1. В этой главе мы рассмотрим сочинение Филона Александрийского Против Флакка, где описываются события в Александрии в 38г. хр.э. вскоре после прихода к власти императора Гая Калигулы, когда префектом Египта оставался назначенный умершим в 36 г. Тиберием его приближенный Авилий Флакк. Филон положительно отзывается о поведении Флакка в начале его пребывания в этой должности. Однако Флакк был человеком Тиберия и, оставшись без поддержки, после смерти своего покровителя, и опасаясь гнева нового Цезаря после смерти своего друга воспитателя Гая Макрона, он стал искать новую опору для своей власти среди влиятельных граждан главного города Египта Александрии. Ценой этого союза было радикальное изменение его политики по отношению к многочисленной иудейской общине Александрии, чье богатство и влияние вызывало недовольство у греческого населения Александрии, опасавшегося что при новой власти, пославшей в Египет друга Гая, иудейского царя Агриппу I, еврейская община получит доступ к александрийскому гражданству со всеми его привилегиями и это приведет к снижению их собственного социального статуса. Поскольку Флакк в свою очередь опасался Агриппы, как присланного следить за ним соглядатая и потенциального соперника, он пришел к соглашению с антиеврейски настроенными лидерами александрийской толпы.
1
«Вслед за Сеяном преследование евреев продолжил Авилий Флакк. Правда, обидеть весь народ, как сделал тот, он оказался не в силах, ибо не обладал могуществом Сеяна, но уж тех, до кого добирался, терзал страшно, не разбирая, кто перед ним. Впрочем, даже если его нападки казались избирательными, то распространялись на всех, главным образом благодаря искусству Флакка, а не силе, ибо если человек по природе своей деспотичен, но слаб, ему на помощь приходит изобретательность.
Так вот, этот самый Флакк, принадлежавший свите Тиберия, был назначен наместником Александрии и Египта после кончины своего предшественника Ибера.
Он обладал многими приметами исключительной натуры: настойчивостью, упорством, острым умом, последовательностью в решениях и поступках, готовностью к беседе и способностью увидеть за словами суть дела. Он быстро входит во все дела египтян, а ведь они весьма сложны и запутанны, так что даже те, кто был посвящен в них с давних пор, вникали с трудом. Помощников у него было без счета, ибо даже мельчайшего дела не оставлял он пристальным своим вниманием, так что не только превзошел всю эту премудрость, но вследствие своей вдумчивости и деловитости сам стал наставником своих недавних учителей. Считать доходы и распоряжаться ими он умел отлично, но не в этих делах, важных, конечно, и необходимых, проявлялась властная его натура, а сам он откровенно являл все признаки личности сильной и царственной: держался он с большим достоинством и важностью, ибо гордость в высшей степени украшает правителя; разбирал вместе с высокопоставленными лицами только значительные дела; осаживал не в меру кичливых; не допускал, чтобы всякий сброд объединялся для противостояния властям; запретил сообщества и союзы, где жертвоприношенья были только прикрытием пирушек и дела решались на пьяную голову, а всех участников взнуздал как следует.
Потом, когда его трудами и город, и вся страна исполнились законопослушания, он принялся мало-помалу, но тщательно и неуклонно подтягивать армию: муштровал пехоту, конницу, легковооруженные войска; внушал полководцам, что, отбирая жалованье у своих воинов, они толкают их тем самым на разбой и грабежи; каждого воина учил исполнять свой долг в соединении с заботою о том, что он стоит на страже мира.
2
Мне могут ответить: “Да что ты, почтенный, ума решился? берешься человека обвинять, а сам не приводишь ни единого обвинения, сплетая вместо этого венок славословий!” О нет, досточтимый друг, я вовсе не сумасшедший и не какой-нибудь глупец, неспособный рассуждать последовательно и разумно. Да, я славлю Флакка, но вовсе не затем, чтобы соблюсти приличье, но для того, чтобы представить его порочность в самом ярком свете; ибо простительно, когда человек заблуждается, не зная правильного пути, но тот, кто сознательно преступает закон, тот не имеет права на защиту, но предстает перед судом совести уже приговоренным.»
