«Что такое «кукурузник», что такое «русс-фанер»?» — спросили как-то одного воздушного пассажира. И тот со знанием дела ответил: «Что такое «кукурузник»? Хм. «Кукурузник» - это, батеньки, конструкция: два полотняных крыла, верхнее и нижнее, фанерный фюзеляж с моторчиком». «Мотор всё-таки, поди», — попытались уточнить любопытствующие и получили категорическое: «Какой мотор, моторчик, всего пять цилиндриков, каждый чуть больше мужицкого кулака. Ну и понятное дело фюзеляж, без фюзеляжа самолётов не бывает. А в фюзеляже кабинки, сразу за мотором шибко тесноватая для лётчика, а за этой пассажирская для двух средней упитанности дядек — ларь большой напоминает для муки с откидывающимся набок верхом». Он оказался разговорчивым и добавил, что пассажиры сидят в ней нос к носу, один по ходу самолёта, другой — против, что толстяку в такую кабину, хоть плачь, не вместиться, и ещё, для общения пассажиров с пилотом в фанерной стенке, разделяющей пилота и пассажиров имеется крохотное оконце, в которое можно при нужде просунуть записочку. В общем, фанерно-матерчатая конструкция. Но летала она хорошо. Дай Бог каждой, имеющей крылья.
Как всегда, перед полётом возникла спешка: весенний день длинен (дело происходило во второй половине марта), но пока ещё сменяется ночью, а по ночам «кукурузнику» полагалось отдыхать. Облачённый в меховой комбинезон и унты Зубалов, обливаясь в помещении потом, поторапливал, а машина с командированными задерживалась — впору отменять полёт. Но утряслось. Командированные прибыли, и Петрович, глянув на них, ахнул, и было от чего: если помощник геолога из-за пары свитеров, ватных брюк, валенок и добротного ватника был похож на кубышку, то сам Блох выглядел в долгополой шинели не по поре легко и франтовато. Ноги его были обуты в утеплённые кирзовые сапоги. Такие с войлочной прокладкой внутри продавались в местном магазине рабочей одежды и очень годились для работы на воздухе при мокром снеге, но вовсе не были рассчитаны на крепкий мороз, не говоря уже о том, что иногда при полёте над тундрой может произойти что-то из ряда вон выходящее. Но отменять полёт было уже поздно, к тому же никакого обязательного регламента по части экипировки при отбытии сотрудника в командировку в отличие от отбывающих в экспедицию, которых от климатических невзгод оберегала инструкция по технике безопасности, не существовало. Командированный мог одеться по своему усмотрению, разве что не в пляжный костюм. Петрович посетовал и махнул рукой, мол, была не была, обойдётся, пронесёт. Перед самым вылетом в пилотской, где под низким потолком стлалось облако сизого табачного дыма, а под подошвами похрустывали случайно обронённые окурки и использованные спички, Петрович, отозвав геолога в сторонку, вручил ему литровую бутыль спирта. Так сказать, на всякий случай. И это был не какой-то, отдающий сивухой, так называемый питьевой спирт, продающийся в каждой паршивой лавке, а чистый, как слеза младенца, медицинский. Была у Петровича такая славная привычка, провожая подчинённых в дальнюю дорогу, помимо напутствия одаривать гостинцем.
