Мусорщик

Часть 1 
 Эта история произошла много лет назад в небольшом провинциальном металлургическом городке Среднего Урала. В те далекие годы она взбудоражила все население городка и сохранилась в моей памяти навсегда. О ней я не раз рассказывал друзьям, близким, знакомым.

   Пожалуй, самый грязный и заброшенный район города, так называемый Шанхай, преображался на глазах. Вместо хаотично разбросанных лачуг, сараев, тесных бараков и домиков началось строительство трех- и пятиэтажных кирпичных «хрущевок».  При строительстве использовался серо-белый кирпич, поэтому новые возводимые здания казались светлыми и яркими.  Были разобраны деревянные тротуары, появились асфальтированные пешеходные дорожки.

   После тесных коммунальных комнат в бараках и сырых разваленных лачуг в светлых новых квартирах новоселы чувствовали себя, как во дворцах. Уже не нужно было заготавливать дрова, бегать за водой к водораздаточным будкам. В домах было проведено паровое отопление, горячая и холодная вода, на кухнях стояли газовые плиты.

   Ощутив комфорт в своих домах, жители решили расширить его и создать такой же во дворе, облагораживая его, периодически устраивая субботники. Здесь работали стар и млад.  Посадили деревья, чередуя березу, тополь и ель. Вдоль прогулочных дорожек высадили сирень и акацию, разбили клумбы, оборудовали детскую площадку с песочницей и деревянным грибком, поставили удобные скамейки, установили качели. Врыли в землю столб с вертушкой наверху, к которой были прикреплены верёвки с лямками. Эта забава, так называемые «гигантские шаги», пользовалась в то время большой популярностью как у детей, так и у взрослых. Молодёжь соорудила себе небольшую спортивную площадку: поставили турник, брусья. На противоположных концах двора, рядом с молодыми кустами черемухи установили два стола со скамейками. Это были самые популярные по посещаемости места. Здесь вечерами собиралось много мужчин, и, стоя за спинами сидящих за столом, они ожидали своей очереди, чтобы принять участие в «забивании козла». За этими же столами играли в лото и карты (в дурака). Устраивались регулярно чемпионаты на лучшую доминошную пару квартала. Иногда играли и под интерес. Призом, как правило, была водка. У каждого подъезда домов с двух сторон появились лавочки, где сердобольные старушки обсуждали все новости и сплетни города.

   Апрельские дни текущего года радовали весенним теплом, поэтому в первые же выходные жильцы провели несколько субботников. Убрали и вывезли мусор, накопившийся за зиму, вскопали клумбы и посадили цветы, побелили стволы тополей, бордюры асфальтированных дорожек.  Мужчины на площадке доминошных сражений зачистили вспучившуюся краску на столах и скамейках, тщательно прокрасив их потом желтой сигнальной краской.

   До Международного дня солидарности трудящихся 1 Мая оставалось две недели. Но приближалась еще одна дата: страна готовилась к празднованию Дня Победы в Великой Отечественной войне. Впервые за последние семнадцать лет этот майский праздник был объявлен нерабочим днем.

Часть 2

Уже мало кто помнит, что раньше праздновали День Победы два раза:  9 мая и 3 сентября, когда была повержена милитаристская Япония. Но отпраздновала страна эти праздники всего три раза. Победивший народ не мог взять в толк, почему такие святые даты предаются забвению, а разгадка была проста. Сталин прекрасно понимал, что основные лавры победы принадлежат Жукову, а он как генералиссимус был лишь Верховным главнокомандующим.

   В своей книге "Воспоминание и размышления" Жуков писал, что за неделю до первого дня парада Сталин вызвал его к себе на дачу и спросил, не разучился ли маршал ездить верхом. Георгий Константинович ответил, что не разучился.

   – Вот что, – сказал Верховный, – Тогда Вам придется принимать Парад Победы, а командовать парадом будет Рокоссовский.

   Жуков удивился, но виду не подал:

   – Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать Вам?
Сталин ему ответил:

   – Я уже стар. Какой из меня сейчас наездник. Боюсь в седле не удержусь. Принимайте Вы, Вы помоложе.

   Жуков в своих воспоминаниях рассказывал,что случайно встретил сына Сталина,на аэродроме Ходынке, разговорились.Василий по секрету рассказал, что отец сам собирался принимать парад. Приказал маршалу Буденному приготовить подходящего коня и поехал в Хамовники, в главный армейский манеж верховой езды. Там армейские кавалеристы обустроили великолепный манеж – огромный, высокий зал, весь в больших зеркалах. Именно сюда приехал Сталин тряхнуть стариной и проверить, не утратились ли со временем навыки джигита. Подвели белоснежного скакуна и помогли Сталину водрузиться в седло. Собрав поводья в левой руке, которая всегда оставалась согнутой в локте и была лишь наполовину действующей, из-за чего злые языки соратников по партии называли вождя «Сухоруким», Сталин пришпорил норовистого скакуна, и тот рванул с места…
Всадник вывалился из седла и, несмотря на толстый слой опилок, больно ударился боком и головой.

   «А что будет, если такой конфуз произойдет на параде? Это же позор на весь мир, - подумал Сталин. - Жуков как маршал уже принимал капитуляцию фашистской Германии и Парад Победы в Берлине у Бранденбургских ворот. Пусть принимает и в Москве».

   Так первый Парад Победы 24 июня 1945 года принимал маршал Георгий Константинович Жуков.

   До 1948 года День Победы являлся нерабочим днём, однако Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 декабря 1947 года выходной был отменён: вместо Дня Победы нерабочим сделали Новый год.

   Существует еще одно предположение, почему перестали праздновать День Победы. Инициатива тоже исходила от Сталина, который воспринимал послевоенную популярность Георгия Жукова как прямую угрозу своему посту.

   Когда у власти был Никита Хрущев, ему постоянно поступали предложения сделать День Победы праздничным и выходным днем. Но позиция Хрущева была принципиальной – отказ. Он криком с трибун убеждал народных избранников, что выходной День Победы у советского народа будет ассоциироваться с ненавистным Сталиным, разоблачение культа личности которого было озвучено на ХХ-ом съезде КПСС. 

   Но больше всего Хрущев боялся Георгия Константиновича за его популярность в народе, большое влияния министра обороны на общественность и военачальников, поэтому, придя к власти,всячески добивался полного отстранения его от дел.

   В октябре 1957 года, Жуков был снят со всех постов, выведен из состава Президиума ЦК.

   9 мая вновь объявили праздничным днем в 1965 году при Брежневе. Отчасти это было связано с личностью генсека. Леонид Ильич любил пышные празднества, масштабные мероприятия и чествования.
Еще одна причина – «круглая дата». Приближалось двадцатилетие со Дня Победы.
В СССР уже выросло поколение тех, кто войну не видел, а живые свидетели постарели и практически не участвовали в политической жизни. Самые «острые» подробности войны стали забываться, а их герои предавались забвению. Уже не модно было носить награды, поэтому многие заслуженные ветераны даже стеснялись их надевать.

   Праздничные мероприятия ограничивались, по большей части, салютом, да и то только в больших городах.   Как при Сталине, так и при Хрущёве «трафарет» проведения праздника был един: в центральных газетах выходили праздничные передовицы, по радио звучала маршевая музыка, проводились торжественные вечера. Однако вся страна вместе с фронтовиками минувшей войны отмечала День Победы, невзирая на отсутствие официального выходного.

Часть 3

   За две недели до празднования Первомая в нашем дворе появилась странная семейка. В полдень со стороны березовой рощи, разделяющей два района города Левенку и Шанхай, вышли двое взрослых и трое детей. Они прошли по тропинке и, выйдя на асфальтированную дворовую дорогу, понуро побрели по ней. Впереди шел, припадая на правую ногу, среднего роста мужчина, одетый в галифе и офицерскую гимнастерку, от времени защитный цвет которой вылинял практически до белого. За его спиной висел армейский мешок, на поясе фляжка. На босу ногу были надеты стоптанные кирзовые ботинки, но, не смотря на износ, они были начищены до блеска. На голове была надета защитного цвета пилотка-испанка с кисточкой. Но в глаза бросалось не то, в чем он был одет, а его лицо, изуродованное ужасными шрамами, поэтому определить возраст мужчины было очень сложно. Самый большой и глубокий шрам рассекал его лоб и правую бровь на две половины и через глаз по щеке уходил ко рту. Второй, разделив ухо на две части, по щеке тоже уходил ко рту, но уже с левой стороны. Шрамы стянули кожу и задрали край губ вверх так, что казалось, он смеется. В свете весеннего солнца в темных блестящих глазах мужчины, казалось, застыли слезы боли и отчаяния.  Шрам над бровями придавал суровость его лицу и зловещее выражение глазу, веко которого постоянно подергивалось.
Встречные люди, вздрагивали увидев его лицо, старались быстрее пройти мимо, а потом останавливались и долго смотрели вслед.
 Душа, сердце, тело каждого из нас в течение жизни покрываются разными шрамами от обид, телесных ранений, разочарований.  Шрамы на лицах мужчин оголяют их душу и служат постоянным напоминанием об истории их происхождения. 