2. Отчаяние после смерти Макрона привело Флакка к поискам союза с александрийцами.
«И вот, узнав, что с этим человеком покончено, Флакк впал в совершенное отчаяние и утерял способность вести дела, ибо решительность и твердость суждений покинули его, А ежели правитель отчаивается в своих силах, то подданные тотчас распускаются, а в особенности приходят в возбужденье те, кому оно свойственно по малым и случайным поводам.
И тут египтяне стоят на первом месте, ибо никто быстрее их не может раздуть из искры пламя бунта. Флакк, оказавшись в столь трудном и даже безвыходном положении, заметался и совершенно переменил свой прежний образ действий (а между тем и мыслительные его способности ослабли!), начавши с ближайшего своего окружения; благонамеренных и расположенных он стал подозревать и гнать, а с записными своими врагами, напротив, примирился и спрашивал их совета во всех делах. А они, отнюдь не утратив былой злобы, лишь сделали вид, что переменились, а на самом деле остались непримиримы и мстительны и, разыгрывая сцены неподдельной дружбы, завладели Флакком совершенно. И стал правитель — подданным, а подданные — владыками; они не только выдвигали самые вредные предложенья, но тотчас утверждали их. Это был Дионисий, прихвостень толпы, Лампон-крючкотвор, Исидор—предводитель черни, сутяга, злодей, возмутитель городов, как называли его чаще всего; они беспрепятственно осуществляли свои решения, и Флакк был нужен им для прикрытия, как бессловесная фигура в маске правителя, но не обладающая властью.»
3. Теперь попробуем использовать контекстный анализ для понимания этой ситуации. Флакк в начале своей деятельности опирался на две различных парадигмы идентичности, связанных с политической властью. Одна из них это рыночно властная парадигма эпиномики/эгономики CFD, где С это нижнее правое (а от наблюдателя левое) контекстное поле автономного индивида, D это нижнее левое контекстное поле мира/рынка, а F это центральное верхнее контекстное поле субьекта (государственной власти). Другой была парадигма сословно иерархической и менее формальной морфономики HBD, где дифференциальная диагональ НВ соединяет нижнее центральное контекстное поле ценностей с верхним правым контекстным полем В аристократических жизненных форм. Как человек Тиберия и член круга римской аристократии Флакк располагал поддержкой самого принцепса и римской верхушки в контекстном поле В, которую он мог использовать для усиления своего властного контроля BD над Египтом, как частью имперского мира/рынка D.
4. Заметим, что в первой половине I в., т. е. в эпоху династии Юлиев Клавдиев, закончившейся с Нероном, римский государственный аппарат на местах не был достаточно развит и носил во многом неформальный придворный характер, напоминая этим европейские монархии 16/17 века, где роль двора, как инструмента управления была весьма велика (Версаль Людовика ХIV был уже блестящим закатом этой эпохи, поскольку реальная власть чем дальше тем больше уходила к назначенному королем правительству) в отличие от более поздних абсолютистских национальных государств 18 века. Таким образом придворная морфономика была не менее, если не более важна для Флакка, чем административная эпиномика/эгономика. Этим и обьясняется его отчаяние: с приходом Гая он потерял большую половину своей поддержки и власти и не мог быть уверен, как долго он сохранит эпиномный остаток этой власти.
5. В этих условиях Флакк (центральное верхнее контекстное поле субьекта власти F) пошел на союз с александрийскими греками (среднее правое боковое контекстное поле «своих» инсайдеров G и контролируемой ими александрийской толпы в нижнем левом контекстном поле мира рынка D) против александрийских евреев (среднее левое боковое контекстное поле «чужих» Е аутсайдеров). Тем самым он укрепил свою власть, прибавив к эпиномике парадигму протономики GFD. Но протономика в принципе это власть неограниченная законом и нуждающаяся в «победах» для тематизации своей нижней части перформативной/победительной диагонали GD.
