Синий вечер, белый снег

               
Писатель сидел в душном купе и ел бутерброд с колбасой. Тянулась-покачивалась за окнами скорого поезда сначала Московская, потом Ярославская, дальше Вологодская, а теперь Архангельская область. Мы сидели, спали, потом снова сидели, а поезд всё ехал и ехал строго на север. Назад в русский семнадцатый век...

-Заходим мы как-то в Амстердам. Пришвартовались. Встали под разгрузку. Ну и, понятно, свободные от вахты, на берег сошли в увольнение. Идём значит по этому Амстердаму, наблюдаем жизнь заграничную. «Пороки и язвы капитализма» как говорил наш замполит....,- всё рассказывал и рассказывал сосед по купе.
 
Ему до Архангельска ещё часов десять соловьём куковать, а мы уже через час выходим.
Няндома шушукалась позёмкой, и была скучно-неинтересной. Глазу хотелось отдохнуть на чём-нибудь архитектурном, а вокруг с десяток пятиэтажек, сбербанк и налоговая с решётками на окнах. Выкрашенный серебрянкой Ильич напротив стеклянного куба администрации с прищуром смотрит на  народ в китайском ширпотребе с вещевого рынка.
До Каргополя решили добираться автобусом – так дешевле. Облузганная семечками автостанция. Рейсовый ПАЗик. В ПАЗике тесно.
Пышные снега мягко выбелили пейзаж. Кругом чисто и светло, как в прибранной к приходу гостей квартире.

-Дело ещё при коммунистах было,- вспоминает кроличья шапка  ватному пальто,- Мишка тогда на ферме работал. В аккурат дом родительский в Новожилово перевёз. Он тогда подходяще зарабатывал, да и жена Тоська хорошую деньгу в совхозе зашибала зоотехником....

Останавливаемся в какой-то деревне. Вошли несколько новых пассажиров. Водитель неспеша продал им билеты. Напротив автобуса магазин. Из него выходит мужик, бутылку за пазуху пихает, а у самого уже глаза в разные стороны разъехались. Рядом собака мешается.
 
-Глядикось! Пока Нинка к дочке в Архангельск уехала, Васька паразит как закуделивает!- строго смотрит в квадрат окошка шерстяной платок.
 
-Продал наверно лесовозникам сущика, вот и чертоломит,- неодобрительно вглядывается в окно другая тётка.

-Да, а брат его Иван, лещом на сковородке вертится. В МЧСе работает, на своём тракторе огороды соседям пашет, ягоду по осени сдаёт. А этот....

-Чего-чего он продал лесовозникам?- интересуется у меня писатель.

-Сущик. Это рыба сушёная. Я когда прошлой зимой три дня жил у одного мужика, он его в наволочке рядом с печкой хранил. Удобно – всегда под рукой. Бери – уху вари зимой. Тут почти все им запасаются.

Зима на Каргополье явно перестаралась –вокруг всё какое-то завьюженное, перекрахмаленное и приплюснутое снегами. После Москвы с грязной кашей улиц и тротуаров, здешняя белизна завораживает своей первозданностью.
Я размяк в автобусной духоте, зарылся носом в воротник куртки, сидел и растекался мыслями, пока писатель дремал привалившись к окну: а хорошо вот так созвониться-договориться и махнуть на несколько дней в северную деревню с большущей рубленой ещё в восемнадцатом веке церковью, петляющей меж низких берегов речкой, и гостевой избой для туристов. Хоть не на долго увернуться, отгородиться, спрятаться от московских обстоятельств и проблем – подзарядить успевшие подсесть батарейки. Здесь никому до нас с писателем нет дела. Мы просто два чудаковатых туриста, за месяц до нового года решившие немножко пожить среди здешних просторов. Когда вся эта столичная жизнь с её фальшивыми улыбками и пустословием очень достаёт, так и подмывает сесть в поезд, и уехать  – смыть с себя пусть ненадолго всю эту столичность...

-А коньячку сейчас бы хАрАшо-о!- подстрекательски улыбался писатель.

-В окно смотри,- срезал я некстати проснувшегося любителя красивой жизни.

-Вот она неизбывная и вечная русская тоска,- прилип носом к окну писатель.

Быстро бежало назад заснеженное болото с тощими ёлками, похожими на беззубые расчёски, следом промелькнула брошенная деревенька с провалившимися крышами. Автобус потряхивало. То одним, то другим колесом он попадал в выбоины, оставленные тяжёлыми лесовозами.
 
