Наследство.
Гулькин получил наследство. Небольшое по нашим меркам. Нормальное. Среднее. Двухкомнатную квартиру на третьем этаже старенькой хрущёвки. Две комнатки-коридора в одно окно каждая и переходящие одна в другую. Что-то вроде неширокого тоннеля, разделённого дверью с перегородкой. Прихожая - лазейка, чтоб только протиснуться к двери. Маленькая кухонька «на два таракана» , а если стоя, то можно и на троих. Такая же маленькая ванная с осыпающимся кафелем; обшарпанная ванна, сохранившаяся, пожалуй, ещё со времен последнего ледникового периода и не вызывающая никаких эмоций разве что кроме уныния. И туалет. Типа карцер. Видимо, вместо лифта. Зато индивидуальный в каждой квартире, а не один на всех.
Полы в квартире, крытые вздутым оргалитом и когда-то очень давно густо политые коричневой краской, характерно похрустывали , когда по ним проходили, отчего Гулькин в бытность свою ещё маленьким думал, что название «хрущёвка» происходит от слова «хрустеть». И лишь с годами это название изменилось в его восприятии, трансформировалось в выражение «и так сойдёт».
И тем не менее Гулькин был благодарен деду за такой подарок. Хотя бы просто за его признательность, любовь к внуку. Он тоже любил деда и потому к квартире относился с уважением. И даже хруст полов его не раздражал, а был чем- то неотъемлемым и необходимым. Индивидуальным и эксклюзивным, как характерный щелчок крышки у дорогой зажигалки.
Сам Гулькин уже давно жил с семьёй в другом городе, приезжал редко проведать дедово наследство и, помыкавшись год – другой с квартирой , он нехотя принял решение – продать. Корысти в нём не было – разойдутся деньги, разлетятся и не заметишь. А вот память дедову всё- таки было жалко. Но хотя бы для того, чтоб не платить впустую коммуналку. Да и что говорить – для растущей семьи деньги тоже не лишние.
Договорился со знакомой женщиной-риэлтором, которая за «скромные» комиссионные обещалась «всё обстряпать», помочь в этом деле. Порешили что и как. Оставалось выписать ей доверенность на совершение сделки, и можно было убираться восвояси и ждать результата.
И вот этот день наступил. В означенный час он подпишет доверенность у нотариуса и прощай дедова квартира, «прощай дед», не поминай лихом.
Уже с утра Гулькину было как-то нехорошо на душе, пакостно. Ощущение какой-то внутренней неправильности, не по совести. Будто он своими руками выгоняет деда из его же квартиры. Конечно, было абсурдно так думать, ведь дед давно умер и ему не было никакого дела до квартиры и никакого ущерба, но вот это щемящее чувство вины Гулькина не покидало и не хотело расставаться с ним, будто дёргало постоянно за рукав и напоминало о себе. И от него нельзя было просто так отмахнуться и выкинуть из головы, оно проникало в самое сердце и раздувало было затухающий огонёк внутренних угрызений и беспокойства.
Гулькин прошёл в кухню, достал с полки то, что в наших магазинах именуется гордым названием «Коньяк» и с чем упорно спорит его цена, содержимое, а затем и желудок непритязательного обывателя, налил себе стопку и, на секунду замерев, вылил её содержимое себе в рот. Слегка вздрогнув и поморщившись, он отправил догонять содержимое стопки кусок варёной колбасы, присел на пошарпанную белую табуретку напротив окна и закурил. Сколько времени они провели с дедом у этого окна за маленьким квадратным столиком, разливая по кружкам горячий чай и ведя продолжительные беседы. Перед ним потекли картинки из его детства... Вот он школьник и они разговаривают с дедом о математике. Это, как помнил Гулькин, было в начале его школьной карьеры. В более позднее время о математике уже не говорили – из чего Гулькин сделал вывод, что познания деда в этом предмете были несколько урезаны. Были и другие разговоры. Дед часто рассказывал о своём детстве. О деревенском укладе того времени. О том, как на праздник всей деревней варили пиво. Настоящее деревенское пиво, с суслом, в большом чане на берегу маленькой речки с кристально чистой прохладной ключевой водой, искрящейся на солнце, и по странному стечению обстоятельств названной Чернушкой. О большой деревне в две улицы со своей кузницей, школой и сельсоветом, и от которой теперь осталось лишь с десяток домов, раскиданных по заросшему бурьяном полю. О том, как ходил подростком зимой в школу через лес за несколько километров, потому что у них в деревне была школа только начальных классов. Как родители поселили его "на частную" в той деревне, где он теперь учился, договорившись с одной старушкой за картошку. И как она, с его слов, оказалась колдуньей, и он однажды сбежал оттуда ночью по морозу. А где-то недалеко в лесу выли волки. Было чистое звёздное небо, было холодно и страшно и очень хотелось жить.
