартными для американских приемов яствами, среди которых возвышались пузатые бутылки с белым и красным винами. Со значительным трудом я протиснулся к столам и очутился рядом с худощавым человеком преклонного возраста. Видно было как он безуспешно пытается разыскать что-то среди обилия яств и напитков. Оказалось, что его желание было вполне прозаичным: он хотел наполнить свой стакан вином. Перед нами стояли две бутылки, но белое вино мой сосед решительно отверг, а другая была уже осушена любителями литературы. Проявив расторопность, мне удалось выудить бутылку с красным вином, красовавшуюся на значительном удалении от нас. Так началось мое знакомство с графом Николаем Алексеевичем Бобринским, род которого ведет свое начало от Екатерины Великой. Об этой бутылке вина Николай Алексеевич скажет впоследствии: “Это было самым приятным, что можно вспомнить”.
2. УРОК ИСТОРИИ ПРОФЕССОРА БРИКНЕРА
“Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого раза, и, стало быть, половина искушения заключалась уже в том самом; вторая половина в подобных случаях следует из самого существа человеческой природы. Хотя в голове запечатлены самые лучшие правила нравственности, но как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я, по крайней мере, не знаю до сих пор, как можно предотвратить это”. Такой отрывок из записок Екатерины II приводит профессор А. Г. Брикнер в книге о ее царствовании.
Передо мной портрет очень молодого человека в европейском платье по моде XVIII века; на голове — пышная шляпа с плюмажем, вокруг шеи повязан кокетливый шейный платок. Тонкие черты лица красивы и приятны. Под портретом надпись: “Граф А. А. Бобринский”. К книге профессора Брикнера приложены репродукции с 300 гравюр. На них изображены царствующие особы России и европейских государств того времени, европейские послы, крупные деятели екатерининской эпохи. 299 гравюр не вызывают вопросов. Они приложены всегда к той странице, где описываются деяния этого лица или события, в которых это историческое лицо активно участвовало, и только портрет графа А. А. Бобринского вызывает некоторое недоумение пытливого читателя. Автор, профессор А. Г. Брикнер, нигде ничего не говорит о нем. Правда, на соседней странице приведена цитата: “В письме Екатерины к барону Гримму от 1 июня 1783 года сказано: ;Смерть князя Орлова свалила меня в постель””. В конце цитаты сноска, а в нижней части страницы мелким шрифтом сделано примечание, в котором профессор Брикнер вольно или невольно прячется за спину другого автора и где сказано: “У Орлова был сын Бобринский и дочь Алексеева, вышедшая замуж за Клингера. Бобринский родился в апреле 1762 года. См. письмо Екатерины к нему и дневник Бобринского 1779 года в Русском архиве”.
В этом примечании трижды поминается фамилия Бобринский, но инициалы А. А. стоят только в надписи под портретом. И возникает вопрос: почему дети Орлова носят разные фамилии, отличные от фамилии отца, и почему под портретом инициалы А. А., если отец Григорий Орлов? Но может быть это внук или правнук Орлова, то тогда зачем его портрет помещен в книге, описывающей екатерининскую эпоху? В конце книги приложен список гравюр, и опять повторяется — А. А. Бобринский, но уже в списке имен неожиданно появляется “А. Г. Бобринский — сын Григория Орлова”. Что это — опечатки, или кто-то сознательно путает карты? Вообще, с именем Алексей происходит странная игра: этим именем был наречен граф Бобринский, и у Брикнера в двух местах, как бы случайно, его инициалы А. А., дочь Орлова носит фамилию Алексеева, и также нужно помнить, что Екатерина II приняла православие под именем Екатерина Алексеевна.
В примечании далее говорится: “О его (Бобринском) житье за границей в 80-х годах встречаются многие данные в переписке Екатерины с бароном Гриммом, так как последний должен был наблюдать за ним”. И опять вопрос: почему о сыне не заботится отец, Григорий Орлов? Почему о юноше заботится Екатерина и поручает присмотр за ним особо доверенному другу барону Гримму? Вообще, при чтении этих эпизодов создается впечатление, что некто что-то не договаривает и старается запутать дотошного читателя.
