Пощечина отрывок

Леонид Гришин
На вокзал я выехал с большим запасом времени. Но пока добирался по пробкам – чуть не опоздал. Как только я шагнул в вагон, так поезд сразу тронулся. В моем купе уже был пассажир. Женщина. Когда я открыл дверь, она даже не посмотрела на меня, а продолжала сидеть молча и смотреть в окно. Я поздоровался, но никакой реакции от нее не последовало. Женщина была одета в темный свитер, джинсы и носила короткую стрижку. Словом, была одета по-дорожному, никаких украшений на ней я не заметил. 
   Меня не особо тронуло ее безразличие – я снял с себя сумку, спрятал ее в рундук, плащ аккуратно повесил на крючок и сел на свою полку. Взгляд мой остановился на женщине, и я рассмотрел ее профиль: нос прямой, высокий лоб, черты лица я бы назвал правильными. Правильные… Я даже не знаю, откуда пошло это слово. Кто-то когда-то объяснил мне, что правильным называется лицо, величина лба которого равна длине носа, а длина носа, в свою очередь, равна расстоянию от носа до подбородка. С тех пор у меня привычка обращать внимание на эти значения, когда я впервые вижу незнакомого человека. Хоть я и видел только ее профиль, мне показалось лицо приятным: ресницы были длинные, брови слегка нахмурены, казалось, что она не в духе. Волосы были совсем коротко острижены. Сейчас такая мода у женщин – носить короткие стрижки. Наверное, они считают, что так выглядят моложе…
В это время в купе вошла проводница. Я еще заранее достал электронную регистрацию и подтвердил наличие электронного билета. Закончив со мной, проводница оторвала копию билета и протянула моей соседке. Женщина никак не прореагировала, поэтому проводнице пришлось положить копию на столик. Соседка на мгновение повернулась взять эту копию, и я увидел ее не в профиль. Глаза ее были очень холодными и даже злыми. Казалось, что она совершенно не привыкла быть вежливой и дружелюбной.
   Уголки губ ее были опущены, и сами губы были плотно сжаты, что делало ее образ еще более грубым и угрожающим. В этот момент мне почему-то вспомнились первые годы после института немало поездил по так называемым великим стройкам коммунизма, и повидал множество осужденных людей, которые работали на строительстве сначала находясь в заключении, а позднее, уже будучи реабилитированными, продолжали трудиться в тех же местах. Этих людей было легко определить по лицу – места «не столь отдаленные» накладывают на человека особый отпечаток. Нечто похожее я уловил и в лице моей попутчицы, хотя даже несмотря на это было в ее лице и немало приятных, симпатичных черт, которые проступали сквозь ее холодный образ.
   Проверив билеты в вагоне, проводница начала вновь заглядывать в купе на этот раз предлагая лотерейные билеты выпуска РЖД.
   – Спасибо, я в эти игры не играю, – ответил я с улыбкой проводнице.
   Она в ответ тоже улыбнулась и перевела взгляд на мою попутчицу.
   – А вы не желаете?
   Женщина выдержала паузу, затем, заметив что проводница ждет ответа и не уходит, развернулась и произнесла – отвали.
   Проводница подняла брови, опустила глаза, но ничего не сказала и вышла.
По всей видимости, не просто так мне показалось, возможно, моя попутчица действительно имеет какое-то отношение к местам лишения свободы…
   Я начал думать, как бы мне ее разговорить. Интересно же, за что она, молодая женщина, была лишена свободы…
   Обычно язык развязывает алкоголь. А у меня была  с собой бутылка коньяка. В свое время меня этому научил главный инженер. В горбачевское время в самый разгар антиалкогольной кампании мне потребовалось съездить в командировку. В тот раз я был в Москве, мне позвонил главный инженер и сказал, что мне прямо оттуда необходимо слетать на Усть-Илим, деревообрабатывающий комбинат. Главный сказал, что там какие-то проблемы…
   – Захвати с собой бутылку, – добавил он, кратко рассказав о моей задаче.
   – Зачем? – не понял я.
   – На месте узнаешь.
   Тогда в Москве еще продавали алкоголь, но очередь нужно было отстоять неимоверную. Я послушался совета, взял бутылку водки и вылетел ближайшим рейсом.