6. Также как протономная GFD диктатура Наполеона нуждалась в постоянных победах ради сохранения стабильности Наполеоновского режима и мобилизовывала французскую нацию против «чужих» Е, которых путем завоеваний опускали из Е в контролируемое французской империей ( распорядительная линия FD протономной парадигмы) нижнее левое контекстное поле мира D, Флакк ради тематизации нижней части протономики в виде «победительной» диагонали GD и соответственного роста своей популярности решил мобилизовать греческое население Александрии против « чужого» еврейского населения того же города (среднее левое контекстное поле «чужих» Е).
7. А теперь продолжим цитирование текста Филона.
«И вот они все вместе замыслили страшное для евреев дело и в личной беседе с Флакком сказали так: “Погибли все твои упования на мальчика Тиберия, пропала и вторая твоя надежда — твой друг Макрон; от самодержца добра не жди. А потому нам нужно найти тебе заступника, который лучше других сумеет умилостивить Гая. И этот заступник — город александрийцев: его всегда чтил дом Августов, а нынешний наш владыка — особенно, и если ты одаришь чем-нибудь александрийцев, они вступятся за тебя. Пожертвуй им евреев — и лучшего подарка не надо”.
За этакие речи Флакк был бы должен проклясть и возненавидеть этих людей как смутьянов и врагов общественного блага, однако он поставил свою подпись под их словами. Сначала его нападки были не слишком заметны: он перестал быть беспристрастным судьей в различных спорах, склоняясь только к одной из тяжущихся сторон; он отнял у евреев право голоса: стоило кому-то из них приблизиться, он уходил от разговора и делался неприступен — но только для евреев; потом стал откровенно враждебен.
8. В это время на сцене александрийской политики появляется посланный Гаем и пользующийся его поддержкой новый морфономный фаворит, еврейский царь Агриппа (B), которого Флакк (F) с помощью контролируемой влиятельными инсайдерами G александрийской толпы (D) решает высмеять и унизить. Тем самым протономика Флакка GFD вступает в скрытое, но вполне реальное противоречие с исходной морфономикой BDH.
Гай Цезарь вручил Агриппе, внуку паря Ирода, царство — треть дедовых владений, ту самую, которую взял дядя Агриппы по отцу — тетрарх Филипп. Агриппа готов был плыть туда, но Гай отсоветовал ему плыть до Сирии из Брундизия: мол, далеко и тяжело, а лучше идти коротким путем через Александрию, дождавшись летних пассатов,— оттуда, дескать, можно быстрее добраться на грузовых судах, и рулевые, там самые опытные, и суда послушны им, как лошади на скачках, и потому идут прямо по курсу. Агриппа послушался — отчасти подчинившись господину, отчасти согласившись с добрым советчиком.
И вот Агриппа спускается к Дикеархее, видит в гавани александрийские суда, готовые к отплытию, садится со своими людьми на судно и, проведя с приятностью несколько дней в пути, достигает места нежданным и неузнанным, а рулевым дает распоряженье (был уже вечер, когда показался Фарос) спустить паруса и стоять на рейде за Фаросом, не слишком, однако, удаляясь от него, а с наступленьем ночи войти в гавань, дабы он, Агриппа, мог сойти на берег, когда все уже разойдутся спать, и без свидетелей явиться в дом, где собирался остановиться. Обставив свое посещение Александрии столь скромно, Агриппа хотел, если получится, и покинуть ее тайно от жителей, ибо явился на этот раз не для обозренья Александрии (он был здесь раньше, когда направлялся в Рим к Тиберию), но только чтобы добраться до своих владений коротким путем.
Александрийцев же распирало от зависти (племя египтян весьма завистливо): они вообще считали чужую удачу несчастьем для себя, а тут были движимы старой и, можно сказать, врожденной ненавистью к евреям и так досадовали, что еврея сделали царем, как будто кого-то из них лишили трона предков. А сотоварищи Флакка снова принялись подзуживать его, стараясь вызвать в нем ту же зависть, которая снедала их самих: “Его прибытие — твое крушенье: тебя не удостаивали столь пышных почестей, все взгляды он приковал к себе великолепьем армии своих телохранителей, оружие которых покрыто серебром и золотом. И нужно ли ему было являться в земли, вверенные Другому, когда он мог бы с попутным ветром спокойно доплыть До дома? А если он сделал это с разрешенья или, скорее, под давленьем Гая, он должен был бы молить о прощении за то, что явился сюда, дабы достоинство правителя страны не потерпело ущерба”.