-Вот так и живём между «хреново» и «очень хреново»,-прокомментировал писатель увиденное,- и в этом во всём надо ж как-то существовать русскому человеку. Вот у немцев всё просто: работа, дом, Бог по воскресеньям...

-Вы кто? Вы чё тут? Не русские что ли?- через проход заволновался мужик в косо сидящей андатровой шапке.
 
-Почему?

-Говорите непонятно.

-Просто он писатель,- кинулся я исправлять ситуацию.

-Кто...?

-Книжки пишет.

-А к нам зачем?

-Посмотреть.

-Чё-е тут смотреть?!

И я стал объяснять красиво, как радио.

Отметеленный накануне Каргополь громоздился уцелевшей стариной среди заборов и поленниц дров. Мимо нас мальчишка тащил собаку за поводок, как санки. Стылое небо подпирала колокольня с часами, вензелем императрицы Екатерины II и щекастыми херувимами на карнизах.

-Выразительно,- крутит головой писатель и лезет в карман за сигаретами,- иногда  жалею, что не родился в позапрошлом веке. Имел бы домик в три окна, кухарку, с которой греховодничал по ночам, водил бы дружбу с Бобчинским и Добчинским....

-Художественно, хоть кино снимай.

Писатель довольно улыбнулся.
В Каргополе даже сугробы пахли дымом из печных труб. Я-то здесь вообще, как рыба в воде, а вот писатель впервые, если не считать одного раза ещё по профсоюзной линии, когда в ноябре месяце он полез купаться в Онегу. Но сегодня у нас всё чинно-блинно - без кругов на воде с брызгами. За буйки не заплываем. Пока писатель курил, я заглянул в антикварную лавку. Высмотрел среди всякой отживший свой век всячины пару гранёных лафитничков из стекла таинственного цвета, потому как употреблять алкоголь из пластиковых стаканчиков не хотелось – душа требовала полного погружения в старину. У магазина какой-то щупловатый мужик в большеватой куртке попробовал сторговать писателю гипсовое Распятье. Писатель для контакта улыбнулся продавцу, но Распятье брать не стал. Я тоже непричастно пожал плечами.

-Ладно. Закурить хоть дайте!- сдался мужик.

Писатель достал сигареты. Мужик проворно залез пальцами в раскрытую пачку и вытянул одну. Прикурил, и развинченной, какой-то приблатнённой походкой, свернул в переулок.

-Откуда есть пошла земля русская? - писатель жестом экскурсовода показывал на алкомаркет «Красное и Белое».

Зашли.

-Марин?- пуховик пламенного цвета перед нами,- а чёо за "бейлис" такой...?

-Не знаю. Вчера привезли.

-Водка со сгущёнкой,- встрял писатель.

-А чё-о так дорого...?!- изумилась пуховик.
 
Взяли коньяку с устойчивой репутацией и пару бутылок пива. Писатель расплатился карточкой. Маркетинговые исследования показали, что коньяк хорошо идёт под шоколад, но писатель выбрал почему-то кулёк фасованных карамелек.

-Всё-таки Россия чёрно-белая страна,- подитожил писатель впечатления, когда такси миновало окраину райцентра.

-В смысле?- не понял таксист.

-Климат суровый,- снял я все непонятки.

-А, ну да,- согласился таксист.

-С месяц назад возил одного профессора с Москвы церковь деревянную глядеть. Тоже стариной, как вы, интересуется, я ему историю одну рассказал, смеялся он потом долго.

-Что за историю?

-Я тут вёз летом пассажира в одну деревню. Говорит купил в городе матери чайник электрический. А по осени приехал картошку копать, смотрит, а чайник так и стоит в коробке. Чего не пьёшь чай из него - спрашивает. Удобно ведь. На кнопку нажал и через пару минут закипит. А мать ему - да ну его, вода в нём электричеством пахнет, лучше я из самовара пить буду как раньше. Вот такая у нас тут старина.
Мы с писателем поулыбались в ответ.
Всю дорогу в машине играла музыка отечественных исполнителей. Приехали в самый как раз. На улице морозно и солнечно. В избах обеды варятся. Деревня всё ещё в совхозном колорите. Самым старым избам на вскидку лет сто. На некоторых белые круги спутниковых тарелок. Деревянной церкви в начале села лет триста. Поодаль мегафоновская вышка, двухэтажные кирпичные школа и дом культуры. Совхозные домики на две семьи. Над деревней высокая кирпичная труба котельной с датой наверху 1983

-Прямо какое-то засилье природы вокруг!- радуется как ошпаренный писатель.

