19 августа православные христиане отмечают праздник Преображения Господне. В этот день Иисус в присутствии трех своих ближайших учеников – Петра, Иакова и Иоанна, во время молитвы на горе Фавор близ Назарета впервые претерпел божественное преображение, показав тем самым, что в нем неразрывно соединены два начала – неземное и человеческое. В православии этот день считается весьма значимым и отмечается, соответственно, с размахом. По понятным причинам церкви Преображения Господне, как правило, возводятся на горах или холмах, тем самым подчеркивая историю происхождения данного праздника.
Однако в моей родной Ивановке, что находилась в живописном районе центральной Грузии, среди одиннадцати церквей и часовен, расположенных как в черте села, так и вокруг него, такой не было. Но была в соседнем районе, на горе. День этот очень почитаем у наших жителей, поэтому каждый из них считал своим долгом хоть раз в жизни посетить ее. Но добраться до того места было не так-то просто. Хоть по прямой и было около двадцати километров, попасть туда можно было только на автомобиле высокой проходимости, лошадях или пешком. По объездной этот путь был примерно шестьдесят километров. Наиболее уважаемым считалось посещение его пешком. Но, поскольку почти вся дорога шла на подъем по плоскогорью, от 1000 до 2000 метров над уровнем моря, далеко не каждый мог преодолеть такое расстояние. Но среди ивановских таких было немало.
Будучи ребенком, я не раз слышал от родителей об этом празднике. Говорили, как много людей собирается на той горе. Жертвоприношения, музыка, танцы до самого вечера. Приезжает множество автолавок, продают все, что душа пожелает – мороженое, фрукты, сладости, множество сувениров. Но больше всего в их рассказах меня удивляло то, что там, на горе, продавали даже воду. «Как это? - думал я, - Неужели и воду можно продавать? Наверное особая вода, вкусная? Вот бы попробовать!». Естественно, во мне родилось и стало крепнуть желание увидеть это все своими глазами, которое со временем трансформировалось в ультимативное «во что бы то ни стало!»
И такой шанс замаячил. Было это в начале семидесятых, мне исполнилось 9 лет. 18 августа приходят к нам наши соседки, Комохтина и Апрашкава, и предлагают брату Ивану организоваться группой и съездить туда на нашей бричке. Набожные такие, как и многие ивановские. За свою жизнь посетили все святое, что было им доступно по тем временам. Причем, как правило, делали это пешком. Отец дал брату добро, и он с вечера стал готовиться – осматривал бричку, смазывал колеса и оси, проверял у коня подковы, хомут, неисправное чинил. Лошадь перед тяжелой работой посадил на плотную диету из овса и комбикорма, на бричку навалил сена, чтобы удобнее было сидеть…
Будучи не по возрасту глубоким стратегом, я начал с того, что стал активно помогать брату. И ему это понравилось. Чувствуя, что нахожусь на правильном пути, между делом говорю ему:
- Тяжелая дорога, помощника бы тебе, всякое может быть. На женщин ведь надежды мало.
- Да, ты прав, - отвечает он, – помощник бы не помешал.
- Да и поговорить тебе будет с кем, - продолжаю я – дорога-то длинная. С этими бабками и темы-то общей не найти.
- И то верно, - вновь соглашается он.
- Что ни говори, а попутчик тебе как воздух нужен.
- Да. Но где его взять?
Вот этого я и ждал:
- Бери меня!
- Тебя?! – и смотрит на меня с откровенно издевательской улыбкой.
- Ну да. А что?
- А помнишь, как ты со мной по дрова ходил? А когда мы с Авраамом на охоту собрались, а ты увязался за нами?
Да, числилось за мной «кое-то», бросающее тень на мою репутацию. Грешен, каюсь… Но почему бы не дать человеку реабилитироваться?
По дрова мы ходили поздней осенью. Была холодная и дождливая погода. Под завязку загрузили бричку и поехали. В тумане заблудились и заехали не туда. Оказались на узком промежутке между двумя оврагами, где лошади с телегой было не развернуться. Брат нервничал, ходил взад-вперед и напряженно думал, как выпутаться из сложившейся ситуации. Пока ждал его решения, продрог до костей. И мое мужество иссякло. Сначала тихо заплакал, затем постепенно прибавил громкости, а в конце выдал все децибелы, на которые был способен. Рев стоял такой, что ивановские леса такого не помнили. Кстати, согревало. Откуда-то из леса появился деревенский пастух. Шел он крадучись, мелкими перебежками, от дерева к дереву, будучи уверенным, что кого-то режут. Короче, продолжать не буду, слегка опрофанился я тогда.