Такие речи привели Флакка в еще большее возбуждение, и если на людях он играл роль преданного друга Агриппы, ибо боялся того, кто послал его в Александрию, то у себя изливал свою ревность и ненависть и срамил Агриппу заглазно, поскольку в глаза не отваживался. Зато он побудил на это ленивую и праздную александрийскую толпу (она понаторела в злоязычии, проводя досуг в наветах и поношеньях) — то ли сам своею бранью, то ли через своих вечных помощников в таких делах. И вот александрийцы, получив благословение, целыми днями упражнялись в насмешках и издевках над царем, беря уроки у сочинителей мимов и разных шуточек, что ясно показывало природную склонность этих людей к безобразному: усвоить прекрасное они были неспособны, а потому с готовностью и легкостью учились обратному.
Но почему же Флакк не возмутился, не отдал их под арест, не наказал за наглое злословье? И разве не был достоин Агриппа какого-то особого вниманья и почестей, даже не как царь, но как человек, близкий Цезарю? Нет, все неопровержимо доказывает, что Флакк был соучастником преступных поношений Агриппы ибо если он мог наказать или хотя бы удержать этих людей, нс не сделал этого, значит, он пособничал и потворствовал им, А стоит только толкнуть толпу на ложный путь, она не остановится, но устремится дальше, все больше изощряясь в пороках.»
9. Отметим это выражение «природная склонность этих людей к безобразному». Здесь Филон вступает в противоречие со своим общим заимствованным у стоиков пониманием «природы», как воплощения естественных законов, и приближается к пониманию природы у младших афинских софистов (Антифон, Фрасимах, Калликл, с которыми полемизировали Сократ и Платон), как совокупности необузданных стихийных сил и страстей, утверждающих ничем не ограниченное исполнение желаний и право сильного. Это «природное» право силы использовали афинские империалисты для обоснования своей власти над союзниками во время Пелопоннесской войны (знаменитый Мелосский диалог у Фукидида) и именно эту необузданность человеческой природы как таковой и ее противопоставленность добрым законам и установлениям выделяет Фукидид в своем критическом анализе гражданской войны в греческих городах этой эпохи.
10. Это противопоставление необузданной плотской «природы» и «духовного» закона окажется через несколько лет в центре идейного построения апостола Павла в его знаменитом Послании к Римлянам (54 г. хр.э.). Но речь об этом еще впереди. А пока вернемся к тексту Филона.
11. Флакк, чтобы скомпрометировать евреев распорядился поставить в синагогах статуи императора, что вызвало протест евреев и привело к закрытию этих еврейских молелен. Теперь он мог обвинить евреев в действиях против императора, что открывало в принципе неограниченные возможности усиления гонений и создавало потенциальную угрозу их распространения на другие провинции Империи.
«Но Флакк был заодно с этими людьми во всех их постыдных делах, и данную ему исключительную власть употребил злостно, разжигая распри и давая огню все новую и новую пищу, и всюду, куда простиралась его власть, разгорелась междуусобная вражда. Не мог он не понимать, что весть об осквернении молелен сразу дойдет из Александрии до египетских номов, помчится от Египта к востоку и восточным народам, от Гипотайнии и Марея, где начинается Ливия, к западу и народам западным, ибо племя иудейское столь многочисленно, что одна земля не может вместить его. Потому обретаются евреи во многих благоденствующих землях — европейских и азийских, островных и материковых, почитая своей изначальной родиной Святой Город, где водружен верховный храм Всевышнего; однако отечеством своим они почитают либо те земли, в которых родились и выросли, унаследовав их от отцов, дедов, прадедов и более далеких предков, либо те края, куда отселились в пору их освоения и были радушно приняты основателями.
