1. В прошлой главе мы на примере политики Авилия Флакка в Александрии видели как аристократическая иерархическая парадигма власти морфономика BDH, oпиравшаяся на давнюю римскую систему патронажа/клиентуры а также дружеских и родственных связей, ставится под вопрос и подрывается другими властными отношениями. Но в этом случае перед нами наместник, прижатый к стенке изменившимися обстоятельствами и вынужденный искать поддержки у демагогов. А как обстояло дело с самими императорами этой династии Юлиев Клавдиев? Как мы увидим они сами нередко тяготились морфономикой, которая лишала их монополии на власть и заставляла делиться связанным с ней и проистекающим из нее престижем, то есть социальным капиталом.
2. В этой главе мы посмотрим как это отталкивание от морфономики, происходило в случае Калигулы, у которого оно превратилось в сознательную и систематическую кампанию по подрыву не только власти аристократии, но и традиционной римской аристократической системы ценностей, религиозных и нравственных устоев морфономного общества. В сочинении Филона Александрийского О посольстве к Гаю он подробно рассказывает о том, как Калигула расправлялся с приближенными к нему аристократами, не желая делиться с ними престижем и властью, как это делал когда то Август, создавший морфономную систему властно рыночного компромисса с римской аристократией, которую он сам в Деяниях Августа называл “восстановленной республикой”, а мы называем принципатом. Но у Августа с избытком хватало политического и социального капитала, чтобы делиться им с приближенными, а у его гораздо менее авторитетных преемников этот капитал был скорее номинальным и в результате они, кто больше, кто меньше самоутверждались негативно, за счет репрессий против аристократии.
3. Сын популярного героя Германских войн, ненавидимого Тиберием и рано умершего Германика Калигула воспитывался на Капри, фактически в заключении под зорким надзором подозрительного старого императора, который согласно народной молве нес ответственность за гибель почти всей его семьи, включая мать и сестру. Он был свидетелем расправ над узниками, которые устраивались на Капри по приказу Тиберия, и по словам биографа Светония рано обнаружил вкус к неистовому разгулу, обжорству и сексуальным приключениям, а также к изощренной жестокости, пыткам и смерти.
4. Возвышение Калигулы было связано с его участием в падении всесильного временщика Сеяна, влияния которого опасался сам Тиберий, а также с покровительством префекта преторианцев Макрона: старый солдат убеждал Тиберия в том, что Гаю надо дать шанс разделить власть с несовершеннолетним внуком Тиберия (с которым Гай впоследствии очень быстро расправился ), что у юноши хорошие задатки. Действительно Гай обнаруживал ум и наблюдательность и знание людей и умение вести себя любезно с теми, в ком он нуждался, о чем свидетельствует и ненавидевший его Филон, все это помогало ему выжить в насыщенной подозрениями и насилием придворной атмосфере.
5. Макрон сделался ментором и воспитателем Гая, которому, по словам Филона, он старался внушить понятия о том, что власть должна быть направлена на благо общества.
“А высшее и величайшее искусство — это искусство власти: оно не позволяет пропасть ни пяди пахотной земли, будь то равнина или горы, она дает купцам бестрепетно везти товар по всем морям, и страны, страстно желая общности, ведут взаимные расчеты, получая то, в чем есть нужда, и возвращая долг тем, что сами имеют в избытке. Вражда же никогда не правила миром, ни, даже сколько-нибудь крупными частями его (Европой или, скажем, Азией); вползая подобно ядовитому гаду, она находит себе укромный уголок в одной только душе, в одном только доме или даже — если уж слишком осмелеет — и в целом городе, но в более обширный круг народов и стран ей не вступить, особенно с тех пор, как род ваш, поистине возвышенный[9], взял бразды правленья в свои руки: всю пагубу, которая цвела и почиталась, сослали в самые глухие земли и глубоко под землю, а выгоду и пользу вернули нам из ссылки, из мест, где кончается земля. Теперь все это в твоих руках.