«Кукурузник» взял курс на север. Он летал невысоко, летал небыстро, в воздухе вёл себя как живой: дёргался от каждого ветерка, плюхался в каждую воздушную яму и, выбравшись из неё, тряс полотняными крыльями, будто отряхивался. Из пассажирской кабины через не бог весть какой прозрачный плексиглас на земле можно было различить не только людей и крупных животных, но в летнее время, если немного напрячь зрение, и всякую мелкоту: зайцев, куропаток. Но это летом, а пока, несмотря на календарную весну, её величество тундра являла собой словно не имеющее границ пространство белизны. Белёсое небо висело над заснеженной землёй, и тщетно летящий в самолёте смог бы провести между ними границу. У пассажиров в «кукурузнике» возникло ощущение, что двукрылая конструкция из фанеры и полотна несёт их в никуда, из белого в белое. Помощник геолога, сидящий спиной по ходу самолёта, выворачивал шею, чтобы увидеть внизу что-то существенное, но каждый раз разочарованно мотал головой и протирал глаза. Геолог, с грехом пополам расстелив на коленях карту, пытался сориентироваться на местности. По маршруту, проложенному на карте, через сорок минут полёта «кукурузнику» полагалось достигнуть излучины большой тундровой реки, текущей строго на север, и следовать вдоль неё до определённой широты, чтобы затем, сделав некоторое отклонение, повернуть в сторону мыса Долгий. Геолог прижимался носом к холодному плексигласу, тщетно всматриваясь в белое пространство, но ничего сколько-нибудь похожее на долину реки разглядеть не мог - всё вокруг, сколько хватало глаз, было волнисто-ровным, хотя по времени реке полагалось уже показаться. Глаза у Блоха стали слезиться, стёкла очков мутнеть — он махнул рукой, сделав заключение, что долину занесло снегом, и мысленно положился на Зубалова, которому летать над заснеженной тундрой было не впервой, и что поскольку он держит ручку управления своей умелой рукой, то «кукурузник» прилетит туда, куда надо. Он даже позволил себе чуточку задремать. Но не спалось помощнику геолога. Он продолжал выкручивать шею, всматриваясь в бесконечно белое пространство. Вскоре внимание его привлекло нечто значительное, выступающее на фоне ровного, неясно громоздившееся в отдалении, похожее на гряду пологих холмов. Помощник толкнул геолога.
- Начальник, это горы что ли? Блох открыл глаза, присмотрелся.
- Откуда им быть! Горы от нас далеко! Впрочем, с высоты видно дальше! Может быть, это Малый хребет!
Интерес к белой массе на горизонте у помощника пропал, и он переключился на мысли о весёлой девушке, с которой его познакомили неделю назад, такой курносенькой, бойкой, и которая ему очень понравилась, а он ей может быть понравился, а может быть и нет, и даже скорее всего нет, и поэтому может получиться нехорошо: за время его долгого отсутствия к ней может подкатить какой-нибудь хмырь болотный, и тогда поминай как звали весёлую, курносую. От такой перспективы его мысли приняли грустный оборот, и он насупился. Геолог в своей шинели стал зябнуть, поёживаться: кабина «кукурузника» — это не отапливаемый салон большого пассажирского самолёта, мягко говоря, в ней, в фанерной, прохладно. Шёл третий час полёта, когда их оцепенение было прервано стуком в стенку, отделявшую пассажирскую кабину от кабины пилота, пилот желал привлечь их внимание к чему-то, увиденному им на земле. Сидевший спиной по ходу самолёта техник едва не вывернул шею, стараясь заглянуть вперёд, старший же тотчас припал стёклами очков к плексигласу.
А увидели они прямо по курсу вовсе не скалистый мыс, а разветвляющееся русло реки, без сомнения дельту с зарослями ивняка между протоками и рукавами, а ещё дальше уходящую за горизонт ровную поверхность замёрзшего моря с торосами.
«Вот так история с географией, — подумал геолог — Куда это нас черти занесли?». Устье какой-то реки было налицо, но пустынное, лишь с одной единственной избушкой, из трубы которой струился дымок. Пилот убрал газ — мотор с треска перешёл на мягкое лопотание, закладывая вираж, машина легла на левое крыло, примериваясь для посадки — похоже, Зубалов был изрядно озадачен и намеревался кое-что выяснить на земле. Пассажиры ещё толком не сумели сообразить, что к чему, как лыжи самолёта коснулись заснеженной поверхности русла. Подпрыгивая на застругах, самолёт пробежал метров сто и остановился. К нему от избушки наперегонки уже бежали две фигуры в малицах, неся на вытянутых руках какие-то предметы из меха, видимо, надеясь сбыть их по случаю. Но Зубалов не собирался приобретать меха. Оставив мотор работать на малых оборотах, он откинул крышку своей крохотной кабины и, стараясь перекричать издаваемый мотором шум, зычно вопросил:
- Эй, ребята, мыс Долгий где?
Подбежавшие оказались понятливыми — разом показали направление поперёк реки в одну сторону. Зубалов выругался, и задал второй вопрос.
- Ребята, а деревня Катайка где?
И опять же получил направление поперёк реки, но уже в другую сторону. Пилот сплюнул, захлопнул крышку кабины, дал газ и повел самолёт на взлёт. Через минуту они уже летели над тундрой в сторону, указанную местными жителями по направлению к Катайке. Мотор, пять цилиндров чуть больше мужского кулака, бодро трещал, снег под крылом самолёта сверкал от полуденного солнца, но вскоре по курсу появилась хмара, всё впереди погрузилось в белую мглу, земля стала просматриваться совсем едва, а временами даже пропадала вовсе. Самолёт стало трясти и бросать, как щепку на крутой волне. Пассажирам стало тревожно до зябкости, старший в кабине стал нервно прихлопывать себя по коленям, бормоча под нос:
«Кажется, начались приключения — этого нам только не хватало». Помощник качал головой, как бы укоряя кого-то за скверный поступок. Мгновением спустя он дёрнул старшего за рукав.
