Баба Дуня радостно кинулась навстречу гостям.
-Ой, да хто это к нам пришёл!
Димка деловито снял ботинки, вскинул голову.
-Вы чего каждый раз спрашиваете, кто к вам пришёл? Сами не видите, что ли? Я это! Как будто забыли, как меня зовут!
Бабушка всплеснула руками.
-Ой, да какой он у нас умный! И всё-то он знает, и как ответить сумел! Ну, внуконька у меня какой красавчик.
Против красавчика Димка спорить не стал. Это, само собой. И мама всегда, когда его в детский сад собирает, приговаривает, кто на свете всех умнее, всех красивей и сильнее? И Димка ей напоминает, чтобы мама не забыла. Конечно, он!
Далее, согласно установленным правилам, шли на кухню. Ели, пили чай. Потом делились новостями. Димка напомнил, что ему в этом году в школу, и он ждёт подарков от бабушек и дедушки.
Потом мальчик играл с дедом в карты и радостно извещал, что дед так и не научился играть в карты. Дед разводил руками. Что поделаешь. Старый он, мозги не работают, а Димка молодой и с мозгами у него полный порядок.
Баба Дуня вспомнила.
-Тут, я давеча, в магазин ходила, гляжу, откель-то нацменов в город понаехало. Опять, что ли сослали откудова?
Надя удивилась.
-Какие нацмены?
-Какие, какие. Обнакновенные. Нерусские. Ты ж, поди, помнишь, в деревне у меня соседи Сиротины были?
Надя припомнила.
-Были. Дед Миша с бабой Фросей.
-Как же. Дед Миша! И вовсе он не Миша.
-А кто? Всю жизнь Мишей был.
-Мухамед его звали. Или Махмуд. Тады они мимо нас проезжали, их, вроде в Среднюю Азию везли. Чеченов этих. И на станции покойников с поезда сгружали. Велели схоронить. Час, поди, поезд стоял. С ими каки-то бумажки давали. А когда поезд ушёл, глядь, а один парнишонка шевелится. Бабы его скоренько к Сиротиным. Те рядом со станцией тады жили. Выходила Фроська парнишонку, молоком козьим отпаивала.
Надя полыхнула огнём. Да, что это такое! Почему всё время ей, как напоминание о тех красивых людях, что она в Геленджике видела. И баба Дуня, что, с чего она про чеченцев вспоминает?
Она вздохнула.
-А как вы узнали, что они чеченцы?
-Дык, в ту пору все знали, что их всех с насиженного места согнали. Веками, вроде на своём месте были, а тут раз и на тебе. Но не нам это было решать, сверху виднее.
-Ну, и дальше что?
-А дальше, так парнишонка и прижился у Фроськи. А как раз, у ей в прошлом годе сынок сгинул, в речке утоп. Мишкой звали. Стала Фроська приблудыша Мишкой звать, а тот по первости всё молчал, ничего не говорил. Мы уж думали, немтырь какой. Ан нет. Заговорил. Непонятно так, гыр-гыр-гыр. Как лето настало, он во двор стал выходить, с Любкой Фроськиной играться. А Фроська на ферму бегала и не боялась их одних оставлять, всё за девчончишкой пригляд есть.
Баба Дуня разгладила фартук на коленях и её глаза неожиданно налились слезами.
- Парнишка красивый получался, а по возрасту не поняли мы, скольки ему, вроде, как лет двенадцать. Худенький, мосластый. Шибко неразговорчивый. А то глядь, он и потерялся. Ищет его Фроська, убивается, а он в огород уйдёт, за сарайкой спрячется и плачет.
Баба Дуня промокнула глаза.
