Гранд Висенте совсем тронулся умом на старости лет; обрюзг от нескончаемых графинов чернильно-красного вина с нарезанными крупными дольками южными фруктами, разбаловался возможностью переложить долги вспыльчивым братьям обесчещенных черноглазых красавиц на татуированные плечи наёмных рубак, закованных в уплотнённые серебрящимися железными пластинами доспехи из потёртой кожи. Пабло Кабан, главный снабженец имения La Griega, лежавшего в окружении оливковых и лимонных рощ точно круг сливочного северного сыра на расписном жестяном подносе, проклинал нескончаемые вереницы приёмов и пикников, проводившихся под многоголосый звон золотых эскудо и ржание породистых арабских лошадей, доносившееся из переполненных конюшен. Пока гранд, сытно кормившийся за счёт многолетних серебряных шахт, нанимал отравителей и доносчиков для удачного расклада в придворных играх или разбрасывался деньгами на библиотечные свитки и обсерваторию с куполом из чистого обсидиана (без меценатства можно было забыть о принадлежности к по-настоящему элитному обществу), его скромный, самую малость упитанный интендант разбирался с вопросами более насущными: как скрыть смерть верховного епископа столицы за карточным столом и какова вероятность того, что посол великанов не узнает в главном блюде некогда бесследно исчезнувшую золотоносную гусыню из облачного замка.
Но последняя просьба гранда превзошла все мыслимые ожидания; это было даже хуже, чем когда в увешанной мифологическими полотнами художников обеденной зале собрался клуб гедонистов и эпикурейцев для ритуального употребления в пищу проштрафившегося члена, отказавшегося от магнетической идеи отведать двенадцать кремовых пирогов с глазурью без перерыва. Висенте-Пройдоха приказал Пабло к закату доставить в палаццо не много не мало целую корзину красных апельсинов: пьяных, как выдержанный портвейн; сладких, как пасхальные цукаты. А между тем вскоре после войны с маврами мальчишка-король запретил рубиновые солнышки с горьким миндалём костей, прировняв их к приворотным зельям в флаконах из каталонского стекла - цветного, конечно, но такого мутного, что не искушённому в изящных искусствах слуге всё казалось, что красивые вещицы прежде не только использовали, но и плохо отмыли от пивных дрожжей. Из-под скрипучих гусиных перьев дворцовых клерков вышел новенький указ: всё как полагается, на пергаменте светло-кофейного цвета и с бронзовой сургучной печатью с эмблемой летящего сокола. Раскалённый июньским солнцем город наполнился бранью дровосеков и грохотом падающих деревьев, а душистые плоды с сочной кровавой мякотью ящиками сметали с прилавков: дескать, от их сока люди отбрасывали более густые и необузданные тени и видели пугающих фантастических тварей. «Досадно,» - подумал Пабло ещё тогда, - «вкусное из этих малышек варенье получается».
-Тьфу, болван! - Пабло проигнорировал оплеуху своей дорогой супруги, рассеянно подивившись обрывкам воспоминаний своей бурной юности: сейчас ведь и не скажешь, что Хуана когда-то была тоненькой и поджарой, как молоденькая кобылка. Теперь же ей не требовалось даже прекратить взбивать пышное пшеничное тесто, чтобы хорошенько огреть мужа - вот настоящий профессионализм. - Где ты собрался искать апельсины в это время года, да ещё и красные? В конце недели день всех ангелов, и если хозяина нашего охраняют от пламенеющих мечей Создателя сундуки с золотом да винные погреба, это ещё не значит, что алые плащи с крестами не явятся по твою тупую голову, если прознают, что накануне важнейшего праздника церкви ты рыскаешь в поисках запретных лакомств.
Пабло в ответ пробормотал что-то неясное и вернулся к омлету с картошкой. Не хотелось этого признавать, но правда на сей раз оставалась за его ненаглядной женой: король оспаривал власть духовенства всё жёстче и уверенней, а то в отместку срывало свою злость на мелких сошках вроде него, которых, как ни старайся, не увидишь из замковых витражных окон с вылупляющимися из золотых яиц грифонами и ветряными мельницами, дрожащими перед ржавым копьём престарелого чудака верхом на старой кляче. Однако, пораскинув мозгами, слуга решил-таки не увиливать от сомнительного приключения: как знать, может, если раздобудет апельсины, удастся утаить с полдюжины себе на варенье.