- А куда мы летим?
Геолог пробормотал в ответ не совсем внятное, что-то вроде:
- А кто ж его знает.
И у старшего, и у младшего возникло желание повернуть самолёт куда-нибудь в сторону, но непременно к «Большой земле», подальше от диких снегов. Вот только ручка управления находилась в другой кабине, в руках пилота Зубалова. Нервное напряжение в кабине с каждой минутой нарастало — геолог вырвал из блокнота листок, написал два слова: «Куда летим?» и, предварительно стукнув кулаком по стенке, разделяющей пассажирскую кабину от кабины пилота, сунул записку в окошко. Ответ последовал незамедлительно: «Попали в пургу, летим в Катайку». Самолёт уже подбрасывало, крутило, вертело, за фанерным бортом снежная сумятица, не видно ни зги, лишь под самолётным брюхом иногда что-то призрачно мелькало. Помощник геолога беззвучно шевелил губами, похоже, молился, сам геолог зачем-то ожесточенно тёр ладонями щёки. Судьба однако проявила к ним снисходительность, недаром пилот Зубалов категорически приказал себе с ней не ссориться: пространство под ними и впереди на несколько мгновений очистилось, Катайка оказалась прямо под самолётом и настолько близко, что только случай отвёл крыло самолёта от торчавшей вверх, подобно спице, мачты радиостанции. Посадить самолёт при ограниченной видимости для Зубалова было не в первой, что он и сделал, как принято говорить, без сучка и задоринки. На посадочной площадке размером с футбольное поле, ограниченной по углам пустыми железными бочками, играла снежная круговерть, сыпало мелким снегом — за десять шагов толком ничего не различишь.
- Ну вот и присели! — крикнул в окошечко Зубалов. — Всё-таки догнала! С пургой, парень, не шутят!
Геолог не без облегчения мысленно с ним согласился.
Но в белой, толкущейся мути уже прорисовывались приближающиеся человеческие фигуры. Жители деревни, едва ли не в полном составе, спешили увидеть свалившийся нежданно негаданно с неба самолёт, и в мыслях у них, надо полагать, было одно: это уж точно неспроста.
Геолог, едва успев выбраться из кабины, сразу попал в объятия рослого малого в тундровой зимней одежде — малице, опоясанного сыромятным ремнём, в надвинутом капюшоне, с лицом, залепленным снегом, который, как выяснилось позже, представлял местную власть, состоял в нескольких должностях и в первую очередь был председателем сельсовета, тем самым «валенком», которого майор госбезопасности Сытов не пожелал допрашивать. Он упёрся своим лбом в лоб геолога и закричал:
- Здравствуй, начальник! А твой главный улетел утресь!
Геолог ещё не пришёл в себя. Он ничего не понял, только вытаращил удивлённые глаза. Мелькнула у него мысль о Петровиче, который вдруг каким-то чудесным образом его опередил, но несообразность её была столь очевидна, что в сознании она не задержалась.
- Какой старшой? — в свою очередь закричал геолог. Встречающий похлопал его по плечам.
- А такой, с этими! А ты зачем свои снял?
Геолог догадался, что улетевший носит погоны. Разыгравшаяся же метель швырнула ему в лицо пригоршню снега, напомнив, что объясняться на ветру не резон, и самое лучшее сейчас — это поспешить под крышу.
- Ага! — закричал геолог, давая понять, что слова встречавшего ему понятны, хотя это было вовсе не так.
Услышав это «ага», мужичина в малице освободил его из объятий и крепко пожал руку. Появившиеся вслед за председателем мужички в окружении дружелюбно лающих и визжащих собак, повторяя те же слова: «здравствуй, начальник», подобострастно заглядывая в глаза, также жали ему руку. Долгополая шинель из английского сукна явно внушала им уважение. Лишь одна фигура одиноко маячила в стороне на некотором отдалении, не принимая участие в церемонии встречи, а когда процессия из прибывших и встречающих двинулась в сторону жилья, растворилась в снежной круговерти.