А потому, поставленный Природой у кормила, веди вперед корабль человечества с осторожностью и знай для себя одну лишь усладу и радость — быть благодетелем своих подданных. Ибо каждый гражданин вносит в общую трапезу свою долю, и доля правителя такова: принимать решенья ко благу подданных, их исполнять и расточать добро щедрой рукой и щедрым помыслом, приберегая лишь то, что кажется необходимым приберечь ввиду неясности грядущего”». (Посольство к Гаю 7)
8. Действительно в течение первых нескольких месяцев пребывания у власти Калигула, по свидетельству Светония и самого Филона, пользовался народной любовью и популярностью. Он облегчил налоговое бремя, отменил инициированные Тиберием для подавления аристократической оппозиции процессы об оскорблении величества и распорядился вернуть сосланных по этим делам аристократов. Однако после тяжелой болезни Гай, по словам современников, совершенно переменился и стал жестоким и мстительным деспотом. Скорее всего речь шла о том, что теперь он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы избавиться и от ненавидимых им влиятельных аристократических опекунов и от их утилитарного видения власти как средства для достижения общего блага. Вот как Филон описывает его конфликт с Макроном.
Такими заклинаниями несчастный пытался исправить Гая. Но тот, имея пристрастие к раздорам и распрям, не внял, напротив, он откровенно выказал свое пренебреженье. Увидит, бывало, издали Макрона и заводит такую речь на радость окружающим: «А вот идет учитель того, кому учиться уже не надобно, наставник того, кто вышел из детства. И этот человек учит уму того, кто много его умнее, думает, что достойно самодержца повиноваться подданному! Он полагает, что владеет наукой власти и сам способен преподать ее, но кто его учил этой науке, я не знаю. А у меня уже с пеленок было бесчисленное множество учителей — отцов, дядьев и братьев, племянников и дедов, и предков вплоть до зачинателей нашего рода, и все они, доводясь мне кровной родней с обеих — и с материнской, и с отцовской — сторон, владели самодержавной властью, не говоря о том, что в самом их семени заложены были некие царственные способности к властвованию. Ибо наследственные признаки — залог не только телесного (в облике, в сложении, в движениях) и душевного (в решеньях и поступках) сходства, они даже несут в себе отчетливое сходство в умении властвовать. И вот меня, которого еще в утробе природа изваяла самодержцем, какой-то невежда имеет наглость учить! Меня, знатока! И по какому праву недавние простые граждане заглядывают в замыслы властителей души? Однако они, будучи едва ли посвящены в таинства, имеют бесстыдство вести себя подобно верховным жрецам и творить обряды в святилище власти!»
Так понемногу Гай начал выходить из-под опеки Макрона и строить против него обвинения — ложные, но убедительные и ловкие, ибо недюжинные натуры обычно мастерски строят правдоподобные доводы. Гай обвинял Макрона в том, что тот ведет такие речи: «Мол, Гай — мое творенье, и мое участие в его рождении, пожалуй, большее и уж во всяком случае не меньшее, чем собственных родителей; когда Тиберий жаждал его крови, он был бы не единожды, но трижды уничтожен, когда бы не я и не мои увещеванья; а после кончины Тиберия я передал всех своих воинов в его распоряженье, наставив их так: нам надобна теперь только одна рука, тогда и власть ни в чем не понесет ущерба».
Иные всему этому верили, не зная, что перед ними обманщик, ибо тогда еще не обнаружились притворство и многоликость Гая. И вот несчастный Макрон вместе с женою устранен. Так отплатили ему — худшим из наказаний! — за непомерную его благонамеренность. Такова благодарность неблагодарных: по всей строгости взыскивают они со своих благодетелей за оказанную им помощь. Так заплатили и Макрону, который действовал от души, со всевозможным усердием и честно, сначала — чтобы спасти Гаю жизнь, потом — чтобы вся власть досталась только ему: говорят, беднягу заставили покончить жизнь самоубийством, и та же участь постигла его жену, хотя она как будто была когда-то близка с Гаем, но ни один, как говорится, из колдовских напитков любви не пьется слишком долго, ведь вкус изменчив. (Посольство к Гаю 8)
9. Расправы над лидерами морфономной аристократии продолжались и после смерти Макрона. Вот, что рассказывает нам Филон:
После заклания Макрона с семейством Гай стал собираться с силами для нового коварства, третьего и еще более ужасного.
