Самым главным человеком в моей жизни была мама моего отца. Главной, бабушка была не по рангу, а по той любви, которой одарила меня. По качествам её личности, качествам, до которых я всю жизнь тянусь и не дотягиваю, по тому неиссякающему любопытству к жизни, которое ушло вместе с ней. И было в ней ещё так много других достоинств, что перечислять не имеет смысла, а лучше попытаться просто рассказать. Я попробую.
У меня были прекрасные родители. Папа до сих пор со мной. Но и отец, и мама были такими молодыми во времена моего детства, такими занятыми, с таким количеством собственных интересов, что на меня у них не всегда хватало времени. Было много установок, что - можно, что - нельзя, что хорошо, что плохо, но, в основном я росла как репей в огороде, одновременно колючий и грустный. Цельности в моём характере не было, противоречия раздирали душу, копились, превращаясь в проблемы. Что с этими проблемами делать я не знала, поэтому всё время чувствовала себя плохой. Немного спасало положение моё легкомыслие, увлёкшись чем-нибудь, я забывала о прошлых проступках и «начинала с чистого листа».
И вот в «этот сумбур вместо музыки», в этот «винегрет со многими неизвестными», тёплым, душистым бризом влетала бабушка. И начинала любить. Если у чувств бывают размеры, то её любовь была безразмерной.
Если по правде, это она решила и самое начало моей судьбы, сказав горячо любимому сыну: «Нагулял - женись». Думаю, папа и так бы женился на моей сероглазой североуральской, полной сдержанности и достоинства, маме. Но безусловное бабушкино понятие долга сделало его решение уверенным и быстрым, и превратило меня в законную обладательницу «полной семьи».
Бабушка всегда приезжала к нам как праздник. С её приездом начиналось настоящее безоговорочное счастье. Считая дни до её появления, я подпрыгивала и ёрзала от нетерпения, изводя родителей бесконечными «Ну когда? Скоро уже? А сколько ещё дней осталась?», «А поезд уже пришёл?», «А она уже в автобусе?» Остановиться не получалось. С самого утра не отходя от окна, я вглядывалась в дорожку, чтобы, не пропустить начало праздника бабушкиного приезда.
И наконец – бабушка с маленьким чемоданом и огромными пакетами, свёртками, кульками и кулёчками идёт по дорожке к нашему дому. Взвизгнув и задохнувшись от прихлынувшей в голову крови, я несусь, не думая о ногах и ступеньках. Сзади торопливо спускается папа, чтобы помочь донести багаж. Я уже не вижу и не помню никого вокруг, суюсь к бабушке, пытаюсь обнять, мешаю папе. «Да, погоди, погоди, заполошная. Не взлягивай! Давай до жилья дойдём». Все вещи уже у папы. Скорее, скорее домой, чтобы можно было вылить всю свою неутолённую нежность, радость обладания самой прекрасной бабушкой на свете.
Наскоро приведя себя в домашний порядок, перецеловав и переобнимав всех троих, моя прекрасная леди начинает процедуру даров. Это целый ритуал с поиском, опасениями что «неужели дома забыла, вот дура старая!», с радостным нахождением пропавшего, с волнениями «подойдёт не подойдёт», «понравится, не понравится». Бабушка вся красная, шея пятнами, пот течёт струйками, глаза блестят, волосы падают на лоб и нервной рукой отметаются на висок, время от времени бабушка громко отдувается, спуская пары. Я волнуюсь, очень хочется, чтобы подарки понравились маме с папой.
«Вот, Руфа, я подумала, что у тебя нет нарядного платья. Смотри, крепдешин. Как тебе? Хорошее? Нравится? А цвет, ничего что зелёный! Правда? Уф. Слава Богу».
Это платье, редкого тогда однотонья и фасона, все в плоечках, складочках, с длинным рядом малюсеньких выпуклых пуговок, обтянутых той же материей, с «плечиками», с узенькой талией и поясочком, долго ещё лежало в шкафу. Уже безнадёжно вышедшее из моды, оно всё равно привлекало меня своими фактурой и цветом травянисто-зелёным в тёплое. Я иногда доставала его и, примеряя, надеялась, что уже в пору. Потом, с переездами платьишко потерялось.
Не помню, что дарилось папе, но его мама всегда знала, чего не хватает у молодых.
Ну и самое главное – большой батонообразный пакет из московского «Детского Мира». Трясущимися от нетерпения и предвкушения сюрприза руками, бабуля достаёт зелёный (а через пару лет синий) плюшевый «капюшончик» (писк детской моды пятидесятых годов), на кокетке, с колпачком, рукав в манжетик, коротенький, ладненький, куколка – не пальтишко. Счастье зашкаливает. К капюшону торжественно прилагается беленькая кроличья шапочка уральского противоморозного фасона «шлем с ушами», у шапки на концах длинных ушей и на макушке чудесные «бумбоны». «Бумбоны!», в восторге визжу я, «Беленькие!», сую эти «бумбоны» себе в лицо, а они ещё и такие пушистые. Задыхаюсь. Вот знает бабушка, что купить!