Только о войне дед никогда не рассказывал. Хотя и медали боевые имел, и орден. А вот не помнил Гулькин, чтобы дед хоть раз рассказал о войне. Так, какую-нибудь бытовую безделицу, как считал Гулькин тогда. Знал Гулькин точно только то, что дед был артиллеристом, командовал орудием, был ранен под Ленинградом и всё. Никаких подробностей. А теперь уж и не узнает никогда, пожалуй. Жаль, конечно.
Гулькин вздохнул. Что-то некогда забытое, утраченное, но такое до боли близкое, просыпалось в нём, ворочалось и, просыпаясь, приоткрывало, казалось навсегда притворённую, дверцу… Ему на миг показалось, что он перенёсся снова в то время , когда он был ещё ребёнком и дед был ещё жив. Сейчас он войдёт на кухню и они будут вместе пить чай, разговаривать и смотреть в окно. И не будет никаких тревог и волнений. И всё будет просто, понятно и надёжно. И, кажется, навсегда.
Гулькин почувствовал, как глаза его стали влажными от накативших было слёз. Захотелось вдохнуть полной грудью и крутануть, повернуть вселенную так, чтобы всё стало так, как хочется.
Он вспомнил, как каждый год девятого мая у деда неизменно собирались гости. Приходили родственники, друзья с жёнами. С рядами медалей на строгих пиджаках и с гордостью в лице ветераны смотрелись очень торжественно. Все шутили, смеялись, искренне радовались и гордились нашей общей большой победой и тем, что в этом, хоть и небольшая по глобальным меркам, была заслуга каждого из них. Одним из почётных гостей на этом празднике непременно был старенький, повидавший виды, но всё ещё бодрый и крепкий баян. В какой-то момент он вступал в разговор, раздувались меха и вот уже дружный хор бойко запевал песни военных лет. Бравурные песни сменялись «Амурскими волнами” , «Синий платочек» сменял «Прифронтовой вальс». У кого-то проступали слёзы на глазах, видимо, от воспоминаний о том, что им пришлось когда-то пережить и что хранилось в обычное время очень глубоко, у самого сердца.
И Гулькин гордился той победой. Он как и все имел на это право, ведь ту победу ему подарили. Подарили те, кто уже никогда не вернётся, те, кто был ранен и те, кто свято хранил память о ней. Он гордился своим дедом, его медалями и орденом и тем, что у деда есть такие хорошие друзья-ветераны.
Он налил себе ещё стопку. – За победу. За тебя дед. За твоих боевых друзей. Не чокаясь – обозначил для себя Гулькин, подчёркивая этим, что тост за усопших. Он окинул взглядом кухню. Она вдруг перестала казаться ему маленькой, ведь здесь поместилось столько былых приятных воспоминаний. От неторопливых и неспешных бесед, до шумных приготовлений к праздничному столу. И как здесь умудрялись приготовить всё, что потом оказывалось в комнате на большом раздвижном праздничном столе ? Это всегда было для него загадкой, если не волшебством.
Гулькин посмотрел на часы – Пора. Ещё одну на дорожку и будь что будет.
Он вышел из дома и не спеша, как бы даже и нехотя, поплёлся в сторону автобусной остановки.
На крыльце нотариальной конторы его уже поджидала знакомая риэлтор:
- Ну где тебя носит ? Сейчас очередь прозеваем. Пошли. – нетерпеливо затараторила она, схватила Гулькина за руку и увлекла за собой, буквально впорхнув вместе с ним в открытую дверь.
- «Аки Херувимы.» - почему то подумал Гулькин в этот момент и невольно улыбнулся.
Не прошло и трёх минут, как они уже сидели в большом просторном кабинете перед столом нотариуса.
Нотариус, уже давно привыкшая легко и быстро улаживать такие простые дела, без лишних предисловий, сразу же, не теряя времени даром, перешла к делу :
- Итак, Вы согласны ?
