Культурные мероприятия иногда преследуют меня так, что спасу нет. А иногда – напротив, наступает затишье в череде принудительных присутствий, благо сейчас и в реале поэзию тоже зацепил фриланс и критический подход к делу: хочешь на тусовку – идёшь, не хочешь – не идёшь.
Однажды в таком застое я решила напроситься в район на презентацию новой книги одного из мэтров местной поэзии. Поэт давно ушел в мир иной, но оставил по себе глубочайшую борозду в народной памяти. Имя его высечено в литературных скрижалях и будет звучать вовек, аминь и вечная память.
Книгу презентовали с помпой. В районном Доме культуре было заметно натоплено. Немного подождали представителя центровой культурной власти. Когда он приехал, за ним все пошли цирлих-манирлих, в затылок, не опережая и не поторапливая, осматривать книжную и художественную экспозиции. Осмотрели, вошли в зал, сели.
Началось представление.
Я фотографировала пёстрый казачий ансамбль, непривычных к вниманию зрителей, важных чтецов, ловила искренние реакции и необычные ракурсы. Время прошло незаметно.
По окончании официальной части сначала проводили власть. Следом желающих пригласили откушать, что бог послал, в местной столовой. Обедали весело, с небольшим подогревом. Насытившись, мужчины щурили глаза и утирали губы ладонями. Дамы стеснялись. Я тоже сначала постеснялась немного, потом вышла на крыльцо и вдохнула сырого октябрьского воздуха.
Вместе с этим вдохом на меня навалилась сермяжная тоска. Как-то сразу и невпопад захотелось ощутить причастность к истокам, поклониться праху поэта-земляка, с головой окунуться в былое. Заручившись уверениями тамады, что есть возможность позже отправить меня с оказией в город, я отпросилась у своего директора, махнула водителю и за милую душу пошла к «газели», которая везла малый творческий коллектив в другое село, где на могиле мэтра планировался поэтический митинг.
Накрапывал дождь. Поэты скомкано докуривали в ладошки, кое-кто из поэтесс уже успел усесться.
Новый персонаж в моём лице внес дисгармонию в давно устоявшийся ритуал. Очевидным это стало, когда выяснилось, что, поместив себя в «газель», я заняла привычное место какой-то поэтессы. Одна дама так и сказала: «Ой, Марьванна, а ваше место уже кем-то занято!» – и строго поглядела в мою сторону.
Я поздоровалась.
К поэтам небольших провинциальных объединений нужен осторожный подход. На моей памяти, они с места в карьер либо горды и обидчивы до слёз, либо широки и радушны до разрыва внутреннего поэцкого баяна. Иногда эти стадии следуют, быстро сменяя друг друга, как сюжетные ходы в итальянской опере.
Я решила сидеть, где сижу, не сдавая позиций. Рядом со мной на соседнем сидении произошло едва заметное движение –некурящий поэт соскучился ждать и решил мне представиться:
– Фениксов-Флибустьерский… – произнеся это, мой попутчик сразу отвернулся. Видимо, он великодушно давал мне время осмыслить информацию, после чего я должна была затрепетать или хотя бы икнуть из уважения.
Ни то, ни другое у меня не получилось.
– Хорошо, – признала я, – звучно. Ирина такойтовна. Тоже пописываю.
– У меня есть страница на Стихи ру. Я веду свой поэтический клуб, – после некоторой паузы обладатель экзотического псевдонима продолжил откровенничать.
– Да вы што?! – как смогла, удивилась я, – А по жизни чем занимаетесь?
– Юрист. Огромный стаж.
– Денежно… – я завидовала, не таясь, – А я это… В библиотеке, в общем, работаю.
«Лирическая героиня явно уступает герою крепостью социального профиля», – в моей голове кто-то прокуковал пассаж из потенциальной рецензии.
– Понятно, – поэт окинул меня скучающим взглядом. Утратив интерес, он решил обратиться к массам:
– Ну?.. Поехали, что ли?