   Следом за мужчиной, взявшись за руки, шли три девочки. Старшей было примерно четырнадцать лет, а самой младшей - не более десяти. Одеты они были очень бедно. Скромные, изношенные, потерявшие цвет платьица, висели на них мешковато.  Женщине на вид было не более сорока лет. Она была среднего роста с отточенной, стройной фигурой. Глаза цвета морской лазури, длинные, густые загнутые ресницы, смуглый цвет кожи и распущенные темные волосы придавали ее красивому лицу ещё большую изящность. В руках она держала небольшой тряпичный узелок. Дети переговаривались между собой и матерью на непонятном языке. Пройдя вдоль дома, они остановились у столика со скамейками. Женщина положила на избитую костяшками домино поверхность стола узелок и стала развязывать его. В нем находилось полбулки ржаного черного хлеба, три запеченных картофелины, луковица, соль. Каждой из девочек она отломила по кусочку хлеба и начала очищать картофель. Мужчина сел на скамейку, отстегнул от пояса фляжку, и сделал из нее несколько глотков. После короткой трапезы девочки повеселели, уселись на качели и, смеясь, стали раскачиваться.
 
   Расположившую за столиком семейку сразу обнаружили из своих окон несколько пар зорких глаз бабушек из противоположного дома. Любопытство распирало, поэтому вскоре они вышли из подъезда, уселись на скамейке и начали обсуждение.

   - Зинаида. А не знаешь, что это у нас здесь за цыгане появились?

   - Да вот же и я вышла посмотреть. По лицам на цыган, вроде, не похожи, а по одежде - так чистые цыгане.

   Но догадки как-то вяло поддерживали тему разговора, им не терпелось подойти ближе и все разузнать. Девочки, увидев, что от подъезда к ним приближаются две пожилые женщины, прекратили раскачиваться, слезли с качелей и подошли к родителям. Платьица на них, с множеством латок и заплат, на самом деле напоминали рваную цыганскую одежду.

   - Hola! – созвучно сказали девочки, когда подошли женщины.

   - Здравствуйте, - сказала мать и встала из-за стола.

   - Здравствуйте. Смотрю, вроде на цыган непохожи, а говорите не на нашем языке.
Девочки плотнее прижались к матери. Самая младшая произнесла:

   - El idioma espanol.

Мать положила руку на голову девочке и сказала.

   - Это испанский. Извините, мы сейчас уходим.

   - О! А как же вас сюда занесло родимых. Кубинцы что ли?

   - Нет. Я испанка. Девочки родились в СССР, -  она кивнула в сторону мужчины. -  Муж русский.

Сейчас явно прослушивался акцент в ее произношении.

   - А че он такой бука? Ни тебе здрасьте, ни до свидания?

   Мужчина, действительно, сидел как-то отрешенно и совсем не реагировал на разговор женщин. Но при этих словах повернулся в их сторону. Увидев его обезображенное шрамами лицо, слезящиеся темные глаза, в которых читалась адская боль, и застывшую улыбку, женщины притихли. Он также, молча, стал завязывать мешок. Бронзового цвета кисти его рук были все в ожоговых шрамах.

   -  Да не пугайтесь. Николай очень добрый и веселый. Лицо таким стало после тяжелого ранения, а молчит, потому что говорить почти не может, голосовых связок лишился. Так, иногда кое-что внятное проскакивает.  Но мы с девочками его понимаем.

   - А дочки что, по-русски не бельме?

   - Почему? Это они от волнения, когда встречаются с незнакомыми людьми.  А между собой мы говорим на испанском, чтобы не забыть родной язык. С отцом же не поговоришь.

   - А куда и откуда путь держите? Что-то мы вас раньше здесь не встречали.

   - Somos las victimas de un incendio, – вдруг быстро, в эмоциональном порыве нервно, не заметив, что перешла на родной язык, ответила она. В глазах появились слезы, но, спохватившись, выдохнула и перевела:

   - Погорельцы мы из Левенки. Ходим вот, ищем жильё, работу.

   - Батюшки. Это пожар, что неделю назад был?

   - Да. Извините. Но нам пора.

Повернувшись в сторону мужа, нежно произнесла:

   - Ник. Мы уходим.

   - А как звать-то тебя, родимая?

   - Кастодия. По-русски это имя может звучать, как Эльвира, Александрия, Герда. А я привыкла что меня называют просто Катя. До свидания.

   Они встали и пошли. Впереди, припадая на правую ногу, мужчина, за ним три девочки, и замыкала шествие миниатюрная с распущенными пышными волосами красавица Кастодия.

   Вечером практически все женщины близлежащих домов собрались во дворе. Они даже потеснили мужчин, лишив их возможности постучать костяшками домино, завладев их столом. А те от безысходности толпились рядом и в который раз слушали байки, догадки и домыслы об испанской семье, вдруг появившейся в их дворе. Чем больше собиралось народа, тем больше появлялось новой информации.

   Оказалось, действительно, семья уже много лет жила в Левенке.  Муж работал обработчиком древесины на местной пилораме участка лесхоза и по совместительству сторожем. Семье на правах найма предоставили жилье - небольшой домик. Здесь же, на территории участка, огороженного высоким деревянным забором, находились контора, подсобные помещения и склад готовой продукции.

   Накануне случился пожар. Сгорели контора лесхоза, дом, в котором они проживали, с документами и имуществом, часть штабеля приготовленного для вывоза теса.
Сторожа арестовали, но из-за его невнятной речи не смогли добиться от него каких-либо объяснений. Поэтому до выяснения причины пожара оставили под стражей на несколько дней. Все это время жена и дочери не отходили от деревянного мрачного одноэтажного здания, где находилось КПЗ (камера предварительного заключения). Милиционеры периодически отгоняли жену с дочками, но они снова возвращались.
Следователи сработали оперативно и быстро выявили виновного. Оказалось, что днем, когда сторож спал после ночной смены, двое заготовителей работали на распилке хвостов древесины. Один из работников решил провести ревизию постоянно глохнувшей бензопилы «Дружба»: промыл бензином и почистил карбюратор, свечу зажигания. А когда начал пробовать ее завести, дергая шнур стартера, высоковольтный провод одеть на свечу забыл. Искра от него воспламенила еще неиспарившийся бензин, и пила вспыхнула. Загорелись сразу же опилки, пропитанные горючим веществом, и пожар начал мгновенно распространяться по участку.  Рабочий в испуге бросил пилу и убежал.  Прибывшие пожарные довольно быстро справились с огнем, благо рядом находился небольшой пруд, но здание конторы и жилой домик спасти не смогли. После недолгих разбирательств сторожа из-под стражи освободили, но с работы уволили. Так члены семьи погорельцев, как говорится в народе, в чем мать родила оказалась на улице.

Часть 4

   Каждый вечер ровно в шесть часов во двор въезжала машина, вывозившая мусор. Водитель высовывал руку из окошка и, не вылезая из кабины, звонил в колокольчик. Из подъездов начинали выходить жильцы, держа в руках ведра с отходами. Это был процесс не только избавления от мусора, хлама, а процесс общения. Некоторые жильцы выходили задолго до появления машины и, коротая время в ожидании, успевали делиться всеми новостями, обсудить последние сплетни и слухи. Выражаясь языком нынешнего времени, это были ежедневные несанкционированные мини- митинги.
И вот на следующий день после появления во дворе семьи погорельцев машина въехала во двор, как всегда, по расписанию. Но в колокольчик звонил не водитель, а вчерашний глава семейства. В той же одежде, в тех же кирзовых ботинках на босу ногу, только на голове не было пилотки. Короткая стрижка, в несколько ирокезных рядов вздыбила его густые русые волосы, в местах шрамов на голове. В руке Николай нес металлический совок и связанную из длинных березовых прутьев метлу. Он принимал из рук женщин ведра и помогал закидывать мусор, подбирал и подметал рассыпавшийся на асфальт. Иногда его внимание привлекала какая-то вещь в отходах, он вытаскивал её, внимательно рассматривал, потом либо закидывал в кузов, либо отдавал жене, которая вместе с дочерьми следовала за машиной на небольшом расстоянии. За спиной у Кастодии висел армейский мешок, в руках она держала авоську, в которой уже лежали вытащенная из мусора пара изношенных ботинок маленького размера и еще какие-то тряпки. Так семья следовала за машиной, продвигаясь от дома к дому.

   Проходя мимо женщин, стоящих у крыльца, испанка улыбнулась:

   - Добрый вечер, сеньоры.
 
   - Hola. Здравствуйте, - поддержали ее дети.

   Женщины в ответ, молча, закивали головами и продолжали наблюдать за этой процессией до тех пор, пока машина не выехала со двора.

   Так продолжалось несколько дней. И каждый раз испанка, проходя мимо, здоровалась и отвешивала поклон, а женщины в ответ молча кивали головами.