Бодро хватанув пару рюмок коньяку, писатель напустил важный вид и всё время выбегал на улицу вместе с колченогим венским стулом. Задумчиво глядел на него грустными глазами среди новеньких снегов, и жадно снимал nikonом. Потом усаживал меня на стул, двигал нас вместе со стулом по сугробам, выражал неодобрение - искал подходящий ракурс. Угомонился он уже затемно. Но на прощанье усадил меня в комнате на фоне коврика с оленями, строго велел не моргать и смотреть в камеру.... а коньяк всё это время стоял на столе без дела. Зато за ужином, под краковскую колбасу с маринованными огурцами «дядя Ваня», которые таскали пальцами прямо из банки, коньяк пили залпами и часто. Коньяк пах армянским солнцем и дубовой бочкой. Чтобы усилить впечатления, писатель запивал коньяк пивом - вообще писатели - это очень крепкая конструкция. Потом пришла ночь, холодная и чёрная, и мы с писателем легли  спать. Спали крепко, и снов не видели.
При заселении в гостевую избу, мы, оба-два, сгоряча отрекомендовались писателями. Встретившая нас девушка средних лет уважительно таращилась подведёнными глазами и бюстом.  Записала наши данные в толстую тетрадь, убрала деньги в жестяную коробку из-под печенья, и быстро исчезла. Потом к нам зашёл глава сельского поселения - видный мужчина при галстуке с глазами полными житейского опыта. Вежливо посидел минуток пять, сообщил, что картошки нарОстили, ягод, грибов насобирали, теперь и зимовать можно. От предложенного писателем чая, отказался. Уходя попросил послезавтра выступить в доме культуры перед местными. Отступать было некуда, и смекалистый писатель ткнув в мою сторону пальцем, сообщил, что я умею и люблю выступать, а сам быстро исчез покурить.
Глава сельского поселения долго со значением прощался со мной за руку.

-И что я им расскажу...?!- злился я.

-Ну, я не знаю – придумай что-нибудь.
 
С утра писатель был непривлекательным, бухтел, что Пелевин с Геласимовым неплохие прозаики, но ему они не интересны. Что он может прочитать у них от силы страницу другую и всё, потому что они пишут о выдуманной проблематике, которая ему неинтересна, а самое главное, тем языком, который ему совсем не нравится....

-У тебя пиджак и галстук есть?

-Зачем мне тут пиджак с галстуком?

-А выступать перед народом я в чём по-твоему буду?

-Я тебе джинсы свои дам. Они почти новые. Даже ещё не разу не стирал.
 
Плотно позавтракали коньяком, который культурно дожидался своего выхода. Потом выпили для профилактики чаю с лимоном, и скрипя гостевой избой, вышли на улицу.
 
-Упс! Оказывается, на дворе декабрь!- писатель натянул на вязанную шапочку капюшон куртки. Новенький деревенский снежок, ещё не расковырянный следами, весело блестел на солнце.
 
-Смотри-смотри!- толкаю писателя – по улице гусаком вышагивал мужик с лицом цвета борща. В руке он нёс эмалированное ведро, из которого торчала искусственная шуба.

Мы с писателем долго шли длинной деревенской улицей, сворачивали в переулки и закоулки. И фотографировали, фотографировали. Потом вышли на деревянный мост через быструю речку в низких берегах, и мимо водонапорной башни пошли в соседнюю брошенную деревню. Где-то через пару километров за щёткой перелеска показалась часовня и шиферные крыши.

-Никакого урбанизма в пейзаже! Неужели брошенная? Там, наверно, домов сорок будет,- глядит на меня раскрасневшийся писатель.

-В паре изб ещё шевелится-ворочается жизнь. А так летом дачники приезжают.
 
-Да. Стояла деревня и сто и двести лет. Люди жили, работали, верили во что-то, а теперь...

-А теперь,- щурюсь от яркого солнца,- в супермаркетах фасованная египетская картошка, мытая израильская морковка и польские яблоки. В общем, полный поп корн!

-Ага,- соглашается писатель,- дали серпом по молоту со всей дури.

Декабрьское солнце равнодушно румянило мёртвую деревню. С берёзы у самой дороги на нас недовольно каркала ворона. В выбитом окне ближней избы виднелся телевизор.

-Помню у нас в детстве такой же дома был... Представляешь, вечером в этой избе собиралась вся семья, ужинала и глядела телевизор. «Темп» или «Рекорд». У нас «Темп» был. Хороший отечественный телевизор, ну и что, что чёрно-белый.

-А теперь,- отвечаю,- отечественная у нас только война, а всё остальное импортное.

