значение имени Фатима: отнимать от груди ребёнка; дитя, отнятое от груди.
Господи! Не надмевалось сердце моё и не возносились очи мои, и я не входил в великое и для меня недосягаемое. Не смирял ли я и не успокаивал души моей, как дитяти, отнятого от груди матери? Душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди. Да уповает Израиль на Господа отныне и вовек.
– Почему эта улица называется Большая Китайская?
– Не знаю. Наверное, раньше тут жили одни китайцы.
Никогда ещё дорога не казалась мне такой тяжёлой. Общий вагон от Питера до Киева! За всю свою жизнь я ехала в общем вагоне только второй раз. Других билетов в кассе не нашлось, но в соседнем плацкартном вагоне были места. Я попробовала договориться с проводником, но он заломил такую цену! Его самодовольная физиономия явно стоила намного дешевле.
Поезд шёл невыносимо медленно. С установлением таможни между Украиной и Россией поезда выбились из графика и, очевидно, никого не заботило постараться «вбить» их обратно.
Люди приходили и уходили, рассовывали по углам свои вещи и забирали их обратно, занимали места и освобождали их. Я лежала на второй полке и делала вид, что сплю. А временами действительно засыпала. И всё время, наяву или в дрёме, думала о тебе: как ты там? Встретишь ли меня? И как отразится на наших отношениях месяц разлуки? И та новость, что я сообщила тебе по телефону?
Глаза слипаются… Ты сказал, что бабушкин телефон не отвечает, что другой квартиры ты не нашёл и что твои друзья уступают нам комнату в той квартире на Большой Китайской, где ты жил, когда мы познакомились.
Прошло время, и я с нежностью вспоминаю эту убогую квартиру и уже не ужасаюсь от того, что нам какое-то время придётся здесь жить. Правду говорят: «С милым рай…» Да, для меня рай – это то место, где есть ты.
Стрелка на часах не движется.
Мне не понравился наш разговор. Я позвонила тебе из Питера, с Витебского вокзала, сказала: узнай расписание и, если поезд прибывает поздно вечером, не встречай.
Ты отвечал как-то скованно, и мне казалось, ты не рад.
Зимой на твоей Китайской было холодно. Ветер задувал в щели, гулял по комнатам. Ты заболел. Я приехала к тебе после работы. Дверь открыл кто-то из твоих друзей. Я привезла печенье и яблоки. Ты лежал, свернувшись калачиком на чистых простынях, весь замёрзший, маленький, печальный. Я обняла тебя, грела твои руки и, прижавшись друг к другу, мы говорили о том, что будем жить вместе, потому что жить друг без друга мы не в силах…
Ночь прошла сумбурно. По-прежнему входили и выходили люди. Проводник был пьян. Просил собрать деньги таможенникам на коньяк, чтобы они не входили в вагон. Но люди, измученные теснотой, духотой и бесконечными стоянками набросились на него с возмущением. Нашлись такие, которые от имени пассажиров вагона пошли жаловаться к начальнику поезда. Я мало интересовалась этими событиями. Потом уснула.
Когда ты провожал меня месяц назад, сказал с поразившей меня уверенностью:
– Если ты только можешь иметь детей, ты сейчас беременна.
И вот несколько дней назад я сообщила тебе: да, это так. Я хотела подождать до Киева, хотела видеть твоё лицо, когда ты услышишь эти слова, но не смогла удержаться. Теперь ты знаешь. Ты придёшь меня встречать? У меня почти нет вещей, только маленький рюкзачок и сумка с едой, уже наполовину пустая.
Ещё один долгий день в поезде. В Киев мы прибываем только под вечер.
Я сидела, одетая, у окна. С рюкзачком за спиной. Было очень тепло. Солнце клонилось к закату.
Сидевшие рядом мужчины заговорили о грибах, и меня чуть не вывернуло – со второй недели беременности я почему-то остро возненавидела грибы и всё, что с ними связано. И сейчас мне сделалось дурно от одного только упоминания о них.
