Антология малоизвестного эпизода Великой Отечественной войны.
* * *
«…Антоло;гия – сборник избранных статей, стихов, изречений или афоризмов (Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона).»
«…Антоло;гия – собрание литературных текстов сравнительно небольшого объема, созданных как одним, так и несколькими авторами (Википедия).»
* * *
В сентябре 1942 советская дальнебомбардировочная авиация совершила ряд разрушительных налетов на Берлин и столицы балканских стран-сателлитов Германии - Будапешт, Бухарест, Софию.
До той поры немцы и их союзники считали, что СССР находится слишком далеко, что он всецело занят войной на своей территории, чтобы бомбить их столицы, в связи с чем появление советских дальних бомбардировщиков в ночном небе стало неожиданным, и неприятным отрезвляющим напоминанием о грядущем возмездии.
Однако, не стоит впадать в эйфорию по этому поводу – такие налеты совершались летчиками дальнебомбардировочной авиации на пределе их человеческих возможностей.
Связано это было с тем, что основным, базовым самолетом авиации дальнего действия того времени являлся бомбардировщик ДБ-3ф (ИЛ-4), который, мягко говоря, был далек от совершенства.
Это была сложная в пилотировании машина, где не был предусмотрен второй пилот, а отсутствие «автопилота» приковывало летчика к штурвалу на все время полета, и держало его в физическом напряжении много часов подряд.
Полеты на дальние расстояния были очень утомительными и для остальных членов экипажа, которым приходилось выдерживать колоссальные физические нагрузки, поскольку самолет не был герметичным, кабины не обогревались, а кислородные маски покрывались ледяным панцирем.
Тем не менее, для многих десятков летных коллективов, которые состояли из летчика, штурмана, стрелка-радиста и воздушного стрелка, боевые полеты, как правило ночью, по сбросу 1000 и более кг бомб на цели, находящиеся за многие сотни километров за линией фронта, стали будничными.
К сожалению, не всем экипажам удавалось вернуться обратно из дальних полетов. Были самолеты, сбитые над целью во время бомбардировок, некоторые были подбиты, и тянули, сколько могли, до своей территории, а затем покидали терпящий бедствие самолет с парашютами.
Некоторые машины, как раненые в бою кони, «выдыхались» на полпути, тогда летчикам в прямом смысле слова приходилось спускаться с небес на негостеприимную землю – территорию, оккупированную врагом.
Если в первые минуты после приземления удавалось избежать плена, то появлялся шанс на спасение, и тлеющая в глубине души надежда, что каким-то чудом удастся добраться до линии фронта, находящейся за сотни километров, перейти ее, и попасть в родной полк.
Невероятно, но факт – такие «чудеса» бывали. Тому немало классических примеров борьбы летчиков за возвращение в строй, освещенных в художественной литературе – Алексей Маресьев, Захар Сорокин и другие.
Всем им была присуща невероятная воля к жизни, и нежелание покориться сложившимся обстоятельствам.
Мое повествование о менее известных случаях. Они произошли с летчиками, самолеты которых были повреждены огнем зенитной артиллерии в сентябре 1942 года, над Будапештом.
* * *
Исследования показали, что впервые задание по бомбардировке столицы Венгрии, участвовавшей в войне против СССР на стороне Германии, было поставлено в ночь с 4 на 5 сентября 1942 г., нескольким авиационным полкам.
И хоть из-за бушевавшей над Карпатами грозы, прорваться к цели удалось не всем экипажам, однако боевое задание было выполнено – противнику дали понять, что он уязвимый, и находится в зоне досягаемости бомбардировочной авиации.
В ночь с 9 на 10 сентября 1942 г., был нанесен повторный бомбардировочный удар, предпринятый в более благоприятных погодных условиях. Он был более массированным, и еще более результативным. Однако, и в первом, и во втором случае на свои аэродромы вернулись не все экипажи.
Воспоминания летчиков, участвовавших в этих, уже основательно подзабытых дальних бомбардировочных полетах, имевших в то время важное военно-политическое значение, можно встретить в военно-мемуарной литературе. Если собрать их воедино, то они представляют собой довольно интересную, и цельную историческую ретроспективу…
Итак, мы переносимся вместе с вами, уважаемый читатель, в далекий 1942 год…
* * *
Герой Советского Союза Киньдюшев И. И. К победным рассветам. — М.: Воениздат, 1978:
«…Полеты в глубокий тыл врага умножали наш опыт, укрепляли у нас уверенность в успехе. Мы были готовы нанести бомбовые удары по любым объектам. И все же иногда сталкивались с неожиданностями. Помнится, 5 сентября мы подготовились провести очередной налет на Берлин. Экипажи заняли места в самолетах, запустили моторы. Самолеты уже рулили на старт. Вдруг к головному бомбардировщику подъехала легковая машина, из которой с картой в руках выскочил штурман дивизии подполковник Читайшвили. Он взобрался на плоскость и что-то стал объяснять.
— Наверное, опять немецкие бомбардировщики идут, — высказал догадку Василий Борисов.
И вот по цепочке от самолета к самолету полетела команда:
— Лететь на среднее «Б»!
Среднее «Б» — это Будапешт. Но почему? Мы же готовились лететь на Берлин...
Пока шло перенацеливание на среднее «Б», самолеты были уже в воздухе. Наш экипаж получил радиограмму: «Вылет на Берлин отменяется по метеоусловиям. Бомбардировать объекты Будапешта...»
Мы знали, что в столице Венгрии сконцентрирована почти вся крупная промышленность страны, в том числе и военная. Город являлся базой снабжения немецко-фашистских войск техникой и вооружением. Вот почему было принято решение подвергнуть военные объекты Будапешта ударам с воздуха.
Впереди по курсу довольно высокие Карпатские горы, похожие на гигантские паруса, выше их вздыбились мощные грозовые облака, идут ливневые дожди. Путь экипажам прегражден. Строго ограниченный запас горючего не позволяет искать проходы в тучах, поэтому к цели пробились немногие.
Тем не менее удар был удачным. При подходе к городу экипажи не встретили сильного противодействия.
Бомбардировка началась в полночь по освещенным объектам. Фашисты настолько растерялись, что в течение сорока минут не смогли выключить уличное освещение…».
* * *
Герой Советского Союза Тихомолов Б. Е. Романтика неба: Повести. — Т.: Изд-во лит. и искусства, 1985:
«…Я зашел в штаб полистать свою летную книжку: все ли полеты записаны.
Июнь. Июль. Август... Книжка жжет руки. Каждая строка в ней — драма, трагедия, ужас. Каждая буква написана кровью. Тоскливо сжимается сердце: мы бьем врага, но враг-то... в нашем доме!
