Начальник мой, незабвенный товарищ Муравейников меня не любил. По правде сказать, за дело. Вернее, за отсутствие, по его мнению, такового. Должность моя по штатному расписанию значилась так: «Аккумуляторщик 3 разряда». В моём заведовании находились две батареи железных банок, втиснутых в подобие резиновых сапог, но только без ступней. Я их обслуживал: холил, лелеял и переключал для подзарядки. Эти батареи с поэтичнейшим названием ТЖН. (Тяговые железно-никелевые) обеспечивали работоспособность внутризаводской телефонной связи. А что такое связь, объяснять не стану, небось, не маленькие. Нехитрые мои обязанности не очень-то обременяли. А в совокупности с ежедневной бутылкой бесплатного молока, выдаваемого за работу во вредной щелочной атмосфере, делали их и вовсе курортными. Я тратил своё оплачиваемое рабочее время по своему усмотрению. Например, уходил в Завком ВЛКСМ для участия в выпуске стенгазет, и составлении программы предстоящего праздничного концерта самодеятельности для тружеников завода по случаю какого-то случая. А также для горячего обсуждения текущей политической ситуации в связи со снятием со всех должностей Первого Секретаря ЦК КПСС тов. Хрущёва Н.С и воцарением трёхголового руководства страны, а также вытекающих отсюда задач для комсомольцев завода. Или же, забирался в тихий уголок и занимался виршемаранием, как язвил бывший матрос-балтиец Коля Шатов. Но моя необременённость весьма обременяла начальство. Товарищ Муравейников был человеком твёрдых убеждений. В прошлом состоявший на военной службе в невысоких чинах, он попал под злодейское урезание Хрущёвым Советской Армии на миллион двести тысяч штыков, сабель и бескозырок. Он неколебимо был убеждён: если солдат не занят отработкой штыкового удара, значит должен чистить картошку, мыть пол в казарме иди, что ещё вернее, драить отхожее место. Впрямую запретить мою околокомсомольскую деятельность побаивался – от этого попахивало политикой. А потому загружал работой по обслуживанию телефонной сети и внутризаводских часов, ход которых управлялся по проводам из телефонной же аппаратной. Хотя таковое не входило в круг моих обязанностей. Его стараниями я и сподобился Высокой Любви.
Дело было так; В сборочном цехе на видном месте под самой крышей на торцевой стене висели круглые часы. Они служили официальным указателем временных отрезков. Наручные часы – не в счёт. Да и не у всех они в те годы были. И вот они встали. Караул!!! НачЦеха позвонил товарищу Муравейникову. Товарищ Муравейников вызвонил меня в комсомоле и велел немедля прибыть. Прибыл. Он рубленными фразами и почти без матерной лексики объяснил, что я должен добраться до часов и устранить неисправность. Я заметил, что это не моя обязанность. Но монтёр Петька болен. А часы неисправны. И это сбивает с ритма рабочий класс!
- Не мне же, нах, - повысил свой тенор товарищ Муравейников, - самому лезть, нах, часы ремонтировать. На мне вся телефония, нах, держится.
Это его «Нах» было универсальным оттеночным средством выражения любых мыслей и чувств, и под определение ругательства не подпадало.
А в цеху меня уже ждали. Феликс – зам начальника цеха указал на поникшие стрелки часов и призывно замахал рукой мостовому крану, который как раз заканчивал перестановку только что собранного пресса. Кран крякнул и покатил в сторону лестницы, ведущей к причальной площадке. Сверху на меня смотрело девичье румяное лицо, и начался мой путь на голгофу. Дело в том, что я панически боялся высоты. Кто познал этот страх, тот меня поймёт! Ну, не рождён я для верхолазных работ. Не моё это… Однако, крановщица ждала. Поднялся, взглянул вниз. Феликс, задрав голову, смотрел на меня. Он был такой маленький-маленький. Убедившись, что я на месте, он повернулся и зашагал в контору цеха.
- А меня Валя зовут, - улыбнулась крановщица. – Поехали. Она тронула контроллер, и кран покатился к торцу. Ах! Какая у неё была белозубая улыбка!
Но в тот момент должного внимания я на Валю не обратил. Не до неё было, совсем не до неё. Кран почти вплотную подкатил в стене и остановился. Валя нажала кнопку и кран обесточился. Настала пора покидать тесную кабинку и выбираться на ферму крана. До часов всего-ничего, метров пять.
- Боишься? – Спросила крановщица.
- Я????!!! – Она была хороша собой: девичьей, незамутнённой красотой: правильные черты румяного лица, голубоглаза и фигурка проглядывает ничего себе, несмотря даже на мешковатую спецовку. – Ничего не боюсь! -
И я двинулся к часам. Какие это были долгие метры!!! Сами часы показались мне исправными. Проводка в пределах видимости цела. Как же мне в тот момент хотелось на землю, или в кабину крана - кто бы знал!!!
- Валентина! - Закричал снизу бригадир сборщиков, - гони кран! Работа стоит!
- Не видишь? Кран занят!
- Эй, монтёрщик! Слезай! – Это уже ко мне…
Внизу возник Феликс: - Давай, освобождай кран! Конец месяца. План срываешь…
С каким удовольствием я бы освободил кран. Но товарищ Муравейников неумолим в своей требовательности. А часы по-прежнему не идут. Я отсоединил проводки и приложил к кончику языка. Слаботочные электроимпульсы не ощущались. Ё-моё! Дело не в часах! За этим занятием я как-то подзабыл о высоте, даже страх куда-то ушёл. Когда вернулся в кабинку крана, Валя на фоне пережитого показалась мне совершенно очаровательной, и на сердце сделалось так, как бывает только в молодости, когда оно не истомлено ещё познанием всей грусти повседневного бытия.
- А ты молодец, - сказала она. Совсем не боишься. А я трусиха, высоты до сих пор боюсь… - И в глазах её я увидел огоньки восхищения.
Причину остановки часов я обнаружил на земле. Профсоюзный активист накануне вешал на стену очередной призыв к ударному труду навстречу празднику Солидарности Всех Труждающихся, и порвал, стервец, проводку. Соединив порванное, я убедился, что стрелка часов задёргалась и пошла. Теперь следовало выставить точное время, и я готов был вспорхнуть на кран, откуда Валя, ставшая враз обожаемой, заметив ожившие стрелки часов, смотрела на меня с ещё большим восхищением. Но Феликс рявкнул, что до конца месяца часы - хрен бы с ними. На том и разошлись. Через два дня, в понедельник, не дожидаясь понуканий Муравейникова, я прямо-таки понёсся дочинивать время. Но краном управляла тётя Клава. А Валя, как я выяснил, взяла отпуск за свой счёт и уехала в деревню к родителям за какой-то надобностью. Тут и мне приспела пора увольняться, чтобы поступать в институт. Так больше мы и не встретились.Никогда!!! Признаюсь: столь счастливых минут и столь высокой любви в моей жизни больше не случалось.
А товарищу Муравейникову крупно повезло. Случись тогда со мной на высоте и без страховки что-то непоправимое, сидеть ему - не пересидеть. Закон об охране труда блюли тогда неукоснительно. Просто-таки свирепо блюли.