Второй упомянутый братом случай произошел зимой. Была яркая морозная погода и снега по колено. Смотрю – братья почистили ружья, тепло оделись и собрались на охоту. На просьбу взять меня с собой отреагировали с издевкой, мол, сиди на своих фундуках. Это они сами понимаете про что. И ушли. Мальчиком я был аномально упрямым, похлеще любого ишака. Короче, увязался за ними. Иду тихо, след в след, где-то в десяти метрах от них. А они громко разговаривают, не удосуживаясь хоть раз обернуться. Когда заметили, было уже поздно. Пока я шел, сапоги забились снегом и вскоре я почувствовал первые признаки дискомфорта. Братья же, навострив уши и распахнув глаза, начали поиск потенциальной жертвы в виде какого-нибудь зайчика или птички. Тем временем мое состояние стало усугубляться, а моральный дух стремительно падать. В какой-то момент меня прорвало и в ивановских лесах раздалось нечто сравнимое по мощи с сиреной ПВО. И братья запаниковали. Бросив ружья, они быстро собрали хворост и разожгли костер. Рядом постелили свои куртки и усадили меня греться. А сняв мои сапоги, ужаснулись: ноги были мокрые и буквально ледяные. Подсушив и отогрев, они взвалили меня на спину и по очереди несли до самого дома. Положительный итог того дня – не пострадала ни одна зверюшка. Правда, братья утверждают, что зверье в эти места вернулось лишь через год после того случая.
Однако вернемся к диалогу с братом. Я испытывал острую необходимость реабилитироваться, но брат был не готов к компромиссу. Исчерпав все возможности по убеждению, я перешел шантажу. Пригрозил, что всем расскажу про то, что он на дереве вырезал «Ваня + Марика». Это была его одноклассница, Циала дочка. Но он вообще не отреагировал, поскольку тему эту я эксплуатировал весьма часто и у него к ней развился имунитет.
- Тогда, - говорю я, - расскажу матери, что три месяца назад ведро со сливками опрокинули не кошки, а ты.
Было и такое. Ох, и досталось тогда кошкам от матери, аж за сотню метров ее обходили. А виновник-то был другой. Но брат отреагировал флегматично, понимая, что срок давности истек, да и к нему она относилась с особым трепетом, не то, что ко мне.
Но в моем кармане был еще один, очень мощный козырь. Как-то случайно, вернувшись со школы раньше времени, я застал отца с братом в подвале за чисткой пистолета. Отец всегда держал боевое оружие. Естественно, брат об этом был прекрасно осведомлен, я же считался ненадежным элементом и, естественно, такие вещи от меня тщательно скрывались.
- Вот возьму и расскажу про пистолет! – ляпнул я.
На этот раз брат, сжав губы, хищным взглядом посмотрел на меня и сквозь зубы процедил:
- Попробуй только!
- А вот и скажу!
В следующее мгновение из моих глаз посыпались искры. Это я получил мощнейшего леща, который, кстати, возымел ярко выраженный терапевтический эффект. И в одночасье стало ясно, что любой писк на эту тему смерти подобен. Мог бы словами убедить.
Видя отсутствие успеха, я решил перейти саботажу. Однако, при первой же попытке вытащить страховочный шплинт из оси колеса телеги я был обнаружен и получил такого пинка под зад, что лягушкой распластался на земле.
Оставался последний шанс – устроить истерику. Тем более, что в этом направлении имелся кое-какой опыт. Дело в том, что брат с матерью частенько подтрунивали надо мной, называя пердуном, придумывая про меня разные обидные байки, клички и прочее. Сами же придумывали и сами же смеялись. Я отбивался как мог, но, видя как я злюсь, они получали удовольствие. И как-то в такой момент я пожаловался на боль в животе. Нет, с животом у меня все было в порядке. Просто хотелось, чтобы мать пожалела меня и перешла на мою сторону. Но она никак не реагировала и «боли» усилились. Однако и это не помогло. Тогда с «мощнейшими приступами» я упал на пол и стал биться руками-ногами. И вот тут у них, как говорится, заиграло. Мать бросилась успокаивать и обнимать меня, а брат судорожно стал искать лекарство. Вскоре он нашел какую-то таблетку и дал мне. Не знаю, от чего она была, но «боли» животе как рукой сняло. Мало того, еще и живой остался.