Мама рада за меня, но цвет шапочки её настораживает. «Да Ирке это на два дня, на третий станет серой». Я немного сникаю, мама права, - я неряха. Мне очень стыдно перед бабушкой. При таком градусе чувств, от счастья до горя - полшага. В горле начинает что-то кривиться, ломаться и давить, сейчас разревусь. Но я забыла, что в нашей квартирке чудо! Большая рыхлая фея прижимает мою голову к своему тёплому боку, мой не успевший начаться рёв, волшебным образом трансформируется в лёгкое поскуливание, из бабушкиного бока, как от кошки идёт благодать и покой. Я успокаиваюсь, только изредка шмыгаю носом. Инцидент исчерпан. Бабушка, внутри себя принимает решение - помогать мне, следить за чистотой шапки, и, в случае загрязнения, быстро самой стирать её. Ей ведь надо доказать маме, что и подарок очень хороший и я, при умелом направлении, тоже чего-то стою.
Наступает черёд самых лёгких пакетов и кульков. Хочется открыть все сразу, т.к. по запаху догадываюсь, что в них – вкусное. Одно за другим извлекаются московские ванильные овальные сухарики кубышки, вязанки соломки, пачки новомодных кукурузных палочек и хлопьев, мелкие сушки, овальные баранки, маковые бублики, овсяное печенье, малюсенькие прянички, мармеладки, монпасьешки (лампасейки по дворовому). Как она всё это довезла! Сколько очередей в столице выстояла, чтобы всё это, начиная с капюшончика и заканчивая леденцами, купить, уложившись во время между двумя поездами? Прихожу к немедленному выводу: моя бабушка - богач, щедрый миллионер и волшебница. Купить так много, при этом угадать самое вкусное и самое красивое, затратить кучу денег, умудриться довезти «на перекладных» и, без ума от счастья дарить это нам. Конечно богач, волшебница и неземное существо, кто ж ещё!
Меня опять раздирают противоречивые желания, - с одной стороны хочется влепиться в бабушку и не отпускать её от себя, потому что я знаю, что дары не самое главное, главное начнётся, когда поуляжется суматоха встречи. Главное - это мы с ней одним миром, и так нам хорошо. А с другой стороны, хочется одеть всё новое, набить карманы и руки вкусным и рвануть на улицу.
На дворе давно уже болтается Наташка, знающая о приезде моей прекрасной леди. Из окна первого этажа, воровливо отодвигая занавеску, поглядывает не вышла ли я, кучерявый Санька. Подтягиваются и держатся поблизости другие отряды бойцов невидимого фронта. Разве я могу их разочаровать! Разве не мне Натаха, после приезда своего отца из московской командировки тащила козинаки, ореховую халву, клюкву в сахаре, красивую глянцевую коробочку от невиданных, на наших югах, сигарет? А Саня разве не мне, после отъезда каких-то восточных полу-родственников, снял с головы и подарил тюбетейку из редких плетённых кружев? А Ирка с Лёкой не сожрали втихую, доставшуюся им от волжских гостей воблу, а честь по чести разделили её с нами, мне достался рваный кусок вишнёвой с золотинкой спинки, как же было вкусно!
Родители и бабушка, видя мои метания, разрешают нарядиться, забиться вкусным до отказа (только не в карманы!) и нестись на улицу. «Она и так уж от радости ничего не соображает» - резюмирует папа, «Пусть проветрится».
В очередной раз, забыв о ногах и ступеньках, я выскакиваю из подъезда. Мой внешний вид пока всем по барабану, глаза друзей неотрывно глядят на кучу пакетов. Мы располагаемся на плавно выгнутой лавочке под ленкоранской акацией (мимозой, по-нашему). Пакеты выложены на сиденье и открыты. Мои друзья заворожено любуются яствами. Потом одновременно лезут и гребут, и едят, и мычат от удовольствия. Я счастлива и горда, сегодня мой день. А сверху, из окна низкого второго этажа смотрит на нашу вакханалию моя бабушка и беззвучно смеётся лицом и колыхающимся огромным бюстом девятого размера. Из-за её большой фигуры, заполняющей почти всё окно нашей кухни, то и дело встревожено и весело выглядывают то папа, то мама. Папа просто ухмыляется от радости, а мама, то улыбается, то выразительно делает фигуры бровями, сигнализируя мне – будь прилична, не зарывайся, не опозорь меня перед мамой твоего отца. Ну и конечно мы убираемся подальше от такого контроля, благо укромных мест навалом.
