Евгений ШКЛЯР. Литве
Эдуардас МЕЖЕЛАЙТИС (1919-1997). Литва
МАЙРОНИС(1862–1932). Погляди!
Новелла МАТВЕЕВА. Памяти Янины Дегутите
Юлюс КЕЛЕРАС. Об Ангелах
Николай СТАРШИНОВ. Письмо в Литву
Иосиф БРОДСКИЙ. Коньяк в графине - цвета янтаря
Константин БАЛЬМОНТ. Лесной царевне — Литве
Вероника ТУШНОВА (1911-1965)
Юстинас МАРЦИНКЯВИЧЮС (1930-2011)
1
Вероника ТУШНОВА (1911-1965)
*****
Я разные видала
края и города.
С какими-то бывала
я дружбою горда.
Иные были суше
и сдержанней подчас...
У них ведь тоже души
такие ж, как у нас.
Встречалась, изумлялась
и - не скрываю я, -
как девочка, влюблялась
в прекрасные края.
Потом я старше стала
и строже на слова,
и сердце раскрывала,
подумавши сперва,
и замолчала вовсе,
и, годы обвиня,
подумала, что осень
настала для меня,
что сердце охладело
и дар любви иссяк...
Послушай, в чем же дело?
Послушай, как же так?
Ведь многое красивей,
заманчивей, щедрей
твоих одетых в иней,
пустых твоих полей,
твоих лесов неслышных,
твоих прибрежных ив...
Застенчиво глядишь ты,
ресницы опустив.
Зачем же мне так помнится,
такой зовет тоской
твой тихий облик, скромница,
с улыбкой колдовской?
Я нежностью безмерною,
как светом, налита.
Ты знаешь, я наверное,
люблю тебя, Литва.
2
Эдуардас МЕЖЕЛАЙТИС
ЛИТВА
Здесь все — Литва. И дождь. И луг намокший.
И рожь кругом. И мошки под дождем.
Мы здесь вдвоем. И словно друг хороший,
Она со мной толкует обо всем.
Дымлю я трубкой в роще темно - бурой
И слушаю, что говорит Литва.
Нам для общенья не нужна трибуна
И громовые не нужны слова.
Мы знаем друг о друге очень много,
Пожалуй, — всё. У нас всегда была
Сперва — одна тропа, потом — дорога,
И были те же цели и дела.
Оглядчиво мы шли своей стезею.
За шагом шаг. Такой уж нрав у нас.
Но все же самой дорогой ценою
За этот путь платили мы не раз.
Кресты. И звезды. Общие могилы,
Иные не знавали и цветка…—
Над ними веет ветер серокрылый
И часто накреняет облака…
——
Здесь все — Литва. И дождь. И луг намокший.
И рожь кругом. И мошки под дождем.
Поговори со мною, друг хороший,
Напомни мне еще раз обо всем.
О нашей радости. И о печали.
О том как набывали мы беду.
О том как мы собою заполняли
Любую брешь, любую пустоту.
Мы знаем друг о друге очень много
И можем обойтись без лишних слов.
Нам все легко понять с полунамека,
По складке губ по шелесту лесов.
Тебе внимать готов я днем и ночью.
Буди меня до утренней зари.
Но только — слышишь? Не молчи со мною,
Такое тоже было...Говори
О нивах, о чюрлёнисовских звездах,
О чем захочешь… Мне твои слова
Нужны и в самом деле, словно воздух, —
Без них я тут же задохнусь, Литва…
3
Евгений ШКЛЯР
Литве
Как одинокие кресты,
И безыскусственны, и древни, -
Полны смиренной красоты
Твои местечки и деревни.
Среди неведомых дорог
Идешь одна, судеб не зная…
Твой путь тернист, твой путь - далек,
Идешь, его благословляя!
Пусть сеют ложь твои враги, -
Народ всегда стоит на страже,
Пускай замедлены шаги,
Но цель твоя - одна и та же.
За гибель лучших сыновей,
За окровавленные нивы, -
Ты встретишь солнце новых дней, -
Свободной, сильной и счастливой!
Ковно, 28 ноября 1920 г.
* * *
Упорное, крепкое племя.
Расколотый, древний Иран,
Вкрапленный в лесистое темя
Безжизненных северных стран,
Где зыблются тихие зимы
Под шалями облачной мглы,
А летом едва обозримы
Лугов золотые столы.