Начал я со скуления. Следуя по пятам за братом, монотонно и вязко приговаривал: «Возьми меня с собой…, ну, возьми меня с собой…, возьми меня…». За годы сосуществования брат приспособился к моему характеру, иначе его судьба была бы печальной. Видя отсутствие эффекта, я как по команде, бросился на землю и забился в конвульсиях. На земле я был похож на вышедший из-под контроля крутящийся механизм. Но на самом деле внешне беспорядочные дергания руками и ногами находились под строгим контролем трезвого ума, а между слегка раскрытых век я вел тщательный мониторинг окружающей обстановки. И результаты не заставили себя долго ждать. Сквозь собственные визги и шум услышал:
- Ладно, возьму. Только иди спать, а то завтра рано вставать.
Удовлетворенный, я встал, отряхнулся, заправил одежду и уже спокойным голосом обремененного житейским опытом мужа спрашиваю:
- Что насчет провизии на дорогу, путь-то неблизкий?
- Иди спать, я уже все приготовил.
И с гордо поднятой головой я удалился. Умывшись, ушел спать.
Сон был кошмарным: лошадь, телега, люди дорога, какие-то крики… Почему-то все помнится в мельчайших подробносях. Периодически просыпался, выскакивал на улицу и, увидев телегу во дворе, успокаивался. Все-таки было предчувствие. Ближе к утру сон поглотил меня с потрохами.
Проснулся как по тревоге. Вскакиваю, совершенно трезвый, выбегаю во двор и… О, ужас!!! Ни телеги с лошадью, ни брата там и в помине нет. И сразу же все стало понятно. Дома никого не было, поэтому истерики без зрителей не имели смысла. Посмотрел на часы – было девять утра. Присев на крыльцо, стал думать, что делать. Меня в очередной раз подло обманули. Нет, предали. И такое прощать было нельзя!
Мое существо тут же перешло в состоянии автопилота. «Плохо вы меня знаете!» - твердил я про себя, обдумывая план дальнейших действий. Одевшись и умывшись, я отрезал себе большой ломоть хлеба, смазал его толстым слоем масла, посыпал сахаром. И быстро съел. Нельзя терять время, надо быстрее отправляться в дорогу. Куда-куда?! В церковь Преображения Господне!
В принципе, в общих чертах дорога туда мне была известна, даже церковь как-то видел издалека. Я рассчитывал придерживаться общего направления, а уточнять маршрут у встречных путников, коих в этот день должно было быть множество. Ну что, в добрый путь?!
В центре села мне встретился приятель, наши отцы работали вместе. Быстро, в общих деталях и по большому секрету я изложил ему свой план. Вдохновленный моими намерениями, он попросился со мной. Я великодушно согласился, и мы зашагали навстречу светлому будущему.
Самый короткий путь в Цалкинский район, где между селами Авранло и Реха на горе и располагалась церковь Преображения Господне, проходил через Бедени – обширную территорию лугов и пастбищ. Ближайшая к нашей деревне часть принадлежала нашему колхозу, справа – нашему райцентру, слева – селу Дагети, в центре – Ираге, а самые отдаленные – Ахалсопели. Границы между ними были весьма условными, что даже в глухие советские времена не раз становилось причиной конфликтов.
Поскольку в нашем селе держали большое количество скота, эпоха сенокоса для жителей без преувеличения считалась решающей, так как именно от этого времени зависело благополучие всего года. Сенокос начинался в июне с нижних лугов на местности под названием Черепан, а в июле перемещался на Бедени, который находился где-то на 300-400 метров выше. Естественно, трава там наливалась позже. Колхозные угодья делили на две равные половины, таким же образом формировались две бригад, и начиналось жесткое соревнование между ними. Но главными персонажами этого действа были косари. Сказать, что их труд был тяжелым – ничего не сказать. Хороший косарь в день косил пол-гектара. Таких людей можно было считать сделанными из стали. Знаю это не понаслышке, поскольку косить начал с четвертого класса. Кстати, способных одолеть пол-гектара за день в Ивановке было немало. Для них ежедневно колхоз выделял одного барана, из которого наш деревенский повар Максим прямо в поле на костре готовил свой вкуснейший и сытный соус. По одной огромной алюминиевой миске с большим куском мяса на каждого косаря. Дополнительно им выдавали сливочное масло с медом из нашей же колхозной пасеки. Но только им. Другим было не положено.