Но в один из вечеров жильцы стали выходить из подъездов во двор задолго до прибытия машины. Стояла очень теплая для конца апреля погода.  Почки на деревьях набухли и готовы были в любой момент рассыпаться, чтобы выпустить на свет еле заметные иголки новой листвы. У прикреплённых к деревьям скворечников проходили птичьи сражения за право обладания комфортным жильем.
Могло показаться, что мусор не вывозили уже несколько дней, и в этот вечер успеть выбросить его вышли все жители близлежащих домов. Но у каждого жильца в руках, кроме мусорного ведра, были у кого авоськи, у кого пакеты, у кого свертки. Двор напоминал разворошенный муравейник. Жильцы, разбившись на небольшие группы, громко переговаривались, окрикивали друг друга.  Время от времени их взоры обращались в сторону, откуда всегда появлялся мусоровоз. Вдруг все смолкли, наступила тишина, казалось, что даже слышно, как падает на мягкую траву отлетевшая от почек липкая кожура. Между домов показался грузовой ЗИЛ и медленно покатил по асфальтированной дорожке. Водитель, увидев большое скопление людей, не понимая, что происходит, нажал на клаксон. Машина издала какой-то непонятный клокочущий звук. Тогда он высунулся из машины.

   - Народ. Что случилось?

   - Тормози.

   Как только машина остановилась, все кинулись к семье, шедшей за ней следом. Не понимая, что происходит, испанка обхватила руками детей, прижала к себе, готовая, как львица, кинуться на защиту своего потомства. Отец семейства отпрянул назад и встал перед женой. Снял с головы пилотку, засунул ее за ремень. Шрамы на лице вытянулись. Его глаза, наполненные страхом за своих родных, бегали по сторонам, внимательно следя за поведением надвигающейся толпы. Казалось, что вечная улыбка вдруг куда-то исчезла с его лица.

   Тут вперед вышла довольно пожилая женщина. Ее волосы были до такой степени седые, что, казалось, на голове надета снежная шапка. Она подняла руку вверх, толпа остановилась.

   - Николай! Кастодия, детишки. Вы что испугались? Да о чем вы подумали, миленькие?   – она отступила назад и сделала низкий поклон. - У нас, у русских, есть старая традиция. Всем миром собирать помощь погорельцам.
Из толпы собравшихся послышались недовольные выкрики:

   - А почему только у русских? У украинцев тоже.

   - И у татар.

   - И у белорусов.

   - И у латышей.

   - У нас на Кавказе тоже.

Женщина оглянулась на толпу и продолжила:

   - А я о чем?  У нас, советских людей, есть традиция. Короче, Катя. Вот, собрали вам, что смогли, вещи, продукты. А это - деньги, - она протянула руку с коробочкой от леденцов, в которой лежали бумажные купюры и металлические монеты.

   - Прими от чистого сердца.

   На глазах испуганной и растерянной испанки появились слезы. Она, чуть пошатываясь, вышла вперед, как-то обессилено опустилась на колени. Ее примеру последовали и дочери. Кастодия сомкнула руки на груди, наклонив голову, тихим, завораживающим и леденящим душу голосом начала читать молитву. Люди замолчали, даже притихли птицы у скворечника.

   - О, Пресвятая Дева Мария! Царица земли и небес! Мать Спасителя нашего! Ты — надежда наша, опора наша и поддержка! Благодарю Тебя, о Пречистая Дева, за деяния светлые, за исцеление недугов души и тела, за сострадание к нам. Спасибо, Святая Дева, что молишься Ты перед Господом за душу каждого!  Да прибудет со мной сила Твоя до конца пути моего! Никогда я не устану прославлять имя Твое святейшее.
Она начала креститься и продолжила:

   - Да смилуется Господь над всеми страждущими и да благословит протянувших руку в оказании помощи всем бедствующим!

   Такого не ожидал никто.  В гробовой тишине послышались всхлипывания, и вдруг практически все женщины начали креститься. Их примеру последовали и мужчины, даже те, кто состоял в партии.

  Водитель грузовика тоже на всякий случай перекрестился и, встав на подножку автомобиля, взмолился:

   - Граждане. Уж грузите, пожалуйста. У меня же график. Еще несколько дворов.

   Когда мусор из рук жильцов перекочевал в металлический кузов, машина тронулась дальше. Мусорщик снова натянул на голову пилотку, дотронулся рукой до кисточки и, прихрамывая, пошел следом, временами оглядываясь на свою жену и детей, оставшихся стоять в окружении жильцов.

Часть 5

   Как только машина выехала со двора, испанку с детьми усадили за доминошный стол. Началась примерка одежды, обуви. Тут же занялись сортировкой принесенного, раскладывая продукты и вещи по сторонам.
Кто-то принес простыню, соорудив своего рода примерочную. Девочки переодевались, выходили из-за занавески, проходили, как по подиуму. Тут же умелые руки женщин делали замеры, подрубки. Потом бежали домой, чтобы прострочить на швейной машинке. «Ателье по пошиву и ремонту одежды» работало, набирая обороты.

   - Бабаньки! А может, чай организуем? – раздался чей-то голос.

   - Мужики. А ну-ка тащите столы сюда.

   Вынесли два стола и поставили их вместе. Застелили скатертью. Кто-то принес медный амфорный суксунский самовар и поставил его посередине. (Принято родиной самоваров считать Тулу, однако факты свидетельствуют о том, что первоначально в России самовар начали делать на Урале в 1740 году именно в Суксуне, а тульский самовар появился почти на десять лет позже).
Растапливать его не стали, а просто залили кипятком, на столе появились пряники, печенье, ватрушки, блины, оладьи. Детвора и пожилые люди, сменяя друг друга, усаживались за столиками, швыркая из стаканов, кружек и чашек запашистый чай. Здесь же сидела Кастодия с детьми. Тем, кому не досталось место за столом, довольствовались чаепитием стоя.

   Мужики, скучковавшись под готовой вот-вот распуститься черемухой, стараясь не отстать от происходящих событий и пользуясь потерей бдительности со стороны жен, решили не заморачиваться чаепитием, замыслив уже не на троих, а минимум на десятерых. В направление магазина тотчас полетело несколько гонцов. Кто-то вынес трехлитровую банку бражки, замаскированную снаружи газетой, и аккуратно поставил под кусты, кто-то вдруг вспомнил о заначке самогона. Торжество набирало обороты.
Когда собранные вещи, продукты разложили, их оказалось столько, что встал вопрос, как и на чем все это доставить до места. И тут подъехала «Волга» ГАЗ-21. Из нее вышел Первый секретарь Горкома партии. Он жил в доме, у которого развернулись все эти события.

   - Здравствуйте, товарищи, – обратился он к собравшимся и тут же поинтересовался: - А что у нас здесь за торжество?

   - Петрович! Ты что, не знаешь? У нас сегодня день интернационала.

Подвыпившим мужикам не терпелось поговорить по душам с представителем власти.

   - Какого интернационала? До него еще несколько дней.

   - Так это, у нас свой. Так сказать, районного масштаба.

   - Толком кто-то может объяснить?

   - Петрович!

Из-за стола поднялась все та же седая женщина.

   - Ты видишь все эти вещи, продукты, - она показала на холм из пакетов. - Это собрали жители наших домов для семьи Левенских погорельцев.

   - Да я в курсе об этом пожаре.

   - Помоги отвезти.

Петрович обратился к водителю:

   - Сделай доброе дело.

   - А куда везти-то?

Седая женщина встрепенулась:

   - Катя. Где вы сейчас живете?

   - У вокзала. Третий барак. Люди добрые на время приютили.

   - А ну-ка, мужики, быстро помогите загрузить.

   - Катя. Поезжай с ними. Мужики там помогут все перенести. Только возвращайся обязательно. За детишек не переживай.

Когда машина отъехала, Петровичу вкратце рассказали о семье погорельцев.

   - Говорите, он бывший военный? Ну, это я по своей линии выясню.

Вдруг появился участковый. Одернув китель, он подошел к секретарю Горкома:

   - Здравия желаю, Максим Петрович! И всем остальным здравия желаю.

   - Вот, Петрович, и ходить никуда не надо. Дай поручение участковому. Пусть там выяснит, что по чем. У них же до нитки все сгорело и документы тоже.

   - О ком речь?

   - Да о погорельцах Левенки.

   - Я в курсе пожара. Но они же не с моего участка.

   - Гриша, – обратился секретарь к участковому. – Мой, не мой участок. Ты же видишь, как товарищи ратуют за судьбу совершенно посторонних людей. Помочь обязательно надо. Я тоже со своей стороны посодействую.

   На том и порешили. Солнце перевалило за крыши домов и зависло над березовой рощей, согревая теплом набухшие почки белоствольных красавиц.  Все с нетерпением ждали возвращения испанки, чтобы из ее уст услышать историю о том, как она оказалась в СССР, как их семья попала на Урал.

   Машина вернулась назад. Кастодию с детьми усадили за стол. Девочки были уже в новых платьицах. Напротив стола на скамейках, стульях, табуретах, расположились жильцы. 

   - Прямо, как на собрании, – бросил реплику кто-то.