3. БОБРИНСКИЕ
У Екатерины в браке было двое детей. Профессор Брикнер пишет: “20 сентября 1754 года Екатерина родила сына Павла. Лишь только его спеленали, императрица Елизавета Петровна приказала повивальной бабке взять ребенка и следовать за нею. Екатерина видела своего сына чрезвычайно редко… 9 декабря 1758 года Екатерина родила дочь: она просила императрицу, чтоб та позволила назвать ребенка ея именем, но Елизавета дала ей имя старшей сестры своей, герцогини Голштинской, Анны Петровны”.
В 1885 году, когда Суворин издал жизнеописание Екатерины Великой, российский престол занимал Александр III. Книга была предназначена для широкой публики, и потому личную жизнь предков царствующих особ профессор истории Дерптского университета А. Г. Брикнер должен был освещать осторожно и деликатно. Но через 100 лет в сборнике статей “Русские цари 1547–1917” под редакцией профессора Ханса Иоахима Торке профессор Марк Раев пишет куда откровеннее: “Ко времени вступления Петра на престол Екатерина была беременна (вероятно, от Г. Орлова). Мы помним: в книге Брикнера указано, что сын Орлова граф Алексей Григорьевич Бобринский родился в апреле 1762 года. До восшествия Екатерины на престол оставалось около трех месяцев.
В 1962 году в США в издательстве В. Поатэ вышла небольшая книга на английском языке: “Графы Бобринские. Генеалогия”. Составил ее Дэйвид Джеффри Вильямсон, а предисловие написал граф А. А. Бобринской. В этой книге уже на первой странице все расставлено по своим местам — нет недомолвок и нет опечаток: “Граф Алексей Григорьевич Бобринский, незаконный сын императрицы Екатерины II, урожденной принцессы Софии-Августы-Фредерики Ангальт-Цербстской, от князя Григория Григорьевича Орлова родился в Зимнем дворце, Санкт-Петербург, 11(22) апреля 1762 года; умер в Богородицке 20 июня (2 июля) 1813 года, похоронен в селе Бобрики”.
А. Г. Бобринский трех лет от роду получил в наследственное владение сельцо Бобрики, а также село Михайловское и городок Богородицк — все в Тульской губернии. Учился в Кадетском корпусе, путешествовал за границей со своим воспитателем адмиралом Рибасом, служил в кавалерии; выйдя в отставку в чине бригадира, поселился в городе Ревель. Императорским указом от 12 (23) ноября 1796 года бригадиру А. Г. Бобринскому было пожаловано звание “Графа Российской Империи”. Указ подписал его сводный брат император Павел I через шесть дней после смерти их матери Екатерины II, а вскоре император официально представил графа Бобринского Сенату как своего брата. Граф Бобринский вернулся на службу и был назначен командиром 4-го эскадрона императорской конной гвардии в чине полковника, а через год получил звание генерал-майора. Он был женат на Анне Доротее (Анне Владимировне), дочери Волдемара Конрада Фрейхерра фон Унгерн-Стернберга. О ней есть много заметок в дневниках Пушкина, и, в частности, такая: “Старуха Бобринская всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот”.
Инициатор книги в биографии своего предка говорит, что их фамилия происходит от названия сельца Бобрики, которое Екатерина пожаловала своему сыну. Но существует более романтичная версия происхождения фамилии: первый граф Бобринский был тайно вынесен из Зимнего дворца, спрятанный в бобровой муфте. К книге приложена фотография родового герба Бобринских и девиз: “Богу — слава. Жизнь — тебе”. Эти слова произнесла Екатерина, когда ей поднесли рожденного ею мальчика.
4. ТИМАШЕВЫ
Все приятное в этой жизни имеет скорый предел: неофициальная часть симпозиума подходила к концу. На столах все уже было съедено и выпито, обо всем переговорено, и оживление публики стало спадать. Николай Алексеевич представил меня Татьяне Николаевне Бобринской. Мы спустились по широкой парадной лестнице и очутились в просторном вестибюле. Высокие каменные своды возвышались над нами. В этом полном пространства и света помещении человек чувствовал свою малость в огромном окружающем мире. Заказанное такси задерживалось. Николай Алексеевич стоял в центре вестибюля, и было видно, что он очень устал. У стены, как застывший строй солдат, подобранных по росту и за это качество взятых в гвардию, чинно стоял длинный ряд стульев. Прожитые годы, вдруг дружно навалившись, иногда делают трудным каждый шаг. Нарушив стройное и солидное расположение стульев, я выхватил один из них и поставил в центре вестибюля. “Раз вы потомок Екатерины Великой, то должны сидеть в центре зала”, — не то серьезно, не то с шутливым оттенком воскликнул я. Служащий университета, чернокожий плотный мужчина в строгом костюме, внимательно оглядел нарушенный порядок, но ничего не сказал, видимо, в душе согласившись со мной.
