ДЕЛИТ С ШИФТОМ
shift+delete — безвозвратное удаление (минуя корзину)
1.
— Что случилось?! Летишь, как сумасшедшая!
— Бежим скорее, там Андрейку несут! Он, оказывается, в бассейне утонул, а его по всему городу искали!
— Кто несёт? Куда?!
— Да мама его! А куда… откуда я знаю! Бежим!
— Мася, я не могу так быстро! Дай руку, я уже один раз упала!
— Стой здесь и молчи, горе моё, прилипала...
— А почему Андрейка голый?.. Ну Ма-а-ася! А почему они плачут? Тот дяденька…
— Тише! Он умер, ты не понимаешь, что ли?! Надо тихо! Наш Андрейка, он тебя ещё на велосипеде катал.
— Не понимаю. А как это — умер?
— Точно не знаю. Видишь, сам идти не может, мама несёт. И молчит. Совсем. Я думаю, это теперь на всю жизнь…
2.
— Девочки! У Тамары Зариповой из пятого «а» умерла мама. Да, правильно, Сергеева, «ах». Я прошу вас всех быть чуткими, в присутствии Зариповой громко не смеяться, ни в коем случае её не задирать, ни о чём таком не спрашивать, не разглядывать.
— Елена Филипповна, а угощать можно? Конфетами?
— Ага, или пирожками? У меня дома есть, мама вчера пекла, могу принести.
— Что за «ага» такое? Учишь вас, учишь… Да, угощать можно, это приветствуется. Только, пожалуйста, не упоминай, кто их пёк, не береди рану. Это понятно? Сергеева, предупреди мальчиков, когда они в свой футбол наиграются. Вообще передайте всему классу: я надеюсь на вашу тактичность.
— Танька, а чего ты с пирожками вылезла? Ты что думаешь,Томка теперь будет голодать? А если и похудеет, так ей полезно… Эй, вы чего?! Я же пошутила!
— Ну и дура. Я знаю, у башкир так положено. Приносят печёное, блинчики всякие. Чтобы людям не готовить, а питаться такими приношениями. Но мы домой к ней не идём, вот и будем кормить на переменках.
— А я бы чёрную ленту в косу заплела… Только чёрных у меня нет. Синяя, наверное, не подойдёт? Красиво было бы — все с чёрными лентами. Получилось бы… как это… как соболезнование!
— Ой, сомневаюсь я… Может, Тамарка наоборот забыть хочет, а мы тут траур разведём. Мы же не знаем, что у неё внутри творится… Вообще, почему её мама умерла? Болела или ещё что-нибудь?
— Вообще все умирают от болезни, от водки или от любви.
— …?!
— Ха-ха, ну ты даёшь — от любви… Надо девчонок из пятого «а» спросить. Вообще интересно, конечно: почему вдруг раз – и умерла. Моей маме тридцать пять, Томкиной не больше. Не очень же старые? Бабушке моей вон, шестьдесят, а ещё не умерла же! И не болеет совсем. Носится как угорелая…
3.
Саша через две ступеньки поднималась на свой четвёртый этаж, тихонько напевая модную песню Паулса «Листья жёлтые над городом кружатся.» Красивая мелодия, хорошее настроение: две пятёрки, Серёжка всю большую перемену что-то бубнил о своей собаке. Можно подумать, её интересуют какие-то колли…
Папа вчера ясно сказал: в госпитале не задержится. Когда они вошли в палату, Саша сначала испугалась – показалось, что у отца во рту какая-то штука, похожая на загубник трубки для подводного плавания. Потом они все втроём смеялись – шланг от этой «штуки» шёл к кислородному баллону, а на лице была специальная маска. Если дышать чистым кислородом, сердцу легче.
Сашкины глаза загорелись – интересно!
Конечно, папа тут же предложил попробовать кислород на вкус, просто осторожно вдохнуть. Не помирать же дочери от любопытства! Саша так и сделала, вот уж вдохнула так вдохнула! Аж в глазах искры запрыгали!
На обратном пути из госпиталя им с Иркой, старшей сестрой, какой-то лейтенант отдал честь. Ирина даже улыбнулась в ответ. А Сашке объяснила, что это дань уважения не им, конечно, а папе — он же командир школы. Наверное, именно поэтому они и в военный городок свободно проходят, и в госпиталь уже три дня без ограничения времени посещений…
…Кто-то бегом спускался по лестнице. Соседка, не снижая скорости, развернулась, обняла Сашу за плечи и прошептала прямо в ухо:
— Сашенька, не надо петь. У вас горе…
И уже в прихожей добавила:
— Он умер.