Вторая половина августа считалась окончанием сенокоса. В один прекрасный день победившая бригада с криками, песнями и танцами возвращалась в село. Проигравшие ехали на отдельном грузовике, хмурые, павшие духом, тише воды, ниже травы. По принятой традиции проигравший бригадир должен был покатать на себе верхом победителя. Такое же неписаное право принадлежало и нам, дети победителей ездили на проигравших.
Ко второй половине августа сезон сенокоса в основном завершался. В это время на лугах было не так много людей. Тем более в дни церковных праздников.
Народ Ивановки был набожным и считалось большим грехом работать в святые дни. Поразительно, что никакая коммунистическая идеология не могла нам помешать. Исключение составляли лишь серьезные обстоятельства. К тому же у нас был свой «церковный Цербер» - бабушка Чофа ти Паресас, которая наизусть знала все святые дни, историю их происхождения, значимость и прочее. Ее дом стоял в самом центре села. Маленькая такая, но строгая и непропорционально габаритам жесткая. В день праздника она чуть свет выходила на дорогу и предупреждала всех, кто собирался на работу, буквально заваливая их критикой и нравоучениями типа «это большой грех», «креста на тебе нет», «побойся бога»… И, надо признаться, люди ее побаивались, предпочитая идти в обход, чтобы не сталкиваться с ней.
Через час мы со своим спутником уже оказались на Бедени – территории верхних лугов. Так оно и оказалось – людей на них практически не было. Лишь в одном месте три человека собирали сено. Это была наша сельская знахарка и повитуха Хамбушина со своими сыновьями. Она была «скорой помощью» нашего села – вправляла вывихи и грыжи, фиксировала переломы, принимала роды. Сено у них, видимо, было скошено давно и, чтобы оно не сгорело на солнце, надо было срочно его собрать и заметать в стога. Она поинтересовалась, куда это я иду. Сказал, что в церковь. В ответ рассмеялась, поскольку церковь находилась километров в пятнадцати от этого места. Наверное подумала, что мы идем на наш участок, который находился примерно в полутора километрах от ихнего. Позже мать будет обвинять ее в том, что она не остановила меня и даже не предупредила, что видела меня.
В этом месте на моего попутчика нашел страх, и он передумал идти дальше. Слабак! Оставшись один, я твердо решил двигаться вперед. И все еще был полон решимости доказать, что со мной поступили подло.
Дальше путь пролегал через местность под названием Дагети. Здесь также были луга и пастбища других колхозов нашего района. Дорога в основном пролегала по равнине между удаленными на несколько километров возвышенностями. По левую руку был глубокий овраг, заросший очень густым, практически непроходимым лесом. Когда-то мы с сестрой спустились туда искать малину. Громадные каменные валуны, сплошь покрытые густым мхом, в котором по самые щиколотки проваливались ноги, речка с кристально чистой водой, густые кроны высоченных деревьев, сквозь которые еле пробивались солнечные лучи, и сплошные заросли папоротника делали это место немного мрачным. В тот день мы собрали много малины и красной смородины. Услышав о том, что мы спускались туда, брат назвал нас сумасшедшими, поскольку всем было известно, что это излюбленное место медведей, которые любят ягоды не меньше людей и которых не раз видели в этих местах.
Перейдя на территорию Дагети, я насторожился. На горизонте замаячили стада овец и коров. И, поскольку рос я в семье пастуха, прекрасно знал, что их наверняка охраняют злобные собаки, в поле зрения которых лучше не попадать. Был случай на нашей колхозной ферме, когда собаки насмерть загрызли солдата из расположенной неподалеку войсковой части. Приходил попросить молока, но там кроме собак в тот день людей не оказалось.
Как правило, пастушьи собаки крупные и очень злобные. Их отбор «на службу» ведется по жестким критериям. Из целого помета щенят оставляли одного, в лучшем случае двух щенят. А иногда не щадили никого. Сам бывал тому свидетелем.
Мне следовало вести себя очень осторожно, не приближаясь к стадам и не маячить на горизонте. Поэтому стал передвигаться крадучись, по оврагам и низинам, зорко следя за окружающей обстановкой. В одном месте собаки все же меня заметили и даже залаяли, пристально смотря в мою сторону. Однако в сторожевых собаках присутствует четкий инстинкт территории, за пределами которой они не нападают. Главное, чтобы не переходить ту неписаную красную черту, в пределах которой они уже предоставляют себе право приступать к репрессиям. Тем не менее, я не стал искушать судьбу и ушел в сторону. Но, уйдя с дороги, я вынужден был уже полагаться только на собственное чутье. Вокруг не было не то, что лесов, но даже кустарников. Здесь начиналось Цалкское плато, а, соответственно и другой район, именно тот, куда мне и надо было.