   Прилетел и сразу на комбинат. Местный главный инженер показался мне знакомым, хотя я точно знал, что по работе раньше с ним не пересекался. Я быстро выяснил причины проблем и в течение пары часов решил их. Подписывая протоколы с главным инженером, я поинтересовался, что тот заканчивал.
   – Политехник, ЛПИ им. Калинина.
   Я заулыбался, это был мой институт. Мы немного поговорили, у нас нашлись общие знакомые, хоть и с разных факультетов. В общем, когда все формальные вещи были завершены, он спросил меня:
   – Ты хоть привез?
   – Что? – переспросил я.
   – Как что, тебя не предупредили? У нас тут сухой закон…
   – Да, вот… – я показал ему жестами одну бутылку.
   – Одну? Одну бутылку всего? – насупился он, – Ну ты даешь… Мой шофер отвезет в гостиницу, а мы с директором потом зайдем…
   Это был самый разгар антиалкогольной кампании, и водка в некоторые районы не поставлялась вовсе. Вечером они рассказали, что кампания эта народу не нравится, и результатов особых она не приносит, разве что увеличилось самогоноварение…
Вспомнив эту историю, я решил попробовать разговорить эту женщину, угостив ее коньяком. Она все продолжала сидеть молча и смотреть в окно.
   Я стал доставать продукты.
   – Куда едем? – спросил я ее, выкладывая на столик продукты.
   Она сверкнула на меня взглядом, не поворачивая головы от окна, и показала в сторону движения поезда.
   – И мне туда же, – решил пошутить я.
   Она не восприняла этой шутки, уголки ее губ нервно дернулись, но она промолчала. Хотя про себя она явно послала меня туда, откуда мне было бы очень проблематично вернуться. Поэтому я к ней больше не обращался, а продолжал раскладывать продукты: достал бокс, в котором у меня лежало мясо, открыл его, купе сразу наполнил приятный аромат мясной нарезки. Достал сыр, еще какую-то закуску и, наконец, выставил на стол бутылку коньяка, нарочно с шумом стукнув ею по столу, как бы привлекая к себе внимание. Затем я долго рассматривал этикетку и в конце пододвинул бутылку ближе к окну, чтобы она точно заметила ее боковым зрением. Мне показалось, что когда я ее ставил, взгляд ее на мгновение скользнул по бутылке. Я раскрыл еще один бокс, достал лимон и стал его аккуратно нарезать на крышке. Нарезая я незаметно следил за реакцией моей попутчицы. Почти сразу она сглотнула и еле заметно облизала губы. В этот момент ее скулы расслабились, и я увидел, что у нее на самом деле очень красивая линия губ, и сами они были вполне привлекательными. Я вышел к проводнице за стаканами, предварительно запомнив как стояла моя бутылка. Взял у проводницы два стакана, коротко поговорил с ней, чтобы потянуть время, а затем не спеша вернулся в купе.
   Взглянув на бутылку, я увидел, что этикетка на этот раз была развернута иначе. Незначительно, но все же я это заметил – значит, она все же проявила любопытство и осмотрела ее в мое отсутствие. Я не подал вида, откупорил бутылку, немного плеснул себе в стакан, понюхал, затем налил во второй стакан чуть больше половины, а после уравнял, долив в свой еще немного. Взглянув на женщину, я удивился: она уже особо не скрывая открыто смотрела на стакан.
   – Прошу, – сказал я и пододвинул стакан к ней ближе.
   Я хотел было придумать остроумный тост, но реакция ее была моментальной: она взяла стакан в обе руки и осушила его в два глотка.
   Я поспешил предложить ей закуску, и она, убедившись, что я для нее совершенно безобиден, пододвинулась к столу, взяла кусочек сыра, а затем бутылку, налила чуть больше половины стакана и поставила ее, не закрывая. И вновь она выпила порцию почти залпом. Мышцы лица ее расслабились, выражение стало умиротворенным, она закусила вторую порцию ломтиком лимона, прилегла на полку и, отвернувшись, заснула. Я продолжал сидеть какое-то время, затем встал и, заглянув и убедившись, что она спит, накрыл ее одеялом и вышел в коридор.
   За ночь к нам никто не присоединился из новых пассажиров, и мы продолжали ехать вдвоем. Я проснулся утром и первым делом посмотрел в сторону женщины – она лежала в той же позе, что и накануне. Я прислушался и услышал ее ровное дыхание.