Ехали мы недолго, но драматично. «Газель», то разгоняясь на ровных участках, то едва продвигаясь по ямам, трясла и укачивала. «Тернист и нелёгок путь к народному признанию», – не унималась моя кукушка. Дождь шёл уже во всю мощь, дворники не справлялись. Когда подъехали к кладбищенскому забору, некоторое время пережидали непогоду. Потом разглядели у могилы мокнущих корреспондентов с фотоаппаратами, устыдились и начали потихоньку выгружаться, выдвигая вперёд зонты, как фехтовальщики шпаги. Я энергично прошла вперёд, чтобы успеть сфотографировать могилу мэтра без публики.
Разглядывая мою траекторию под дождём, один из корреспондентов приблизился и спросил:
– Вы из какой газеты?
– Я? Сама по себе…
– Это мой ракурс. Не занимайте.
– Хорошо, хорошо… – попятилась я и встала в последний ряд за мокрыми спинами.
Дождь, как по команде, кончился.
Какое-то время собравшиеся обживались: переглядывались, закрывали и стряхивали зонты, стукались локтями, вынимая из сумок листы с текстами выступлений. Наконец, все собрались, выровнялись и митинг начался.
Стоит отметить, что действие, происходящее на подобных мероприятиях, облечённое в сложный валёр интонаций, ударений, чувств, слов, намерений, – того, что больше прочего хочется демонстрировать кинематографически точно, – обычно страдает искусственной надуманностью и инфантильностью. В итоге получается неподдающееся никакой критике представление разнородных, как и сами участники действия, версий о жизненном пути человека, на первый взгляд, благонамеренное и нравственное, но объективно никак с ним не соотнесённое. И вот эта колоссальная смысловая пауза между тем, что было, и тем, что говорится о том, что было, вызывает когнитивный диссонанс в классическом его проявлении...
«Приходить на могилу поэта надо в чистой дневной тишине*», – клюнула меня птица в мирно дремавшее творческое полушарие.
Произнеся всё запланированное и многократно запечатлев себя у памятника, собравшиеся стали двигаться на выход с кладбища. Ко мне подошёл организатор и спросил, буду ли я участвовать в следующих за митингом чтениях. Я сказала, что да, мол, могу почитать.
– Куда же вас вставить?.. Тут уже всё у меня расписано, – на лбу нестарого ещё мужчины возникла трагическая морщина. Мне захотелось с ней расправиться, сняв с повестки своё необдуманное согласие.
– Ну, если я не была запланирована…
– Ах, подождите! Возможность, конечно, есть, просто надо понять, после кого или перед кем вас записать, – трагическая морщина усложнилась и стала напоминать незавершённый китайский иероглиф «птица», – О чём у вас стихи?
– Да про разное… Про жизнь вообще, ну и так, в частности, тоже, конечно…
– Ладно, записываю вас в выступающие, а там разберёмся. Постарайтесь сесть в первом ряду…
Через минуту я снова оказалась в «газели» и та плавно тронулась к училищу, в актовом зале которого ежегодно проходили чтения. Воодушевлённая возможностью встречи с новой аудиторией, я практически на ходу сочинила два четверостишия о мероприятии, сделав, как мне показалось, весьма оригинальный и тонкий комплимент всем, кто сохраняет традиции литературного праздника. Теперь у меня был вполне внятный ответ на каверзный вопрос: о чём у вас стихи? «О чтениях!» – отвечу я, и взятки с меня будут гладки.