По-хорошему, Пабло знал, где заветную контрабанду можно найти вне зависимости от прихотей природного и религиозного календарей. Город внутри города, разрисованный бесконечными символами карточных мастей, Рынок Четырёх лопался от богатств и богачей, некоторые из которых в погоне за уникальностью всё дальше и дальше отдалялись от облика, естественного для их рас. Когда в свои далёкие двадцать лет молодой лакей решил поискать для зелёной помощницы кухарки какую-нибудь диковинку, чтобы предложить её сверх тусклого фамильного обручального кольца, он не был готов увидеть такое разнообразие татуировок, нательных инкрустаций самоцветной крошкой, причудливой пластической хирургии глазниц и парфюмерных масел из вымирающих видов зверей и птиц. Надо сказать, Хуана в тот день осталось без подарка: среди пузырящегося ладана, усиленных алхимическими знаками шпаг и кружевных вееров с ручками из перламутра в ослепительно-золотистой эмали не было ничего практичного или полезного в хозяйстве в том смысле, в каком слово «полезный» понимают нормальные люди, а не всякий сброд вроде охотников за сокровищами да бродячих некромантов. И всё же, говоря откровенно, воображение Пабло - само по себе явление на границе с мистикой, - никогда не проявляло себя так ярко, как в те несколько часов, что он провёл на Рынке: как высоко поднимались его навесы, каких ярких цветов они были - кораллового, медового, жемчужно-чёрного.
За несколько медных монет поразительно ловкая для заявленной слепоты попрошайка указала снабженцу, где предположительно находился Рынок. Внебрачный сын бродячего цирка и картеля контрабандистов, одинаково любимых в столице, он бесстыдно дрейфовал по запутанным лабиринтам улиц, петляя между университетами и фехтовальными школами, витиеватыми домами родовитых господ и рядовыми аптекарскими лавками, укрытыми плотным одеялом из запахов касторки и розмарина. Ощупав крепко привязанный к поясу полотняный кошель с деньгами на расходы, Пабло решил взять с собой ещё и осла: если верить сомнительным приключенческим сказкам об идиотах, которым вечно не сидится на удобном месте, это животное приносило удачу редким послам от нормального мира, которых по воле капризного случая занесло в круговорот проклятых драгоценностей, томных взглядов актрис с демонической кровью и чёрт рогатый знает чего ещё. И поскольку к этим гордым «людям сухопутья» Пабло с толикой самодовольства причислял и себя, он взял под уздцы благодушно жевавшее морковь животное, поправил широкополую шляпу без лишней пижонской роскоши вроде ленты или пера, и двинулся в путь в указанном направлении: к востоку от солнца и к западу от луны. «Короче говоря, пока не стемнеет, надо всё время сворачивать направо, а потом каждый раз сворачивать налево» - логически заключил слуга.
Слегка сносив каблуки у почти новой пары башмаков (вот, а он всегда знал, что от маршрутов «поди туда - принеси то» одни только беды и траты) и сильно пожалев, что не сообразил пообедать чем-то более сытным, чем ломоть хлеба с варёной голубкой, Пабло, наконец, увидел его: ажурные кованые ворота вырастали над заброшенными портовыми доками словно из ниоткуда, увенчанные вырезанными из кораллов и эбонита эмблемами бубнов, треф, червей и пик. Ступая во владения языческого божества коммерции, слуга даже не стал тратить свои изношенные нервы на размышления о том, какого, собственно, нечистого, Рынок парит в нескольких сантиметрах над землёй; с учётом ежедневного оборота бесконечных сделок, не прерывавшихся, по слухам, даже ради сиесты, верховный совет менял мог раскошелиться на самого лучшего из всех практикующих фокусников и прохиндеев от мира иллюзий. Запах жареных в янтарном масле (не янтарного цвета, но выжатом из съедобных сахарных кусочков того, что когда-то было смолой) пончиков и запечённых на открытых углях шиншилл, начинённых устрицами и маринованными крылышками стрекоз, защекотал ноздри проголодавшегося искателя апельсинов. Желудок Пабло обиженно дёрнулся, и тот не глядя отхлебнул из маленькой фляжки: одной из многих, стоявших в ряду на первом из бесчисленного множества прилавков. Вкус у жидкости был как у пунша с корицей и цветущих роз.
Мир вокруг нанёс удар исподтишка: подло вонзил в спину - или нагретый бок - кинжал, смазанный ядом. Пабло с запозданием вспомнил о том, что в разного рода местах скопления волшебства и длинных теней не следует ничего есть и пить. Он понял, что совершил ошибку, когда огонь в жаровнях у палаток с едой превратился в пламенеющие не то на пионы, не то гладиолусы, а звон причудливых часов с фигурками жонглёров, купцов и наёмных убийц рассыпался в его голове разноголосицей чужеземной речи, смеха и свиста. Осоловело моргая, стряпчий уставился на девятикратную круговую резьбу, окаймлявшую только что опустошённый им крошечный сосуд с дистиллированным апельсиновым соком: а теперь, когда тень Пабло неожиданно отсалютовала ему шляпой и подкрутила ус без малейшего его в этом участия, сомневаться не приходилось. Узор завертелся, заходил ходуном, всё сильнее приближаясь к феномену движущихся картинок из ярмарочных тёмных ящиков. Вот только подобным сценкам позавидовал бы любой мальчишка, проматывающий свои карманные гроши: сластолюбцы бились о крутые скалы, еретики корчились в раскалённых гробах, воры превращались в гротескно-уродливых химер. Трижды выругавшись для храбрости, слуга попытался было оглядеться по сторонам, но зажмурился, не сразу привыкнув к обилию доселе замаскированных чудовищ и лавочек «для своих». Особенно его впечатлил двуглавый единорог хищного вида, чинно благодаривший бородатую торговку за связку высушенных рук, завёрнутых в почтовую бумагу.