   - Ну, раз как на собрании, разрешите мне тоже сесть за стол, - Петрович начал усаживаться. – Васильевна. А можно попросить тебя налить мне чашечку чая.

   - Сейчас организую.

Часть 6

   Кастодия положила руки на стол и начала рассказывать. Собравшиеся, вглядываясь в ее красивое лицо, стали внимательно слушать.

   - Есть такой город в Испании - Картахена. Там я родилась и выросла в рыбацкой семье. Мое полное имя звучит как Кастодия Федерико Гарсия Лорка. Федерико Гарсия Родригес – отец. Васента Лорка Гарсия – мать.
Когда у нас началась гражданская война, два моих старших брата ушли воевать за республиканцев. На сторону поднявших вооруженный мятеж право-монархических сил, во главе с генералиссимусом Франсиско Франко, встала большая часть испанской армии. Путчистов поддерживала фашистская Италия и нацистская Германия.

 На стороне республиканцев выступил СССР и добровольцы-антифашисты из многих стран мира. Советский Союз начал снабжать республиканцев вооружением и боеприпасами. В Испанию были направлены военные советники и добровольцы (летчики, танкисты). По призыву Коминтерна началось формирование добровольческих интернациональных бригад.

Франко решил в первую очередь захватить Мадрид. Но, благодаря советским добровольцам и бойцам интербригад, наступление франкистов на столицу было сорвано. Вот тогда-то стал широко известен прозвучавший в тот период лозунг "No pasaran!" ("Они не пройдут!").

 Тем не менее, в феврале 1937 года путчисты заняли Малагу и начали наступление на реке Харама к югу от Мадрида, а в марте атаковали столицу с севера, но итальянский фашистский корпус в районе Гвадалахары был разгромлен. Несмотря на это поражение, их наступление продолжалось по всей стране.

  Осенью 1938 года было уже понятно, что республиканцы проиграли войну, началось массовое дезертирство. Скоро бои уже происходили на улицах моего родного города и вылились на баррикады.

 Я состояла в Организации «Объединенная социалистическая молодежь». Нам, подросткам, тоже хотелось внести свой вклад в борьбу с путчистами, и мы по ночам, прячась, бегали расклеивать листовки на домах. И вот однажды патруль задержал нас. Арестовали всех пятерых: троих девчонок и двух ребят. Мальчишек отвезли в участок, а нам связали руки и забросили в машину, накрытую тентом. Охранять нас поставили часового, который периодически влезал в кузов и хватал нас за груди, залазил под подол. Мы были очень напуганы, сидели и плакали всю ночь. А под утро, когда начало светать, вдруг раздался треск, и мы увидели, как чей-то нож разрезает брезентовый тент кузова, и услышали шёпот на корявом испанском:

   - Chicas, ahora nosotros le ayudaremos («Девушки, мы сейчас вам поможем»).

Когда нас вызволили из плена, мы увидели двух ребят. Один из них сказал:

   - Yo soy ruso, mi compa;ero italiano («Я русский, мой друг итальянец»).

   Так я впервые увидела Николоса и влюбилась в него с первого взгляда. Меня поразила его светлая добрая улыбка, которая не сходила с его лица. А сейчас уже не сойдет и до смерти. Я заворожённо смотрела на его волосы и думала: «Еще такой молодой парень, а уже весь седой». Я тогда не знала, что светлые волосы имеют свойство выгорать на солнце.

   Бригада интернационалистов базировалась на окраине города. В промежутке между боями устраивали целые концерты с песнями и плясками. Здесь Нику не было равных, и, глядя на этого обворожительного парня, я влюбилась в него еще раз. Он попросил меня научить танцевать его испанские танцы, и я учила. Мы использовали любую передышку между боями, чтобы быть вместе. Только святая дева Мария знает, как я молилась, когда начались бои за Картахен.

          При первых же звуках стрельбы старики, женщины и дети спешили укрыться в подвалах и церквях. Отряд Николаса защищал центр города. Путчисты предприняли очередной штурм. Бой шел уже несколько часов. Я стояла у алтаря, смотрела на икону Мадонны и молилась за своего возлюбленного. И вдруг мне показалось, что из глаз Святой покатилась слеза, а внутренний голос мне сказал: «Он в опасности!».
Я тут же выскочила наружу и бросилась к центральной улице города, откуда раздавалась ожесточенная канонада. Я не успела пробежать и сотни метров, как за моей спиной раздался глухой взрыв. Я обернулась. Свод церкви был разрушен.
Нашла я Николоса через несколько часов. Улица была пуста, повсюду лежали тела убитых, баррикады были разрушены. Монархисты уже прошли здесь, пристреливая раненых, зная, что против них сражался отряд добровольцев-интернационалистов. Среди множества трупов я увидела его, вернее пилотку, которую подарила своему возлюбленному, сделав на ней вышивку: «Con el amor de mi salvador» («Моему спасителю с любовью»). Окровавленный Ник лежал под гусеницами своего подбитого танка лицом вверх с застывшей улыбкой на лице. Я упала на колени рядом и зарыдала. Бросить его здесь я не могла, нужно было тело предать земле, а тащить его днем было опасно, и я легла рядом, чтобы дождаться темноты. Лежала, плакала, читала молитву и не заметила, как уснула. Пришла в себя почувствовав, что кто-то тащит меня за руки:

   - Oh, Dios! («О, Боже!»), -  в испуге крикнула я.

   - Ты жива? – вдруг услышала родной, знакомый голос.

   - Y tu vives? («Ты жив?») - спросила я. Кинулась к нему на шею и начала целовать. Он застонал и повалился набок. Меня тащил раненый и контуженный Ник. Тут я влюбилась в него еще раз.

   Месяц я ухаживала за ним, обрабатывая и перевязывая раны, к счастью они оказались не тяжелыми, а вот от контузии у него болела голова, и часто подступали приступы рвоты.

   Франкисты уже вовсю хозяйничали в городе, а через два месяца Каудильо выступил по радио с обращением к нации, в котором   объявил о полном разгроме республиканцев и отметил, что любое выступление против властей будет подавлено, но он никогда не допустит расправы над невиновными и заверил население, что не будет преследовать воевавших на стороне республиканцев, а тех, кто состоял в интернациональных бригадах, будут судить по закону Испании и расстреливать как оккупантов.

   Месяц спустя были амнистированы многие из содержащихся под стражей сторонников республиканцев и «подозрительных личностей».

Часть 7
 
   Вернулся мой старший брат. Мы начали искать возможность помочь Нику покинуть Испанию. Собрав деньги, заплатили местным рыбакам, чтобы переправить его хотя бы через Гибралтар до Алжира. Для себя я тогда уже решила, что поеду с ним вместе.

   Ночь была темная, как и все ночи в Испании. У берега стояло два баркаса. Оказалось, что желающих уехать набралось более пятидесяти человек. Здесь я и сказала брату о своем решении. Он выслушал меня внимательно и ответил:

   - Si la quieres. Ayudame y salve a ti, Dios («Если любишь. Помогай и храни тебя Бог»).

   Мы погрузилась на баркас с первой партией, и, приглушенно молотя двигателем, он начал погружаться в пелену ночи, унося нас в неизвестность, все дальше и дальше от родной Испании. Еще просматривалась прибрежная полоса, когда раздались выстрелы, и фары нескольких машин пронзили тьму, осветив вторую, уткнувшуюся носом в песок лодку, так и не успевшую выйти в море.

   Благополучно пересекли Гибралтар и вдоль Алжира дошли до Мальты. Там через два месяца удалось сесть на пароход до Афин. Затем на греческом судне прошли Дарданеллы, Мраморное море, Босфор. Так к осени 1939 года оказались в Одессе.

   Громадный порт был переполнен судами с развивающимися над ними флагами со всех концов мира. К бесчисленным пакгаузам и обратно по колеблющимся сходням судов сновали с опухшими от пьянки лицами грузчики. Громадные красивые кирпичные здания, пакгаузы, использовались для складирования и хранения товаров. В порту, скрываясь за гигантскими броненосцами и многотрубными пароходами, стояло множество торговых заграничных фелюг, бригантин, дубков, легкокрылых яхт, среди которых виднелись черные трубы колесных пароходов. Грузчики тащили на спинах тюки товаров и сваливали их в пакгаузы.

   Спустившихся по трапу пассажиров встретила группа вооруженных пограничников. Всех под конвоем отвели в красное кирпичное здание. Началась проверка документов. Заходили в комнату к сотруднику ОГПУ по одному. Лысеющий, уже не молодой пограничник в совершенно новой гимнастерке, в круглых очках спросил паспорт. Я подала ему единственный документ, который у меня был на то время.

   - Шо ви мени суете?  О Испания! Компаньеро! - Восхищенно сказал он, бросив взгляд на документ, и стал раздевать меня глазами. - Такие бумажки, шо вы мене поклали, Беня с Ришельевской рисует пачками даже за совсем бесплатно.

Он нагло посмотрел на мои ноги.

   - Шоб мы были все здоровы, почему Одесса?

