(2 курс)
Преподавателей в техникуме Оля подразделяла на два вида — на тех, кто видит и запоминает каждого ученика, и тех, кто работает на аудиторию.
Педагоги, которые работали на аудиторию, нравились ей больше, потому что они не акцентировались на личности студента, а максимально использовали учебные часы для объяснения предмета, создавая позитивный настрой в группе.
Педагоги, которые видели «каждого», привносили в отношения с подопечным свой «педагогический» взгляд. Кого-то из студентов такой педагог любил больше, кого-то меньше, кого-то считал умнее, кого-то глупее, кто-то педагога раздражал, потому и попадал под его пресс.
Курицын видел каждого.
В группе «пополнения» Оля училась у него с 2-ки на 3-ку, точно также она училась и теперь.
Если бы пришлось повторять курс учёбы по этому предмету в 3-ий, 4-ый... 10-ый раз, она была уверена, что всё бы повторилось, и она по-прежнему была бы двоечницей, даже если бы всё знала, как «Отче наш». Двойки по предмету были у всех, и каких-то «светлых умов» в группе не наблюдалось.
Уже на первом занятии Курицын сказал: «Я ставлю учащемуся тройку, только после пяти двоек».
Такого принципа он и придерживался.
Педагог не верил в способности учащихся.
«Разве эти глазастые куклы могут в чём-то серьёзном разобраться» - такой внутренний посыл распространялся от педагога на учащихся.
И таких «Курицыных» в КЛМТ было немало.
А уж если в молодых людей не верят взрослые, не верят педагоги, где уж этим «птенцам», на которых свалилось столько трудностей самостоятельной одинокой жизни, вдали от дома, от родителей, поверить в себя. Они не «железные Феликсы», не Павки Корчагины, да и не куклы, которых лелеют и ухаживают, и которым не надо думать о пище и других прозаичных вещах при экономном расходовании скромных средств.
«Учиться» — это была их основная задача.
Но обучаясь, им приписывали пороки только потому, что они были молоды, неопытны: их не жалели, запугивали, наказывали, лишали стипендии, исключали из техникума...
Педагог Курицын был не красавец (по понятиям 18-летних), но мужчина статный.
Он носил костюм тройку, но в аудитории чаще всего пиджак снимал, оставаясь в идеально отутюженных тёмных брюках, светлой рубашке, поверх которой была надета короткая жилетка.
Голос его был приятный, выразительный, выступления перед аудиторией хорошо режиссированы. Особенно чудесны были его лирические отступления, которые он применял для образности и лучшего понимания предметного материала по «Технологии металлов». Он приводил примеры из «жизни мироздания», лаконично описывая «вкус», «цвет», «дождь», «снег» ...
Оля, как человек с художественным восприятием особенно хорошо запоминала такие «лирические отступления» педагога. И теперь, обучаясь, второй раз, она слышала от Курицына те же самые примеры.
Она понимала, что эти яркие образы — отработанный приём, которым он, вероятно, пользуется годами. Пожалуй, она сама, случись ей быть педагогом, имела бы в своём арсенале подобные заготовки.
Но Оля раздражала Курицына больше, чем другие.
Вот он увлёкся, описывая морозный день, хруст снега... и снова, как тогда – в «группе пополнения», его глаза встретились с глазами Оли.
«О, боже!» - в этом проникновенном взгляде девушки он уловил лёгкую насмешку.
И всё... Вдохновение его иссякло, апогея повествования не получилась.
Оля, сама, не желая того, действовала педагогу на нервы. Да и не она одна.
Курицын, казавшийся первое время человеком, выдержанным и уравновешенным, всё чаще не мог скрывать своего раздражения и негативного отношения к молодёжи.
«Что за девицы пошли?! - говорил он на занятии, - Куклы с глазами! Нарядятся в капроны, нейлоны, - увидев, что Оля сидит в вязаном шерстяном костюме, он добавил, - В шерсти, а голова пустая».
«Да, с шерстью неувязочка получилась», - подумала она, в душе жалея педагога.