Я прижалась лбом к мутному стеклу. Напротив сидела старушка и улыбалась мне, ей не терпелось вступить в разговор, но я избегала её взгляда; у меня не было сил разговаривать. Внутренне я была напряжена и без конца возвращалась к тому, что занимало меня больше всего: придёшь ты или нет? Мне почему-то казалось, что тебя не будет.
Твои друзья по Китайской уже успели сменить нескольких подружек. Вырвавшись из-под внешней опёки мусульманского окружения, они пустились во все тяжкие: пили, курили, играли в карты, водили женщин, вернее, молоденьких и глупых девчонок, которым так же не терпелось испытать разнообразные ощущения, и так же всё равно было – с кем. И вот ты месяц живёшь в этой квартире, в такой обстановке. Я не думаю, что ты изменял мне в моё отсутствие, но твоя чистота, твоё воображение, твои мысли и чувства, – смогут ли они устоять от разъедающей заразы порока?
Поезд тянулся невыносимо медленно. Но это был уже Киев – родной, прекрасный мой город.
Наконец-то остановка.
Я выхожу и с глупым видом озираюсь по сторонам. Жду ещё минуту, стараясь побороть острое разочарование и досаду: конечно же, тебя нет! На какой-то один миг мне хочется отплатить тебе – поехать к родственникам и переночевать у них, а тебе позвонить только поздно-поздно вечером или даже утром. Но я справляюсь со своим порывом, загоняю его обратно. Я иду через вокзал, выхожу на площадь, отыскиваю глазами телефон, но все кабинки заняты. Делаю ещё шаг…
– Надя!
Ты стоишь возле одного из телефонов и быстро-быстро говоришь в трубку.
Боже, какой ты милый! Ну, как я могла в тебе сомневаться?! Я подхожу и кладу голову тебе на плечо. И тут же разражаюсь бурными рыданиями, которые накопились во мне за этот мучительный месяц. Ты обнимаешь меня одной рукой, а потом, повесив трубку, двумя, а я никак не могу успокоиться.
– Я думал, я опоздал. Побежал – тебя нет. Я побежал к метро. Потом обратно. Я думал, я тебя потерял.
Не разжимая объятий, мы вливаемся в людской поток.
Всю дорогу мы беспрестанно обнимаемся и ощупываем друг друга, словно всё ещё не веря, что мы снова вместе. Я сбивчиво рассказываю тебе свои новости.
Уже вечер. Медленно сгущаются сумерки, и воздух становится прохладнее. Как я люблю лёгкую многообещающую прохладу летнего вечера – точно мгновенья затишья перед началом великолепного представления, под названием Ночь. Вечерний Киев – город огней, город людей, удивительных возможностей, неожиданных встреч.
Мы едем в переполненном троллейбусе и счастливо улыбаемся друг другу и всем вокруг. Все люди кажутся мне весёлыми и добрыми: стоят, плечом к плечу, как единый монолит, перекидываются забавными замечаниями, шутят, когда очередной пассажир пытается пробраться к выходу. Да, жизнь переменилась: то хлеба нет, то зарплаты нет вовремя, транспорт ходит не по расписанию, а как ему заблагорассудится, и теперь всегда так – толпы, очереди. К счастью, на нашей остановке выходит половина троллейбуса.
Совсем темно. Горят огни фонарей и окон, рекламные щиты. Я как будто и впрямь вернулась домой – из дома. Давненько я не была на Большой Китайской. Какие-то необычные чувства накатывают на меня. Всё кажется нереальным, всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Эта лёгкость – из другого мира, из моих нездешних снов. В таком случае, я не хочу просыпаться!
И тут ты проникновенно спрашиваешь – тихо, нежно:
– Надя, теперь ты знаешь, сколько ты меня любишь?
Откуда ты знаешь, что я знаю это теперь? Но я не могу удивляться, только шепчу в тон тебе:
– Да.
– Naja, please come in my religion!
– Да.
– Да?
– Да, – в этот миг я готова обещать всё, что угодно. Как точно ты выбрал момент!
В квартире на Большой Китайской, как всегда, горят все окна, и, как всегда, без конца трещит телефон.