Я не понимала, о чем он меня спрашивает, но догадывалась и начала объяснять на своем языке и при помощи жестов. Он улыбался, пристально смотрел на меня, и уже, кажется, глазами раздел догола. Часто поглядывая на циферблат больших контрабандных наручных часов, одетых у него на руке, показывал свою состоятельность. Потом опять о чем-то спрашивал, и я опять отвечала. Примерно через полчаса в душный кабинет зашли двое. Пограничник при их появлении встал и вытянул руки по швам.

   - Девушку мы забираем. Она прибыла с нашим боевым товарищем из Испании.
Пограничник как-то с сожалением посмотрел на меня и сказал:

   - Так это ж совсем другой расклад. Что ж ви мени столько морочили голову? Я же все сразу понял - ви наш человек! А ви мени - таки совсем наоборот.

   В Одессе мы пробыли более месяца. По воскресеньям часто гуляли по мощенной Молдаванке, Слободке и Пересыпи. Я была в восхищении от Дюковского сада и склонов Ланжерона, от роскошности их парков с павильонами и аттракционами. Любимыми нашими местами были Потемкинская лестница, облицованная ровными плитами гранита, и площадь Красной Армии с огромным фонтаном.

   Вечерами ходить по Одессе было небезопасно. На окраинах города царила преступность. Группы хулиганов терроризировали не только Молдаванку и Слободку, но даже курортный Большой Фонтан.

Часть8

   Ник был откомандирован, и мы уехали в Харьков. Здесь на паровозостроительном заводе были выпущены первые танки БТ-5.  Специалистов очень интересовало, как проявили себя машины в боях. Так что Ник постоянно пропадал на заводе или на полигоне. Я получила паспорт гражданина СССР. Вскоре мы зарегистрировали свой брак. Здесь мы приобрели много друзей и по выходным часто собирались на берегу озера Новый лиман, где отдыхали на природе большой компанией. Тут-то из уст сослуживца Ника я узнала, как они попали в Испанию, где вместе воевали в одном полку вплоть до ранения моего мужа в Картахене.

   Советский Союз, как мог, помогал молодой Республике военной техникой. В июле 1937 года в Севастополе на испанское транспортное судно «Kabo San-Augustin» погрузили танки. Рейс осложнялся тем, что к тому времени франкисты (с помощью Германии и Италии) контролировали почти всё испанское побережье, но всё обошлось. Вместе с БТ-5 отбыла группа сопровождающих специалистов. Для конспирации основная часть добровольцев-танкистов отправилась в Испанию на другом судне из Ленинграда, в их составе был и Ник.

   После прибытия судна в Картахену из советских танкистов сформировался отдельный интернациональный танковый полк, полностью укомплектованный БТ-5. В танковые экипажи набирали испанцев и добровольцев из других стран. Но большинство должностей командиров и механиков-водителей занимали всё же советские танкисты. 
Боевое крещение полк, в котором они воевали, получил на Арагонском фронте. Был получен приказ о срочной передислокации. В итоге полку пришлось совершить за двое суток бросок на шестьсот километров. К рассвету 13 октября основная часть полка сосредоточилась юго-восточнее Фуэнтес-де-Эбро. Этот городок представлял собой «крепкий орешек» даже для танков. Помимо нескольких линий траншей, франкисты подтянули сюда полевую артиллерию, так что бой обещал был жарким.
 
   В штабе республиканцев заморачиваться планом наступления не стали, и он оказался бесхитростным.  При помощи БТ-5 надеялись, как говорят русские, «нахрапом» пробить брешь в обороне одним ударом, выйти противнику в тыл и учинить ему разгром.  Идти танкам предстояло по равнине, растянувшись по фронту почти на четыре километра. Танковая атака стала неожиданностью для первой линии республиканской пехоты, которую никто не оповестил о прибытии танков. Приняв БТ-5 за танки мятежников, пехотинцы открыли по ним огонь. Неразбериха продолжалась более часа, несколько танков было подбито, полегло много живой силы.
Пройдя свою линию обороны, танкисты оказались предоставленными сами себе, так как десант практически сразу покинул танки и попытался следовать под прикрытием их брони. Подгоняемые приказом провести атаку как можно быстрее, танки вырвались далеко вперед, но лишь отдельным машинам удалось прорвать проволочное ограждение и войти в город. Здесь на узких улицах они оказались в невыгодном положении, и, потеряв ещё несколько танков, полк был вынужден отступить. В итоге танковый десант был уничтожен почти полностью.

   Анархия и неразбериха в частях и подразделениях республиканцев присутствовала на всем протяжении Гражданской войны.

   К осени 1938 года националисты уже хозяйничали практически на всей территории Испании. Остатки интернациональных бригад защищали последний крупный портовый город Испании - Картахену.

   27 февраля 1939 года режим Франко с временной столицей в Бургосе официально признали Франция и Англия. В конце марта пали Гвадалахара, Мадрид, Валенсия и Картахена, и 1 апреля 1939 года Франко объявил по радио об окончании войны.

Часть 9
 
   Зимой сорок первого Ник был откомандирован на Урал в Нижний Тагил. Этой командировке он был очень рад, так как рядом в Верхней Туре жили его родители.
Когда приехали на Урал, только здесь я поняла, что на свете существует ад: снег, холод, газ, копать, пыль, эстакада бесконечно дымящих труб и практически полное отсутствие солнца, которое не могло пробиться через эту мглу. В начале весны в один из вечеров за Ником пришла машина.

   - У вас ровно час до отправления поезда, – объявил военный майор и вручил мужу новое предписание.

   - Белоруссия, – пробежав глазами по бумажке, сказал он и, посмотрев на меня, с грустью продолжил:

   - Я за два месяца даже не смог навестить родителей.

   Жили в небольшом военном городке на окраине Могилёва. Там нас и застала война. В воскресенье двадцать второго июня в десять часов утра я простилась с Ником, и он отбыл в расположение части.

   Больше его я не видела.  Через две недели начались бои на подступах к городу. Жен офицеров и их семьи эвакуировали в Калужскую область. Так я оказалась в Малоярославце, где был открыт военный госпиталь, и я стала работать там санитаркой, а после прохождения курсов - медсестрой. Но война докатилась и до этого исторического места, где Наполеон Бонапарт в свое время потерпел первое поражение. Когда немцы оккупировали Боровск и в плотную подошли к Малоярославцу, наш госпиталь эвакуировали.

   Но оккупация продлилась недолго, и вскоре госпиталь вернулся назад, но исторический город уже представлял собой сплошные руины и развалины.

   Здесь я проработала вплоть до наступления долгожданного дня. 9 мая 1945 года по радио прозвучало обращение товарища Сталина к народу:

   «Товарищи! Соотечественники и соотечественницы! Наступил великий День Победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной, объявила безоговорочную капитуляцию.
Правда, одна группа немецких войск в районе Чехословакии все еще уклоняется от капитуляции. Но я надеюсь, что Красной Армии удастся привести ее в чувство».

   Тогда я не знала, что «приводить ее в чувство» придётся и Нику. В ночь на 9 мая, когда советский народ праздновал победу, гвардейские танковые армии 1-го Украинского фронта совершили восьмидесятикилометровый бросок, и на рассвете их передовые части были на подступах к чешкой столице. При активной поддержке населения советские войска к десяти часам утра полностью освободили Прагу от захватчиков.

   12 мая вблизи демаркационной линии около деревни Сливице, в окрестностях города Пршибрам, в ходе продолжавшегося сутки боя были уничтожены остатки отступавших из Праги смешанных дивизий СС. В этом бою танк Ника был подбит, а сам он, получив тяжелое ранение, чуть не сгорел.
 Развернутые в Чехословакии полевые госпитали Красной Армии принимали последних раненых этой войны.

Часть 10

   Я каждый день ждала возвращения Ника, но от него не было никаких известий. Последнее письмо было датировано апрелем, где он писал, что они уже в Берлине.
Наш госпиталь расформировали, и я перешла работать в городскую больницу, боясь сорваться с места, чтобы мы не потерял друг друга.  Прошел месяц, другой, третий. Ник не возвращался. На мои письма, запросы приходили ответы: не числится, не значится.

   В конце августа 1945 я получила два извещения в один день. В одном было написано о том, что Ник пропал без вести в боях под Прагой, а во втором - что похоронен в одной из братских могил в окрестностях города Пршибрам.