Довольная собой, я вошла зал. Он оказался больше, чем я предполагала, и был битком набит студентами. Нас ждали давно, публика успела заскучать, её, что называется, передержали. Я подумала, что, если мне дадут слово, за внимание аудитории придется побороться. Чтобы оценить пространство у сцены и представить траекторию возможного перемещения перед зрителями, я немного задержалась поодаль, пока остальные поэты рассаживались в первом ряду. Место мне досталось у самого окна, с правого края. «Хорошо сижу…», – почему-то подумалось мне, и в этот момент, как из-под земли, возле меня вырос организатор:
– Пересядьте, пожалуйста… Тут для представителя администрации села, он сейчас придёт…
Я пересела во второй ряд и постаралась не думать ни о чём хорошем. О плохом думать тоже не хотелось, и я стала рассматривать зал. Наискосок, с бордового плюшевого занавеса на меня наваливался огромный портрет мэтра. Я сразу почувствовала себя под прицелом его печальных глаз, что привело мою мозговую птицу в состояние нервного безобразия: «Приезжали меня сватать на хромой кобыле! Барахло моё забрали, а меня забыли!». Я не неё цыкнула.
Оказалось, что я сижу перед дамой в широкополой шляпе с лисьим мехом. Я попробовала выглянуть из-за неё, но поняла, что окружена Лисьей Шляпой, как бедуин верблюжьими горбами.
Тем временем у микрофона началось действо, которое я могла только слышать. Потихоньку все прибывшие поэты и писатели перечитывали свои заготовки. Одни ограничивались поэзией. Другие креативили, пытаясь эпатировать публику перфомансом, и выдёргивали из пакетов заранее припасённые книги собственного сочинения: вот, мол, налетай, покупай…
– Ирина такойтовна!
Я в свой черёд вышла к микрофону и прочла, что задумала. Утомлённый зал смотрел на меня ледяными глазами пришельцев из будущего. Выслушав равнодушные хлопки, я села и тут же услышала откуда-то спереди:
– Хорошо… Мне понравилось.
Со мной разговаривала Лисья Шляпа.
Спасибо, сказала я Шляпе и поняла, что никогда не запомню имени её участливой владелицы, потому что всё место в моей голове, предназначенное для человека, заполнила вещь. Ошеломлённая этим выводом я прошептала:
– Какой ужас…
– Что? – спросила Шляпа.
– Ничего-ничего, – я прикусила язык и всё оставшееся время смотрела только на нарисованного мэтра.
Домой я вернулась затемно. На душе было хорошо, тихо. «Какими придём мы к родному порогу, последние грешники ста поколений?» кукушка утомилась и клевала носом. Мне захотелось, не включая света, упасть на диван и вытянуть окаменевшие ноги. Едва я присела, из-под спины с диким рёвом выскочил кот.
– Сволочь мохнатая…
Ругнувшись, я всё-таки задремала... Через мгновение в ломкую тишину провинциального вечера вонзилась острая трель звонка. Кряхтя, я встала, прошла сквозь кромешную тьму прихожей и открыла дверь. На пороге стоял мэтр. С его плаща стекала вода, а редкие седые волосы липли ко лбу. Он был совершенно таким, каким я помнила его по фотографии в книге. Шевельнув рукой в мою сторону, он сказал:
– Если б вы знали, сударыня!.. Если б вы знали...
______________________
* ситуация сподвигла автора написать стихотворение, которое относится исключительно к авторше, ее стихам и перспективам
Приходить на могилу поэта
Надо в чистой дневной тишине,
И ладонь под перчаткой из фетра
Целовать безутешной жене.
Пусть по склону в расщелинах света
Серебрится шершавый шалфей,
Приходить на могилу поэта
Надо честным и чуть подшофе.
Говорить без издевки холодной,
Без цинизма и чувства вины,
Что стихи его, там, или оды
Никому-никому не нужны.
И с течением тошного быта
В разбитном коммунальном углу
Было все, было все позабыто,
Что кропал он, уверен и глуп.
Говорить, что врачи-космонавты
Пошлых песен не выдули медь,
И от зубодробительной правды
Раззадориваться и краснеть.
Пусть, как будто из вечности млечной,
Разольются такие слова:
«О, поэт! Ты всего человечек
Две руки, две ноги, голова».
...А поэт на кирпичную морду
Промолчит из глубин мочака,
Потому что он мертвый-премертвый
И ему на живых начихать.