Поздоровавшись со всеми на твоём языке («Asalam-o-alaikum! – Aleikum assalam! – Kahal he, Naja? – Acha, meherbani!»), я сразу прохожу во вторую комнату. Некоторые из твоих друзей подходят по очереди поговорить со мной, спросить: «Как дела?» Шади тоже здесь в домашней национальной одежде – длинная серая рубашка и такого же цвета шальвары. Пока я прихожу в себя, ты о чём-то говоришь с Шади, и по тому, какие взгляды ты бросаешь в мою сторону, я понимаю, что речь идёт обо мне.
Через несколько минут ты подходишь ко мне и объясняешь: я должна особым образом помыться, ты покажешь мне как, и переодеться во всё чистое.
– Ты что, хочешь, чтобы я стала мусульманкой прямо сейчас?!
– Да. Ты сама сказала.
М-да, твоей целеустремлённости можно только позавидовать. Теперь ясно, к чему здесь Шади. Я беру чистую одежду и покорно иду за тобой в ванную.
Одеяло разослано на полу. Ризван нашёл в шкафу узорчатое покрывало и накинул его мне на голову. Ты и Шади тоже совершили ритуальное омовение и переоделись. Мы сидим рядом на одеяле; Шади – напротив, Ризван и Радж, свидетели, слева и справа от него. Шади начинает быстро говорить на урду, а я должна в некоторых местах за ним повторять. Ты мне помогаешь. Ризван не спускает с меня глаз, в его взгляде – что-то восторженное и детское. В комнате ещё много мужчин. Некоторых я вижу впервые, но большую часть знаю по именам. Они сидят или стоят поблизости, молитвенно сложив руки, опустив, а то и совсем закрыв глаза, – Джамаль и Джамиль, Фарук, Малек, Халед, Назир…
Я чувствую себя усталой и счастливой. Меня умиляет серьёзность, с которой всё происходит, хотя сама я делаю всё это только ради тебя. Мне кажется, что моя душа уже переросла необходимость традиционного религиозного посвящения, какого бы то ни было, но раз для тебя это так важно… Я снова повторяю за Шади каки и за тобой непонятные мне слова, Ризван по-прежнему смотрит на меня удивлённо и радостно. Шади говорит долго. Ты спрашиваешь: какое имя я предпочитаю: Фатима, Мариам или… Все вокруг с жаром советуют: «Мариам! Мариам!» Мне и самой нравится это имя, но я спрашиваю:
– А как хочешь ты?
– Фатма.
И я соглашаюсь.
Шади снова говорит. Ещё через несколько минут ты спрашиваешь:
– Do you accept me?
– Как это? Я не понимаю.
– Ты хочешь, чтобы мы были муж и жена?
Все, замерев, смотрят на меня.
– Да.
И Шади начинает следующий обряд: теперь мы оба повторяем за ним, потом он один говорит долго-долго. Я не могу поверить, что это происходит на самом деле. Может быть, я что-то не так поняла? Я украдкой взглядываю на тебя и тут же отвожу глаза: ты плачешь.
Шади заканчивает говорить. Все встают и бросаются к тебе, подхватывают тебя на руки и качают, поздравляют и вообще выражают свою радость так бурно, что я временами боюсь за тебя.
Я сильно проголодалась и тихонько говорю тебе об этом. Мы вдвоём идём на кухню. Еда, как всегда, страшно наперчённая, но очень вкусная.
– Кушай, здесь мало перец – специально для тебя. Все знали, что ты сегодня приедешь. Два дня после твоего звонка я биля очень грустная. Я плякала. Они все спрашивали: почему? Почему?.. Ты рада?
В этот момент появляется Джамаль. У него очень счастливый вид.
– Ты мне теперь как сестра, – он слегка касается ладонью моих волос. – Всем нам, кто здесь, ты теперь, как сестра. Кляссно, да?
Мне приятно видеть, что все твои друзья тебя так любят, поэтому я несколько удивлена, когда ты говоришь:
– Не раскладывай вещи. Мы не будем здесь ночевать.
– А где?
– Сейчас увидишь.
– А почему?
Но ты молча берёшь мой рюкзак и мы, попрощавшись со всеми, выходим на улицу.
Уже ночь. Тишина. Совсем темно. Лишь изредка вдалеке вспыхивают фары машин.