   Война закончилась. Заметно стало расти подозрительное отношение к репатриантам. Искусственно нагнетались настроения «шпиономании». Ко мне все чаще стали приходить люди в штатском, задавая одни и те же вопросы: как я оказалась в СССР и чем занималась все годы проживания в Союзе.
Вот тогда-то я решила вернуться к себе на родину. Дипломатические отношения между СССР и Испанией были прерваны. Посредниками в переговорах участвовала Франция и Италия. Я приехала в Москву. У дома Игумнова на Якиманке, где находилось посольство Франции, больше часа ожидала, когда с территории будет выезжать или на нее въезжать какая-либо машина, чтобы вручить письмо с прошением, но вскоре ко мне подошли двое в штатском, заломили руки и затолкали меня в крытую машину. Так я оказалась на Лубянке. Меня раздели догола, обшарили всю мою одежду, сумочку. Не найдя ничего интересного для НКВД, следователь приступил к допросам, которые продолжались неделю. Держали меня в одиночной камере, но не били, хотя страху я натерпелась вдоволь. Днем и ночью за стенами моей камеры слышались постоянные крики, стоны.
Меня вели по коридору после очередного допроса, когда прозвучала команда:

   – Стоять! Лицом к стене.
Мимо проходила внушительная группа людей. Один из них лысоватый, в круглых очках приостановился:
   – Шпионка?
   – Пыталась проникнуть на территорию посольства Франции, – товарищ нарком внутренних дел.
   – С какой целью?
   – Испанка. Решила вернуться к себе на родину. Уверяет, что ее муж русский, воевал в Испании, где они и познакомились. Погиб в сорок пятом под Прагой.
   – Вы что, настоящую правду узнать не можете? – Нарком остановился.
   – Поверните ее.
Бросив беглый взгляд на меня, продолжил:
   – Не пойму. Держите такую красавицу. А кто потом будет отвечать на вопрос, почему такие женщины бегут из СССР в руки кровавого диктатора Франко? Не ты, – он ткнул пальцем в грудь одного из сопровождающих.
   – За тебя товарищ Сталин будет отвечать. Так что ты разберись здесь. Учти, это не ее личное дело, а срочное государственное.
   – Слушаюсь! Лаврентий Павлович.

Часть 11

Через неделю в сопровождении капитана НКВД поезд вез нас в Белоруссию. В Гомеле на железнодорожном вокзале нас ожидала машина.
Пока ехали в ней, военный, встретивший нас, рассказывал, какой за время оккупации был нанесен огромный ущерб, когда-то цветущему и благоустроенному городу, который превратился в сплошные руины и развалины. Здесь были взорваны практически все мосты, разрушены и сожжены здания почти всех промышленных предприятий.
– Но возрождаемся. Строим новое и восстанавливаем разрушенное, в том числе и руками тех, кто это сделал, – и он показал на немецких пленных, разбирающих завалы разрушенного здания.
Подъехали к отремонтированному большому двухэтажному кирпичному зданию. По аллеям среди новых саженцев деревьев гуляли, сидели на лавочках мужчины, одетые в полосатые пижамы. У многих были перебинтованы руки, ноги, некоторые опирались на костыли. Над центральным входом висела вывеска «Военный госпиталь».
– Вот здесь, – сказал встретивший нас.
Я недоуменно повернулась к капитану, который с Москвы не произнес ни одного слова, куда мы едем и зачем. У меня появилась дрожь в теле, начали подгибаться ноги, мною овладел какой-то панический страх перед неизвестностью, а сердце сжалось в комок. На входе, представившись главврачом, нас встретил доктор в белом халате, надетом поверх гимнастерки.
– Прошу, – коротко сказал он.
Мы пошли в конец длинного коридора, а затем вошли в большую комнату, стены ее были окрашены какой-то немыслимой грязно-серого цвета краской. Внутри помещения было накурено.
– Товарищи. Ну, я же просил открывать хотя бы окна, когда курите.
– Доктор. Да здесь же такой сквозняк, когда окна открываем. С матрасов
сдувает.
В палате стояло не менее двадцати коек. Практически у всех раненых на глазах были повязки. Главврач подвел нас к кровати.
– Товарищи раненые. Займите свои места у коек, – попросил он.
Почувствовав присутствие посторонних лиц, все на ощупь стали расходиться по своим кроватям.
– До кого на цей раз?
– Вроде к танкисту, – ответил чей-то голос.
– До мене теж дружина приижджала. А як дизналася, що я слипий, и в палату заходити не стала. Втекла видразу.
– Да помолчи ты, балабол, – цыкнули на него.
– Подойди, – сказал мне капитан.
На кровати вверх лицом лежал мужчина. На его глазах не было повязки, но и глаз не было видно. Бритая голова, лоб, лицо было покрыто сплошными глубокими шрамами. Раны были зашиты так грубо, что казалось здесь работал не хирург, а начинающий сапожник толстой дратвой. На каждый сантиметр шрама приходился шов, собравший кожу глубже, чем сам шрам. Опухшие веки сползли вниз, полностью закрыв глаза. Руки его лежали на одеяле, кожа на них от локтей, до кончиков пальцев была обожжена. Было видно, что раны затянулись недавно.
– Вот, товарищ капитан. Этот из последней партии восьми раненых танкистов, доставленных к нам уже после объявления победы. Тяжелое ранение головы, ожоги тела разных степеней, ожог гортани. Пока прибыл к нам, прошел через несколько госпиталей. Документы на него где-то затерялись и к нам так еще не поступили.
Я подошла, внимательно вглядываясь в лицо лежащего. Оно было изуродовано так, что я в оцепенении остановилась, стараясь отыскать в нем хоть какие-то знакомые черты. И тут взгляд мой упал на кисточку пилотки-испанки, торчащей из-под подушки. Я дрожащей рукой потянулась к ней и вдруг услышала хрип:
– Кастодия. Esto me. (Это я).
– Mi favorito. El ;nico. Mi felicidad. Te encontr;. (Любимый мой. Единственный. Счастье мое. Я нашла тебя!).
Не помню, что происходило дальше. Я целовала его, плакала и целовала. Раненые заерзали на кроватях.
– Вот это жена! – с восхищением сказал кто-то. – А ты: «Втекла видразу».
– Так це я про свою говорив, а не про всих.
Капитан долго разговаривал о чем-то с главврачом. Потом повернулся ко мне.
– Остаешься здесь. Завтра вас с мужем отправят в Москву. Ему нужны срочные операции и надо поправлять хирургические ошибки. Зрение у него не потеряно. Думаю, все будет хорошо.
Так мы попали в Москву, где пробыли больше года. Нику сделали несколько операций. Перед выпиской капитан НКВД пришел в больницу и принес мне большой букет роз:
– Это Лаврентий Павлович просил передать вам и сказал, что очень рад, что вы нашли мужа. И спрашивал не раздумали ли вы уезжать в Испанию?
– Передайте ему большое спасибо. А мое счастье здесь, в СССР, – и я кивнула в сторону Ника.
– Ну, тогда всех благ вам. В этой сумке документы, билеты на поезд до Свердловска, награды вашего мужа. И чтобы не скучали в дороге, Лаврентий Павлович передал вам бутылку настоящего испанского вина и банку черной икры. Водитель отвезет вас до Казанского вокзала. Моя миссия на этом закончилась. До свидания.
Он крепко пожал руку Нику и со словами:
– Держись, танкист! Такие воины и специалисты, как ты, Родине нужны всегда. Жизнь только начинается, – повернулся и пошел к выходу.

Часть 12

Мы решили обосноваться на Урале – родине Ника. Сначала он попытался устроиться на работу в Свердловске, затем в Нижнем Тагиле, но несмотря на то, что хорошо разбирался в технике, был классным специалистом, устроиться работать оказалось совсем непросто, и здесь капитан НКВД ошибся. При отказе все ссылались на то, что он практически не может говорить.
Когда приехали в Верхнюю Туру, где Ник родился и вырос, оказалось, что его родители умерли еще в начале войны. Участок зарос сорняком, а дом был разворован и практически полностью разобран. От остова остались лишь несколько уже сгнивших бревен.
Кто-то посоветовал нам поехать в соседний город, где можно было найти работу. И там нам встретился очень хороший человек, бывший фронтовик. С его помощью Ник устроился работать лесничим. В десяти километрах от города.
В нашем распоряжении был большой дом на берегу небольшой речки, приусадебный участок. В правлении снабдили необходимым инструментом, а главное была лошадь. Так мы стали обживаться на новом месте, скоро прикупили корову, потом овец, птицу. Тайга кормила изобилием грибов, ягод. Затем на свет появилась первая дочь, затем вторая, третья.
Время летело как-то незаметно. Дочери подрастали. Живя в отдалении от людей, дети практически не общались со сверстниками и плохо говорили по-русски, так как между собой мы всегда разговаривали на испанском. Старшей нужно было идти в первый класс.
Начальник лесхоза тогда и предложил нам переехать в поселок Левенка.
– Пора вам уже начать обзаводиться своим жильем, – сказал он. – Здесь рядом есть школа, небольшой клуб с кинотеатром, магазины. Да и до центра города рукой подать. Будете пока жить в домике лесхоза, и постепенно возводить свой дом. Земли вокруг много, выбирайте и стройтесь потихоньку.
Трудно было расставаться с обжитым участком, живностью, тайгой, с журчащим даже в холодные зимы перекатом, с красивой и чистой рекой, но время диктовало свои условия, и мы переехали.
За пожар частично вину возложили на Ника и уволили, написав в трудовой: «За нарушение трудовой дисциплины». Новый дом, который мы возводили и уже завели под крышу, по решению суда отошел лесхозу в погашение понесенных государством убытков.
Кастодия замолкла, сделала глоток остывшего чая.
Петрович посмотрел в сторону стоящих мужиков:
– Кто даст закурить?
– Ты ж не куришь.
– А я не взатяжку.
Ему протянули несколько пачек.
– Насчет увольнения и дома, Катя, я разберусь.
Петрович сделал глубокую затяжку, закашлялся и, чертыхаясь, бросил папиросу в урну.
Седая женщина встала, подошла к испанке, обняла ее и сказала:
– Какая ты Кастодия? Ты, Катя, обыкновенная русская баба, которая и в горящую избу, и коня на скаку…
На этом закончился вечер интернационального знакомства.