«Харьковский аэродром». «Курск, станция товарная». «Брянск, вокзал товарный». «Ржевская группировка». «Аэродром Болбасово». «Танки под Воронежем»...
Наши бомбы рвут родную землю! До чего ж обидно! Сорок второй год. Чаша весов часто склоняется на сторону врага. Против нас многие государства Европы. Их солдаты топчут нашу землю, убивают, грабят, жгут. Их родина далеко — там, за горами. Солдаты спокойны. Их семьи в безопасности. Русским их никогда не достать. Никогда!
Час расплаты? Это невозможно! Горы. Далеко. Русским сюда никогда не дойти. Никогда! Но русские долетели.
Июль. «Кенигсберг». «Кенигсберг». Наконец-то! Бомбы рвутся на фашистской земле!
Август. «Данциг». «Берлин». «Берлин!» По фашистской Германии!
А теперь — по ее союзникам. Сегодня мы со своими «поздравлениями» идем на Будапешт. Там — праздник. Чей-то день рождения, какого-то фашистского высокого лица. Там собралась вся фашистская нечисть из государств, воюющих против нас.
Будапешт, это уже сложнее, чем Берлин. Во-первых, дальше и, во-вторых, курс не строго на запад. В полете на обратном пути почти отпадает важный фактор попутного ветра. Здесь нужно ухо держать востро. Ох, трудный будет этот полет.
Сборы. Подвеска бомб. Заправка горючим. Перелет на Лугу, на аэродром «подскока».
В целях маскировки на поле — деревянные лошадки с мочальными хвостами, фальшивые копны сена. Самолеты в кустах, вдоль опушек леса, накрыты маскировочными сетками, чехлами, срубленными ветками. Все чин по чину. Даже в воздухе рокот фашистского разведчика. Ищет, проклятый.
День, как назло, выдался жаркий. Горючее в баках расширилось и потекло из пробок. Пришлось сливать. Жалко до слез. Каждый грамм на счету.
По экипажам ползут неприятные слухи: синоптики колдуют плохую погоду. Что они — ошалели, что ли? Небо — синь-бирюза. Ни облачка! Плохая погода. Откуда?
Слухи все настойчивей!
«Отменяют полет».
Не верится.
Ползет время. Тени от деревьев становятся длинными. Вроде бы и взлетать пора.
Молчание. Отменить такой полет может только Главнокомандующий, которому летчики, сбросив бомбы над щелью, докладывают: экипаж такой-то, командир корабля такой-то
— задание выполнил!
Начинаем нервничать:
— Ждать да догонять — хуже всего.
— Черт бы их побрал совсем, этих колдунов! Гадают на кофейной гуще.
— Что им Гитлер сводку, что ли, отрадировал?
Наконец команда:
— Вылет разрешен! Запасная цель — Львов, станция товарная. Там большое скопление войск, техники, боеприпасов...
— Запускай мото-оры-ы!..
Летчики рады: даешь удар по германским союзникам!
Ночь. Звезды. Темь под крылом. Я регулирую качество смеси по глушителю. Летим, летим, летим, а под нами — все наша страна. Много захватил фашист со своими сподручными!
Впереди какие-то огненные всплески. Что это?! Вот — опять.
Штурман ворчит что-то про себя.
— Ты что, Николай Гаврилыч?
— Да вот, говорю, этого еще не хватало.
— Чего не хватало?
— Да вон — гроза. Не видишь разве?
— Гроза-а-а?
Гроза — это плохо. Особенно ночью.
Держим прежний курс. Всплески все чаще и чаще. В ноздрях защекотало пряным запахом озона. В лицо пахнуло влагой. Дело дрянь. Молнии гуляют по небу со всей своей необузданной силой. Злость берет, хоть плачь. До цели — рукой подать, только перевалить через Карпаты. И вот — пожалуйста! Что делать?
И как всегда в подобных случаях, мое «я», раздваиваясь, вступает в спор с самим собой.
«Лететь нельзя — опасно!» — говорит одна половинка.
«Конечно, опасно! — охотно соглашается вторая. — Но ведь обидно-то как! Надо попробовать. Не возвращаться же обратно. Может быть, там окно, коридор. Может, пройдем...»
Рядом, перед самым носом, полоснули по черным тучам разветвленные зигзаги молний. Страшный треск. Самолет становится на дыбы. В ветровое стекло с силой бьют водяные потоки. Опять молния!
«Что ты делаешь — опомнись! — вопит первая половина моего «я». — Немедленно назад!»
«Да, да! — изрядно напугавшись, соглашается вторая и кладет машину на обратный курс. Думает: — Надо что-то сообразить. Но что? Перешагнуть через грозу? Нет, это невозможно — слишком высоко. Но что же, что?»
Мы выскакиваем из грозового хаоса. Опять звезды. Тихая ночь. Справа в отдалении возникает вспышка на земле. Одна, другая, третья. Утыкаются в небо синие иглы прожекторных лучей. Падают бомбы, занимаются пожары.
— Что это?
— Запасная цель, — хмуро говорит штурман. — Станция товарная. Ребята не прошли.
«Вот-вот! — обрадовалась первая половина моего «я». — Запасная цель. Живая сила. Техника. Боеприпасы. Смотри, смотри — бомбят все самолеты! Через эту грозу никто не пройдет. Облака над горами. А ты знаешь, какие они мощные, эти облака? Как в них бросает. А скалы — рядом. Ка-ак шмякнет! Знаешь же? Вот. Иди на запасную цель, отбомбись, и все в порядке».
«Обидно-то как! — вздыхает второе «я», разворачиваясь вправо. — Ведь только через Карпаты перешагнуть!»
Но первое «я» уже знает, что второе хитрит. И точно! Самолет, развернувшись, идет вовсе не на Львов.
Гроза неистовствует. Беспрестанные вспышки молний освещают бесконечно длинную гряду черных туч. Иногда нас встряхивает, иногда швыряет в лицо шквалистыми ливнями. Наш самолет представляет собой сейчас заряженный аккумулятор: тронь — убьет! Концы крыльев, стволы пулеметов, стойка антенны — все светится голубым электрическим сиянием.
Летим минуту, другую, третью. Пять минут! Десять! Вдоль грозы... Запасная цель уплывает назад. Она кипит в огневой сумятице. Самолеты, уткнувшись в грозу, возвращаются бомбить станцию товарную. Вспоминаю игривый мотив глупой джазовой песенки, слышанной мною еще в начале войны в Ташкенте:
Сосиски с капустой
Я очень люблю —
Ждем вас во Львове!..
Горько усмехаюсь. Дождались...