Прошло больше года. И вот машина, которую ведет мой сын, проезжает улицами городка, который называется Маунт Вернон, что можно перевести “Гора Вернон”. Городок административно входит в состав штата Нью-Йорк и примыкает к великому городу. Кроны огромных старых кленов по обеим сторонам, склонившись друг к другу, смыкаются где-то вверху. В этом коридоре едет наша машина. Нужный поворот мы, конечно, проскакиваем: дощечка с названием улицы утонула в густой зелени. Но вот наконец мы у цели — справа от нас дом с белыми колоннами.
Татьяна Николаевна Бобринская, в девичестве Тимашева, принадлежит старинному дворянскому роду. Родилась она в Берлине в семье юриста и социолога, ученого с мировым именем Николая Сергеевича Тимашева; училась во Франции, в Сорбонне, работала в колледже святого Петра в штате Нью-Джерси. С некоторым умыслом напомним, что Татьяна Николаевна принадлежит старинной дворянской семье Тимашевых, а затем отвернемся от суровой прозы и оборотимся лицом к звонким стихам.
1
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
2
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет.
3
И стали все под стягом,
И молвят: “Как нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить”.
Перед читателем медленно текут века, как трамваи в старой кинохронике. Они наполняются все новыми историческими персонажами, некоторые из них опаздывают и не могут протиснуться в плотно набитые вагоны и потому цепляются снаружи или устраиваются на “буферах”; и тогда явственно слышна их резкая солдатская речь на немецком языке. А в конце стихотворения написано следующее:
79
Увидя, что все хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспосла.
80
На утешенье наше
Нам, аки свет зари,
Свой лик яви Тимашев —
Порядок водвори.
Это знаменитое сатирическое стихотворение графа Алексея Константиновича Толстого “История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева”. В марте 1868 года бывший управляющий Третьим отделением А. Е. Тимашев был назначен императором Александром II министром внутренних дел; в том же году написана сатира А. К. Толстого, которая распространилась во множестве списков, но появилась в печати только 15 лет спустя в 1883 году, уже во время следующего царствования — императора Александра III.
В 1965 году в Нью-Йорке вышла книга под названием: “На темы русские и общие” с помещенным ниже подзаголовком: “Сборник статей и материалов в честь проф. Н. С. Тимашева”. Почетным редактором этого сборника был знаменитый ученый — профессор сначала Петроградского, а затем Гарвардского университета в США, основатель и глава отдела социологии Гарвардского университета, почетный член Американской академии искусств и наук профессор Питирим Александрович Сорокин. Это большая редкость, когда группа выдающихся ученых с мировым именем из разных университетов и стран участвует в составлении сборника материалов в честь своего коллеги. Но именно такой сборник вышел в 1965 году в честь отца Татьяны Николаевны, Николая Сергеевича Тимашева, что говорит о значении трудов Николая Сергеевича для мировой науки. Только список работ профессора Тимашева, приложенный к этому сборнику, составляет 16 страниц убористого текста; и этот перечень не включает газетные публикации, которые достигают внушительной цифры — 2000.
Предисловие к сборнику написано главным редактором профессором Н. П. Полторацким: “Ряд годовщин — сперва семидесятипятилетие со дня рождения Н. С. Тимашева, потом пятидесятилетие с момента появления его первой научной статьи и первой книги (;Условное осуждение”, 1914 год) дали возможность оценить заслуги профессора Тимашева и породили замысел почтить юбиляра изданием специального сборника статей и материалов в его честь под эгидой Общества друзей русской культуры в Нью-Йорке. Большой поддержкой всему начинанию послужило то, что давнишний коллега и друг профессора Тимашева профессор П. А. Сорокин с самого начала любезно согласился дать свое имя в качестве соавтора и почетного редактора сборника…” Сборник состоит из трех частей. Статьи первой части целиком посвящены Н. С. Тимашеву — ученому, учителю, коллеге.