Где норы в лесах белостволых
Не раз укрывали норманн,
И бронзово-желтых монголов,
И ляхов, и русых славян.
А позже, обиды изведав
В лукавой московской земле,
Династия царственных дедов
Пеклась о своем короле,
И крепла на жмудской равнине,
В триумфе успешной войны,
При Витовте и Гедимине
Железная сила страны.
Литва! По дорогам обманным
Идешь и печалишься ты,
Но тихим теплом осияны
Твои заревые черты!
4
МАЙОНИС (1862–1932)
Погляди!
О погляди! То Вильнюс дворцами.
Сияет средь широких холмов!.
Ночь их укрыла темным покровом,
Как будто дымом. И город спит!
Где ж звук, которым когда-то звучал?
Где ж мощь твоя и величье?
Где, Вильнюс, те твои лучи,
что светили.
Литве, нашей отчизне?
5
Новелла МАТВЕЕВА
Памяти Янины Дегутите
Распахнувшая пурпур свой,
Вновь болезненно сжала
Лепестки с морозной росой
Чаша розы. Держава,
На багор навалясь, бросив рупор,
Ту страну оттолкнула,
Где до времени роза пурпур
На ветру распахнула.
Погляди! - Литва отплывает
На отколотой льдине
С тихой женщиной посередине,
Той, каких не бывает!
Её дело - стихов её свитки.
Её имя - Янина.
Скрип её заповедной калитки -
Словно звон пианино!
Погляди: под ноябрьскою тучей
В океан, полагаясь на случай,
Вильнюс мчит с ускореньем!
Сообщая холодный, горючий,
Водяной вкус - кореньям;
Всем кореньям, куреньям, соленьям,
Спящим в каждой квартире,
(Дух крысиной кладовки с оленьим
Силуэтом на сыре.)
Дух невольничьих трюмов (где трюфли
Не растут) - колоссален!
Стенки трюмные влагой набухли…
Но и льдины уж нет… Пересядем
Под обноски снастей не поющих,
Парусов не надутых…
Мчат пловцы промеж бурь вопиющих
В те края, где не ждут их.
В неисправных бесправных просторах
Ничего им не светит.
Трюмных крыс, на предательство скорых,
Там, как родичей, встретят.
Но не нужен там ясень карминовый,
Серых башен камень наследный;
Там не надобны: ни соловьиный
Саломеи напев, ни Янины
Стих последний и хрип последний.
1990 и ноябрь, декабрь 2000
6
Юлюс КЕЛЕРАС
Об Ангелах
В ангельском каталоге я искал аукштайтийского ангела. Он должен был
быть согбенным как состарившийся монах, забывчивым при взлете,
с ладно сложенными ладонями, в коричневой рясе, не мешающей летать,
с огромным капюшоном и пуговицами, отражающими солнце. Больше я
мало что о них знаю. Кто из нас смыслит в ангелах?
Ангелы пьют только воду, их губы никогда не пахнут
селедкой. Они зависят только от собственных крыльев:
всякий раз упавшее перо
определяет им новую родину. Они не играют
в «классы», не поют, не плачут
и, наверное, не сожалеют.
От аукштайтийского ангела, которого я искал, должно бы немного попахивать
хмелем, но ни в коем разе не пивом. Аукштайтийский ангел, которого
я искал, должен сжимать в кармане маленького воробьишку —
мое детство, порхавшее в Укмерге, на улице Адомаса
Мескупаса, прямо напротив православного кладбища.