Наступает черёд моих обновок. Пацанам это, конечно, по-прежнему «по барабану». А вот от девочек я жду признаний. Девочки есть девочки, признания им даются трудно, вещь-то не на них. Но, в конце концов, и капюшончик и шапка-шлем признаются. Мне много не надо, я опять на седьмом небе. Начинается наш привычный гульбарий.
Мы носимся, орём, хохочем, ссоримся, миримся, пачкаемся. То бежим к морю, к химкорпусу, там всегда есть что-то интересное, то на горку к замшелому, широкой баржей вросшему в склон, складу, то вспоминаем про «Старую знакомую», это сосна на склоне, которая очень всем нравится. Бежим наперегонки. Забираемся на удобные, вкусно пахнущие смолой, толстые ветви, рассаживаемся и начинаем разглядывать с высоты, что происходит на нашей Станции. Комментируем вслух, всех очень забавляет, что мы видим всё, а нас не видит никто. В запасе есть ещё речка, лес, пятачок болотца, каптаж, «черкесский» родник. Вот кто богачи то.
Да, с детством нам крупно повезло, но мы же всё воспринимаем как данность. Мы поймём, в какой красоте росли, только взрослыми. И ностальгия, по Станции нашего детства, будет мучить нас всю оставшуюся жизнь. Мы всё время будем пытаться вернуться в неё, в ту - бывшую. И, растерянными глазами, будем выискивать, высматривать, где же оно, наше детство? И только дубы, в своей неизменности, будут откликаться на наши сны наяву.
Время в гульках летит как самолёт. Ничего необычного, такая вольница каждый день. К ужину по домам возвращаемся полностью опустошёнными, охрипшими от нескончаемого ора, с промёрзшими ледяными попами. Сил смеяться или просто говорить, ни у кого нет. Скомкано, не глядя, торопливо кивнув, редеющему воинству, расползаемся мы по коттеджам и этажам наших небольших домиков.
Я появляюсь в тёмной малюсенькой прихожей с привычным чувством вины - «Опять наносилась до одури». Новая шапочка сбита наперекосяк, глаза «севшие», влажные выбившиеся волосы всклочены, все пуговицы и тесёмки издёрганны. Морда у меня помидорного цвета, мокрая от пота, в серых полосках от пыли, ноги заплетаются от усталости. Первой мой приход чувствует бабушка и спешит в прихожую. Увидев «милое дитя», делает большие глаза, начинает покачивать головой и прицокивать языком. Глаза её откровенно смеются, грудь тихонько подрагивает: «Пришла, гулёна!» Папа опять, как лошадь высовывается своим лицом над плечом бабушки, близоруко изучает меня пять секунд, и говорит: «О! Явление».
Мне помогают раздеться и, уберегая от глаз мамы, ведут в дальнюю комнату, теперь нашу с бабушкой. Там добрая фея приводит меня в быстрый порядок с помощью расчёски и влажного носового платка, потом делает какой-то факирский пас руками и передо мной возникает чудесный новый фланелевый халатик, плотненький и «в рисуночек». Откуда взялся, ведь вроде все подарки бабушка распотрошила? Вот в нём, уже не имеющая сил на восторги, я появляюсь пред мамины очи.
Мама сажает нас ужинать. А потом мне пора спать.
В малюсенькой узкой спаленке, с окном на гору темно и тепло. Склон горки Дооб за стёклами, живёт своей таинственной ночной жизнью. С него приходят порывы ветра, тёмные, беспокойные метания крон деревьев похожие на беззвучный скандал, шакалий вой, напоминающий то детский плач, то бабью кричащую боль. Но мне хорошо и очень надёжно! В большой комнате продолжается тихий, умиротворяющий меня разговор, бабушка рассказывает свои дорожные приключения – как ехала, что видела, каких людей узнала, что ела. Фырканье, сдержанные смешочки, шепотки. Так уютно всё это звучит. И в темноте я ещё долго ворочаюсь, поджимаю под себя ноги, расслабленно улыбаюсь, даже слегка хмыкаю…
Тихо ступая и сдерживая шумное дыхание, ко мне подходит бабушка, наклоняется и опирается рукой на Мишку, нашу кошку, пробравшуюся ко мне в кровать. Мишка мявкает, бабушка ойкает, кричит «Пёс такой!» и пытается наподдать, удирающей кошке. Я хохочу из последних сил. В комнату, не попадая очками в глаза, суётся папа, за ним испуганная мама в ночной рубашке. Всё выясняется, все успокаиваются, все засыпают. Вот всегда бы так весело и содержательно жить. Как бы так сделать, чтобы бабушка никуда не уезжала?