Сбитая с толку девочка воскликнула: "Кто «он» умер? Да что стряслось?!"
Чуть не спросила, уж не Паулс ли умер, как подошла Ира, утащила за руку в маленькую комнату. Саша заметила в столовой толпу народу, все стоят и молчат. И опять девочка не успела ничего произнести.
— Сашка, папа вчера вечером умер. У него случился повторный инфаркт. Веди себя прилично, не реви, никого не нервируй. Не заставляй заниматься тобой…
В комнату вошла мама. Закрыла за собой дверь. Обняла обеих дочерей, зарылась головой в Сашину рыжую шевелюру и, сжав зубы, тихо заплакала.
Стоять было неудобно, к тому же в руках до сих пор оставалась тяжёлая папка с учебниками, и Саша представляла, какой будет грохот, если она выскользнет.
Девочка осторожно высвободилась из объятий, бросила папку на кресло. Замок расстегнулся, учебники и тетради посыпались на пол. Несколько секунд три женщины в полной растерянности молча смотрели на книги. Возле двери послышались быстрые шаги, но никто не вошёл. Саша зажала руками уши – в голове с нарастающей громкостью звучали эти проклятые «Листья жёлтые» — и, наконец, спросила:
— Я не поняла, как это, папа умер?! Это точно? Он же только вчера сказал: в госпитале не задержится! Ирка, ты же слышала!
Мама рукавом вытерла слёзы и махнула рукой:
— Не знаю я, что он имел в виду. Какая теперь разница, если всё кончено… Надо идти туда. Люди пришли нас поддержать, будем вести себя прилично. Саша, ты совсем белая! Доченька, посиди немного, потом приходи к нам. Наверное, чай для всех надо сделать? Я не знаю. Я теперь ничего не знаю…
И мама с Ириной вышли.
У Саши кружилась голова, резко заболело внизу живота. Во рту возник как будто вкус кислорода, но не восхитительный, как из папиного баллона, а полный горечи и ещё какой-то гадости. Вот только блевануть и не хватало. Саша легла на диван, успокоила дыхание, подавила рвотный позыв. Вместо дурацкой песни в голове теперь стучало только одно слово, постепенно теряющее всякий смысл. Это было слово «умер». Умер. Умер. Умер.
Похороны Саша не запомнила. Они сидят в каком-то зале, полном цветов; затянутый красной тканью грузовик с опущенными бортами и двумя матросами с автоматами возле гроба. И уже на кладбище, в самом конце мамин голос: «подойди, попрощайся».
Как это – попрощайся? Что надо делать?! Саша прошла к изголовью – и узнала только высокий чистый папин лоб. Остальное лицо было серым и совсем не папиным.
Саша упала на колени и поцеловала этот лоб.
Больше она ничего не помнила.
В музыкальном училище случайно услышала разговор двух педагогов: «Никто и не знал, что Сашин отец крупный военный, в масштабах города, конечно. Она никогда не выпячивала, и в одежде тоже… Такое прощание, со стрельбой… Надо бы послушать её Бетховена. Как ты думаешь, исполнение станет глубже? Такие переживания! — Вряд ли, она ещё маленькая.— Плачет? — Нет. — Это плохо…»
Саша плакала. По ночам, тихо, стараясь не потревожить маму и сестру. От жалости к маме, резко постаревшей за эти дни. К сестре, пытавшейся каждое утро скрыть красноту огромных чёрных глаз.
Сама утрата ещё не проникла в душу, её необратимость не осознавалась. Тоска, наполняющая понятие «никогда», не пришла.
Это произошло позже. Редкий случай — в памяти осталась глубокая и точная временнАя зарубка.
Долгая прогулка по ночной Москве от Красной площади до студгородка, когда уже стало ясно: они хотят — и будут! — вместе. Всю оставшуюся жизнь.
«На зимних каникулах поедем к моим. Надо же представить маме и папе будущую жену. Не боишься?»
Отлично! А весной и она познакомит будущего мужа со своими…
Именно в этот момент Саша поняла: конечно, познакомит, но только с мамой и сестрой!
— Как обидно — вы с моим папой понравились бы друг другу. Не успели. Всего-то пять лет…
Возник ком высоко в груди, пропало дыхание. Увиделась маска от кислородного баллона, сам баллон, большой, синий, слегка облупленный, и встык — два матроса по сторонам затянутого красным гроба на грузовике с опущенными бортами. И они с мамой и Ириной идут, идут, очень долго идут за этим грузовиком… Плакать нельзя! Неприлично.