Перевод с литовского: Виталий Асовский
У СТЕН ДЕТСТВА
как запонки вишни, всё ими застёгнуто
и запятнано, а остальное не собрано,
не прибрано, не уложено в призрачные
короба, где никогда не дремать спящим красавицам
несколько дедовских молотков, если их найду,
выходная бабкина юбка, розные доски,
из которых собаке ладили конуру – прибежище,
смелую и сохранную жизнь, полупрозревшие яблони
что ещё взять этим утром в сугробную тающую
страну, где распахнута вся долина вишнёвых косточек
и кто-то без жалости зашивает шипованными ростками
сад, где покоится твоё тихое детство
скворечник – тонущий в сумерках полупризрак –
полный крови, косматой луны, староверских крестов,
блещущих в темноте, будущее без просвета,
оно иногда затопляет всё, зрение помрачает
и затемняет слух, приглушает шаги, против которых
ты беззащитен, с которыми ты обязан долго
и злобно жить – будто пугало, позабытое
на зиму в поле, без дома и потому без рассудка
кстати, Альбертина уже нашлась, как и Мария, Джульетта
и прочие, что в бессчётных тысячелетиях
сжимали чью-нибудь мнимую руку и ощупью шли вперёд,
неотступно ведомые облаками вдоль детских стен
Перевод с литовского Георгия Ефремова
7
Николай СТАРШИНОВ
Письмо в Литву
Солнце, вырвавшееся из плена,
Бьёт по граням промёрзших крыш.
Здравствуй, милая! Лаба дена!
Или ты ещё крепко спишь?
Встань. Приди мне скорей на помощь.
Я прошу тебя, не молчи!..
Помнишь зимнюю полночь?.. Помнишь
Нас, затерянных в той ночи?
Как по улочкам шли мы тёмным,
В тишине рассыпая смех?
Помнишь, под ноги нам, бездомным,
Лёг ковром самый первый снег?
Как прохожие обгоняли
Нас с тобой на мосту крутом,
Как звенела для нас Вильняле
Под качающимся мостом?
Как луну она то дробила,
То подбрасывала на волне?..
Ты скажи мне: всё это было
Или только приснилось мне?
О, как холодны твои пальцы,
О, как губы твои горячи!
... Нет, не надо, не просыпайся,
Было, не было - промолчи.
Пусть я время напрасно трачу -
Расстоянья не превозмочь, -
Я кричу тебе: "Ачу! Ачу!"
За бессоную эту ночь.
1964
8
Иосиф БРОДСКИЙ
Коньяк в графине - цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.
Он сильно обрубает якоря
всему, что неподвижно и статично.
Конец сезона. Столики вверх дном.
Ликуют белки, шишками насытясь.
Храпит в буфете русский агроном,
как свыкшийся с распутицею витязь.
Фонтан журчит, и где-то за окном
милуются Юрате и Каститис.
Пустые пляжи чайками живут.
На солнце сохнут пёстрые кабины.
За дюнами транзисторы ревут
и кашляют курляндские камины.
Каштаны в лужах сморщенных плывут
почти как гальванические мины.
К чему вся метрополия глуха,
то в дюжине провинций переняли.
Поет апостол рачьего стиха
в своем невразумительном журнале.
И слепок первородного греха
свой образ тиражирует в канале.
Страна, эпоха - плюнь и разотри!
На волнах пляшет пограничный катер.
Когда часы показывают "три",
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,
колокола костела. А внутри
на муки Сына смотрит Богоматерь.
И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.
Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
бредёт, зажав фаянсовый осколок.
И если сердце разорвётся здесь,
то по-литовски писанный некролог
не превзойдет наклейки с коробка,
где брякают оставшиеся спички.
И солнце, наподобье колобка,
зайдёт, на удивление синичке
на миг за кучевые облака
для траура, а может, по привычке.
Лишь море будет рокотать, скорбя
безлично - как бывает у артистов.
Паланга будет, кашляя, сопя,
прислушиваться к ветру, что неистов,
и молча пропускать через себя
республиканских велосипедистов.
9
Константин БАЛЬМОНТ
Лесной царевне - Литве
- 1 -
В зачарованном сне ты, Лесная Царевна,
Ты пред вещею прялкой сидела века,
И пчелою жужжала та прялка напевно, -
Оттого твоя песня, как ночь, глубока.
Перебрызнуты в песню твою вечерница,
И денница, и месяц, и солнце, и гром,
Над тобой от младенчества ткала зарница, -
Оттого так лучисто в мечтаньи твоем.
Ты на мощной основе тяжелого сруба,
Как дитя, на высокую башню взошла,
Пели пращуры, слушая шелесты дуба, -
Не от них ли в душе твоей мудрая мгла.
Из густой, из запутанной, мглистой кудели
Ты огнистые выткала ткани векам,
И шумели, колдуя, столетние ели,
Всю зеленую тайну свевая к зрачкам.
О, зеницы, где дремлет священная тайна,
Негасимый огонь через тысячи лет.