Время идет. Никаких изменений. Гроза. Молнии. Черные тучи. Гудят моторы, жрут горючее. Сердце сжимается: ведь на учете каждая капля!..
«На что ты надеешься?» — въедливо спрашивает первое «я».
«На случай! — стиснув зубы, деспотически огрызается второе. — Случай — это великая вещь! Это жар-птица! Надо только не спать, как это делали старшие братья Иванушки-дурачка. Надо набраться терпения и подкараулить...»
Время идет. Сердце болит, разрывается. Горючее! Горючее!!
«Нет, безнадежное дело, — гнет свое первое «я». — Надо возвращаться».
«Ну, еще минутку», — униженно просит второе.
«Ладно, минутку можно! — торжествуя, великодушно соглашается первое. — Можно даже две! От Львова домой — горючего хватит...»
Прошла минута. Проходит вторая. И вдруг справа, среди клубящейся тьмы я увидел... звездочку!
Руки сработали сами. Глубокий разворот в сторону звездочки, и мы ворвались в тьму. Огненный всплеск, грохот, нас схватило, тряхнуло и бросило вверх. Вверх, вверх, вверх, с невиданной бешеной скоростью. Молния! Грохот. Снова молния, и вот мы уже падаем. Падаем, падаем, падаем!.. Все!.. Конец. Сейчас ударит о скалы...
Нас жестоко тряхнуло и... все осталось позади! Тихая, теплая южная ночь распахнула свое покрывало. На небе — ни облачка. Звезды.
— Проткну-улись! — радостно закричал Евсеев. — Смотри-ка — звезды! Молодец ты, командир!
Я вытер ладонью мокрое от пота лицо:
— Молодец не я. Молодец мое второе «я».
— Что ты сказал? — не понял Евсеев.
— Да так. Хорошо, говорю! Смотри-ка, смотри! Ч-черт побери, да у них и города светятся! Как в мирные дни...
И уже сердце наполняется недоумением и гневом: их сыны топчут нашу землю, убивают мирных людей, разрушают села, деревни, города, а они сами живут припеваючи, прячась от возмездия за толщей расстояния. Но мы достанем вас, достанем! Ах, жаль вот только, что у нас в люках всего десять бомб!..
Под нами треугольник из городов. Светятся рекламные вывески, по ниткам шоссе стремительно движутся искорки фар. Автомобили, автомобили. Весело живут... грабители!
— Ужгород, Мукачево, Чоп! — перечисляет штурман названия городов. — А впереди, видишь, — громадное зарево? Это Будапешт, Сорок пять минут лета!
Сорок пять? Не верится. Так далеко, и такое зарево. Вот это городище!
Я подавлен и восхищен. Когда-то, очень, очень давно, в каком-то сказочно прекрасном сне я, летя на гражданском самолете, видел сверху ночью освещенные города. И вот опять — тот же сон... А может быть, ото вовсе и не сон? Может быть, я все еще сижу за штурвалом гражданского самолета и сзади меня, в салоне, и мирном сне похрапывают пассажиры? И я, наверное, тоже вздремнул чуть-чуть, и мне приснились кошмары войны.
Мы летим, не таясь, на высоте двух тысяч метров. Зарево растет, расползается, как при пожаре. Вот уже появляются отдельные огоньки. Кучки огней. Море огней. Они колеблются, переливаются, мигают. Какая прелесть! Бриллиантовая россыпь!
Огни отражаются в Дунае. Мосты, мосты, и по ним вереницы скользящих автомобильных фар. Город рассекается пополам широким и прямым, как стрела, проспектом. Хрустальной люстрой светится королевский дворец.
— Наша цель! — говорит штурман. — Сейчас мы поздравим именинника. Открываю люки!
Я вздрагиваю, приходя в себя. Нет, мы не везем пассажиров. Сон — это другое. Это прошлое, это будущее. Сейчас же — действительность. Мы везем бомбы. Война. Цель: сборище фашистских прихвостней.
Самолет наползает на бриллиантовую россыпь.
— Китнюк! Приготовиться бросать листовки!
— Есть приготовиться, товарищ командир!
Слева внизу что-то вспыхнуло. Слабо, едва заметно в зареве огней.
— Ого — бомбят! — восклицает штурман. — Это «ТБ-седьмой». Вон сколько вывалил бомб!
Над городом встали лучи прожекторов: немного — штук восемь, бледные-бледные. Стоят, растерянно качаясь. Сразу видно, что водит их неопытная рука. Вот один коснулся нашего крыла.
— Заяц, огонь по лучу!
— Ду-ду-ду-ду! — солидно затукал наш крупнокалиберный пулемет. Вниз, вдоль луча, полетели огненные точечки. Луч, словно обжегшись, отскочил в сторону да так и замер.
— Чуть-чуть правей! — командует штурман. — Так, хорошо. Залп!
Машина вздрагивает. Все, можно отходить. Штурман закрывает люки, будничным голосом задает обратный курс. Нам нужно спешить — у нас мало горючего.
Бросаю прощальный взгляд на Будапешт. Город уже кое-где пригасил огни. Разом проваливаются в темноту отдельные районы. В потемневшее небо тут и там летят редкие снаряды. Стреляют плохо, наугад. Падают бомбы — тоже не густо. Мы сосчитали — шесть самолетов. Мало. А что было бы, если б не гроза над Карпатами?
В тот же час радио столицы Венгрии оповестило мир: «Самолеты неизвестной принадлежности бомбят Будапешт». И только утром, прочитав листовки, сконфуженно дало поправку:
«Ночью четвертого сентября советские самолеты бомбили Будапешт...»
Советские?! Не может быть! Откуда?
Возвращение было томительно долгим. Болела душа: а хватит ли горючего? Меры по экономии приняты все, и даже больше, чем надо; я обеднил смесь почти до предела. Глушитель левого мотора светится бледно-розовым цветом. То и дело справляюсь у штурмана:
— Как правый глушитель?
— Чуть темнев левого.
— Та-а-ак. Добавим еще немного воздуха! Евсеев беспокоится:
— А клапана не сожжешь?
— Что поделаешь, — вздыхаю я. — Бог не выдаст, свинья не съест. Иначе не доберемся.
Летим. Вернее — висим в какой-то полупрозрачной облачной мути. Высота — восемь тысяч метров. Моторы гудят, гудят. Мучительно хочется спать. Стынут ноги и руки. Болят раковины ушей. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Не помогает. Усталость, усталость, усталость. Все это принимается безропотно, как должное. На то и дальний полет! Но вообще-то хорошо бы встряхнуться. Например, чего-нибудь испугаться. Или рассердиться. Но все спокойно. Ночь.
Чуть сереет небо. Рассвет. Я беспокойно ерзаю в кресле: «Где мы находимся? Как бы не встретиться с истребителями».