У Гая был тесть, Марк Силан[11], муж достойный и славного роду. Хоть дочь его скончалась рано, он относился к Гаю со вниманием, питая к нему привязанность скорее даже отеческую, и думал, что, сделав из зятя сына, он не останется внакладе и Гай отплатит ему тем же по закону справедливости. Но Силан, конечно, не знал, что это заблужденье и самообман. Ибо он все время вел наставительные речи и не утаивал ничего, что могло бы служить пользе Гая — способствовать улучшению его нрава, образа жизни и правления; основания для такой наставительности были весьма значительные: во-первых, Силан был лучшего, чем Гай, роду; потом, конечно, брак дочери связал его с Гаем узами свойства, а дочь Силана умерла не так давно, чтобы его права как свойственника были совершенно забыты; впрочем, они уже были готовы забиться в предсмертных судорогах, хотя последние остатки жизни еще теплились.
А Гаю вразумления Силана были оскорбительны, ибо, как он думал, никто на свете с ним не сравнится умом и выдержкой, мужеством и справедливостью, а потому он ненавидел поучавших его больше, чем врагов. И вот, решив, что Силан слишком докучлив и станет, пожалуй, сдерживать поток его страстей; Гай, сказав последнее «прости» духам своей почившей жены (пусть, мол, простят его, если он уберет с дороги ее отца и своего тестя), коварно убивает Силана.
Об этом тотчас заговорили: мол, убивают первых людей державы, одного за другим, и все толковали о странных этих грехах; впрочем, не открыто, но шепотом — боялись. Потом вдруг все переменилось, ибо толпа во всем непостоянна — в решениях, в словах, в поступках: появились сомнения (не мог-де тот, кого они считали добрым, и порядочным, и равно ко всем расположенным, так быстро перемениться), а потому стали искать для Гая оправданий и, потрудившись изрядно, нашли. Касательно Гаева двоюродного брата и сонаследника говорили так: «Власть неделима — таков незыблемый закон природы. Гай сделал то, что могли бы сделать с ним самим, но он как более сильный опередил более немощного, и это вовсе не убийство, но оборона. Пожалуй, это было даже предусмотрительно и полезно для всего рода человеческого — убрать с дороги юнца, иначе одни брали бы сторону одного, другие — другого, и пошли бы тут смуты и гражданские войны. А что может быть лучше мира? Но мир рождается из правильного способа правления, а именно такого, который не приемлет распри и ссоры, и при таком правлении все прочее тоже устраивается правильно». ( Посольство к Гаю 10)
10. Именно Калигуле принадлежит знаменитый афоризм “Пусть ненавидят лишь бы боялись.”, который приводит биограф императоров Светоний в его жизнеописании. Макиавелли в своих размышлениях о том, как удержать захваченную власть, также приходил к выводу о том, что страх перед правителем более значим, чем расположение и любовь к нему, которые быстро улетучиваются при изменившихся обстоятельствах. Иными словами для Калигулы власть из средства превращается в самоцель, а, точнее говоря, он использует ее для самоутверждения и демонстративного издевательства над всем традиционным морфономным укладом римской политики и армии. Эту систему Калигула подвергает целенаправленной дискредитации.
11. Именно в этом контексте по моему мнению следует истолковывать такие странности Калигулы, как выражавшееся им желание сделать консулом своего любимого коня или приказ легионам, которых он повел в поход против германцев, собирать ракушки на берегу моря. Эти ракушки потом по приказу Калигулы демонстрировались в Риме во время обычного после победоносных военных кампаний торжественного триумфа. При этом надо отметить, что Калигула приказал казнить командующего германской группировкой римских войск, обвинив его в заговоре против себя.