К моему сожалению, постоянные стремления держаться подальше от отар и стад сделали свое дело, и я окончательно потерял ориентацию, оказавшись на высоких каменистых холмах. Поднявшись на один из них, я планировал с него осмотреть местность и уточнить направление движения. Но оказавшись на вершине, заметил на его противоположном склоне группу овец. Пригнувшись, стал внимательно наблюдать за ними. К моему удивлению они долго и неподвижно стояли на месте. Поняв, что это все-таки не овцы, я стал осторожно спускаться к ним. Увиденное поразило меня. Это были шампиньоны. Да-да, самые настоящие шампиньоны, семейство которых растянулось в линию около тридцати метров. Самые маленькие из них были с кулак, а крупные – диаметром с суповую тарелку. Эти места настолько обильно унавожены скотом, что грибы таких размеров не являлись редкостью. Именно здесь проходила трасса, по которой в начале лета на альпийские луга перегоняли миллионы овец со всего Закавказья, а осенью здесь же они шли обратно. В принципе, здесь была не просто почва, а чистый перегной. Помню, старший брат рассказывал, что ему встречался гриб размером с барана, причем не червивый.
Но нашему мальчику было уже не до грибов. Направление движения стало крайне приблизительным. Меня все чаще стала посещать отчаянная мысль, что я заблудился. Обреченность ситуации дополнялась тем, что места были пугающе негостеприимными: огромные территории холмистого пространства, местами не только каменистые, но и переходящие в скалы. Местность была совершенно открытой, что в случае чего негде было бы спрятаться. Обилие скота привлекало в эти места и множество волков, для которых одинокий ребенок мог бы стать неплохой закуской.
Вечерело. Во мне стал нарастать страх, из-за чего я не чувствовал ни жажды, ни усталости, ни голода. Я ускорил шаг и даже перешел на легкий бег, только уже совсем не понимал, куда иду.
Тем временем пространство становилось все более диким и негостеприимным. Иногда казалось, что из-за скалы вот-вот появится динозавр или аналогичное реликтовое существо и погонится за мной.
Действительно, те места пропитаны глубокой древностью, из-за чего в последние годы они все чаще становятся предметом пристального внимания археологов и палеонтологов. А в 1991 году километрах в тридцати отсюда, в Триалетском нагорье, недалеко от города Дманиси, были найдены останки самого древнего предка человека из всех обнаруженных аналогичных артефактов на территории Европы и Азии. Их возраст оценили двумя миллионами лет. Получается, что эти места и являются колыбелью евразийской цивилизации. Кстати, моя мать родом из Дманисского района. Кто знает, может и во мне гены того самого предка. Не зря же меня так манило сюда.
В тот день, видимо, боги решили испытать меня по полной - я оказался на краю огромного оврага с отвесными краями. Скорее это был не овраг, а какой-то тектонический разлом, поскольку располагался на ровном месте и был очень глубоким. Почему-то я решил во что бы то ни стало переправиться на другую сторону. Пребывая в полном отчаянии, я бегал по его краю, выискивая пологое место, чтобы спуститься вниз. Но на всем протяжении склон был крутым и каменистым. Мною двигало какое-то инстинктивное чувство, которое велело идти только вперед. В какой-то момент я, словно камикадзе, решительно двинулся в сторону пропасти. Ухватившись за ветки растущего на ее краю кустарника, начал спускаться. Из-за стресса руки и ноги слушались плохо, а движения были мало контролируемыми. И я сорвался. Тот момент помнится смутно, скорее, из-за состояния шока. Короче, скатился вниз с пятнадцатиметрового обрыва и отделался лишь царапинами. Быстро встал и даже не стал оборачиваться. Темнело, и надо было спешить.
Передо мной протекала речка, которую быстро перешел вброд. Течение в самом глубоком месте было быстрым, а вода почти по пояс, буквально ледяная. В одном месте даже упал и моя одежда промокла насквозь. Оказавшись на противоположном берегу, я сразу же стал карабкаться наверх, благо, та сторона была более пологой. Пока карабкался, на одежду налипла грязь и она отяжелела так, будто была пропитана свинцом. Метр за метром я упорно полз наверх. Еще немного, еще одно усилие и…
О, боги! Почему вы в тот день были столь несправедливы к тому мальчику?! Что за грех лежал на его детской душе?!