Евсеев, конечно, спит. Он это умеет делать «незаметно и классически»: уткнется локтями в коленки, подопрет, подбородок ладонями и спит. Сзади смотреть — сидит прямо, бодрствует, а на самом-то деле находится в объятиях Морфея.
Дрожащим от зависти голосом хрипло произношу»
— Где мы? Скоро ли линия фронта?
Штурман, словно от удара в челюсть, вскидывает голову:
— А? Что? Линия фронта?..
Начинаю сердиться и сразу же чувствую, как меня покидает усталость.
— Да. Далеко ли линия фронта?
Евсеев для вида заглядывает в иллюминатор и, ткнув пальцем в планшет, изрекает:
— Недалече...
Я подпрыгиваю в кресле. И это ответ штурмана?! «Недалече».
— Что значит — недалече? — кричу я. — А точнее?
Евсеев, ворча себе что-то под нос, снова проделывает ту же процедуру с иллюминатором и планшетом и, стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности, докладывает:
— Под нами... Жиздра. Через восемь минут — линия фронта.
Ну врет же! Нахально врет! У меня раздуваются ноздри. Сон как рукой сняло. И усталости нет, и боли в ушах.
«Значит, врать?! — кипячусь я. — Ну, погоди ж ты, я тебя проучу!»
Спрашиваю въедливо:
— Так уж ровно через восемь?
— Ну, не через восемь, так через восемь с половиной или через девять...
— Угу! — только и мог я сказать от возмущения. — Засекаю.
Штурман обиженно шмыгнул носом:
— Засекай...
Восемь минут душевного кипения.
Уже совсем рассвело, и, если мы все еще болтаемся в расположении врага, встречи с истребителями нам не миновать. А замки наших пулеметов смерзлись. Мороз 50 градусов.
Ревниво слежу за стрелкой секундомера, завершающей последний круг. Стоп! Конец. Включаю переговорное устройство:
— Восемь минут прошло. Можно снижаться?
Евсеев опасливо заглядывает в иллюминатор.
— Н-нет, — неуверенно бормочет он. — Подожди еще чуток... На всякий случай.
«Чуток, на всякий случай. Эх, Евсеев, Евсеев!»
Наклоняюсь, чтобы достать карту, я в то же время пытливо всматриваюсь вниз. Земля просматривается хорошо, только выглядит все уж что-то мелко. Ах да! Ведь у нас высота — восемь тысяч метров.
— Ну что, можно? — спрашиваю опять.
— Еще чуток подожди.
Жду...
Леса, квадраты полей, населенные пункты. Река. Большой, в несколько пролетов железнодорожный мост. Что-то знакомое почудилось. Я еще не успел осознать, как острая догадка пронзила мозг. Не может быть! Вглядываюсь — точно — наш аэродром! А рядом — хорошо охраняемый крупнокалиберной зенитной артиллерией железнодорожный мост...
От неожиданности теряю дар речи. При нашей высоте нас запросто могут принять за фашистского бомбардировщика. Еще минуту, и мы могли бы попасть в неприятное положение. Слева мост и зенитки, справа — запретная зона и опять зенитки. Уж, наверное, мы у них сейчас на прицеле...
Торопливо, рывком убираю обороты моторам, закрываю наглухо систему охлаждения и резко кладу машину в глубокую нисходящую спираль. Самолет камнем валится вниз.
Евсеев схватился за живот:
— Ой!..
Я знаю — он терпеть не может резкого снижения, но что же поделаешь, я не виноват — сам привел.
Через круто опущенный нос машины с опасением смотрю на землю: если откроют огонь — нам крышка. Сбить самолет на спирали — проще простого.
...А на земле в это время разыгралась следующая сцена.
Начальник штаба полка, выйдя после короткого сна по малой нужде из КП, услышал рокот моторов на большой высоте. «Кто бы это мог быть? — подумал он. — Все самолеты давно вернулись, летчики спят. Наверное, фриц!»
Запрокинул голову, разыскал в сером небе еле видную точку. «Высоко, ч-черт, забрался. Ну, конечно же, фриц! Ю-88, бомбардировщик. Ага, вот и моторы убрал, сейчас будет бомбить...»
Кинулся в КП к телефону, вызвал командира обороны моста:
— Алло! Алло! Что ж вы не стреляете? Фриц над нами!
В трубке короткий смешок и потом мягкий с ленцой украинский говор:
— Та нет же, товарищ подполковник, це наш.
— Какой там наш, открывайте огонь, Ю-88 над нами!
— Та нет же, це Ил-4... Вин уже на посадки иде-е-е...
Подполковник бросил трубку, выскочил из КП и в великом смущении полез пятерней к затылку:
— Срам-то какой! Надо же так опростоволоситься! Насквозь промороженный и весь белый от неуспевшего растаять инея, наш самолет, свалившись с «верхотуры», уже заканчивал пробег по травянистому аэродрому.
Начальник штаба, на лице которого было видно радостное изумление, встретил нас у входа в КП. Я доложил о выполнении задания.
— Значит, прошли до Будапешта?! — удивленно переспросил он. — Ну, молодцы, ну, молодцы! Очень, очень рад за вас. Проходите.
На КП непривычно тихо. Нет шума, нет говора, нет шелеста карт. Пустые скамьи, пустые столы. Мы с Евсеевым упали на первую попавшуюся скамью. До чего же хорошо упереться локтями о стол и положить на ладони тяжелую голову!
Начальник штаба, смущенно улыбнувшись, сказал:
— А я тут на вас чуть зенитчиков не натравил. — И, устало моргнув покрасневшими веками, добавил: — Не вернулись три экипажа, в том числе и ваш. Мы вас не ждали, думали... конец.
Мы с Евсеевым одновременно вскинули головы.
— Не вернулись? Это кто же?
— Ветров* из нашего полка и Моргачев — из соседнего.
— М-да, — сказал Евсеев, подавая подполковнику заполненный бланк боевого донесения. — С Ветровым это уже второй раз. Тогда он пришел один, без экипажа. Жалко ребят!
Достав из кармана портсигар, закурил, пустив колечки дыма в робкий солнечный лучик, заглянувший в окно землянки.
Подполковник, держа листок на отлете, пробежал глазами по строчкам. Одно место в донесении чем-то привлекло его внимание. Он запнулся, прочитал еще раз и как-то исподлобья взглянул на нас.
— Так какая же была погода над целью?
Мы переглянулись. Вопрос по крайней мере нетактичный и даже оскорбительный. Получилось так, будто он сомневается, действительно ли мы дошли до цели?
Я почувствовал, что бледнею. Евсеев был невозмутим, только пальцы его, сломав мундштук папиросы, принялись крошить табак.