-Ага! Плачет и что-то на своём языке приговаривает. А после беда приключилась. Комариха жалобу настрочила, что у Сиротиных враг народа живёт. Сучка брехливая, кто её за язык тольки тянул! Какой из парнишки враг? Так, ежели, вражонок. И то зря не сказать. Хороший Мишка, мы его все так звали. Сиротины в одночасье собрались и в Гавриловку уехали. Там у Фроськи мать жила. А следом и мы туда перебрались, избушку рядом с Фроськой купили. Я свою ребятню в охапку и долго не раздумывала. И Иван мой с фронта вернулся. Так и жили. А Фроськин мужик на войне погиб. Похоронку перед самым концом войны прислали. Маленько до победы Савелий не дотянул. Так Фроська одна с ребятишками и жила. А после Мишка в школу пошёл. Метрики от Фроськиного Мишки- утопленника остались, и стал наш приблудыш Мишкой Сиротиным. Так и жил.
Баба Дуня улыбнулась.
-А какой красивый из него парень получился! Девки со всех деревень по ему сохли. А после, в пятьдесят третьем, как Сталин помер, уже и прятаться не стали. Там, вскорости, Любка подросла. А вскорости девчонка забрюхатела. Ну так, дело молодое. И не родня по крови оне. И Фроське в радость, дети при доме и ладно.
Надя вспомнила стариков Сиротиных. Баба Фрося умерла в прошлом году. А дед Миша так и живут с тётей Любой в Гавриловке. У них детей трое и внуки уже есть. Гавриловка отстроилась, колхоз большой.
А дети у Сиротиных красивые, на нерусских смахивают. Сроду бы Надя не знала, что дед Миша чеченец. Никто бы не подумал. Интересно, а почему он своих родственников не искал? Ведь, с кем-то он ехал в том поезде.
Обернулась к бабе Дуне.
-Баб, а дед Миша родственников не искал?
-Вроде искал. После, как уж власть опять поменялась, кинулись письма писать. Вроде, как-то ответы приходили. Я шибко не спрашивала. Фроська, может, и прятала те письма. Она и так пужалась, как почтальонша к их дому шла. Боялась, что Миша найдёт родню и в свою Чечню уедет. Видать не нашлась.
Надя покраснела.
-А я хочу с дедом Мишей повидаться.
Баба Дуня нахмурилась.
-На что тебе?
-Так просто. Поговорить. Может, он что про Чечню помнит.
-Може, и помнит. Только вспоминать не любит. Бывало, сядет на лавку, и песню затянет, на своём языке, а песня такая, что душу рвёт. А по щекам у него слёзы, и мы с Фроськой примостимся рядом, подвываем ему и тоже голосим. Сами не знаем, чего плакали. Видать, за компанию, чтоб ему скучно не было.
Глаза бабы Дуни снова повлажнели. Она всхлипнула.
-Чевой-то я сопли развела! Это всё ты, Надюшка, меня на вспомин толкнула. Всю жисть мы бок о бок с Сиротиными жили, и я и не думала никогда, что он нацмен. Ровно, как и все мы, Мишка русский.
-Почему нацмен?
-Ну, дык, их так и звали. Нацмен. Национальные меньшинства, значит. Видать властям шибко не хотелось, чтобы чеченцы были. А так, все по кругу, кто нерусский -нацмены. Но у нас в деревне таких больше не было.
Надя покачала головой.
-Как же так? Целый народ, а их с места согнали и в Сибирь.
-Не в Сибирь, а в Казахстан. И вроде, в Киргизию. Видать шибко чеченцы вождю чем-то насолили, что их чуть не под корень извели. Мы тады слыхали, что их на каждой станции сваливали мёртвых. Дети, в основном. А они-то чем провинились? Времена тады были такие. После, как Хрущёв стал, думали, по-другому заживём. А думками только дураки богаты. А мы, как были нищими, так и чертоломили в колхозе. Энто, как Машка в город учится уехала, так и и осталась там. А то, может, по сю пору бы свиньям месила, да коровам хвосты вертела. А нам и в деревне гоже было. Привыкшие мы.
продолжение следует