И потому происходящее в Александрии могло и повсеместно подтолкнуть людей оскорблять сограждан своих евреев, посягая на их молельни и расшатывая древние устои. И не могли евреи, сколь ни отпущено им миролюбия и терпения, с подобным смириться — не потому только, что обычаи свои люди берегут и охраняют, не страшась даже и смерти, но и потому, что евреи — единственные из всех живущих под солнцем,— с потерей молелен теряют возможность благоговейно чтить своих благодетелей, от которой ни один еврей не откажется и под страхом десятков тысяч смертей. Так вот, утратив святилища, где может излиться благодарение, они могли бы сказать своим недругам так: “Вы в слепоте своей не видите, что лишаете почета наших господ, а вовсе не преумножаете его, не понимаете, что у евреев всего мира благоговенье перед домом Августа имеет средоточие (нет в том сомненья) в молельнях, и если мы лишимся их, то где и как сможем явить свое преклонение? Ведь если мы пренебрегаем тем, что наш обычай устанавливает, будет справедливо взыскать с нас по всей строгости за то, что мы не возвращаем долг сполна. Но если мы избегаем того, что наши законы запрещают (а нерушимость их была любезна самому Августу), есть ли тут хоть малая наша вина? Единственным порицаньем для нас может служить то, что если и по чужой воле изменили мы установленным обычаям, то все равно вина ложится на нас, потому что дозволенные нам границы мы сами и переступили”.
Но Флакк молчал о том, что должно было сказать, а говорил о чем не следовало — в этом он и грешен перед нами. Те же, кому он угождал, каковы были их соображенья? Воздать почести самодержцу? Но разве в Александрии недоставало храмов? В Александрии, где столько посвящено богам! Воистину люди, преисполненные ненависти, коварны и вероломны в своих злоумышлениях: обидчиков не разоблачишь, а обиженным сопротивляться опасно. Ибо бесчестно, добрые люди, ниспровергать законы, подрывать древние устои, злоумышлять против своих сограждан и соседей соблазнять презреньем к согласию.»
11. В ответ на отказ поставить статуи Флакк лишил еврейскую общину ее самоуправления и автономного статуса, тем самым сведя статус евреев на роль не признанных и не защищаемых властью «чужаков».
«Итак, первое покушенье Флакка на наши законы как будто удалось — он лишил нас наших молелен, не сохранив даже их имени. Тогда он предпринял второе наступленье — на наше гражданство, чтобы мы, утратив то, на чем только и зиждилась наша жизнь,— обычаи отцов и равные со всеми гражданские права, лишились твердой почвы под ногами и погрузились в трясину несчастий. Ибо спустя несколько дней Флакк издает указ: считать нас отныне чужаками и пришлыми, осудив нас тем самым без суда, не давши слова сказать в свою защиту. Не самая ли откровенная это тирания? Флакк сам стал обвинителем, истцом, свидетелем, судьей и палачом и к двум своим грехам прибавил третий, позволив всем желающим грабить евреев словно жителей завоеванного города. И что же эти люди, заранее прощенные, творили?
Александрия поделена на пять кварталов, названных по первым буквам алфавита; два из них зовутся “еврейские”, ибо в них обитает большинство евреев, которых, впрочем, немало рассеяно и в прочих кварталах. Что же было сделано? Выселив евреев из четырех кварталов, грабители согнали их в один, самый маленький. Но евреев было так много, что им пришлось расселиться по побережьям, свалкам и кладбищам, ибо они лишились всего, чем обладали, А гонители совершали набеги на их дома, теперь пустые, и грабили, распределяя добро как военную добычу. Они ворвались и в мастерские евреев, закрытые в знак скорби по Друзилле, и беспрепятственно вынесли оттуда все ценное (а этого было немало), причем тащили через рыночную площадь, распоряжаясь чужим имуществом как своим. Но еще более ужасным злом стало прекращение источников дохода, ибо всем — земледельцам, морякам, торговцам, мастеровым — было запрещено заниматься привычным делом, так что нищета наступала с двух сторон: во-первых, грабежи, в один день лишившие их всего имущества, а во-вторых, невозможность зарабатывать на жизнь привычным делом.»