Увидев чуть поодаль от себя двух человеческого вида покупателей, чьи плащи от дозы адского напитка не превратились в шкуры мантикор, а волосы не зашипели ожившими каменными змеями, Пабло едва не возопил от радости и поспешил к, как он полагал, собратьям по несчастью, резво минуя торговцев шёлком и чаны сдобренного перцем шоколада. Впрочем, даже под действием адского напитка он не утратил своего известного здравомыслия и держался на несколько шагов позади обеспеченных и явно не обременённых обязанностями перед всякими скучающими грандами молодых господ. Один из них - тот, что был повыше и кутался в кофейный бархат с парой небольших подпалин - отличался оловянной выправкой и пружинистым шагом поединщика. В другом, то и дело кашлявшем в батистовый платок и оправлявшем тёмно-изумрудные рукава камзола, по белокурым волосам и древнему фолианту подмышкой, Пабло позволил себе предположить учёного иностранца. Краем глаза запыхавшийся стряпчий пробегался по горкам айвы, гранатов и мандаринов, но нигде не было видно ни кусочка красного апельсина, даже после того, как, следуя за своими невольными провожатыми, слуга обнаружил себя всё ближе и ближе подходящим к середине Рынка Четырёх.
«Чтоб им всем убираться к дьяволу,» - ворчал порядком уставший Пабло. - «Интересно, что будет, если подать к столу обычные апельсины, да немного подкрасить их хорошеньким бордо?». При мысли о том, как и без того порядком захмелевший гранд будет есть такие naranjas borrachas, снабженец позволил себе рассмеяться и похлопать по спине осла, не обращавшего ни малейшего внимания на странные события вокруг. Так он на минуту-другую упустил из виду своих спутников, а когда снова нагнал их, то обнаружил почтительно кланяющимися какому-то высокому господину с острой козлиной бородкой, вычурной на манер короткой куртки тореадора перевязью и кострищами цепких, насмешливых глаз. Вдобавок ко всему, слуга был готов поклясться, что разглядел среди его тёмно-рыжих кудрей два остро заточенных козлиных рога, но в данный момент огни в глазницах волновали Пабло значительно сильнее: сколько он ни пытался отвести от них взгляд, не мог - и всё тут. Фехтовальщик и научное светило, видимо, были осведомлены о готовящейся встрече, и вовремя спрятали свои глаза, так как непозволительно долго для простого поклона продолжали делать вид, что их очень интересует структура щербатой брусчатки. «Ой зря я про дьявола вспомнил…» - испуганно подумал охотник за апельсинами и промокнул краем рукава выступившие на лбу бусины холодного пота.
Фехтовальщик заговорил первым; краем глаза Пабло заметил, как затрепетали крылья его орлиного носа, пока молодой человек подбирал слова.
-Господин левых дорог и кривых зеркал, даруй мне, Диего Вальдесу, такой клинок, что напомнит о застывшем лунном луче и разрежет доспех, как свежее масло; клинок, с которым ни итальянские головорезы в багряных камзолах и с бравурными песнями на губах, ни могучие варвары севера с кровью горных гигантов в жилах не смогут встать у меня на пути. Дай мне его - и проси, что хочешь.
-Будет тебе подарок за просто так, - усмехнулся рыжеволосый, и голос его звучал, как расписные карнавальные кастаньеты и журчание холодной ключевой воды на излёте июля.
Пабло сглотнул и подумал, что надо бы выпивать по вечерам меньше настойки на грейпфрутовых косточках, но в блестящих гранях калёной радужки демона он видел, как в дешёвом кино, фрагменты: вот этот Диего Вальдес выигрывает дуэль за дуэлью и спор за спором, и на его голову, точно осенние каштаны, сыплются выгодные заказы с оплатой напрямую жемчугом и драгоценными камнями; вот, развязав свой язык вином, он болтает в трактире о шпаге, равной которой нет под кастильским небом; вот, прокравшись ночью в безвкусно-роскошную новенькую квартиру, безымянный грабитель обычным грошовым ножичком перерезает спящему Диего горло и забирает трофей.