— Над нашей — ясно, товарищ начальник штаба, — медленно поднимаясь из-за стола, сказал он. — Но разрешите узнать, почему вы так спрашиваете?
Начальник смутился:
— Вы меня не поняли. Садитесь, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть и нисколько не сомневаюсь в том, что вы были над целью. Наоборот. Но... впрочем, сейчас вам все станет ясно.
Он подошел к столу, уставленному телефонными аппаратами, взял трубку, нажал на зуммер.
— Алло! Алло! «Лилия»? Суровикина мне. Спит? Разбудите!.. Суровикин? Да, это я. Надо, потому и разбудил. Слушай, ты еще не отправил донесение хозяину? Нет? Хорошо. Поправка есть. А вот какая: у нас только что возвратился с задания один экипаж... Да, да, с основной. Прошли... Конечно, молодцы, но я тебе не об этом. У вас тоже один прошел, но погоду-то над целью и боевую обстановку он дает другую! Ваш докладывает, что цель была сильно защищена и что там была гроза, а наш — наоборот. Ясно? Кто из них брешет? — Начальник штаба повернулся к нам и подмигнул. — Ваш! Уверен... Ты не шуми, не шуми! Какие основания? А вот какие: ваш давно уже спит, а наш только что вернулся. Ясно? Прикинь по линейке — путевая скорость, расстояние, продолжительность полета. Проверить? Нетрудно. Спроси у соседей, они там были... Ну, давай, действуй. Результаты сообщи. Жду.
Подполковник положил трубку.
— Вот какие дела, друзья. Ну, что же — можете быть свободными. Берите машину и езжайте отдыхать.
Наконец-то я обрел дар речи.
— Отдыхать? — сказал я. — Нет уж, товарищ начальник. Если разрешите, мы подождем результата. Интересно все-таки...
И мы остались. Ждать пришлось недолго. Солидно загудел телефон. Начальник штаба схватил трубку:
— Слушаю! Да, у телефона.. Так... Так... Все ясно. Я же говорил! Пожалуйста... Не стоит благодарности... Конечно, хозяину была бы неприятность, а тебе вдвойне. Будь здоров!
Начальник штаба потер пальцами глаза, потянулся и откровенно зевнул:
— Ну, братцы, а теперь отдыхать. Даже я и то устал. Езжайте...».
*Настоящее фамилия летчика – капитан Вихорев Алексей Васильевич, впоследствии Герой Советского Союза (авт.).
* * *
Герой Советского Союза Пусэп Э.К. На дальних воздушных дорогах. — М.: Воениздат, 1975:
«…Штабные офицеры во главе с начальником штаба составляют итоговое донесение в штаб дивизии. Тревога не покидает нас. Пепельница на столе заполняется окурками. Мысли всех там, над Орлом, где остались Сушин, Вихорев и Синицьш с двумя экипажами воздушных бойцов.
— Вернутся, — утешаю я окружающих. Вихорев из-под Карпат пришел, а здесь — рукой подать... И, закурив которую уже по счету папиросу, вспоминаю, как выбрался из вражеского тыла Вихорев.
... Прошлой осенью над политическим центром одного из сателлитов гитлеровской Германии в числе других производил бомбометание экипаж тогда еще капитана Вихорева. Выполнив задание, экипаж маневрировал, уходя из зоны зенитного огня. Самолет шел уже курсом «а восток, когда громкий и резкий удар по правому крылу тряхнул весь самолет.
— Подбили! — подумали члены экипажа. За тысячу километров от линии фронта, в глубоком тылу врага выбрасываться на парашютах было далеко не весело. Вихорев мысленно уже представлял себе, как его, тяжело раненного (здоровым он не сдается), окружают враги, везут в свой штаб. Начинается бесконечный допрос, непрерывные муки плена...
Капитан прилагал все свое умение и силы, чтобы улететь возможно дальше на восток. Правый мотор отказал. Вихорев старался удержаться на прямой, изо всех сил нажимая на левую педаль руля поворота. Скорость пришлось уменьшить: иначе самолет терял высоту. Левая нога стала вскоре уставать. Пришлось и правую переставить на левую педаль. Высота была еще порядочная, а если оставшийся мотор не подведет, то имеется реальная возможность перетянуть линию фронта, до которой оставалась пока еще добрая тысяча километров.
— Сколько осталось до линии фронта? — решил он уточнить у штурмана.
— Около тысячи двухсот, — чуть помедлив, ответил тот. Пока самолет летел в ясном небе, все шло более или — менее гладко: летчик давил на левую педаль то одной, то другой ногой, иногда обеими вместе. Самолет шел, правда, с небольшим снижением, но Вихорев знал, что высота будет теряться до определенного предела, ибо мотор на расчетной, более низкой высоте обретет большую мощность, и самолет полетит ровно, без снижения.
Но этим радужным надеждам не суждено было сбыться. Впереди, ,на всю ширину горизонта, на сколько мог охватить глаз, то там, то сям возникали яркие всполохи молний. Работай на самолете два мотора, Вихорев стал бы набирать высоту и, возможно, обошел бы грозовой фронт сверху.
Теперь об этом нечего было и думать. Мощные грозовые облака, тянувшиеся сплошной грядой с севера на юг, запирали подбитому самолету непроницаемой стеной путь на восток. В нормальных условиях каждый мало-мальски опытный летчик отказался бы от мысли лезть напролом в этот кромешный ад. Вихорев прекрасно знал, что грозу надо обойти либо сверху, либо сбоку, стороной. Но на этот раз он не имел выбора. Поневоле оставалось лишь одно — идти прямо. Будь, что будет!
— Попробуем, — ободрил он экипаж, — может и проскочим...
Грозовые явления уже издали давали о себе знать. Началась «болтанка». Сперва легко, а затем все сильнее и резче бросали израненный самолет бушующие воздушные потоки. Его кидало во всех направлениях, заваливало в крены, бросало носом то вверх, то вниз. По лицу летчика потекли струйки пота.
Временами очередная, уже — близкая вспышка молнии надолго ослепляла экипаж. Иногда казалось, что сиденье проваливалось вниз, и летчики висели в воздухе... После каждого такого провала, бросив взгляд на высотомер, обнаруживалась потеря высоты на сто, а то двести и более метров. Это тревожило Вихорева больше всего. По расчетам штурмана внизу должны быть Карпаты. Их высота в этом районе достигала более полутора тысяч метров. Самолет же опустился уже ниже трех тысяч. Следовательно, лишь немногим более тысячи метров отделяло машину от горных вершин.