Часть 13

Как-то буднично прошел Первомайский праздник. Люди были раздосадованы, что совпал он с выходными. С утра небо заволокло сплошной пеленой темных облаков, пошел проливной холодный дождь иногда вперемешку со снегом. Демонстранты практически бегом преодолевали площадь Ленина, быстрым шагом проходили мимо установленных трибун. Без особого энтузиазма откликались на громкие призывы «Да здравствует Первомай!», звучащие из репродукторов. Минуя трибуны, начинали спешно сворачивать плакаты, транспаранты и разбегались по домам.
Уже к субботе восьмого мая наступила по-летнему теплая, ясная погода. Накануне договорились, что Николай и Катя всей семьей придут во двор пораньше, чтобы успеть подготовиться к торжественному шествию по случаю двадцатой годовщины Победы. И они пришли.
Кастодия и девочки были одеты в длинные, яркие, цветастые платья. В волосах были закреплены кисточки сирени. Николай в той же старой вылинявшей офицерской гимнастерке, галифе, на голове была надета пилотка-испанка. Лишь на ногах вместо стоптанных ботинок красовались солдатские кирзовые сапоги, начищенные до блеска.
– Катя. Мы же твоему нормальный костюм передали. Что же он в этом старье? – возмутились женщины.
– А вы попробуйте уговорить его одеть гражданскую одежду. Он признает только военную форму.
В это время подъехала «Волга». Из нее торопливо вылез Петрович.
– Всем здравствуйте! И всех с великим праздником! У меня времени в обрез.
Он наклонился и вытащил из машины свернутый пакет. Отыскал глазами Николая.
– Вот, прими этот подарок лично от меня и военкома нашего города.
Пакет в обожжённых руках мусорщика раскрылся. В нем лежали новая офицерская гимнастерка, галифе и фуражка. Петрович еще раз наклонился к машине и достал из нее новые яловые сапоги. Глаза Николая заблестели неподдельной радостью. По лицу, разглаживая глубокие шрамы, расплылась настоящая улыбка.
– Спасибо, – хрипло выдавил он.
– Ну, мне пора. Всех жду на параде.
Петрович сел в автомобиль.
В новой форме Николай преобразился. Спина выпрямилась, подбородок поднялся вверх, руки вытянулись по швам. Кастодия с гордостью ходила вокруг мужа, поправляла на нем гимнастерку, одергивала складки. Одевать офицерскую фуражку Николай категорически отказался и остался в пилотке. Жена оценила этот его поступок и чмокнула в щёку.
– Спасибо, дорогой!
Мужики, столпившиеся вокруг, постоянно дотрагивались и поправляли на груди свои награды, которые не одевали более десятка лет. Опускали головы, чтобы лучше разглядеть блестящий металл на своей одежде.
– Ну что? Все в сборе? – седая женщина окинула взглядом собравшихся.
– По порядку номеров рассчитайсь! – крикнул кто-то из толпы.
Все весело рассмеялись. И тут во двор просто влетела молочница Дуся.  Жила она в частном доме на Левенке, держала корову, а сюда приходила торговать молоком.
– Погодите, люди добрые! – задыхаясь от быстрой ходьбы крикнула она, размахивая над головой закопченным алюминиевым бидоном. Прядь волос прилипла ко лбу, лицо от волнения было покрыто пятнами. Она с размаху поставила посудину посреди стола и выдохнула:
– Вот. Получайте! – все в недоумении смотрели на нее и на обгоревший бидон.
– Ты бы чугунок еще принесла.
– Было бы в чугунке, принесла бы и его. А вы посмотрите.
Тут подошла Кастодия и дрожащей рукой подняла крышку.
– Святая дева Мария. Это я их в бидоне держала. Думала, сгорели.
Она перекрестилась и стала высыпать содержимое на стол. Сначала выпали погоны майора танковых войск, потом, цепляясь друг за дружку, более двадцати орденов и медалей. Все стояли в оцепенении.
– Катя, бидон детишки нашли на месте сгоревшего вашего балка. Может это ещё не все. Некоторые награды они по домам растащили, но мы их обязательно вернем.
– Мои! – вдруг четко и внятно выдавил из себя Николай и сделал шаг к бидону.
Глаза его блестели радостью и счастьем.
– Твои! – с гордостью сказала испанка.
Начали разбирать и осматривать награды. На некоторых материал от воздействия температуры скукожился, а металл покрылся копотью. На гимнастерке закрепили погоны. Женщины бережно протирали медали и ордена, а Кастодия аккуратно прикрепляла их на грудь мужа.
– Это я понимаю – вид. Вот это герой! – с завистью и восторгом восхищались мужики, глядя на увеличивающиеся ряды наград на груди танкиста.
Кто-то из них не выдержал, рванул в подъезд и вскоре появился, держа в руках бутылку, поставил ее на стол.
– Николай. Тут надо срочно принять на грудь!
– Да успеете еще наприниматься. Куда торопитесь? – прозвучал женский голос.
– Это мы знаем, что успеем. Мы опоздать боимся.
Вскоре бутылка была пуста, и толпа людей весело направилась к центру города, где должны были начаться праздничные торжества, которых народ лишили почти на двадцать лет. И этот праздник затмил все другие, потому что название его – День Победы.

Часть 14

В городе еще не было аллеи павшим героям, не было стелы победителям, не было и вечного огня. Практически все население собралось на площади у памятника Ильича. Вождь революции, скомкав в руке свою кепку и прижав ее к груди, другой рукой показывал в направлении металлургического завода, который уже тридцать лет травил своим сернистым газом людей и уничтожил почти всю растительность на десятки километров вокруг. Когда-то мощная тайга с вековыми деревьями, окружавшая город, зачахла, поредела и мелким кустарником встала на колени перед мощной индустрией.
Еще не успели убрать боковые плиты, прикрепленные к памятнику вождю пролетариата, с выбитыми на них цитатами Хрущева: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны и химизация народного хозяйства».
Ровно в десять часов зазвучали фанфары. После наступившего молчания сборный духовой оркестр города исполнил гимн Советского Союза. Над площадью из репродукторов торжественно зазвучала песня «Священная война», которая мелкими мурашками пробежала по телу всех пришедших на праздник.
Взвод резервистов, вооруженный винтовками Мосина, с неотъемными перекидными штыками, прошел мимо трибуны и, растянувшись цепью, встал в почетный караул. Первый секретарь городского комитета партии стоял на трибуне рядом с военкомом, подполковником, бывшим участником обороны Москвы, одетым в парадный китель, на котором красовалось несколько наград.
Первым к микрофону подошел Максим Петрович. Он обратился к горожанам с торжественной речью. Затем, поблескивая наградами, с короткими восторженными речами выступили военком и еще несколько ветеранов. Но дольше всех и эмоциональнее говорил последний из выступающих, парторг местного пивзавода. Как он умудрился попасть на трибуну, потом не мог сказать и Петрович. В сером пиджаке с закрученными уголками лацканов, в один из которых был воткнут значок донора, в вышиванке, плотно облегающей шею, он бил себя в грудь, на которой красовались значок ГТО, знак «Ударник коммунистического труда» и сиротливо подпрыгивающая медаль, очень похожая на медаль «За спасение утопающих». Часто сбиваясь, постоянно вытирая носовым платком испарину на лбу, он долго и нудно рассказывал о том, как он и его товарищи почти двое суток отважно сражались, защищая железнодорожную станцию Шепетовка, и, хотя были вынуждены отступить, свой долг перед Родиной выполнили до конца. Несколько раз он делал акцент на том, что в этом бою он дважды был почти ранен и, причем оба раза тяжело.
Стоящие внизу под трибуной ветераны с внушительными рядами наград на груди начали нервно поглядывать вверх. В их глазах читалось желание на время одолжить винтовку Мосина у кого-нибудь из солдат почетного караула и сделать хотя бы один предупредительный, пусть даже холостым, или кольнуть штыком в седалищное место неуемного оратора.
Наконец, выступления с трибун закончилось. Волна пионеров прокатилась по площади, вручая цветы ветеранам. В небо взмыли сотни голубей. Началось праздничное шествие.
Когда на площадь вышла колонна нашего района, Петрович, все также находясь на трибуне, наклонился к военкому и что-то сказал на ухо. Тот в свою очередь сказал что-то стоящему в сторонке молодому человеку. Оркестр вдруг прервал исполнение песни «Мы кузнецы». Из динамиков послышалось потрескивание, затем характерный шум винила и зазвучал гимн Испанской Республики. При первых же звуках гимна колонна немного отстала, и мусорщик с женой и детьми оказались впереди. Николай шел, почти не прихрамывая. Пилотка-испанка с вышитыми на ней словами «Con el amor de mi salvador» совсем не портила вид, а придавала военной форме даже какую-то изюминку. Награды на его груди расположились в несколько рядов, и его гимнастерка напоминала колонтарь (доспех воинов Старой Руси).
Младшая дочка крепко держалась за отцовскую руку. Слева какой-то легкой, плывущей походкой шла Кастодия со старшими дочерями. Как только из репродукторов послышался гимн Испанской Республики, она на секунду замерла, подняла обе руки вверх и вдруг начала танцевать, дочери тотчас последовали ее примеру.
Так исторически сложилось, что наиболее темпераментные и страстные женщины испанских провинций умеют горячо любить без оглядки, горько страдать и все это высказать языком танца. И вот такая неудержимая страсть явилась на обозрение жителям провинциального, небольшого городка Среднего Урала. Знакомый всем испанский танец, объединивший в себе ритм, темперамент и отточенность, исполнялся не под звуки зажигательного фламенко или народного болеро, а под звуки гимна.
Когда танцующие поравнялись с трибуной, колонна догнала их, обошла с двух флангов и окружила кольцом, создав импровизированную сцену. Закончилось исполнение гимна, и духовой оркестр заиграл знаменитую «Катюшу». Здесь уже никто не остался равнодушным. Танцевали все: русские – «Барыню», украинцы – гопак, татары – «Бишле бию», грузины – лизгинку, белорусы – «Лявониху», даже небольшая группа евреев танцевала «Хава Нагила».
Таким остался в моей памяти двадцатый юбилейный День Победы.