“Дорогой Николай Сергеевич! В поздний вечерний час и Вашей, и моей жизни я хочу выразить мое глубочайшее уважение к Вам как личности, мое восхищение Вашими научными достижениями и мою глубокую благодарность за Ваше плодотворное сотрудничество со мной. Я рад тому, что, хотя мы вышли из разных слоев русского народа, наши жизненные пути пересеклись, в предреволюционный период, в момент блестящей защиты Вами магистерской диссертации об ;Условном осуждении” в Петроградском университете, и с этого момента наши жизненные пути шли в дружественном сотрудничестве в течение многих лет нашей эмигрантской жизни.
Вы не только преодолели громадные трудности эмигрантской жизни, но и, оставаясь все время культурным, политическим и моральным ;рыцарем без страха и упрека”, успешно продолжали свою творческую научную и культурную работу, которая сделала Вас одним из выдающихся мировых ученых в области социологии и социальных наук, крупным мыслителем, профессором и воспитателем ряда американских студенческих поколений и человечества нашего времени вообще”. Это послание подписано: “Сердечно Ваш Питирим Сорокин”. Председатель Общества друзей русской культуры в Нью-Йорке Г. И. Новицкий рассказывает о семье Тимашевых: “Дворянский род Тимашевых дал на протяжении поколений ряд государственных деятелей и людей, отличившихся своими трудами в области юриспруденции. Сергей Иванович Тимашев (отец Николая Сергеевича) 45 лет от роду стал управляющим Государственным банком. Будучи назначен министром торговли и промышленности по предложению П. А. Столыпина, С. И. Тимашев ценой трехлетних усилий добился проведения закона о государственном страховании рабочих от несчастных случаев и болезней. Этот закон был проведен в царской России на четверть века ранее, чем в США. За этим законом последовали бы другие, если бы С. И. Тимашев продолжил быть министром. Но из-за подкопа под него пресловутых ;темных сил” во главе с Распутиным ему пришлось покинуть этот пост. Чтобы позолотить пилюлю, он был пожалован редким званием статс-секретаря его величества и назначен членом Государственного совета.
Николай Сергеевич Тимашев родился в Петербурге, образование получил в Императорском Александровском лицее. Затем учился в Страсбургском университете, ректором которого в то время был его дядя по матери Андрей фон Тур, известный немецкий ученый, написавший много трудов по вопросам юриспруденции. Другим его дядей был знаменитый петербургский профессор международного права Николай Мартенс, заслуживший мировое признание. А третий его дядя, Филипп Хек, был основателем школы юридической философии. По возвращению в Россию Н. С. Тимашев был приглашен читать лекции в Петербургском университете и одновременно стал выполнять работу личного секретаря своего отца. Это дало молодому ученому возможность изнутри наблюдать работу важных отраслей государственного управления. В дальнейшем Н. С. Тимашев был удостоен Петербургским университетом степени доктора права за двухтомную диссертацию о подрывной деятельности с правовой точки зрения под названием ;Преступное возбуждение масс”. В 1917 году по поручению Временного правительства первого состава, возглавлявшегося князем Львовым, Н. С. Тимашев подготовил законопроект, известный под именем закона 6 июля. По мнению многих, будь этот закон обнародован и применяйся правительством строго на практике, возможно, большевистские вожаки никогда не пришли бы к власти”.
5. ИВАН АНДРЕЕВИЧ МУХИН И ГУВЕРНАНТКА КНЯЗЯ ЩЕРБАТОВА
Г. И. Новицкий наивно трактует обстановку в Российской империи. Свидетельства современников помогают хоть немного почувствовать тогдашние настроения общества. Вот отрывок из письма обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева: “Тяжело было и есть, горько сказать, и еще будет. У меня тягота не спадает с души, потому что я вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени и каковы люди стали. Сравнивая настоящее с прошедшим, чувствую, что живем в каком-то ином мире, где все идет вспять к первобытному хаосу. И мы, посреди всего этого брожения, чувствуем себя бессильными”.