12. Все эти признаки обнаруживают не просто жестокого и расчетливого тирана, а крайне озлобленного и ожесточенного человека в патологической и гротескной форме выражающего свой протест против изуродовавшей его жизнь системы, в которой крайняя жестокость и эгоистическая сосредоточенность на достижении собственных интересов любой ценой прикрывались лицемерной благопристойностью и обтекаемыми фразами об общем благе. Здесь мало признаков разнузданного безумца, которым многие (но далеко не все) историки представляют Калигулу, вслед за не понявшими его саркастического символического протеста современниками.
13. Попробуем теперь отобразить в контекстограмме ту парадигму идентичности на которую в отличие от морфономики BDH опирается Калигула в своей политике. При этом нам надо учитывать не только действия Калигулы, но и некоторые общественные идеологические установки, на первых порах оправдывавшие его линию поведения в глазах современников. Об этих разговорах нам рассказывает Филон в своем тексте (см. выше параграф 9).
14. Эти современники, говоря о том, что власть по природе является неделимой, тем самым представляли ее, как некое самодостаточное природное явление, стоящее по ту сторону человеческих условностей и связанных с ними потенциальных раздоров и гражданских конфликтов. Такое отождествление безусловной, неограниченной власти (в контекстограмме верхнее центральное контекстное поле субьекта власти F) с природой и противопоставление безусловного природного права сильного человеческим условностям и установлениям очень напоминает позицию афинянян во время Пелопоннесской войны, по свидетельству Фукидида, оправдывавших свою жестокость по отношению к жителям острова Мелос необходимостью сохранить свою безусловную власть, основанную на природном праве сильного и прямо запретившим своим оппонентам говорить с ними о справедливости (поскольку по мнению афинян речь о справедливости может иметь место только в отношениях между равными друг другу по силе сторонами).
15. Иными словами власть здесь предстает в первую очередь как способ безусловного контроля над ресурсами завоеванной части мира/рынка (нижнее левое контекстное поле мира/рынка D и распорядительная диагональ FD). А сам Калигула использует эту власть FD для подавления альтернативного морфономного аристократического центра власти в верхнем правом контекстном поле В совершенных жизненных форм и традиционных законов, обычаев и установлений. Формативная диагональ BD, соединяющая морфономный центр власти с нижним левым контекстным полем мира/рынка, тем самым превращается в предмет борьбы между аристократической морфономикой BDH и авторитарно тиранической параномикой FDB, в которой правое верхнее контекстное поле В дискредитируется, как неравное и малозначимое по сравнению с центральным верхним контекстным полем F субьекта власти. Здесь становятся понятными приведенные Филоном слова Калигулы по поводу поучающего его Макрона (см. выше параграф 8): “ И вот меня, которого еще в утробе природа изваяла самодержцем, какой-то невежда имеет наглость учить! Меня, знатока! И по какому праву недавние простые граждане заглядывают в замыслы властителей души?”. Характерно, что здесь Калигула также оправдывает право на безусловную власть своим природным положением.
16. В этом контексте становится обьяснимой и ненависть Калигулы к евреям и еврейской религии: ведь речь в этой религии идет о подчинении природы Богу через посредство данного Богом Закона. Понимание этого Закона, как галахи, т.е. совокупности правовых норм, основанных на письменной Торе и устном предании, а также имеющих отношение к этим нормам традиций и обычаев, интерпретируемых уважаемыми (дифференциальная диагональ НВ морфономной лестницы социальных статусов) раввинскими учителями, твердо помещает его в морфономном верхнем правом контекстном поле традиционных жизненных форм В. Таким образом атака Калигулы на аристократическую морфономику и его антисемитизм оказываются двумя сторонами одной медали. Этот анализ имеет отношение и к новому периоду "природного" обоснования безусловной власти и права сильного в социал дарвинизме конца 19 начала 20 века,с его известной кульминацией в немецком нацизме. И не случайно что один из основателей Франкфуртской философской школы Макс Хоркхеймер в своей опубликованной через год после окончания Второй Мировой войны Критике Инструментального Разума (1946) писал о нацизме, как о восстании природы против культуры.