Часть 15

В понедельник десятого мая откуда-то повеяло холодом и нежным, ни с чем не сравнимым ароматом. Это расцвела и забушевала черёмуха. К её упоительному, дурманящему запаху никто не может остаться равнодушным. Цветущая черемуха – это настоящее роскошь природы, взрыв головокружительного благоухания белых свисающих кистей.
Всего неделю назад крохотные листочки едва проклевывались из почек, а сегодня, словно снегом, накрыло зелёный массив деревьев.
Машина въехала во двор как всегда ровно в шесть вечера.  Водитель, высунув руку в окошко, тряс колокольчиком. Привычный для жильцов мелодичный звон разлетался по сторонам.
– Мусор. Выбрасываем мусор, – в унисон звону кричал водитель.
Женщины в недоумении поставили свои наполненные ведра, обнаружив, что за машиной никто не идет.
– Василий. А где наши Николай, Катя? Мы им тут еще кое-что собрали.  Они стали показывать свертки.
– Бабаньки. Понятия не имею. Николай на работу не вышел, и жена его с дочками не появлялись.
– Что же могло случиться? Надо срочно разузнать.
Женщины засуетились и, опорожнив ведра, в догадках стали расходиться по подъездам.
Семью погорельцев после праздника в городе больше никто не видел. Ходило много слухов, сплетен. Нашлись и очевидцы, которые будто видели, как вечером десятого мая буквально за пять минут до отправления пассажирского поезда на Свердловск в последний вагон зашла семья из пяти человек. Их сопровождали двое мужчин в штатском. Самое крайнее отделение плацкарта от посторонних глаз занавесили одеялами.

Послесловие

Май 1975 года. В глубине большого двора под цветущими кустами черемухи две пары мужчин по жребию вытянутой спички неторопливо усаживались за стол. Остальные, ожидая своей очереди, пристроились у них за спинами. По глянцевой поверхности темного стола рассыпались белые кости домино.
Бывший первый секретарь горкома, ушедший на пенсию по состоянию здоровья, и бывший военком сидели на краю стола и разыгрывали шахматную партию. Ударяя костяшками по столу, игроки как-то вяло вели разговор о прошедшем юбилейном Дне Победы. Кто-то со смехом начал рассказывать:
– Вы слышали, что опять учудил парторг, почетный донор с пивзавода. Говорят, несколько дней назад в одной из школ на встрече пионеров с ветеранами войны он уже рассказывал, как вместе с десантом моряков, высадившись в Новороссийске, ходил в штыковую атаку. Еще через пару лет начнет народу втирать, как вместе с Егоровым и Кантарией водружал флаг над Рейхстагом.
Один из игроков, перемешивая костяшки домино, вдруг поинтересовался:
– Мужики, а помните погорельцев из Левенки Николая и Катю? Вот куда они исчезли тогда после праздника? Куда могла подеваться целая семья?
Все взоры сразу обратились к бывшему секретарю.
– Петрович, а ну, колись. Ты-то точно должен знать. Не темни, чё тебе сейчас бояться, пенсию уже не отнимут.
Тот немного подумал и, глядя в лицо сидящего напротив военкома, ответил:
– Думаю, сейчас уже можно прояснить. Давай, военный, ответь людям на вопрос.
Военкому, по-видимому, было неприятно вспоминать эту историю, но он ответил:
– А вы думаете, мужики, за что меня тогда через месяц после Дня Победы на пенсию турнули? Сказали, не доглядел. Не доработал. Они почти двадцать лет о ветеранах и участниках войны вспоминали один раз в год тридцатикратными салютами да маршевой музыкой по радио. К архивам не подступиться, все засекретили. Начинаешь запрос на бойцов делать, а тебе в ответ: «А зачем? А почему?».
Он закурил и, сделав глубокую затяжку, продолжил:
– Мы с Петровичем еще до майского праздника все данные для восстановления наградных документов и всех остальных бумаг на Николая отправили. Тишина. По телефону запрос делали в Свердловск. Тишина. И вдруг из Генерального штаба крики: «Позор! Головотяпство! Герои войны у них мусор выгребают!». И через месяц под зад пинком. А до этого столько лет вроде и не замечали, как бывшие герои, чтобы прожить, в мусоре копаются. До чего же доходило: ветеран стеснялся надеть свои награды, могут не так понять…
Петрович утвердительными кивками головы подтверждал сказанное военкомом.
– Сейчас одно могу сказать. Николай мужиком оказался на самом деле геройским. Героем с большой буквы, а большая буква – это Герой Советского Союза. После освобождения Праги ему было присвоено звание полковник. Но так как он получил тяжелое ранение, документы долго кочевали за ним по госпиталям и в итоге осели в архивах. Выходит, что по званию он был выше меня, и на трибуне 9 мая, должен был тогда стоять не я, а он. Награда не очень-то искала его, а он о ней и не знал. А тут еще всплыло, что в честь двадцатилетия освобождения Праги он посмертно был награжден высшим орденом Чехословацкой Социалистической Республики, Орденом Белого льва «За Победу». Архивы копнули, а он в мертвых не значится. Тут и началось.
– Да. Всем нам тогда досталось по шапкам, – вмешался Петрович. – Какой-то высокий начальник из генштаба, аж, говорили, друг Леонида Ильича, оказался бывшим сослуживцем Николая, с которым они воевали вместе в Испании и в Отечественную. Он-то сразу всех поднял в ружье. И посыпались вопросы: «Почему не распознали? Почему не доглядели?». А как ты тут распознаешь человека по лицу? Сколько ходит таких героев-мужиков в гимнастерках и кирзовых лаптях.
– Так его распознать как раз по лицу и можно было. По рваным шрамам, рубцам и ожогам, – сказал кто-то из мужиков.
В это время со стороны березовой рощи, разделяющей два района города Левенку и Шанхай, подъехал микроавтобус РАФ. Из него вышли пожилая парочка, три девушки и мальчик, на голове которого была надета пилотка-испанка с кисточкой. Они прошли по тропинке и, выйдя на асфальтированную дворовую дорогу, осматриваясь по сторонам, пошли по ней, переговариваясь между собой на непонятном языке.
Малыш шел впереди, постоянно поправляя сползающую на глаза пилотку. За ним, опираясь на костыль, припадая на правую ногу, шел полковник. На его кителе красовалось множество орденских планок. В глаза бросалось его лицо, изуродованное ужасными шрамами. Самый глубокий, над бровями, придавал суровость его лицу. В свете заходящего весеннего солнца его темные глаза блестели радостью и счастьем.
Женщине, которая шла рядом с полковником и держала его под локоток, на вид было не более пятидесяти лет. Она была среднего роста со стройной не по годам фигурой. Глаза цвета морской лазури, длинные, густые загнутые ресницы, смуглый цвет кожи и распущенные темные с сединой волосы придавали ее красивому лицу ещё большую изящность. Следом, взявшись за руки, шли три девушки. Старшей было не более двадцати пяти. Одеты они были в скромные, но по вкусу подобранные платья. Пройдя вдоль дома, семья направилась к столику со скамейками.
Тут из подъезда вышла пожилая женщина с седыми, как снежная шапка, волосами. Она подняла руки вверх и вскрикнула:
– Батюшки! Николай, Кастодия, детишки. Неужели это вы?
Все сидящие за доминошным столом обернулись. Разглядывая подходящую группу людей, бывший секретарь вдруг заулыбался и встал:
– А кто сказал, что они куда-то подевались? Военком, встречай гостей!