12. Создание гетто и запрет на профессии оказались прологом к ничем неограниченному и санкционированному римскими властями насилию против еврейского населения и его ограблению и унижению.
«Все это, однако, меркнет в сравнении с тем, что случилось потом. Конечно, бедность горька, особенно проистекающая от вражеской руки, но оскорбленья, пусть мелкие, гораздо горше. Страданья же, выпавшие на нашу долю, настолько превосходили всякую меру, что слова “оскорбленье” или “глумленье” в их точном смысле тут неприемлемы, да и вообще, мне кажется, нет слов, способных описать невиданную жестокость наших гонителей, в сравнении с которой даже отношение победителей к побежденным на войне, когда безжалостность естественна, покажется мягким. Те, кто одержал победу, расхищают имущество побежденных и во множестве угоняют их в плен, но и сами рискуют тем же в случае поражения. К тому же пленников тысячами отпускают за выкуп, внесенный родными или друзьями,— не из склонности к состраданию, но будучи не в силах устоять перед деньгами. “И что же,— мне скажут,— ведь если людям посчастливилось спастись, совсем неважно, каким путем пришло спасенье”. Да и погибших в сражениях сами враги — если они благородны и человечны — не лишают права погребения и совершают его на свой счет. Когда же сохраняется ненависть и к мертвым, возвращают их тела согласно договору, чтобы не лишить погибших последней милости, положенной им по праву. Так поступает неприятель на войне. Теперь посмотрим, что совершили с добрыми согражданами и в мирное время.
Ограбленные, лишенные крова, изгнанные из большинства кварталов Александрии, евреи очутились как бы в кольце врагов — беспомощные, мучимые отсутствием самого необходимого; на их глазах женщины и дети умирали от голода среди цветущих, щедро напоенных половодьем возделанных полей, в избытке приносивших плоды. Не в силах более терпеть нужду одни пошли (против обыкновения) к друзьям и родственникам, прося на жизнь, другие, чей благородный дух чурался попрошайничества как рабьей доли, недостойной свободного человека, решились, несчастные, пойти на рынок, чтобы достать еды себе и домашним. А попав в руки черни, тотчас бывали они убиты, я трупы их тащили через весь город, топча и превращая в месиво, так что и предать земле было бы нечего.
И много тысяч других страдальцев уничтожали изощрившиеся в изуверстве, доведенные собственной свирепостью до зверского состояния недруги: стоило кому-то из евреев где-то появиться, его тотчас побивали камнями или кольями, стараясь при этом не задевать жизненно важных органов, с тем чтобы страданья жертв продлить подольше. Иные, упоенные полной безнаказанностью, выбирали только самые жестокие орудия — железо и огонь, и многих порубили мечами, немало и пожгли. Вообразите, целые семьи: мужья и жены, родители и дети были преданы огню посреди города — не щадили безжалостные ни стариков, ни молодых, ни младенцев невинных; а если не хватало дров, они, собравши хворост, душили несчастных дымом, и те умирали в еще более чудовищных муках, и было страшно видеть груду полусожженных тел.
А если н хвороста недоставало, тогда дровами служила утварь самих несчастных, похищенная из домов: конечно, что получше тащили себе, а что похуже сжигали вместе с владельцами. А многих, еще живых, тащили за ногу, привязав веревку к лодыжке, и одновременно топтали; над теми, кто умер такою дикой смертью, эти люди продолжали глумиться с не меньшей яростью: не было улочки в Александрии, по которой не протащили бы труп, покуда кожа, мясо и сухожилия не истирались о неровную и каменистую поверхность земли, покуда все части, когда-то составлявшие единство, не отрывались друг от друга и тело не превращалось в ничто. При зтом убийцы разыгрывали из себя страдальцев, а родственников и друзей страдальцев подлинных только за одно сочувствие к близким хватали, бичевали, колесовали, а после всех мучений, которым только можно подвергнуть человека, их ждала последняя из казней — крест.