Учёный заговорил вторым; обострившимся слухом Пабло уловил, как он нервно сглатывал комок в горле, набираясь храбрости.
-Господин сожжённых лестниц и перевёрнутых карт, даруй мне, Эрнану Вега, книгу, в которой на языке драконов и звёздных сфер записано всё, что было и чего не было, что будет и что никогда не произойдёт; книгу со страницами из слёзного хрусталя, обёрнутую в кожу русалочьего хвоста и переложенную закладкой из лоскута с парадной мантии самого Солнца. Дай мне её - и проси, что хочешь.
-Будет тебе подарок за просто так, - усмехнулся рогатый, и голос его звучал, как гитарные струны под пальцами соблазнителя, и шелест крупных банковских векселей. ;Пабло перекрестился и решил навсегда завязать с крепким «табаком бедняков» из не пойми каких растений, но в глубоких, точно бездонные пыточные колодцы, зрачках демона, он видел, как в калейдоскопе, картинки: вот счастливый Эрнан Вега запирается на ключ в своём кабинете, заставленном сложными навигационными и арифметическими приборами; вот чтение захватывает его так сильно, что научное светило забывает есть и спать; вот щёки Эрнана сереют и западают, похожие на бесцветное варёное мясо, а сам он умирает от страха столкнуться с давно известным ему будущим.
Оба обречённых счастливца, рассыпавшись в благодарностях, поспешили прочь с Рынка, а Пабло остался стоять, спрашивая себя, достаточно ли он любит красные апельсины. Требовательно заурчавший живот вывел слугу из оцепенения, напомнив ему о том, что пора бы, так-то, и ему поворачивать домой, но стряпчий только храбро сжал упряжку своего осла, мысленно прощаясь с бесстрастным молчаливым спутником. Апельсины апельсинами, но в «подарок за просто так» они ему уж точно не нужны, а с такой скотинкой, как это копытное, даже в аду ничего не случится.
-Это, сеньор… Мне бы апельсинчиков красных, - заговорил Пабло, когда больше не за кем было прятаться. - Вот, корзину наполните, будьте любезны, - он протянул корзину. Потом по-индюшачьи выкатил грудь вперёд и, не зная зачем, прибавил. - Мой господин требует к себе на праздник. Ну и я на варенье приберегу пару-другую. Уж больно оно вкусное.
Смех, вырвавшийся из груди господина с острой бородкой, был такой звонкий и добрый, что у Пабло от противоречия зарябило в глазах, и он растерянно фыркнул. Меньше, чем за мгновение, корзина наполнилась теми самыми апельсинами, под пахучей кожурой которых пряталась мякоть цвета киновари, а в следующую секунду даритель едва заметно взмахнул над грудой плодов своей унизанной перстнями рукой. Подозрительное чёрное облачко испарением поднялось над трофейными фруктами и тут же рассеялось.
На душе у Пабло запели соловьи. Он не сомневался: теперь-то лакомиться красными апельсинами можно, не опасаясь непрошено наглядеться на правдивые обманы зрения. Отсалютовав демону шляпой и настояв на том, чтобы тот взял осла взамен на свой подарок, тем самым к вящему довольству слуги превратившийся в товар, стряпчий, весело напевая, покинул пугающий и прекрасный Рынок Четырёх. Румяный солнечный шар парил в зените, нагревая эмалированно-голубые небеса, и спустя несколько миль это не на шутку встревожило удачливого посыльного. Ведь Пабло точно помнил, что было уже почти совсем темно, когда его почти новые башмаки переступили через мудрёную ограду волшебного дьявольского базара. Припомнив всех святых не в самом уважительном контексте, слуга крепко обнял бесценную корзину, и трусцой припустил домой.
Хуана, говоря откровенно, беспокоилась. Частые оплеухи и ворчание, без которого нельзя представить себе ни одну порядочную матрону, вовсе не означали, что она не любила своего мужа, отправившегося по апельсины чёрт знает куда, и пропавшего из дому на всю ночь. Даже когда Пабло был юным и стройным, девицы из увеселительных домов волновали его мало, что и говорить о нынешних летах набитой дымным куревом трубки и мясных пирогов. Так что, как она потом ни бранилась, а всё же кухарка обрадовалась, увидев запыхавшегося суженого - и не одного даже, а с треклятыми апельсинами - торопливо ковыляющего к порогу семейного гнезда.
На варенье Пабло удержал целую дюжину, и чувствовал на это своё полное моральное право. Лакомство оказалось даже вкуснее, чем в его воспоминаниях. А из оставшихся косточек в саду единственного на моей памяти человека, безнаказанно получившего из рук дьявола то, чего он хотел, несколько зим спустя выросли и заплодоносили не тронутые проклятием скучающих чертей красные апельсины.