Валечка крепко сомкнула веки, чтобы удержать видение - из глубины вечности близко-близко, ласково глянули, до боли в сердце, родные глаза, грустная улыбка, дорогое лицо... и весна. Ах, какая тогда цвела весна! - Валечка прижалась щекой к своему плечу, будто к тёплому родному плечу мамушки; заглянула в её любящие глаза. И вспыхнула память ярким солнечно-голубым простором цветущего мая: сиреневый, белый, зелёный… Цвёл май - шестьдесят пятый май двадцатого столетия. Май неистово вскипал черёмухами, пенился пышными сиренями, сладко бродил берёзовым соком, будоража и веселя. Тёплый весенний ветер, насто;янный на запахах первоцветов, пьянил ожиданием радости, будил тайные желания. Город, обворожённый его ласковым шёпотом, ошеломленно-восторженно замирая, утопал в бархатной зелени скверов и парков, томно кутаясь в абрикосово-розовый закат. Малахитовое ожерелье засыпающих вечерних бульваров и улиц причудливо вьётся вокруг наполненных лунным вальсом городских площадей; золотится топазами уличных фонарей; вспыхивает кораллами сигнальных огней, спешащих куда-то авто, и замирает ровным свежевыкошенным газоном, свернувшись цветистой клумбой вокруг уснувшего фонтана, и, неожиданно взметнувшись заслоном разросшихся кустов ивняка, падает, темнея отражением в прозрачном зеркале реки. Над речной прохладой плывут сиреневые облака, слегка подрумяненные вечерней зарей, и «...коло-коло-коло-коль-чиик, ко-локольчик, иван-чаа-ай...» - плывёт далёкое эхо девичьей песни. В роскошной симфонии звуков и красок таяли, исчезали огорчения; тускнели, забывались дневные неприятности бытия. Души людские, напоенные страстным безумием весны, восторженно рвались навстречу друг другу. «...я приду, а ты встречай...» - обещал издалека ветер. И жизнь всплескивала родником - прозрачным и звонким. Город наслаждался, вдыхая настежь распахнутыми окнами домов волшебные запахи. Окна радостно блестели самоцветами шального весеннего света, играя радужными бликами закатного солнца. Таинственная тишина парков и аллей наполнялась трелями соловьиного счастья. Вечерняя заря скатилась за горизонт, но тут же вновь озарила небо яркими красками рассвета – казалось зори сошлись в долгом нежном поцелуе и мир затих в предрассветной тишине.
В комнате у раскрытого окна в белых подушках – измождённое болезнью лицо. «Соловушка,.. - глубокой душевной грустью шелестит тихий голос, и, набрав силы, медленно, с придыханием, как после долгого утомительного бега: …всю-то ноченьку под окном…». Порыв ветра, запутавшегося в молодой зелени берёз, уносит окончание фразы. Молчание длится дольше, чем прежде. Но вот ветер, приподняв край занавески, закинул в окно ворох ве-сенних ароматов. Черёмуховая свежесть севера смешалась с запахом сиреней, цветущих медоносов, засыпающих лугов. И голос, словно ободрённый вниманием ветра, зазвучал ровнее и даже чуть увереннее: «Поёт соловушка. Наслушалась! - улыбка несмелым лучиком, блеснула из-под ресниц:
«С отцом-то вашим,когда ещё молодые встречались... Так же вот соловейка пел. Отец озорной был молодой-то, и давай тоже - завысвистывал, завыщеку;лдывал - бессильно усмехнулась она неожиданному воспоминанию далекой весны. «Так до ранней зорьки и выгу;дывали один перед о;дним - фор-сяак» - сухие бескровные губы чуть заметно дрогнули, болезненное лицо засветилось тихой нежностью. Взгляд её отыскал глаза сидящей у изголовья дочери: «Будете дом-то строить, возьми отца к себе! Он ведь всё умеет» - судорожный вздох, мольба в голосе (она жалела его, остававше-гося жить дальше) в глазах отчаяние (расстаются, навсегда!).
А за окном черёмуха, роняя белые цветы, что-то нежно шептала ветру, и
«...я приду, а ты встречаай»- пел далёкий девичий голос. Мамушка прикрыла веки, вслушываясь в знакомую мелодию, заглушаемую щебетом и свистом соловья под окном.
Горькая влага просочилась сквозь сомкнутые веки. На бледном, иссушенном болезнью, когда-то красивом лице засветилось ощущение благодати, и тут же, словно в испуге, она вскинула руки, опустила на грудь, и замерла. «... я приду, а ты встречаай...» - морозно звенела тишина. Ледяное дыхание вечности коснулось полураскрытых в беззвучном крике сухих губ. «…я приду, а ты встречай» - рвётся тишина. Где-то ударил колокол, отбивая часы вечного времени: раз,.. другой… Медленно плыл над землёй печальный мерный звон. Осторожно, боясь потревожить отпустившую её на время боль, вздохнула, чуть приоткрыла глаза. Пристально, не отрываясь, вглядывалась она в родное лицо, склонившееся над ней, изо всех сил стараясь не потерять ниточку, связывающую её с этой жизнью. Часы - последние часы её жизни медленно перетекали в Вечность и, колокольным звоном растекаясь по улицам спящего города, уплывали в далёкую лазурь зарождавшегося майского утра. Последний сон смежил её добрые прекрасные (прекрасней которых нет на всём белом свете!) глаза. А ветер в белых черёмухах, осыпая землю цветами, горестно шептал, «коло-коло-колоко-льчиик, колокольчик синий цвет…».
Колокольным звоном ушла она в зарю, чтобы на рассвете родиться новой звездой, шорохом ветра, запахом черёмух, трелями соловья, не умолкавшего, в эту ночь под её окном. «Мамушка, солнышко моё ясное»- Валечка ладошкой смахнула со щеки струящуюся из глаз горечь: «Мама!..». А услужливая память тут же перенесла её в далёкий солнечный день беззаботного детства: окна радужно сияют морозными узорами. За окнами стынет белая пушистая зима, заглядывая в комнату пронзительно ярким солнцем. В комнате уютная тёплая тишина дышит запахом горячих пирогов. Солнечный лучик ныряет в мамины руки и скользнув сквозь туго натянутую на круглые пяльцы материю, оставляет на ней аккуратный зелёный стежок. «Солнышко иголочкой вышивает ёлочку» - припевает мама, протягивая зелёную шёлковую нить вслед за лучиком-иглой: стежки;, рисуя узор, ложатся ровно, гладко. Валечка опускает восхищённый взор на свои пя;льца, и тяжело вздыхает. «Не вздыхай глубоко, не оддадим далеко!» - смеётся мамушка: «Вот какая мастерица у тебя иголочка-та! Виш, как рисует: линии косые – нити дождевые. А нам пока дождик не нужен, да? Ну-ка, иголочка, вернись, да по рисуночку пройдись!» И послушная в её руках
иголочка, подхватив солнечный лучик, вновь рисует узор…