13. Здесь мы видим, что для того, чтобы укрепить свое крайне шаткое и ухудшающееся положение после того как он скрыто (но явно для влиятельного оскорбленного им царя Агриппы) противопоставил себя имперской морфономике Флакк вступил в союз с фрагментономной GDE толпой александрийских погромщиков. Такой союз облегчался тем, что основная парадигма Флакка протономика GFD и разрушительная парадигма фрагментономики GDE, в которой униженные и опущенные в мир/рынок D обломки общества из городских низов возвращают себе достоинство и статус «своих» инсайдеров G, побеждая «чужих» Е и в свою очередь опуская их в контекстное поле мира/рынка/отходов D, имеют общую перформативную/победительную диагональ GD.
И когда не осталось для евреев ни щелочки, ни уголка, куда не проникла бы изощренная ненависть Флакка. он задумал нападенье с другого фланга, этот великий изобретатель беззаконий. А дело в том, что наш спаситель и благодетель Август после кончины генарха создал для попечения над всеми иудейскими делами Совет старейшин, поручив это соответствующим распоряжением Магию Максиму, которому предстояло (во второй уже раз) стать наместником Александрии и Египта. Так вот, тех членов Совета, которых застали дома (числом тридцать восемь), Флакк тотчас заключил в оковы и торжественно провел через самое сердце города — кого связанным ремнями, кого закованным в цепи; потом загнал в театр, устроив зрелище в высшей степени жалкое и нелепое: поставил старцев против скамей, где расселись истязатели, чтобы полюбоваться их позором, и приказал бить кнутами по голым телам (такому поруганью обычно подвергают самых ужасных преступников), при этом одних забивая быстро, других заставляя мучиться долго.
Величие этого коварного замысла обнаружило себя и по-другому, но с той же очевидностью, и то, что я сейчас скажу, подтвердят это. Трое из Совета старейшин — Эвод, Трифон и Андрон— остались нищими: грабители разом лишили их всего имущества, и Флакк отлично знал об этом — его уведомили, когда он посылал за нашими начальниками в прошлый раз, будто бы для того, чтобы примирить их с остальными горожанами. И все же, точно зная, что этих людей полностью обобрали, он бил их на глазах самих грабителей, чтобы одни вдвойне терзались — и нищетой, и уннженьем, другие же наслаждались вдвойне — и обретением чужого богатства, и вкусом позора разоренных ими людей.
Не знаю, стоит ли приводить тут одну подробность тех событий, боюсь, она покажется мелкой и незначительной, зато малость ее покажет, сколь велика была злоба этих людей. В Александрии для наказаний используют различные орудья в зависимости от положенья наказуемых: одними кнутами бьют египтян, и есть для этого особые люди, другими, плоскими — александрийцев, и палачи их — сами александрийцы. Такой обычай соблюдался всегда и в отношении нашего народа предшественниками Флакка, а в первые годы — и самим Флакком. Ведь и лишенный гражданских прав может сохранить частицу гражданского достоинства, а оскорбленный — частицу гордости, когда дела разбираются по справедливости и без привнесения личной злобы, которая лишает наказанье необходимой его части — сочувствия.
И всего непереносимее, что евреев среднего сословья били теми кнутами, какими обычно наказывали свободных и полноправных граждан, важных же лиц — старейшин, так именуемых по возрасту своему и положению, унизили, истязая орудиями, предназначенными для египтян низшего сословия, причем виновных в тягчайших преступлениях.
Не говорю о том, что даже если бы они совершили десятки тысяч преступлений, Флакку подобало бы перенести казнь, ибо честно правящие, преданные и от души почитающие своих благодетелей имеют обыкновение откладывать наказание осужденных, покуда не кончатся всенародные празднества в честь дня рождения кого-то из славных Августов. А Флакк в такие дни преступил закон, покарав невинных, хотя и мог отложить столь желанную расправу. Но он спешил и торопил события, желая подольститься к черни, ненавидевшей евреев, и заставить ее поддержать его замыслы.