Матросы смотрят на них с грузовика. И лица у них совсем не каменные.
***
Мама ушла через шестнадцать лет. Всё, связанное с её болезнью и смертью, сложено в маленький сундук с большим замком. Уголок души с этим сундуком остаётся наглухо запечатанным. Навсегда отчеканено в памяти только сказанное тихим, ускользающим шёпотом:
«Не бросай сестру. Ты сильнее и у тебя есть муж».
Конечно, мама назвала сестру и мужа по именам. Но имена эти закрыты размытыми овалами в шашечку, как делают на телевидении.
Ещё у Саши со временем развилась странная проблема: она не может запомнить даты смерти родителей. Помнит сотню телефонных номеров, с лёгкостью запоминает большие тексты, стихи, даже точные рецепты тортов! Но эти даты память не удерживает, изгоняет.
4.
— Направления к кардиологу, к ревматологу, на ЭКГ. Что-нибудь ещё?
— Доктор, со мной что-то… Не могу спать… Нет. Не так. Это займёт минуту, не больше! Можно?!
— Рассказывайте.
— Мы гуляли с подругой, она постарше и поэтому слегка опиралась на меня. Мне что-то послышалось, я оглянулась и выпустила её руку. Это велосипедист по нашей дорожке обгонял.
В общем, подруга упала. Как она закричала! Я всё время слышу! Потом оказалось, она вывихнула лодыжку и вскользь ударилась головой об скамейку. Как-то попала бровью… Всё лицо в крови…
Я пытаюсь её поднять, но у меня артрит, я не могу! Пальцы такие, они же нихрена не держат! Потом вдруг понимаю, что поднимать-то и нельзя! Головой! И упала!..
Не могу найти номер её дочери… Ужас.
Кто-то уже вызвал скорую. То есть всё заняло, говорят, минут десять… Не буду вас задерживать, описывать весь кошмар. Там много чего ещё было, пока она лежала на асфальте, а я всё пыталась прикрыть…
Я до вечера пробыла с ней в больнице, пока рентген, пока хирург… Раз сто рассказывала, что произошло. Все говорят, моей вины и в помине нет, скорее уж велосипедист… А я чувствую…
Её оставили под наблюдением, младшая дочь приехала часов в девять, только тогда я позволила мужу забрать меня домой. Утром снова приехала…
— Когда это произошло, вчера-позавчера?
— Нет, уже больше трёх месяцев. Я теперь не могу смотреть сериалы про расследования, где кровь. Тот парк обхожу за три квартала. Стараюсь вычеркнуть – и не могу. Всё время слышу её крик. Её тоже не хочу видеть, а она моя лучшая подруга, ещё институтская. Она звонит – я опять в том парке выпускаю её руку. А во сне кто-то выпускает мою руку и разбиваю голову уже я…
— Правильно ли я поняла: вы впервые описываете свои переживания по поводу травмирующего события?
— Да.
— В первый раз за три месяца… Необходимо кому-нибудь рассказать со всеми подробностями. Ничего не опуская. И не столько само происшествие, сколько ваши мысли и ощущения. Да хотя бы своему супругу.
— Нет-нет! Не хочу его тревожить! Да и не смогу я. Говорю же: пытаюсь вытравить из памяти — и никак! Хочу сделать «делит с шифтом» — не получается! А начну ему рассказывать — что же, снова вспоминать по минутам?! Опять всё «увидеть»?! Зачем?!
— Виктория, это посттравматическое стрессовое расстройство...
— ...?!
— Да-да, именно у вас. Можно было бы побеседовать и со мной, но я с завтрашнего дня в отпуске, а тянуть больше не стоит. К сожалению, сегодня мы уже сильно превысили время приёма.
Предписание будет таким: напишите рассказ в своём стиле. Мне они нравятся, ваши рассказы! Если не хотите описывать именно то, что вас больше всего тревожит сейчас, возьмите другую тему. Но обязательно из тех, что вы избегаете. Специфичную, нетривиальную.
Мы знакомы более десяти лет, я хорошо вас изучила. Утверждаю: такая терапия именно вам обязательно поможет. Не откладывайте! А через две недели прошу ко мне. Закажите две очереди подряд.
— Спасибо, доктор. Я попробую. До свидания. Ой, я направления не взяла, простите.
Попробую. Может быть, и вправду полегчает?