Во все глаза следя за высотомером, летчик все же еще надеялся, что вот-вот самолет выскочит из облаков и выйдет под чистое небо. Тогда все пойдет как по маслу... Однако тщетными были надежды: измученному в неравной схватке с грозой экипажу пришлось выдержать еще одно последнее испытание. Перегрелся и начал давать перебои единственный, пока еще /работающий мотор...
Стрелка .на приборе, показывающем температуру головок цилиндров, перешла красную черту. Вихорев еще раз нажал на рычаг открытия юбок капота, но они и так уже были открыты до предела. Подождав немного, летчик заметил, что стрелка термометра дошла до упора.
«Загорится», — мелькнуло в голове, и он быстро выключил зажигание. Винт сразу остановился. «Заклинило!» — подумал летчик и сказал вслух, как можно спокойнее:
— Придется покинуть самолет. После приземления собраться у самолета. Он наверняка загорится и будет далеко виден.
Выдержав небольшую паузу, тут же скомандовал:
— Всем прыгать на парашютах! — и громким голосом повторил команду три раза.
Убедившись, что экипаж выбросился, открыл верхний люк. Еле успев приподняться и стать ногами на сидение, он сразу очутился в воздухе. Вниз летел спиной, нащупал кольцо замка парашюта и резко выдернул его.
Тут же последовал хлопок, и капитан оказался в нормальном положении — головой кверху, ногами вниз. Взглянул вверх: большой шелковый купол надулся и плавно опускал его к земле.
Кругом по-прежнему сверкали молнии. При очередной вспышке парашютист очутился в сплошном потоке воды. Дождь хлестал, как из ведра; струи его били то в лицо, то по затылку и проникали противным холодком под воротник, растекаясь по груди и спине.
Где-то в стороне, внизу на земле, взметнулся столб пламени и остался гореть в кромешной тьме ярким костром.
«Мой самолет», — подумал с горечью Вихорев.
Облака кончились. Дождь лил по-прежнему. Благополучно приземлившись и освободившись от парашюта, капитан осмотрелся. Невдалеке, освещая своим пламенем опушку не то леса, не то сада, горел самолет. Вихорев собрал было парашют, но, сообразив, что делать с ним больше нечего, бросил его, а сам направился к самолету. Подойдя ближе, обнаружил, что вокруг него значительно больше людей, чем имелось в экипаже. Люди все прибывали, и они окружали костер плотной толпой. Совсем рядом чернели какие-то здания. Нет, туда дорога закрыта, там, наверное, враги.
Было темно, но при ярких вспышках молнии летчик видел в стороне черную стену лесной опушки.
«Туда! Только туда!» — мысленно произнес он. «Но где штурман? Где стрелок-радист? Где все они?»**
Тревожась за судьбу товарищей, капитан поспешил к лесу. Туда он добрался до рассвета. Прошел небольшое болотце, нашел в нем место посуше и, как был в унтах и меховом комбинезоне, прилег на мокрую землю. Почувствовав смертельную усталость, тут же заснул.
Проснулся от жары. Первое, что он, открыв глаза, увидел, был пар, валивший с мокрого комбинезона. Погода стояла ясная, и солнце грело последним теплом бабьего лета. С комбинезоном пришлось расстаться, хотя ночью он мог бы сослужить еще хорошую службу. Но днем ходить в нем жарко, нести на себе не только тяжело, но и опасно.
Определив по солнцу и часам положение стран света, капитан двинулся на восток, забрав из наколенных карманов неприкосновенный запас питания. Планшет выбросил, карту засунул за пазуху. На ходу открыл пачку печенья и, отламывая небольшие кусочки, ждал, пока они сами растаят во рту.
Двигаясь по мелколесью, вскоре набрел на дорогу. Она шла с юго-запада на северо-восток и, поразмыслив, Вихорев решил ее держаться. Шел больше по обочине, чутко вглядываясь и вслушиваясь в каждый шорох. Завидев встречного или услышав грохот нагоняющей подводы, прятался в кустах, под мостиками, а то и канавах, и, затаив дыхание, ждал, когда они скроются за поворотом. Измученный постоянной боязнью попасть в плен, летчик искал случая сменить одежду, чтобы не выделяться среди местных жителей. Подойти к кому-нибудь он не решался: ведь кругом чужие, а быть может и враги.
Вскоре ему помог случай: на раскинувшейся перед ним поляне он увидел стадо коров и сидевшего пастуха, глубокого старика. Боясь, что с пастухом могут быть и собаки, Вихорев долго присматривался и наблюдал. Пастух поднялся и направился в лес. Коровы лениво загребали языком почти сухую траву. Часть их улеглась и жевала жвачку. Старик вышел на поляну, бросил на землю пук ивовых прутьев, снял свой затасканный пиджак, потряс его и повесил на куст. Затем снял с ног нечто похожее на лапти, размотал онучи и повесил все это рядом с пиджаком. Сам отошел немного, уселся недалеко от принесенных прутьев и завернув самокрутку, не спеша высек огонь и задымил.
Стараясь не шуметь, капитан двинулся крадучись вокруг поляны, от куста к кусту, пока не очутился за спиной пастуха. Сняв с себя унты, держа их в руках, босиком пошел к кусту, на котором сушились одежка-обувка пастуха. Сердце стучало так, что он физически ощущал его резкие, тугие толчки. Глаза искали вокруг: а нет ли все-таки поблизости собак?
Все прошло благополучно. Оставив унты за кустом, Вихорев забрал пиджачок, онучи и лапти и так же тихо удалился. Забрался в кусты, обулся, закрепил онучи длиннющими льняными веревочками и, перекинув пиджачок через плечо, вновь зашагал на восток. Он стал штатским. Правда, остались еще защитного цвета брюки, но успокаивало то, что во время войны они встречались не только у военных. Запас еды давно кончился. Но была осень, и его кормили лес, картофельные и свекловичные поля. Голодать не пришлось. Только спички в коробке катастрофически убывали, и капитану приходилось грызть в сыром виде не только свеклу или брюкву, но частенько картофель и капусту.
Вскоре, прочитав на попавшемся в пути железнодорожном разъезде его название, Вихорев точно определил свое местонахождение. Ничего утешительного! До своих еще очень далеко. А впереди большая река Буг. Мосты и переправы тщательно охранялись. Но не зря же он вырос на железной дороге, в семье железнодорожника. Будучи еще мальчишкой, Вихорева не раз драл отец за отлучки из дому, когда он, залезая под вагоны и платформы, отправлялся в бесплатные путешествия. Сейчас он решил воспользоваться опытом тех беззаботных детских лет.
