1.
Живу я в стареньком, историческом доме в сердце Петербурга. Архитектурная ценность. Вот только архитектурная ценность этого дома предложена снаружи, а внутри бывает по-разному. Из моей парадной видны Эрмитаж, Петропавловка и разноцветные луковицы Спаса . А в самой парадной видны огромные раскрытые трещины, и преет влажной гнилью. Это меня вовсе не стесняет, в этом есть даже некоторый шарм. Ведь я привык жить в низеньких, гаденьких хрущевках, измазанных дешевой серой штукатуркой. А в этом здании есть величие. Пусть затхлое, пусть плохо пахнущее, но все же величие.
Комната у меня крохотная, пыльная и очень пустая. Матрас, сушилка, стул, маленький чайный столик, фортепиано, три деревянных полки, небольшой сервиз, оставшийся от предыдущей хозяйки и полное собрание пыли за весь двадцать первый век. Может даже сложиться впечатление, что тут давно уже никто не живет.
Расположена она в самом конце длинного коридора возле туалета. Под дверью есть широкая щель в три пальца толщиной. И когда я сижу на тоненьком матрасе, можно наблюдать ноги соседок, которые заходят в туалет. И прекрасно слышать, как они справляют нужду. Но это ничего. Меня это не стесняет. Скорее, меня бы стесняло, если бы я знал, что кто-то другой за дверью слышит, как я справляю нужду.
Окно голое. А вид из него на облупленную желто-оранжевую стену. Солнцу приходится хитро извертеться, чтобы лучи под острым углом осветили мой подоконник. Но и это ничего. Я не очень люблю солнечный свет. Но купить тюль и шторы никак не выходит. То нужной суммы не имеется, то головная боль ночных попоек не дает выбрести на «апрашку». Вот так и остается окно обнаженным. Подоконник завален книгами, до которых никак не дойдут руки. И несколько полок врезанных вглубь стены, на которых больше пыли, чем нужных вещей.
Чистую одежду я оставляю прямо на сушилке, а грязную складирую возле двери в три стопки: черная, белая, цветная. Приобрел недавно мягкий поношенный ковер, застелив тем самым волнистый советский паркет. И вроде бы ничего. Жить можно. Даже приятно, что из того, что есть в этой комнате (а есть там немного) почти все мое.
Ванная комната находится прямо у входной двери. Крохотная, желтоватая. Внутри веет душной постоявшей влагой и стиральными средствами. Прямо над ванной натянуто несколько шнурков, где перманентно сушатся вещи соседок.
Зимой сходить в душ - это чистой воды испытание. Когда во всем доме сквозят холодные потоки воздуха, ты заходишь ванную откручиваешь горячую и ждешь. Ждешь «трыть-трыть». Я бы сказал: надеешься. А ведь бывает, что колонка не зажигается. Нет этого «трыть-трыть». Стоишь голый, заспанный и смотришь на эту мерзотную ледяную струю. А она беззвучно сливается, словно плавленая сталь. И ей плевать, что тебе на работу через пятнадцать минут. Зажмуришься, обрызгаешь аккуратно подмышки. Точечно разбросанные капли начнут стекать там и сям по телу, вся кожа стянется и задубеет, а ты в свою очередь будешь заставлять себя не матернуться так громко, чтобы не разбудить соседок. И все равно ничего. Бывает и хуже. Бывает по утрам вода вообще перекрыта.
На кухне очень уютно. Хотя особого там ничего нет. Небольшой диван, холодильник, плита и раковина. Все это сжато в восьми квадратных метрах, что кажется, вверх она намного длиннее, чем от окна до двери. И все равно уютно. А может потому и уютно, что все сжато. Я всегда подумывал, что однажды сюда заселятся мои друзья, и мы будем петь песни под гитару, сидя на небольшом диване. Но пока что я стесняюсь на ней даже готовить, чтобы реже встречаться с соседками.
Курю я на лестничной клетке, прямо под надписью «Курение в подъезде категорически запрещено. Штраф 2 базовые величины». Соседки говорят, что многие жильцы курят в парадной, тут даже пепельница имеется. И из всех жильцов ругается только наш ближайший сосед и грозится этим самым штрафом. Сердце очень тревожится, когда за его дверью что-то шуршит. Кажется, будто он принюхивается. Рука сама тянется потушить сигарету. Пару раз я даже не докуривал только потому, что что-то щелкало в его двери. Вот таким параноиком я стал. Но я его еще ни разу не видел. Он мне представляется очень озлобленным мерзким ханжой. Но пока его не встретил – я продолжаю тихо курить прямо под табличкой о штрафе.
Сплю у батареи на тоненьком матрасе. Зимой продувает из щелей. Но до следующей зимы я обязательно дойду до «апрашки» и куплю себе тюль (у меня даже записка на столике имеется «тюль!»).
А матрас, нужно заметить, мягкий, широкий, подаренный. Со своей собственной историей. У меня даже есть законспектированный диалог с моим другом Леней Бархотцевым по поводу его приобретения:
«- Ру, где пропадал?
- Да нигде я не пропадал. На работе был.
- А ночью?
- Ночевал у сменщицы. Хотел просто матрас у нее забрать. А там завертелось, как оно бывает. Ну, ты сам знаешь.
- Эта та, что из Челябинска?
- Ага. Вот, в Москву собралась уезжать с концами. И мне матрас предложила забрать. Не выкидывать же.
- Та из Челябинска, которая «вырви глаз», которая «ведьма щекастая»?
- Ну да…- небольшая пауза,- …но, знаешь, иногда и в ней есть что-то весьма привлекательное.
- Нет, брат, вот это уже омерзительно. Нужно и принципы иметь.
- Не так уж и омерзительно, когда тебе за это дают матрас. Просто, как бартер. Я тебе то- ты мне сё.
Молчание.
- Просто я, как бы абстрагировался от этого всего. Ну что-то вроде вышел покурить из самого себя. А она сделала, чего она там хотела. А когда вернулся «вот, матрас – забирай». Люди напридумывают себе гадостей, мол, «так некрасиво», мол, «моветон», «а где же ценности» и т.п., а потом спят на полу. А я не такой. Я простой. И сегодня буду спать на мягком матрасе.
- Дурак ты, Игорь.»