На самом деле, Большая Китайская – это скромный проулочек с несколькими большими домами, а остальные – маленькие частные домики, утопающие в зелени огромных садов.
Шади тоже вышел с нами. Он всё время что-то быстро говорит тебе, то и дело повторяя: «Чике? Чике?»
Мы идём по тихой-тихой ночной улице. Фонари отбрасывают синеватый свет. Наши тени то удлиняются, то пропадают. Я держу твою горячую руку, и что-то замирает во мне. Куда мы идём? В неведомое. Волшебство этого вечера заполнило меня до краёв. Всё кажется нереальным и одновременно до того волнующим, как будто в придачу к известным пяти чувствам я получила нечто ещё. Вот ты останавливаешься возле калитки одного из домов. Здесь мы прощаемся с Шади.
Очень темно. Ты пожимаешь, не выпуская, мою руку:
– Осторожно, Фатма, здесь ступенька.
Я тихо смеюсь.
– Ты что, теперь так будешь меня называть?
– Да, ты теперь Фатма, – отвечаешь ты серьёзно.
Мы входим во двор. Здесь значительно светлее. Свет горит на веранде и в одной из комнат. Над крыльцом – живая крыша из переплетённых лоз винограда. Ты звонишь. Дверь открывает мужчина в очках, который недавно был с нами в квартире. Мне он почему-то не нравится. Мы входим вовнутрь.
Прохладный чистый пол, застланный домоткаными циновками. Кожаный диван. Круглый столик, а на нём – крупные зелёные груши, весь стол завален ими.
Здесь совсем тихо, только в последней комнате приглушённо работает телевизор.
Мы идём вслед за мужчиной. В постели лежит его Люда. Он нас знакомит.
– А как тебя зовут? – спрашивает она.
– Фатима, – произношу я с улыбкой.
– Это моя жена! – сообщаешь ты.
Её глаза сразу делаются круглыми и внимательно осматривают меня с ног до головы.
– Правда, что ли, жена?
– Да.
Она начинает восторженно говорить о звёздах, но я едва слушаю и только рассеянно киваю. Я чувствую себя безмерно счастливой, усталой и дико хочу спать.
– Люда, вы извините, я только что с поезда.
Мы идём в первую из трёх комнату и начинаем устраиваться на кожаном диване.
– Кто здесь ещё живёт?
– Малек, Назир.
– Когда они придут?
Ты пожимаешь плечами и с улыбкой наблюдаешь за тем, как я раздеваюсь.
– Думаю, они не придут.
Ты снимаешь рубашку. В этот момент особенно остро чувствую, как я соскучилась по тебе. У тебя на шее появился какой-то амулет на чёрном шнурке.
– Откуда это?
– Папа мне дал.
– А почему ты его раньше не носил?
– Я забыл его Большая Китайская, а теперь нашёл. Ты не беременный, это неправда, – ты с сомнением рассматриваешь мой плоский живот, явно ожидая, чтобы я ещё раз подтвердила. И я говорю:
– Это точно. Абсолютно. Он здесь.
И вот мы снова вместе, наши тела вплотную прижаты друг к другу. Меня немного забавляет твоя реакция: я ожидала, что месяц воздержания заставит тебя быть нетерпеливым, настойчивым, но ты словно бы отвык от физической стороны наших отношений; отвык от того, что я могу лежать с тобой рядом, и на мне нет ничего, кроме новых белых трусиков – их атлас приятно холодит кожу. Ещё пару минут назад я чувствовала себя смертельно усталой и готова была уснуть с открытыми глазами прямо на стуле, и вот – усталость испарилась без следа.
Тихий, уютный, обжитый дом, совсем непохожий на полупустую квартиру, за окнами – огромный сад с высокими разросшимися деревьями, густо заросший травой – настоящие джунгли! Старая изгородь, увитая плющом и виноградом, и огромное количество груш – ими усыпана вся земля в саду, во дворе. Какое-то необычное очарование этого вечера, наша неожиданная импровизированная свадьба – всё это похоже на чудесный, удивительный праздник, который нам подарила жизнь.