В течение следующих дней, лежа в ивняке, невдалеке от небольшого полустанка, Вихорев внимательно наблюдал за проходившими на восток эшелонами. Главное, что его интересовало — это часовые, охранявшие грузы. Вскоре он убедился, что платформы в середине поезда идут без охраны. Часовые едут обязательно в начале и в конце состава. Капитан решил рискнуть. Накопав в поле репы, наелся досыта и, запрятав остатки в карманы, поздно вечером, когда к полустанку в темноте подошел поезд, Вихорев пополз к полотну.
Ночь надвинулась теплая и облачная. Когда до намеченной цели осталось не более десятка шагов, со стороны паровоза показался огонек и послышался стук молотка. «Смазчик», — подумал летчик, плотно прижимаясь к гравию. Когда стук удалился к хвостовым вагонам, Вихорев одним махом преодолел оставшееся расстояние и оказался под намеченной платформой. Быстро забрался на буфер, а оттуда наверх. Кругом стояла тишина. Только у полустанка слышен был смутный говор и скрип гравия под ногами шагавших. Капитан увидел, что груз покрыт брезентом.
«Повезло!» — подумал он и залез под брезент. Там было совсем темно и пахло не то маслом, не то краской. Когда поезд тронулся, устроился поудобнее и мало-помалу успокоился. Вскоре по брезенту застучали капли дождя.
«Буду стараться попадать на платформы, где есть брезент, — думал он, — и теплее, да и дождь нипочем».
Поезд мчался с грохотом на восток. Изредка останавливался, но ненадолго и снова несся вперед. Вихорев силился разглядеть на часах время, но ночь была настолько темна, что это ему так и не удалось. Несколько раз порывался чиркнуть одну из нескольких оставшихся спичек, но страх обнаружить себя удержал его. Время от времени высовывался на дождь и ветер, чтобы не прозевать зарю. Когда ему показалось, что уже рассветает, он на очередной остановке слез. Привыкшие к темноте глаза быстро нашли черневший вдали лес. Подходя к его опушке, заметил вдруг светлый квадрат, который оказался окном небольшой избушки.
Капитан осторожно обошел ее и зашел подальше, в кусты, пожевал сырую репу и довольный удачным путешествием уснул. Спал чутко, проснулся от непонятного скрипучего звука, который раздавался со стороны избушки. «Ничего страшного!» — успокаивал он себя, так могла скрипеть только открываемая дверь. Летчик весь превратился в слух. Кто-то двигался прямо на него. Раздалось фырканье лошади, и послышался тяжелый стук копыт. Мимо притаившеюся в кустах Вихорева ехал всадник. Он успел лишь заметить, что всадник держал в руках двустволку. Собаки, к счастью, не было и на этот раз.
Обождав, пока не стало слышно стука копыт, капитан осторожно подкрался к избушке. Как он и предполагал, она оказалась пустой: дверь снаружи была подперта колом. Откинув кол, капитан забрался в избушку. Быстро обшарил печь, полки и небольшой шкафчик. Нашел початый каравай черного хлеба, полчугунка вареной в мундире картошки, горсть соли в деревянной плошке и целую коробку спичек. Распихав все эти драгоценности по карманам и за пазуху, быстро ретировался. Забрался в кусты, закусил картошкой и снова уснул. К вечеру, выспавшись и подкрепившись хлебом, капитан снова подбирался к полустанку.
Когда подкатил эшелон, Вихорев забрался «а загруженную лесом платформу, спрятался за ее бортом и продолжал свой нелегкий путь на восток, к своим.
Так в течение 19 дней, днем отдыхая и добывая всеми возможными способами пищу, Вихорев по ночам мчался на попутных эшелонах к линии фронта. Он так освоился со своим положением, что рискнул прокатиться сперва через Киев, а затем и Харьков, не задумываясь над тем, что эшелон может быть расформирован, и ему придется укрываться в большом городе, где оставаться незамеченным гораздо труднее, чем в кустах у глухих полустанков.
Рано утром на девятнадцатые сутки капитан слез с очередной платформы на небольшой станции невдалеке от городка Коротояк. Впереди оставалась короткая, но самая трудная часть пути — переход через линию фронта. Кругом кишмя кишели вражеские солдаты: немецкие, итальянские, румынские, венгерские. Те немногие русские, которые по милости завоевателей были облечены «высоким доверием» и оставались вблизи передовых позиций, чуть не предали беглеца в руки врага. Первый же из них, когда Вихорев просил указать, где легче перейти к своим, сделал энергичную попытку арестовать его. Но капитан оказался проворнее предателя, и эта попытка осталась для того и последней...
После этого летчик решил полагаться лишь на самого себя. Несмотря на то, что все дороги и тропинки контролировались вражескими солдатами, он все же благополучно пробрался через передовые позиции фашистов, добрался до Дона и, переплыв реку под покровом ночи, очутился на первой линии обороны Воронежского фронта…».
** Штурман экипажа старший лейтенант Мигунов Константин Ефимович, 1916 г.р., попал в плен, расстрелян при побеге 07.04.1944 г. Воздушный стрелок-радист сержант Збужинский Игнат Вячеславович, 1920 г.р., пропал без вести. Воздушный стрелок старший сержант Орлов Николай Егорович, 1919 г.р., спасся и вышел к партизанам, где воевал два года. С 1944 г. снова в Красной Армии. В дальнейшем отважно воевал в пехоте, где был награжден двумя боевыми орденами – Красной Звезды и Славы 3-й степени. 16 апреля 1945 г. командир стрелкового взвода старшина Орлов Н.Е. пал смертью храбрых в бою за город Форст, Восточная Пруссия.
* * *
Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная... — М.: ООО «Дельта НБ», 2004:
«…1942 год был для нас еще очень тяжелым военным годом, и налеты АДД, на глубокие тылы противника имели тогда огромное значение. Именно ради этой боевой работы и была создана АДД, именно это и было одной из главных причин непосредственного ее подчинения Ставке. А результативность работы АДД создала и определенное отношение к ней.
Летчики, а точнее, летные экипажи, их командиры, командиры подразделений, частей и соединений, их штабы и, конечно, инженерно-технический состав и батальоны аэродромного обслуживания, трудились не покладая рук. Не так-то просто все это давалось летному составу нашей авиации. Приведу примеры, которые в какой-то степени покажут истинный героизм летчиков в борьбе с ненавистным всему человечеству фашизмом.
В том же году и примерно в то же время вылетел на бомбежку Будапешта экипаж летчика Д. И. Барашева из 752-го полка. Командир он был совсем молодой, напористый, энергия его не поглощалась полностью боевыми вылетами, и он всегда искал для нее дополнительный выход и порой находил его, как мы выражались, в воздушном лихачестве. Человек он был неуемный и, надо сказать, доставлял немало хлопот командиру полка Ивану Карповичу Бровко, которого, как я уже говорил, за его отношение к людям и почти вровень с остальными личную боевую работу летчики называли «Батей».