Я, Царевна, тебя полюбил не случайно,
Ты поешь - через лес, глубже голоса - нет.
Что нежнее лесной первомайской опушки?
Что сильней, чем огонь, что колдует, горя?
Что вещательней долгого клича кукушки?
Слез Морского Царя - златослез янтаря?
Голос древней Литвы, струнно-звонкая дайна,
Ты - густой, и тягучий, и сладостный мед,
Многоптичий напев здесь провеял бескрайно,
И вошел в этот звук соколиный полет.
Через тысячи лет - созиданье святыни,
И не рушится мощь плотно сложенных плит.
О Лесная Царевна, ты в верной твердыне.
Все, что хочешь ты, будет. Так солнце велит.
- 2 -
За то, что я в христовой вере
Свое язычество храню,
За то, что мы чрез те же двери
Ходили к вещему огню,
За то, что мы к одной стихии
С тобой привержены - к лесной, -
Тебя поет певец России:
Ты не во мне, но ты со мной.
За то, что ты пропела юно
Под звонкий, гулкий голос струн
Все то, в чем власть была Перкуна,
Что для меня пропел Перун,
За то, что дух твой тверд, как камень,
Знакомый с искрой голубой, -
Тебе, Литва, мой вспевный пламень:
И розны мы, но я с тобой.
За то, что, дав скрепиться Югу,
Татар отбросил прочь литвин,
За то, что русскую супругу
Любил и холил Гедимин,
За то, что мощь свою и слово
Он в ту же сторону стремил,
Где путь Димитрия Донского, -
Да вспрянешь в новом цвете сил.
За то, что там, где ты - исканье,
Бродили пращуры мои,
Как возвестили мне преданья
Моих отцов, моей семьи,
За то, что ты гнездо, как ворон,
Вила среди лесных пустынь, -
Мой дух с тобой: от давних пор он
До грани дней с тобой! Аминь!
Юстинас МАРЦИНКЯВИЧЮС
Уход из деревни
Родня жнивью. Тебя мы звали
землей, работой и тоской,
косой, сохой и всем, что знали, -
и птичьей речью, и людской.
Ни отклика, ни отголоска.
И мы молчим который год.
А на столе осталась ложка -
растресканный кричащий рот.
Над историей
Гедимин: "Nostra Vilna"1
Валун привалить к валуну
бревно уложить на бревно
кирпич сцепить с кирпичом
и уже получится Вильнюс?
Замкнуть ворота поставить стражу
на кол воздеть
разбойную голову
и это еще не Вильнюс?
Надо еще развести огонь
и следить чтоб его не задули
восходные и закатные ветры
а когда вы вы и вы
рука в руке и плечо к плечу
убережете огонь
от чужих и своих злодеев
тогда уж и я смогу
во все стороны света
выкрикнуть на латыни:
NOSTRA VILNA!
и главное чтобы родился Вильнюс
надо еще пригрезить
воющего железного волка
и проснувшись его не прикончить
Витовт: ВКЛ2
Призовите Витовта
от Черного моря
поворотить коня,
к душе обернуться.
У гаснущего костра
дремлет мой пращур.
Время - словно голодный пес -
грызет его меч.
Призовите Витовта -
где он там запропал?
Скажите: хлеба взошли,
а буквы не всходят.
На шкуре медвежьей
раскинулась девка-история.
Ее пересохшую грудь
ловят народы и племена.
Призовите Витовта:
наша кровь не желает
течь вслед за ним
до Черного моря.
Меч Витовта
Он был тяжелым.
А стремился быть справедливым.
Без раздумий
рубил разбойника, вора.
Иногда себя называл
защитником слабых.
На щите
разрезал каравай,
делил,
как приходы и замки.
Молния,
пробившая темноту Литвы
и застрявшая в ней.
И человек,
опирающийся на молнию.
Вильнюс
город с утра такой молодой
и за голубем рвется ввысь
в столетней грязи блестит
золотой
и ты проснись проявись
башней брусчаткой окном
стеной
суматохой дневной
меню приклеенным у пивной
прощением и виной
где три креста на горе на горбу
и кремниста стезя
и нельзя поднять такую судьбу
и без нее нельзя
и бережем ее пуще оков
от нежелезных волков
Перевод Георгия Ефремова