Оказавшись наверху, я встал на ноги и стал счищать липкую грязь с одежды. И вдруг отчетливо и близко услышал лай собаки. Подняв глаза, остолбенел: метров в трехстах от меня стояла кошара, возле которой на цепи была привязана огромная кавказская овчарка. Увидев меня, она стала рвать и метать, заливаясь басовитым лаем. В аналогичном расстоянии от кошары мирно паслась большая отара в сопровождении шести крупных псов. Эти заметили меня мгновеньями позже. И с лаем бросились в мою сторону. Овец сопровождали два чабана. Догадавшись в чем дело, они, крича и размахивая палками, тут же побежали мне на помощь. Пожилой, хоть и отчаянно старался, еле ковылял на своих кривых ногах, пытаясь голосом убедить собак не трогать меня. Но они были полны решимости выполнить свое профессиональное предназначение. Молодой же пулей рванул в мою сторону, на ходу сбрасывая с ног сапоги и бросая камни в собак. На мгновение я оцепенел. Затем бросился бежать на ватных ногах. В голове была единственная мысль, которую четко помню до сих пор: «Пусть съедят, лишь бы больно не было». Ни слов, ни эмоций, ни мимики…
Но, если уважаемый читатель думает, что описываемые события являются апогеем того несчастного дня, он ошибается. Лай привязанного возле кошары гиганта вскоре перешел в сплошной хрип. Он неистово рвался «в бой» с мальчиком. И ему удалось-таки вырвать из земли кол, к которому был привязан. Оказавшись на свободе, он помчался вдогонку своим сородичам.
Первой прыгнула на меня сзади крупная белая собака с купированными хвостом и ушами. Я упал, стараясь прикрыть руками лицо. Через мгновения на меня взгромоздилась вся свора. Я не чувствовал боли, не плакал, не кричал. Помню только, как две собаки начали отчаянную схватку рядом между собой. Видимо обсуждали размеры полагающихся им долей.
Прибытие гиганта я почувствовал резким утяжелением груза на себе.
Сложно сказать, сколько времени находился под собаками. Добежал молодой пастух и стал большой палкой со всего размаха бить их. Одни сразу же отбежали в сторону, но все еще готовые к новой атаке, другие не очень желали расставаться с добычей. Последним, огрызаясь на хозяина, сошел с меня гигант.
Парень взял меня на руки и быстро понес в сторону кошары. Подоспел пожилой пастух, откуда-то взялись еще двое. Положили на нары и, раздев меня, стали осматривать мое тело. Было множество укусов, но ни один из них не вызывал опасений. Принесли тазик с водой и стали тряпкой смывать с меня грязь. Все раны тщательно обработали каким-то лекарством, по всей видимости, тем, что лечили баранов. Надо мной наклонился старик с седой бородой:
- Малчик, ти откута пришель?
Я все слышал, но ничего не понимал и ответить почему-то тоже не мог.
- Как завут тебе, малчик? Кто твой атес? Как фамилие?
Но я продолжал безнадежно молчать, все еще находясь в состоянии сильного шока. Боли не чувствовал совершенно. Лежа на спине, я смотрел неподвижно в одну точку на потолке. Рядом о чем-то шептались пастухи, периодически подходя ко мне и повторяя те же вопросы.
Вскоре откуда-то появились женщины. Увидев меня, они расплакались, а одна даже запричитала. Они еще раз принесли воду и стали мыть меня, бережно обходя места укусов. В сакле растопили буржуйку, рядом с которой вывесили сушиться мою постиранную одежду, которая вся была в рваных дырках. Подошла одна из женщин и положила рядом со мной тарелку с фруктами и куском арбуза. Погладив меня по голове, со слезами на глазах произнесла:
- Ну, пакуший немного, синок.
Я все еще не осознавал, что произошло. Прошло около двух часов. Совсем стемнело. И тут заныли раны, и я впервые тихо застонал. Услышав это, подошел тот же старик и вновь спросил:
- Ты аткута пришель, малчик?
- Из Ивановки, - еле слышно ответил я.
Повернувшись к остальным, старик, крайне удивленный, громко произнес:
- Олан, бу Ивановкадан диер гялди! Он сяккиз километер бурдан!!! (Слушай, он говорит, что из Ивановки. Это восемнадцать километров отсюда).
И все в ответ:
- Ня диерсян?! Вай-вай-вай!!! (Что ты говоришь?!)