В нашей любви столько нежности! Наши прикосновения ничуть не торопливы; у них нет другой цели, кроме как ощутить живое тепло любимого существа, доставить радость себе и ему. Ты умеешь быть ласковым, ты умеешь принять ласку. Это дар свыше. Для тебя это – не прелюдия любви, это сама любовь. Меня пронизывают насквозь идущие от тебя токи. Ты даришь мне всего себя, и я растворяюсь в тебе без остатка. Мне кажется, проза жизни не коснулась тебя совсем. С тобой я отрываюсь от земли, забываю этот мир, потому что ты уносишь меня в свой, где все говорят на языке любви и только стихами, где всегда звучит музыка, где цветут благоухающие цветы и шумят фонтаны, и море разных прекрасных плодов, и потоки тёплой воды разливаются по улицам, и я иду босиком, и мне невыразимо хорошо в этом мире, с тобой, любовь моя!
Время течёт, и мы его не замечаем. Полночи уже позади. Скоро рассвет.
– Они не придут, – говоришь ты, точно очнувшись, о своих друзьях.
Мы забираем нашу красную простыню, подушку и одеяло и переходим с дивана на просторную кровать в следующей комнате.
Как ты нежен и осторожен. Ты умнее меня, Ду, ты помнишь о нашем малыше, а я в твоих объятиях готова позабыть всё на свете!
Незаметно приходит утро. Блекнет свет луны и звёзд. Светает. В саду поют птицы.
Ты рядом со мной – смуглое лицо на белой подушке. Я внимательно рассматриваю твой профиль; чёрные волосы, гладкий лоб, длинные необыкновенно красивые блестящие брови, ровный нос, аккуратно подстриженные усики, причудливо изогнутые губы – они улыбаются, как будто ты почувствовал мой взгляд, хотя твои глаза – самое красивое в твоём лице – сейчас закрыты, и длиннющие, как крылья мотылька, ресницы сейчас лежат на щеках. Ты приоткрываешь глаза, снова улыбаешься мне в полусне, гладишь ладонью по животу. И опять засыпаешь, счастливо уверенный в том, что теперь я – твоя навсегда. И что я рожу тебе сына.
Сад на Большой Китайской – настоящие дикие заросли, в которых я заблужусь наутро. На террасе расположен дворик – обжитый и ухоженный, со столиком и скамейкой. Сам дом – ещё выше, на нижней террасе – груши, виноград, а потом забор, а за ним – соседний дом.
Узкая тропинка, петляя, уводит в сад. Иду, по пояс в траве, не видно ни дороги, ни машин, как будто, сделав всего несколько шагов, я заблудилась в дремучих лесных зарослях. Как в сказке! Ну, да, я в сказке – со вчерашнего дня. Ещё больше это похоже на сон. Вечером здесь, должно быть, жутко. Вторая половина дома стоит заколоченная. А что, если там обитают призраки?
Но сейчас день, светит солнце, и мне нравится бродить здесь одной, среди травы и деревьев, собирая плоды груш и винограда. О, так здесь ещё и яблоки? Приятное открытие! Нам с малышом нужны витамины. Я радостно вскрикиваю. И слышу за спиной другие радостные крики. Оглядываюсь удивлённо. А это – неприятное открытие. И вообще – это другая сказка! «Али-баба и чалис-чор».
Оказывается, я не одна: вся честная компания гуськом бредёт по моему следу. Да, теперь мне не удастся полакомиться яблоками в тишине и одиночестве. Мой зачарованный сон обрывается. Приходится просыпаться. Зато я вижу тебя – ты пробираешься ко мне через эти джунгли, выглядывая из-за спин своих друзей, и улыбаешься мне. Как много людей вокруг, но мне нужен только ты. Ты – моё счастье. Твоя улыбка тут же вызывает улыбку на моём лице. Я смотрю на тебя – и снова забываю обо всём. Границы реальности делаются зыбкими и тают. Все посторонние голоса затихают. Мы снова одни в нашем мире – ты и я. Мы.
– Хочешь, мы купим этот дом. Хозяин продаёт его, совсем недорого. Тысяча долларов.
Но разве можно купить мечту, хотя бы и недорого? Хотя бы и за тысячу долларов?
И я говорю: «Нет».
из 3-ей части романа "Пришелец", в сокращении