А вот выдержка из книги “Моя жизнь” Троцкого: “Я познакомился с рабочими, среди которых был электротехник Иван Андреевич Мухин, ставший вскоре главной фигурой организации. Мухин, худощавый, бородка клинушком, щурит лукаво умный левый глаз, и обстоятельно, с лукавыми остановочками, разъясняет мне: ;Евангелие для меня в этом деле как крючок. Я с религии начинаю, а перевожу на жизнь. Я на днях на фасолях всю правду раскрыл. Очень просто: кладу зерно на стол — вот это царь, кругом еще обкладываю зерна — это министры, архиереи, генералы, дальше — дворянство, купечество, а эти фасоли кучей — простой народ. Теперь спрашиваю: “Где царь?” — он показывает на середку. “Где министры?” — показывает кругом. Как я ему показал, так он мне и говорит. Ну, теперь постой! Теперь погоди! Тут я все эти фасоли и перемешал: “А ну-ка покажи, где царь? Где министры?” — “Да кто ж его теперь узнает? Теперь его не найдешь”. — “Вот так, — говорю, — и надо все фасоли перемешать”””.
А теперь обратимся к рассказу князя Алексея Павловича Щербатова: “Вспоминаю, мне было всего семь лет, когда в 1917 году Ленин прибыл в Петербург и выступил с балкона особняка Кшесинской. В этот момент я со своей гувернанткой проходил мимо слушавшей его толпы. Моя гувернантка была англичанка, добрая и умная женщина, свободно говорившая по-русски. Мы опоздали к завтраку. Дядя встретил нас недовольно и сказал гувернантке: ;Не стоило задерживаться, чтобы слушать этого проходимца”. Она ответила: ;Нет, князь, вы ошибаетесь — сегодня Ленин — самый опасный для России человек. Он пропагандирует грабеж, а это всегда привлекает массы людей””.
6. ТИМАШЕВЫ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Профессор Н. С. Тимашев является одним из основателей социологии права как науки, и когда он начал читать курс о праве с социальной точки зрения в Петербургском Политехническом институте, то этой науки еще почти не существовало. Однако в 1921 году его работа была прервана: нависшая угроза ареста в связи с нашумевшим делом о Таганцевском заговоре заставила бежать за границу. Николай Сергеевич один из немногих, а может, единственный человек из того большого круга лиц, попавших в список ЧК, которому удалось спастись. В этом списке было много случайных людей, зачастую не знавших друг друга и вина которых заключалась в том, что потенциально они могли думать не так, как предписывали идеи революции. По этому списку 3 августа 1921 года был арестован известный поэт Николай Степанович Гумилев. Вот что писал позднее в Париже поэт Николай Оцуп: “7 августа 1921 года умер в страшных мучениях Блок. 24 августа того же года расстрелян Гумилев. Он взял с собой в тюрьму Евангелие и Гомера. Из тюрьмы писал жене, ободряя ее, хотя знал, что его ждет. На Смоленском кладбище, куда мы принесли на руках гроб Блока, представители самых видных петербургских научных и литературных организаций сговорились идти в Чека с просьбой выпустить Гумилева на поруки. Наше ходатайство не имело успеха”.
Николай Сергеевич Тимашев спускался по лестнице дома, где он жил, а навстречу поднимались два человека. Николай Сергеевич сразу сообразил, из какой организации пришли эти люди и за кем, но спокойно прошел мимо них. Чекисты не знали его в лицо, а домой он уже не вернулся. Потом с женой и младшим братом он ушел из города, чтобы с помощью проводника переправиться через реку Сестру на территорию Финляндии. На финской земле Тимашевы были арестованы, но письмо генералу Маннергейму спасло положение: генерал был знаком с семейством Тимашевых по дореволюционным годам.
Затем был Берлин, сотрудничество в газете “Руль”, приглашение профессором в Пражский университет, а с 1928 года Париж: работа в газете “Возрождение” в качестве, как сказали бы сегодня, советолога и одновременно преподавательская работа в Славянском институте Сорбонны и Франко-русском институте.
В 1932 году профессор Питирим Сорокин возглавил предпринятый Гарвардским университетом (Бостон, США) огромный коллективный труд о “Динамике социального и культурного развития”. К разработке этой сложной темы было привлечено 60 крупнейших американских и европейских ученых, и неведомо для них было заранее решено пригласить затем в университет автора лучшей работы. Выбор пал на Николая Сергеевича Тимашева, и в 1936 году профессор переехал в США.
В 1948 года профессор Тимашев напечатал в журнале “Thought” (“Мысль”) статью “Россия и Европа”. В ней он развивает взгляд, что Россия — часть европейской семьи народов, общей базой которых является христианская культура, что культурные различия между Россией и другими частями европейской цивилизации уменьшаются. Этот тезис есть нечто вроде лейтмотива во многих его работах.
