Когда-то я рад был служить. Да и нормально так служилось. Спокойненько. Начальство далеко, оттуда, издали, руководящие указания издаёт и шлёт. Ведь место такое, куда приезжать не любят. Главное было – держать дисциплину и не расслабляться. А чтобы держать, надо поддерживать. У подчинённых – веру, у одних – в досрочный дембель, а у других – в возможный перевод с повышением. В коллективе - атмосферу уважения интересов друг друга, у членов семей – почву для незлобных сплетен.
Пока воинская часть и была собственно воинской, я её командиром так и не стал. А зачем? Большая ответственность. Но как я эту самую ответственность ни избегал, она ведь меня настигла! Как раз тогда, когда эту часть расформировали.
Особо-то расформировывать было и нечего, потому что бойцов уже давно не призывали, а осталось несколько офицеров и прапоров, обременённых многочисленными семействами и домашним скарбом. И ещё обременённых дурью, называемой «чувство долга». И у меня уровень этой дури оказался сильно повышенным, никак и никакими напитками не получалось выгнать.
Ну, расформировали, – и что? Сказали друг другу «пока, прости-прощай» - и разъехались. Однако в нашем случае разъехаться было нельзя. Потому что воинская часть находилась за границей. В стране, которая после известных событий стала какой-то очень недружественной. А ведь раньше мы даже зарплату получали в ихних деньгах. Эти денежные единицы ещё интересно так называются – манал. А монеты – нал. Сто маналов – один таньга.
Были по поводу отъезда долгие сборы и большие проблемы. И много эмоций, споров и взаимных претензий. Начиная с того, кто в каких условиях хочет ехать и кончая тем, кто, чего и сколько хочет вывозить. Женщины, как только прилетал какой-нибудь слух, бежали ко мне и начинали вышибать мозги. Можно их понять. Ничего ведь не оставалось, как только узнавать про то, чего не будет и требовать того, чего не дадут.
Всё это закончилось тем, что прибыла колонна грузовиков, в которые надо было грузиться. Кто не погрузится, того оставят. Мы здесь больше никому не нужны. А кто останется, те понадобятся – чтобы над ними поиздеваться. А как местные умеют издеваться, сослуживцы знали не по слухам.
Кто чего успел, то и погрузил. Расселись и поехали. Это даже хорошо вышло, что так. Не успели осознать, что происходит, в этом ступоре и поехали.
Привозят нас в лес и дают команду высаживаться. Всё, говорят, вы на территории России, дальше – сами. Здесь вам не там. Здесь вам – это тут.
Это даже хорошо вышло, что высадили в лесу, а не в степи. В лесу спокойнее. Теплее. Осталась одна машина, бывший командирский уазик, на котором я с относительным комфортом ехал. Теперь в него сваливают вещи. А все идут пешком. Настоящие беженцы. Откуда, вроде бы всем понятно. А вот куда?
Женщины уже не кричат и не спорят. То ли ещё в ступоре, то ли уже врубились, что пора начинать выживать. Не кого-то, а самим.
Бредём единственной и большой такой дорогой. И вот дорога сужается и идёт между двух каменистых стенок, на низких столбиках колючая проволока и висит табличка: «Стой! Запретная зона!».
- Ну наконец-то, - пришли! – приходит первая мысль.
- Ё-перный театр, что за нах, - приходит мысль вторая, когда на правом склоне появляется военный в форме старого советского образца и, ни слова не говоря, даёт очередь из калаша по каменистой стенке левого склона. На нас веером летят выбитые камни.
Потом, это уже без мыслей, все бабы завопили:
- Да вы там чего, совсем охупели? Здесь дети, уроды вы, пидапуасы гнойные!
У мужей так что ли научились?! Хотя… не только этому научились. Пока вопили, детишек за откос спрятали.
Это даже хорошо вышло, что так вот не дали расслабиться. А как ещё проще объяснить, что дальше – нельзя? Но хоть бы указатель был, куда можно.
Быстро ретируемся назад. Ищем другую дорогу, находим тропу. Уазик еле проходит. Куда ещё идти? Другой путь – только лесом. И, понятное дело, кто-то предлагает идти другим путём. И тут же мнения, каким путём идти, начинают расходиться. И народ тоже собирается расходиться. А я убеждаю, что надо бы держаться вместе. Не чужие ведь. Всё-таки друг друга знаем.
Вон, Моисей 40 лет водил евреев не в лесу, а по пустыне, пока высшие инстанции согласовывали их доступ в землю обетованную. А они всё время роптали и жалели, что не остались в рабстве.
Такие вот мысли про еврейский исход ко мне пришли уже не во сне. Потом. А ведь была возможность оказаться в роли Моисея, если б не проснулся. Нет уж, упаси и избавь от такой роли!
А вот про нашу землю обетованную за колючей проволокой лучше не думать. А то приснится ещё чего-нибудь. Плохо нам из-за кошмаров спится, от этого – вред здоровью. А от чего ещё вред бывает, того мы не ведаем. Пока не ведаем.