Жизнь каждого украшают даты. День рождения, день вступления в октябрята-пионеры-комсомольцы, день первого свидания, становления мужчиной, день окончания школы, поступления в вуз…Женитьба…Рождение ребенка…Смерть…
Меня зацепила дата школьного выпускного вечера…
Я знал, что в родном городе после окончания школы я не останусь, поеду учиться в одну из столиц республик Советского Союза. Вот потому этот вечер и должен был стать прощальным – с городом, с моим домом, с друзьями, с любимыми девчонками…(Они уже были, но еще не догадывались об этом…)
Собственно, это было одной из причин, по которой я мог бы остаться здесь. Постепенно разобрался бы с девчонками. Я мог бы здесь и продолжить учебу – в городе было два института – педагогический и медицинский...Но эти доводы перевешивала одна мысль – я больше не хотел жить под одной крышей с отцом. И мечтал, закончив школу, убраться от него подальше.
Я не любил отца. Да и за что было его любить?! Он регулярно драл меня, как ремнем, так и голыми руками. Он был еще очень крепкий мужик и, пройдя курс молодого бойца в Отечественную войну, мог одной оплеухой послать меня в нокдаун. Порол регулярно он и моего старшего брата, и младшую сестру. Постоянно распускал руки и на мать. Все бы еще ничего, если бы наказывал за дело – можно, если не простить, то понять. Он же действовал по настроению и начиная репрессивные процедуры, входил в азарт и, я был уверен, получал от этого удовольствие. В эти минуты я легко мог представить его в штыковой атаке, впечатлениями от которых он щедро делился. Но мне совсем не улыбалась роль не успевшего выскочить из окопа немца, тем более, что движения у отца были давно заучены и хорошо натренированы.
Его излишняя опека мешала мне до последнего класса подобрать себе подругу. Отец отслеживал, чтобы я приходил домой не позже десяти вечера, контролировал и проверял, где и с кем я был – мне вовсе не улыбалось, быть пойманным, как щенок, на глазах подружки и непременно под его конвоем быть отправленным домой. Отец был категорически против моего раннего (по его подсчетам) созревания и проводил воспитательные беседы на эту тему. Из всего многообразия приведенных им предостережений, мне в память врезались два. Это, как в пушкинской «Капитанской дочке» поучения отца Гринева, перед тем, как пустить сына в самостоятельное плавание: «Береги платье снову, а честь смолоду!»
Мой же родитель предостерегал меня таким образом: «Держись до поры, пока не войдешь в возраст, от женщин подальше. Они, особенно, если тебе попадется прожженная, или заразу какую тебе принесут, или, изрядно тебя подпоив, принесут потом ребенка в подоле. И вынужден будешь потом жениться на случайной, а не на той, которая тебя достойна.»
Я полагаю, что мысль эта вполне здравая и она удерживала меня довольно долго после окончания школы от ненужных сексуальных экспериментов. Но в душе я тогда держал на примете с полдюжины вариантов и ждал этого выпускного вечера, как новоиспеченный капитан спуска своего корабля на воду…
Я надеялся, что на том вечере смогу потанцевать с Людой Башмаковой, за которой я с шестого класса ходил после уроков до самого ее дома, отстав для маскировки на целый квартал. Окончания уроков у нас не всегда совпадали и в иные дни я выгуливался под ее окнами, благо, жила она на первом этаже и я мог, даже со значительного расстояния, наблюдать, как она, сидя у окна, готовила уроки…
Но ее, в самом начале вечера, увел куда-то известный в школе драчун Серега, со странной фамилией Дорди. Они, как я наблюдал, в последнее время уходили из школы домой вместе.
Я мечтал попробовать выяснить отношения с красавицей Аллой Шитиковой, с которой мы весной участвовали в туристическом «слете». Но и там она постоянно была с тем же красавчиком, который и здесь, в скором времени, тоже увел ее со школьного двора, пока я выбирал удобный момент пригласить ее на танец.
Не было здесь и Светы Федорцовой, которую я уже успел до этого вечера пару раз проводить домой. Она выглядела постарше и, как я считал, поопытней этих моих возлюбленных. Окончательно покорили меня ее мощные бедра и округлый тяжелый таз, которые вполне гармонировали с ее сильными спортивными ногами. До сегодняшнего дня я от нее ничего пока не дождался, кроме возгласа: «Ну вот, я и дома!», который она после молчаливого провожания дарила мне.
Но я полагал, что здесь, в полумраке актового зала, смогу под медленную музыку объяснить недоговоренное своим телом, обхватив на законном основании всю ширь ее бедер… Но ее тоже здесь не было. Или уже ушла, не попавшись мне на глаза…
Я растерянно топтался в полутемном углу, выглядывая, не остался ли кто здесь из тех, кого я еще имел в виду. На своих одноклассниц, как и на их подруг из параллельных классов, я не обращал особого внимания. В том году закончился школьный эксперимент, из-за которого произошел одновременный выпуск 10-х и 11-х классов. И в этом возрасте год имел огромное значение - одиннадцатиклассницы, уже успевшие освоить косметику и парикмахерские услуги, явно выигрывали в сравнении с подростковой застенчивостью моих одноклассниц. Я уже не говорю о той женственности, которую приобретали формы прямо-таки на глазах расцветающих старшеклассниц…
Неожиданно ко мне подошла худенькая темноволосая девушка в очках. Оказывается, объявили дамский танец. Я без особой готовности взял предложенное тело в руки. В ней не было ни той аппетитной сексуальности, которая (даже, местами, чрезмерно) присутствовала в одной из «моих» девушек – Светлане, ни яркой внешности голубоглазой блондинки Аллы и я приготовился терпеливо ждать окончания дамского танца.