7. ТАТЬЯНА НИКОЛАЕВНА И НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ
Мы сидим на открытой веранде, обращенной к улице. Веранда возвышается над ней, но укрыта от посторонних взглядов пышными кустами и деревьями. Впрочем, на улице тихо: не слышно ни людей, ни машин, как часто бывает в маленьких американских городках. Мы пьем холодный американский чай, заедая пирогами, купленными мной в русском магазине “Домино” в Бруклине. Жарко — воскресный день 20 июля.
Я достаю из сумки несколько журналов, где напечатаны мои стихи и эссе, и говорю: “Несмотря на солидный возраст, я молодой автор, но уже имею публикации в трех странах. Я говорю это в порядке саморекламы”. В ответ Татьяна Николаевна смеется: “Да, да, конечно, это нужно, особенно в США. Как говорил знаменитый профессор Сорокин моему отцу, который, может быть, был еще более большой ученый: ;Здесь надо трубить про себя, чтобы о вас говорили. Неважно что — плохое или хорошее, лишь бы говорили””.
Рассуждая вслух, я объясняю, как мне представляется предполагаемый рассказ. На мои, казалось бы, невинные слова Татьяна Николаевна реагирует неожиданно: “Я совершенно отдельный человек. Я — Тимашева. Так что это совсем другое”. Это было произнесено с особой интонацией, и вложен глубокий смысл. Николай Алексеевич, услыхав слово “другое”, машинально принижает смысл сказанного, переведя услышанное в русло добрых отношений с супругой: “Но она стала своим человеком”. — “Нет, я всегда была своим человеком”. — “Ну, так этого у тебя никто не отнимет”, — мгновенно отзывается Николай Алексеевич.
Я продолжаю развивать сюжет будущего рассказа: “Начинается все так, как мы с вами познакомились”. — “Хорошо!” — с чувством произносит Татьяна Николаевна. “Дальше о знаменитой бутылке вина, поскольку, как сказал ваш супруг, это самое важное, что он помнит”. Татьяна Николаевна заливисто смеется: “Он любит хорошее красное вино и не видел его на столе поблизости. После множества докладов все набросились на угощение; я даже не попала к нему, потому что нельзя было пробиться”.
Татьяна Николаевна уходит за программкой симпозиума для меня, а я говорю Николаю Алексеевичу, что хочу написать не только о нем, но и о его супруге, и слышу в ответ: “Она очень важный человек не только для меня, но и для многих других”. Татьяна Николаевна приносит программку и объемистую книгу: “Здесь вы увидите, кто мой отец и кто я. Мало кому посвящали такие книги и в честь кого это делали”.
Николай Алексеевич начинает рассказывать о себе: “Я родился на юге Франции в 1921 году. Мой отец, Алексей Александрович Бобринской, был очень пожилой человек. Он меня родил, когда ему было почти 70 лет. Это было его последнее усилие, как тогда многие смеялись. Мой папаша родился в 1852 году. Неплохо? Больше 150 лет назад! Он был известный археолог. Это его всегда интересовало. Они еще до революции в Италии копались — он был приглашен в Помпею на раскопки. В память тех дней отец звал меня Помпик, так называла меня и Вера Константиновна, а Алексей Щербатов — Помпеем”.
Алексей Щербатов — это князь Алексей Павлович Щербатов, а Вера Константиновна — княжна Романова. Татьяна Николаевна поясняет: “Отец Николая Алексеевича был вице-председателем Академии искусств, председателем Императорской археологической комиссии, сенатором, министром. Он был близкий родственник Романовых, крестник императора Николая I. Император держал его на руках, а с императором Александром III они играли в детстве”.
Николай Алексеевич продолжает: “Отец бежал сначала в Турцию, где повенчался с Раисой Петровной Новиковой, моей матерью. Первая жена отца умерла во время гражданской войны от тифа, и от этого брака у отца было несколько детей. Все они были старше моей матери: она была моложе отца на сорок два года. Из Турции родители перебрались сначала в Италию, а затем в Ниццу, где я родился. Мой отец жил очень широко и отдавал матери все, что мог. Вначале он имел какие-то средства, но все ушло.