Старик еще раз склонился надо мной:
- Как зовут твой атес, как фамилие?
- Алексей, фамилия Мацукатов.
- Вай?! – почти крикнул старик, - олан, ти Мацукатова Алексия син?
- Да.
Меня тут же окружили и наперебой стали рассказывать, что прекрасно знают моего отца, что это уважаемый человек, с которым не раз имели дело.
Еще раз поднесли тарелку с фруктами:
- Ешь, синок! Не бойся, ми отвезем тебе дамой.
Я окончательно пришел в себя, но раны стали ужасно болеть. Вдруг кто-то снаружи крикнул. Все выбежали и стали свистеть, затем кого-то звать. Через несколько минут в саклю вошел коренастый мужичок. Сильно пьяный, еле держался на ногах. Я его сразу узнал. Это был дядя Ёрки, наш сельчанин. Пастухи начали что-то ему говорить, он же стоял и молчал, качаясь из стороны в сторону. Я понял, что меня хотели с ним отправить домой, чему был бы безмерно рад. Подошел тот же старик:
- Поедишь с дядем дамой?
- Да, - с радостью ответил я.
Дядя Ёрки вышел на улицу, я поспешил за ним, но, вспомнив собак, как вкопанный остановился на выходе. Поняв это, старик подошел, погладил меня по голове, взял за руку и вывел на улицу. Раны ужасно ныли, но это не могло меня остановить. На улице стояла оседланная лошадь дяди Ёрки. Он подошел, долго возился, затем не без труда, с третьей попытки, заполз на нее. Подведя меня поближе, дедушка поднял и посадил сзади. Несмотря на боли, я буквально ликовал в душе. Дедушка улыбнулся и, потрепав меня за руку, сказал:
- Алексию салямят перетай, от Джейранова Саввы.
- Хорошо, - ответил я.
Дядя Ёрки слегка пришпорил коня и мы поехали. Дедушка и все остальные помахали вслед.
Было около полуночи. Небо ясное, мириады звезд, но из-за отсутствия луны было темно. Минут через двадцать дядя Ёрки заснул. Лошадь шла сама по себе. Я же постоянно оглядывался по сторонам, высматривая в темноте опасность.
Но, видимо, моим несчастьям в тот день было предначертано иметь продолжение. Вдруг дядя Ёрки проснулся и, видимо, решив, что лошадь едет медленно, как-то неожиданно и с размаху ударил ее плетью. Лошадь, по-видимому, испугавшись, так рванула вперед, что буквально выскочила из-под нас. Зависнув на мгновение в воздухе, мы шлепнулись об землю. Я встал и, плача, пытался помочь подняться своему попутчику. Тот лежал и что-то безостановочно бормотал. Слава богу, лошадь остановилась в нескольких шагах. Подойдя к ней, дядя Ёрки кое-как взобрался на нее, затем наклонился и, схватив меня за шиворот, поднял и посадил сзади себя. Я крепко обнял его за поясницу и мы поехали.
На этот раз он не переставая ворчал. Все еще недовольный лошадью, ругал ее, периодически покрикивал. В какой-то момент он вновь поднял руку с плеткой для удара. Заметив это, я вцепился в нее с криком:
- Не надо, дядя Ёрки, прошу тебя, не надо!
Но рука у него была сильная, и у меня не было шансов удержать ее. Он вновь хлестко ударил лошадь, и она рванула с места галопом. Мы сразу же стали крениться влево и через несколько секунд вновь плюхнулись на землю. Практически нестерпимо стали болеть раны. И я горько заплакал. В этом плаче было все – трагизм, обреченность, отчаяние… Почувствовав это, дядя Ёрки, видимо, пожалел меня. Весь остаток пути он спал. Периодически просыпался, оглядывался вокруг и вновь засыпал. И часто пердел, из-за чего там, сзади, было не очень комфортно, но я готов был терпеть что угодно, лишь бы добраться до дома. В темноте чудились волки, медведи и прочие хищники. Несколько раз действительно в стороне сверкнули светящиеся угольки. Замерев на мгновенье, они затем то исчезали в ночи, то периодически появлялись. В такие моменты я буквально дрожал от страха.
Уже светало, когда мы подъехали к Ивановке. Моей радости не было предела. Я тихо плакал и молился в душе: «Спасибо тебе, господи! Спасибо за то, что все закончилось!».