Я знаю, что в канун таких дней порой снимали с креста тела распятых и отдавали родным, чтобы те предали их земле, свершив положенный обряд, чтобы и мертвым в день рождения самодержца воздалась какая-то крупица блага и чтобы не нарушить священного величия празднества.
А Флакк не то, что не приказал снять с креста мертвых — он приказал распять живых, которым сами те дни даровали прощенье — не навсегда, на время, не волную отмену наказания, но его отсрочку. И это он сделал после позорного бичевания в театре, после пыток огнем и железом. На несколько частей делилось представленье. Первая часть его длилась с рассвета до трех или четырех часов: евреев били кнутами, подвешивали, колесовали. увечили — отсюда, с середины орхестры, вступили они на смертный путь, а после этого великолепного зрелища на орхестру вышли плясуны, мимы, флейтисты — словом, все, кто забавляет нас во время театральных состязаний.»
14. Характерно, что Филона особенно шокирует намеренное игнорирование Флакком морфономных BDH сословно иерахических различий (в особенности дифференциальная диагональ НВ, на которой располагается лестница социальных статусов), которое он ставит ему в вину. Вместо этой диагонали Флакк, издеваясь над еврейскими старейшинами, использует победительную/перформативную диагональ GD фрагментономики и протономики. Но та же диагональ присутствует и в парадигме гедономики GDB, связанной с рыночными удовольствиями и развлечениями, столь угодными толпе. Конец цитированного отрывка не оставляет сомнения в том, что Флакк в поисках дополнительной популярности задействовал и эту парадигму идентичности.
15. Дальнейшее описание Филоном падения Флакка, арестованного посланным в Египет центрурионом Бассом, а затем сосланного и убитого по приказу Калигулы, не имеет большого значения для нашей темы. Филон видит в этом падении торжество справедливости, но для ограбленного, униженного и лишившегося друзей и родственников еврейского населения Александрии гораздо более важным было то, что ожидало их впереди.
16. При Калигуле несмотря на расправу с Флакком ситуация оставалась крайне неблагоприятной и опасной для евреев не только в Египте, но и в Палестине из за желания Калигулы поставить свою статую в Иерусалимском храме и его недовольства отказом подчиниться его власти. Многие детали этого противостояния сообщает другое сочинение Филона, в котором он рассказывает об посольстве александрийских евреев ко двору Калигулы, которое он возглавил, а также рассказ Иосифа Флавия о событиях этой эпохи в Палестине, где наместник Сирии Петроний, понимая, что выполнение приказа Калигулы о постановке статуи означает восстание Иудеи против Рима, рискуя жизнью отказался выполнить это распоряжение.
17. Когда Флакк распорядился изьять у александрийских евреев оружие, его не оказалось. Но, после его ареста, понимая, что впереди их ждет новое неминуемое столкновение с александрийскими погромщиками еврейская община начала вооружаться и когда пришло известие о смерти Гая (41 г.) , вооруженные александрийские евреи напали на некоторых участников бывшего при Флакке погрома и уничтожили их. Новый император Клавдий, к которому были направлены из Александрии два посольства греческое и еврейское, с одной стороны подтвердил прежние права и привилегии еврейской общины и наказал влиятельных инициаторов антиеврейских гонений, а с другой стороны наказал взявших в руки оружие евреев и запретил александрийскому еврейству искать для себя полных прав александрийского гражданства.
18. Но с этого момента надежды на социальную интеграцию и гражданский мир в Александрии были оставлены. И евреи и греки теперь стремились обезопасить себя, готовясь к новым боям, и действительно они последовали во время Иудейской войны 66/73, а затем при Траяне во время еврейского восстания 115/117г., закончившегося массовой потерей жизни для греков и египтян с одной стороны и истреблением значительной части александрийского еврейства с другой. В еще больших масштабах аналогичные события происходили и в других ближневосточных провинциях империи, где было значительное еврейское население: в Палестине, Сирии, на Кипре и в североафриканской Киренаике. В следующих главах мы попробуем, используя контекстный анализ, осмыслить причины этого провала социокультурной интеграции еврейского населения в римское общество первого века хр.э.