Когда отец умер, власти оказали ему воинские почести, так как он был кавалером ордена Почетного легиона. Отец получил орден от французского правительства, когда представлял Россию на 1-й Всемирной выставке в Париже. Мать пошла работать в больницу, а меня отдала в русскую школу-пансионат. Это была школа для дам и мужчин. В шесть лет я начал там свою карьеру. Я был способный, хорошо учился и довольно прилично пел и рисовал. Я рисовал всю жизнь. Легче спросить, когда я не рисовал.
После немецкого вторжения меня призвали в армию, а затем я был отправлен на работы в Германию. В 1945 году меня освободили американские солдаты. Я приехал в Париж и получил от правительства 3000 франков компенсации за насильственную мобилизацию. Я их истратил за один вечер: купил матери подарок, а остальное прогулял”.
“Это очень маленькие деньги, — смеется Татьяна Николаевна, — но он хорошо поел и попил в тот вечер”. Затем была работа на русской ферме, художественное училище, русская художественная мастерская. “Я там за три минуты научился. Я рисовал на платках, галстуках, шарфах контур, а девицы заполняли красками. Мы использовали шелк трофейных итальянских парашютов: война закончилась, и они никому не были нужны. Когда я встретил свою первую супругу, мы организовали бизнес у себя на квартире: я рисовал, а она раскрашивала. Платки мы отсылали в Нью-Йорк, где у моей тетки был элегантный магазин. Половину вырученных денег она отсылала нам в Париж, а остальное копила для нас, чтобы со временем мы могли переехать в Америку”. В США Николай Алексеевич стал известным художником-декоратором и не менее известным живописцем.
Я спрашиваю моих хозяев, как они познакомились. Мой вопрос вызывает веселое оживление. “Знакомство произошло очень интересно, — говорит Татьяна Николаевна. — Это то, что можно назвать ;собачья история”. Я была замужем раньше. У нас были чудные собаки афганской гончей породы. Мой первый муж забрал их с собой, но на новом месте соседи не разрешили их держать. Он и послал их обратно в клетке по железной дороге. Когда собак доставили, они были дико грязные. Моя знакомая предложила привести собак к ней. Когда я пришла, то увидела, что в саду копается какой-то молодой человек. Я начала возиться с собаками, а он стал возмущаться”. Николай Алексеевич добавляет: “Я такого никогда не видел: красивая блондинка с двумя большими грязными собаками. После того как мы познакомились, мы этих собак довели до дома, где она жила с отцом. Она была красивая женщина, и я там застрял”.
8. ОРДЕН СВЯТОГО ИОАННА
В 1020 году торговые люди из Италии получили разрешение от калифа Египта построить странноприимный дом в Иерусалиме в честь святого Иоанна Крестителя для христианских паломников к месту рождения Иисуса Христа, а вскоре после первого крестового похода братом Герардом Благословенным был основан монастырский орден. Преемник брата Герарда Раймонд де Пьюи основал первую больницу ордена госпитальеров в Иерусалиме. Орден святого Иоанна Иерусалимского столетиями служил главным бастионом христианства против ислама. Русская история ордена начинается с 1797 года, когда после захвата Мальты Наполеоном император Павел I решил принять орден под свое высокое покровительство. Павел I учредил 21 православное командорство, а впоследствии Александр I добавил еще два. Были назначены потомственные командорские семейства, которые могли продолжать себя все время.
26 мая 1977 года в Нью-Йорке состоялось собрание потомственных командоров ордена святого Иоанна Иерусалимского, на котором граф Николай Алексеевич Бобринской был избран великим приором ордена. Графиня Татьяна Николаевна Бобринская стала главным администратором ордена. Она говорит: “Работа ордена — это чисто благотворительная работа, но и огромная административная, потому что существуют приорства во многих странах. Это очень серьезная работа, например, мы помогаем восстанавливать религиозную жизнь в России. Быть членом ордена может каждый, но нужно выполнять условия: верить в Бога, принадлежать одной из христианских конфессий и работать на благие цели ордена”.
Пора и честь знать: беседа несколько утомила всех. Татьяна Николаевна любезно идет проводить меня с сыном. Мы спускаемся по довольно крутым каменным ступеням, выходим на улицу, и я в последний раз оглядываюсь на старый дом с белыми колоннами, в котором неумолимое время тихо шуршит пожелтевшими страницами русской истории.