Но насчет того, что все позади, я слегка поспешил. Маленького человечка впереди ждало еще одно испытание. С окраины села, я увидел, как по окружающим село горам ходят люди с факелами и зовут меня. Не только зовут, но и обещают кучу чего, вплоть до золотых гор. И я подумал: «Интересно, что же вам мешало это предлагать раньше?!»
Через десять минут мы уже стояли перед домом. Дядя Ёрки крикнул своим хриплым голосом:
- Алекси!
Никто не отреагировал и через секунды еще громче:
- Варвара!
Двери открылись и в проеме показался брат Иван. Застыв на секунду, он заорал что-то не членораздельное и шмыгнул обратно. Я спрыгнул с коня, но ноги были как ватные и, не удержавшись, упал. Кое-как встал, превозмогая боль. Плача, держался из последних сил. И тут в дверях появляется мать. Такой ее никогда не видел. Без косынки, что бывало крайне редко, с растрепанными волосами, воскообразным и амимичным лицом. Увидев меня, ее глаза округлились и сверкнули безумием. Не отводя от меня взора, она прошла на другую сторону двора, где были сложены дрова. Ухватившись за какую-то палку, выдернула ее из кучи. Но это была не палка, а нечто среднее между большим шестом и бревном. Пронзив меня взглядом, она решительно шагнула с ней в мою сторону. «Боже, ну, хватит же?!», - взмолился я и в панике побежал вниз по улице. И тут стало ясно, что силы окончательно покинули меня. Через несколько шагов я упал и заплакал. Видя приближающуюся мать, сквозь слезы закричал:
- Вот он я, бей меня, бей!
В ту же секунду она бросила свое оружие и, подбежав, подняла меня, крепко обняла и разрыдалась. Плакала долго, буквально захлебываясь, все крепче и крепче прижимая к себе. Брат стоял в сторонке и тоже тихо утирал слезы…
Через пару часов наступило утро. Брат сбегал к нашему сельскому фельдшеру тете Тоне и попросил прийти посмотреть меня. Она явилась быстро. Насчитала около 20 укусов, из которых глубоким был только один в области бедра. Тщательно чем-то их смазала, некоторые перевязала. Так она делала три дня подряд, потом этим занимались мы сами. Все это время я лежал в постели, отмытый, чистенький. Кормили всем лучшим, о чем можно было мечтать в то время.
Признаюсь, такое положение мне нравилось, но, чтобы закрепить его, я периодически постанывал. Больше всего просьб и требований предъявлял брату. Он буквально на цыпочках бегал вокруг, удовлетворял любые прихоти типа «принеси мне банку пописать», «поверни меня на другой бок», «почеши спинку», «принеси компот», «хочу кильку в томате, лимонад, мармелад, шоколад…». В моменты, когда чувствовал, что его терпение иссякает, у меня обострялись боли, и я начинал громко стонать. Эффект был удивительным. Короче, ответил за все. Хотя уже через три дня у меня практически ничего не болело, а еще через неделю все как на собаке зажило. Тем не менее, расставаться с привилегиями тяжело больного в мои планы не входило, поэтому еще недельки две ходил прихрамывая и периодически испуская протяжный стон, дабы держать окружающих в тонусе.
О моих злосчастных приключениях боялись заговорить около месяца. Лишь когда стало ясно, что я окончательно выздоровел, мои оппоненты осмелели. В один прекрасный день сидим дома - мать, оба брата, и я.
- А ну-ка расскажи, как все было, - говорит брат Авраам, хотя я знал, что они обо всем уже подробно расспросили дядю Ёрки.
И я рассказал. Периодически у них округлялись глаза и, качая головами, они цокали языками и переглядывались. Как сказал дядя Ерки, я не дошел до церкви каких-то три километра. Ощущение того, что все позади, заметно раскрепостило моих собеседников. И, потеряв бдительность, они, как всегда, стали сочинять разные небылицы, выдвигать свои глупые версии и сами же громко смеялись.
- Как ты думаешь, почему собаки тебя не смогли съесть? - не унимался старший брат, лукаво улыбаясь и подмигивая другим.
- У вредных мясо невкусное, - заливаясь смехом, выдвинул предположение Иван.
- Наверное, он со страху пукнул и собак стошнило от запаха?
«Ой, как смешно!» - подумал я в ответ на такие плоские шуточки.
- Нет, это собак бы не остановило. Думаю, что он наложил в штаны, причем здоровую кучу.
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
И тут Авраам, хлопнув меня по плечу, говорит:
- Будешь Пржевальским!
Кличка прилипла на год, затем, слава богу, тихо забылась. Другую придумали.