-Ну, да,- соглашается писатель и целится японским nikonом в кособокую баньку, рядом с которой ржавел раскуроченный запорожец.

Мы не заметили, как небо стало густеть сумерками, и начали  зябнуть руки и уши...
-Пора домй,- говорю писателю,- скоро вечер. Деревенские поужинают картошкой, чаю попьют, животами в телевизор уткнутся, а потом спать залягут под ватные одеяла....

-Настроение чего-то испортилось,- признался писатель,- ходим как по заброшенному кладбищу. Нет, ну сами конечно сюда пришли за пять километров. Теперь вот обратно топать. Лучше бы баню у местных заказали, там один нарезал круги, намЁкивал почти открытым текстом про баню....

-Погоди-погоди! Вон туда смотри!– тычу варежкой в сторону часовни. По ватному одеялу снега ехал ГАЗ с железной будкой, на которой крупно было написано ХЛЕБ.

-Автолавка!- догадался писатель.

-Точно! Хлеб кому-то привезли. Давай скорей, может успеем перехватить!

Писатель побежал в сторону обитаемой избы. Хлебовозка остановилась у калитки. Продавец в махеровой шапке и синем халате из-под куртки зашла в избу. Водитель остался у машины. Писатель быстро с ним договорился. Они с продавцом были не против захватить нас, но в кабине не было места.

-Да мы и в будке доедем.

Нутро фургона пропахло свежим хлебом и совсем немножечко припахивало бензином. Усевшись на пустые ящики, мы погрузились в темноту. Машина быстро катила обратно по расчищенной трактором дороге.

-А давай подарим им песню?! Типа концерта в рабочий полдень!– говорю из темноты в темноту писателю.

-Давай!

И мы «даём» сначала ой, мороз, мороз, потом по далинам и по взгорьям...
Водителю с продавцом наш концерт понравился, жалели, что мы не едем в Каргополь.

-Надо в магазин зайти, купить чё-нибудь на поесть вечером.
 
Идём в сторону райповского магазина. Писатель предвкушает:
 
-Сейчас пирогов выберем на вечер. С вареньем и творогом по три штуки.

Мы с ним друг друга в этом плане здорово понимаем. Через полчасика минут выходим из магазина, солнце уже успело куда-то сесть, и мы грустные такие - пироги в магазине закончились. В руках у меня почему-то бутылка беспородного пятизвёздочного коньяку, у писателя - две пачки пельменей, половинка чёрного и пакетик кетчупа Хайнс.

-Давай всё-таки оборудуем вечер чем-нибудь вкусненьким?- предлагаю писателю, - замастырю ка я тортик к чаю!

-Давай,- недоверчиво соглашается писатель.

-Даю!- возвращаюсь обратно в магазин за оборудованием.

В сельпо пробил два лаваша, банку вареной сгущёнки и пакетик бабкиных семечек (жареных). В избе нагрел лаваши в русской печке, которую Катя без нас вытопила, измазал вареной сгущёнкой так, чтобы они намертво слиплись, чуть-чуть прошёлся сгущёночкой сверху и обсыпал эту нажористую красоту из пакетика бабкиными семечками.

-Зацени!

-Прикольно, и цвет приятный, а это точно можно есть?- недоверчиво разглядывает писатель моё детище.

-Сомненья прочь!- настаиваю я.

-Вроде сделан аккуратно. Всё на месте, и клей не вытекает с боков.

-Не выделывайся! Бери тарелочки на кухне, и давай режь!
 
Вскипятили чайник и стали зимовать под Малахова из телевизора. Съели всё, и ещё  шоколадку «ритер спорт» и карамельки с вареньем. Писатель заиграл красками, и пододвинул наши спортивные рюмки:
 
-Давай ещё по писят, и айда фотографировать!
 
Мы вообще с ним очень выносливые, когда расстроены....
Всё чин чинарём - на наши деревенские Куршевели опустилась ночь. Телевизор показывает, печка греет. Неугомонный писатель впереди планеты всей - фоткает сложносочинённые натюрморты из деревенской жизни - готовился долго и заранее. Коньяк уже не тренде. Цветастая занавеска и глиняная миска теперь наше всё.
 
-У меня всё брошеная деревня с телевизором не выходит из головы, неправильно как-то всё это,- через час затаскавал глазами писатель.

-Просто нам досталось другое время.

-Пойдём, покурим,- поднялся писатель.

Мы оделись и вышли на улицу. Ночь всюду насыпала мягких сугробов и тишины.
Спустя полчасика минут снег кончился, а "красиво" осталось...

Таганка, март 2018