Я встал раньше нее, умылся, позаботился о чае, и в начале десятого как бы нечаянно погремел стаканом. Она подскочила, несколько секунд оглядывалась по сторонам, словно соображая, где она находится, затем остановила свой взгляд на вчерашней бутылке. Посмотрела на меня вопросительно.
   – Хотите? – поспешил предложить ей я.
   Она взяла бутылку, оценивая сколько в ней осталось, но я сказал ей, что не буду.
   Женщина вылила почти все, выпила и пошла умываться, взяв с собой полотенце.
Я же убрал бутылку, сходил к проводнику за стаканом для попутчицы, налил кипятку и достал чай и кофе, которые у меня были с собой.
   Вернувшись, она присела, не спрашивая меня взяла сразу пять пакетиков чая и положила их в стакан, в котором раньше был коньяк, предварительно еще раз запрокинув его, как мне казалось, уже пустой, и залила кипятком.
   Она сидела и задумчиво то поднимала, то опускала эти пакетики в стакан. Ее повадки и вкусы заставили меня утвердиться в своей первоначальной догадке: по всем признакам эта женщина не так давно пребывала под стражей. Глядя за тем, как она пила этот крепкий чай, я тихо спросил ее:
   – Сколько?
   – Три.
   – А сколько давали?
   — Девять.
   – Убийство?
   – Несчастный случай, – она отхлебнула свой чифир.
   Некоторое время она молча пила чай мелкими глотками, а затем, сначала сбивчиво и с паузами, а затем все более и более стройно начала рассказывать свою историю…

   …Я провинциальной девчонкой была. Родилась в рабочем поселке городского типа, в частном секторе. Отец говорил, что они – пролетарская интеллигенция. Так оно и было. Родители учителями были. Отец директор, мать математику преподавала, сестра, на четыре года старше, закончила с золотой медалью, с первого класса круглой отличницей была. Я же… Я без медали закончила. Но училась хорошо, хоть и частенько пропускала. Не такая дисциплинированная была, как сестра… С пацанами играла в футбол, срывала уроки, дралась. Конечно, родители журили меня, говорили, что я их позорю…
   У нас был свой дом, построенный для учителей. Пятнадцать соток, конечно, сельская местность, приходилось все делать самостоятельно. Отцу нравилось возиться в огороде, прививки делал, хватало работы: картошку мы сажали, а затем ее нужно было убирать, пропалывать, окучивать, короче, работы всегда хватало. Ту, которую порезали, сразу в пищу, а так на хранение или на семена. Мелочь на корм животным. Куры, гуси были и кролики. Нормальная жизнь в сельских заботах. Но благодаря тому, что родители работали и в школе и дома, у нас были и варенья и соленья. Отец и вино делал. Нередко рыбачил, раков ловил… Частенько, заходя в подвал, я видела ящики с раками, принесенные с рыбалки, наблюдала за тем, как раки пытались выбраться из ящика. Отец бросал их в кипящую воды с укропом, много солил и варил, пока они не становились совсем красными.
   После школы я решила поступать в институт в Ленинграде. Родители уговаривали остаться – сестра в Москву уехала, и они не хотели оставаться одни. Но я решила пробовать в Политехнический институт. Экзамены я сдала хорошо, почти на отлично. Четверку по литературе получила. По конкурсу с большим запасом прошла. Первого сентября, когда нас собрали в большой аудитории, объявили, что первым делом поедем мы колхозу помогать, на картошку. Мы отправились на следующий день. Пришли машины, и поехали мы в этот колхоз, где поселили в солдатских казармах отдельно мальчиков и девочек, выдали сапоги и ватники. Кухня была неподалеку, готовила какая-то колхозная повариха. Двух девочек сразу отправили ей на помощь. На утро мы позавтракали и пошли собирать картошку. Предварительно несколько крепких ребят ушли туда заранее и расставили ящики, в которые мы должны были высыпать из ведер собранную картошку. Для меня эта работа была знакомой и даже можно сказать любимой. Я стала работать и вдруг обратила внимание, что ребята слева не подбирают картошку, а просто затаптывают. Мне показалось это диким: люди готовили землю, пахали, удобряли, сажали, пололи, и когда продукт, наконец, созрел, его при мне просто открыто уничтожали.