Но не успел как следует изготовиться, решить, куда руки приложить, как она прямо-таки нырнула под меня, чуть ли не повиснув стиснутыми бедрами на моей ноге, плотно прижавшись (у нее была, оказывается, довольно развитая грудь!) всем телом к моему…То, что теперь откровенно прикасалось к ритмично встречающей меня плоти, вздыбилось, уперлось в ее мягкое, податливое… В медленно передвигающейся (танцующей!) в полумраке зала толпе никто не обращал внимания на соседние пары. Я свободно перемещал руки с ее талии на податливые ягодицы, втирался всем своим телом в нее, раздвигал ее крепенькие ножки напористой своей, прижимал начинающее пульсировать естество к месту сретения ее ног…как вдруг почувствовал под брюками прямо-таки фонтанирующие горячие струи, стегающие меня по внутренней стороне бедер… Она не отстраняла свое провоцирующее, тоже, как бы, пульсирующее лоно и только крепче прижималась своей передней частью к моей, уже мокрой и скользкой под одеждой и двигалась согласно в ритм моим судорожно переступающим ногам…
Когда закончилась песня, под которую мы танцевали, я с трудом «отлип» от своей партнерши, выскользнув из ее плотно держащих меня рук. Что-то пробормотав ей в извинение, я бочком выбрался из зала и побежал вниз по лестнице, ведущей к туалету. Слава богу, ни на лестнице, ни в том «заведении» никого не оказалось. Я расстегнул перед раковиной свои мокрые брюки, смочил под краном внушительных размеров носовой платок и постарался привести себя в относительный порядок… Когда я вернулся в зал, прикрывая небрежно свисающим с плеча пиджаком огромное пятно на брюках, тут же рядом оказалась моя темпераментная партнерша. Она перехватила всю инициативу на себя – и когда я стоял в углу, прикрывшись от чужих взглядов ее телом, и когда она выводила меня на танец, во время которого я старался не прижиматься к ее колготкам мокрыми штанами...
Она успела рассказать, что зовут ее Лена Чилиняк, и что она училась в 11 «А» (то есть, была на год старше меня), и что она давно меня приглядела - такого видного, высокого парня. И даже знает, как меня зовут…
Тем временем был объявлен прощальный танец, вечер закончился, брюки мои почти высохли и я уже довольно смелой походкой потащился за ней к выходу...
Дорога к ее дому лежала на пути к моему. Минут через 15 мы были уже в подъезде ее пятиэтажки – я не особенно был настроен на длительные прогулки. Тут она снова взяла инициативу на себя, бросилась мне на шею и опять прилипла своей нижней частью к потревоженной моей… «И в тот же вечер я узнал, что значат в губы поцелуи…»
Должен признаться, что в этом деле я пока практически не имел опыта. Прошлым летом я впервые целовал такую же неопытную, как и сам, девчонку и запомнил с этого одно – носы, все-таки, мешают...
Здесь же эта Лена опрокинула мои прежние представления, забрав в жадный влажный рот мои (на тот момент) безвольные губы. Она заглатывала их, что называется, вовсю лобызала меня… А верхняя часть ее бедер продолжала тот безумный, но уже знакомый мне танец, прелесть которого я ощутил в школьном танцзале, пока снова не хлестанули меня по ногам те же горячие струи… Подруга, содрогаясь в одном ритме со мной, успевала через очки пялиться бесстыжими глазами в мои…
Еще через 10 минут я был уже дома…Слава богу, отца не было и я, перебросившись некоторыми впечатлениями от вечера с мамой, проскользнул в спальню. Реально хотелось спать: и вечер довольно долго длился и Лена эта, Чилиняк, забрала у меня непривычно много энергии...
Радовался я рано. Отец пришел, едва я залез под одеяло. Он наставительно что-то наговорил мне от двери спальни и пошел ужинать на кухню. Выскочив на минутку в ванную, простирнуть трусы, я услышал через закрытую дверь, как отец делится с мамой впечатлениями от моего выпускного вечера. Оказывается, он, как член родительского комитета, весь вечер был там, но, как он хвастался, сумел ни разу не попасться мне на глаза – фронтовая выучка разведчика! «А наш-то, уже на баб тянет! Провожал одну, я шел за ними, в отдалении… В подъезде с ней поторчал – ишь какой ловелас!...»
Больше мы с ней не встречались. Я был занят выпускными экзаменами. Потом уехал учиться в Москву...