Придя на цель и отбомбившись, самолет Барашева получил прямое попадание, загорелся и, неуправляемый, начал падать. Экипаж был вынужден покинуть самолет на парашютах. Попытки Барашева после приземления найти кого-либо из своих товарищей не увенчались успехом. Вот здесь-то и проявилась вся натура этого человека. Приземлившись ночью вблизи какой-то сортировочной железнодорожной станции в пригороде Будапешта и обнаружив, что продолжавшаяся бомбежка загнала людей в укрытия, летчик решил спрятаться в стоявшем на пути железнодорожном составе, надеясь, что там его искать не будут. Он забрался в вагон с углем. Когда налет кончился, состав тронулся. Куда, в каком направлении, пилот определить не мог. Усталость взяла свое, он и не заметил, как заснул.
Когда проснулся, поезд продолжал движение. На стоянках, весьма длительных, Барашев слышал незнакомую речь и определить, где находится, не мог. День сменялся ночью, и опять настал день, а состав все шел и шел с продолжительными остановками. Так минуло несколько суток — без глотка воды, без крошки хлеба. Длительность пути навела Барашева на мысль: уж не идет ли этот состав на территорию Советского Союза и не везут ли его ближе к дому?! Затеплилась надежда. Вскоре эта догадка подтвердилась: однажды ночью он услышал русскую речь. Стало ясно, что он хоть на оккупированной, но на родной земле. Барашев, конечно, обрадовался, но понял, что немедленно нужно уходить, так как, видимо, эшелон вот-вот прибудет к месту назначения и начнется разгрузка.
Удачно бежав из эшелона, он попал в лес, где встретил партизан, и установил, что находится в Белоруссии. Самостоятельно пробравшись через линию фронта, Барашев явился в свою часть. Через день-два, забыв обо всех лишениях и опасности, которые ему пришлось испытать, он как ни в чем не бывало уже продолжал свою боевую работу. Ничто не могло охладить его натуру. В истории части эпизод этот описан несколько по-другому. Мне лично он известен таким, каким я его и привожу.
В скором времени Барашев стал Героем Советского Союза. Полк, в котором он нес боевую службу, в общей сложности дал стране двадцать девять Героев Советского Союза! Спустившиеся вместе с Барашевым члены его экипажа Травин и Андриевский были схвачены немцами. После допросов и пыток их заключили в концлагерь, где оба они заболели. Андриевский погиб там, а Травина весной 1943 года при освобождении Курска спасли части Красной Армии, и он вновь летал (в составе экипажа Барашева – авт.).
26 марта 1943 года, в день присвоения Д. И. Барашеву звания Героя Советского Союза, в полку состоялся торжественный митинг. После митинга с наступлением темноты, когда началась боевая работа, Барашев в ответ на присвоение ему звания Героя совершил ночью четыре боевых вылета.
Осень 1942 года не баловала летчиков хорошей погодой. Частые туманы и дожди не давали возможности подняться в воздух. Но коммунист Барашев не мог усидеть на земле и не давал покоя командиру полка, упрашивая «Батю» разрешить ему полетать, разбомбить какой-нибудь мост врага. При этом он уверял Бровко, что обманет зенитки противника и возвратится вовремя. Командир уступал его просьбам. В одном из полетов Барашев с малой высоты сбросил бомбы на аэродром Тацинская и на повторном заходе обстрелял стоянки вражеских самолетов.
Таким образом он вывел из строя три самолета и поджег склад с боеприпасами, чем вызвал панику среди работавших на аэродроме немцев. Возвращаясь на свой аэродром, в условиях плохой видимости (не более 600–800 метров), он обнаружил и разогнал пулеметным огнем три обоза фашистов. Не раз экипаж Барашева вылетал и на воздушную разведку. Однажды летчик заметил в воздухе самолет противника с зажженными огнями. Имея запас высоты, Барашев сблизился с ним, стал на параллельный курс и дал команду стрелку-радисту Подчуфарову в упор расстрелять вражеского стервятника.
Несколько минут спустя Барашев подобным же образом разделался со вторым бомбардировщиком Ю-88.
Этот отважный герой Великой Отечественной войны погиб в ночь на 20 августа 1943 года. В канун последнего своего взлета, прибыв с экипажем на аэродром, Барашев, как всегда, сразу же пошел к своему самолету проверить его готовность и узнать, сколько подвешено бомб. Техник самолета Лебедев доложил, что машина готова к вылету, подвешено полторы тысячи килограммов бомб — десять «соток» и одна ФАБ-500 снаружи. Барашев, привыкший летать с солидным грузом и знавший, что полк борется за повышение бомбовой нагрузки, приказал подвесить еще одну ФАБ-500.
Техник ответил, что на складе бомб нет. Тогда летчик вскочил на подножку бензозаправщика и куда-то уехал. Минуло всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут, и на дороге, ведущей ко второй эскадрилье, в облаках пыли показался бензозаправщик, но теперь он шел очень медленно. На подножке стоял и поглядывал назад Барашев, а за машиной, привязанная толстым тросом за тару, волочилась «пятисотка». Подъехав к самолету, Барашев распорядился подвесить вторую ФАБ-500. Получив команду на вылет, он одним из первых поднялся в воздух, в положенное время передавал радиограммы. При прохождении Старого Оскола на обратном маршруте в 23 часа 50 минут экипаж сообщил: «Успешно выполнил задание. Готовьте бомбы на повторный вылет». После этого — молчание. На командных пунктах полка и дивизии всю ночь тщетно ждали самолет Барашева...
В истории боевого пути части сохранилась такая запись: «В 00 часов 10 минут погиб лучший экипаж Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта Д. И. Барашева. Вместе с ним погибли и его боевые друзья — штурман гвардии старший лейтенант Травин, стрелок-радист гвардии старшина Подчуфаров»***. 22 августа весь полк и население Липецка проводили в последний путь славных соколов. Барашев, Травин, Подчуфаров были похоронены на центральной площади города. Сейчас там стоит обелиск. На родине Героя Советского Союза Д. И. Барашева, в Моршанске, в краеведческом музее, есть уголок, посвященный летчику. Там же экспонируется и вымпел его имени…»
***В условиях ночи произошло столкновение двух самолетов на встречных курсах. Оба экипажа погибли...
* * *
Примечание: фото бомбардировщика ИЛ-4 найдено в интернете (фото 1). Автор не установлен. Художественная обработка снимка произведена автором статьи, фото 2 и 3 - летчики Герои Советского Союза ВИХОРЕВ А.В. и БАРАШЕВ Д.И.
2018 г.