- С чем ? – Гулькин изобразил искреннее удивление. – Ааа … так это стало быть ЗАГС ? То-то я смотрю, всё так торжественно. Красиво у вас здесь. И цветов много. Всё в горшках и лианах. Этот хорошо. Узы Гименея стало быть. Похоже. Не, не согласен. Я жениться не буду.
- Гражданин ! – резко осекла его нотариус, неожиданно выбитая таким поворотом из привычного и отшлифованного годами ритма. – Вы доверяете этой гражданке ?
- Так прежде чем довериться, хотелось бы поближе узнать. Поплотнее. А так вот сразу… не, не могу.
- Вы сюда зачем вообще пришли ? – нотариус явно начинала если уж и не злиться, то сердиться точно.
- За билетами.- не задумываясь выпалил Гулькин. – Мне бы это, два билета в Большой. И желательно с балконом. И чтоб от центра недалеко. На «Евгения Онегина» хочу. Помните это ?- и Гулькин негромко мелодично пропел : « Я люблю Вас, Ольга … Я люблю Вас, Ольга …» Как где вот это услышу, так сердце замирает. Ну до того хорошо. Искусство ! Ленский мой идеал – романтик. Хочу целиком посмотреть. Ну или «Жизнь за царя !» На меньшее не согласен.
- Вы в своём уме ?
- А что, билетов нет ? Разобрали ?
- Гражданин, Вы пьяны ?
- Никак нет. Для пьянства водку пьют, а я так, немножко коньячку. Для благородства.
- Так какие Вам ещё билеты ?
- Ясное дело какие. Какие в турагенствах продают. Мне бы путёвочку, на двоих. Египет или ещё куда. Чтоб не так дорого.
- И с кем это Вы в Египет собрались ? – нотариус явно закипала и начинала злиться, но всё ещё удерживала себя в руках и рамках профессиональной этики. Возможно, из последних сил.
- Так могу и с Вами. Если договоримся.
- Вы соображаете, что Вы несёте ? Мы вообще-то по поводу Вашей квартиры здесь собрались, которую Вам дед завещал. Вы её продавать собираетесь ?
- Что верно, то верно – завещал. А вот насчёт продавать – никаких распоряжений и указаний на этот счёт от деда не было. Так что никак не могу без его согласия. Не могу … – и через секунду, будто что то вдруг осмыслив, продолжил .- Ааа… так вам квартира моя нужна ? Без неё Вы никак не согласны. Так вот оно в чём дело. Жильё ! А я то думал, Вы со мной по любви. Теперь я точно жениться не буду. И не уговаривайте. И доверия после таких слов у меня к Вам нету. Прощайте !
И не давая никому опомнится, Гулькин резко встал и пошёл на выход. Его никто не окрикнул.
На улице было свежо и морозно. Белые снежинки кружились в воздухе и размеренно опускались, ложились на землю. И всё вокруг, кажется, притихло, затаилось и с любопытством посматривало на Гулькина : «А что же дальше ?»
Гулькин задержался на крыльце большого представительного дома, где размещался нотариат, посмотрел на летящие с неба большие белые снежинки, застегнул молнию на куртке, сунул руки в нагрудные карманы и сделал глубокий вдох морозного свежего воздуха:
- Хорошо .
Он почувствовал, как на душе становится спокойно, легко и радостно. Тревога улетучивалась, уступая место спокойной уверенности в правильности принятого решения.
- Ну вас к чёрту. – в сердцах произнёс он. – На крайний случай сдавать буду, чтоб не пустовала. Найду хороших жильцов и сдам.
Снегопад усиливался. Небо было густое и низкое, казалось, вот-вот сейчас там, наверху, как следует тряхнут необозримо огромную перину и полетит, закружит над землёй густой снегопад, предвещая начало так запоздавшей зимы.
Гулькин вышел на улицу и легкой уверенной походкой зашагал по тротуару, прислушиваясь, как приятно хрустят под ногами свежевыпавшие снежинки:
- Прямо как у деда дома, - подумал он,- похрустывает. Пойду домой, «к деду». Чайку попьём, в окно посмотрим.
Бывают такие моменты в жизни людей, когда смотришь им вслед и понимаешь – человек счастлив. И всё у него хорошо. Вот и сейчас, глядя на удаляющуюся через снегопад по заснеженной улице фигуру Гулькина , можно было сразу почувствовать, что он счастлив. И всё у него хорошо.