Глава седьмая
Так Раиса стала особо приближенной к Артемьевой и ее… прилежной ученицей. Это положение ее и пугало, поскольку было все же ненормальным, и радовало: не надо было больше жить в вымороженной палатке. В лагере каждый день замерзали прямо на нарах десятки человек. Печурки не могли насытить теплом брезентовые помещения. Хотя какие это помещения? Не надо было также работать до одурения на жутком холоде. С окончанием путины рыбзавод прикрыли, и всех женщин бросили на лесоповал. Раиска успела хлебнуть и этого лиха: побудка еще раньше, километров десять пути на делянку. Работа до темноты. До палатки вечером доходили не все. Знакомых, с кем приехала на Колыму, она уже потеряла. Кого-то увели однажды ночью, кто-то «ушел под сопку» от пеллагры. Авитаминоз косил людей не слабее, чем кишечные инфекции. И придумал же кто-то, что лучшее лекарство от пеллагры – отвар стланика, который укрывает колымские сопки плотным колючим ковром летом и доступен зимой. Его запаривали в котлах с утра и раздавали заместо чая в принудительном порядке. Отказ от этого пойла приравнивался к бунту. А «лекарство» - горечь неимоверная. После него долго била слюна, желудок скручивало в узел, аппетит надолго пропадал. И при этом люди продолжали умирать от цинги. Дошло до того, что Раиске и обняться во сне, чтобы спать теплее, уже было не с кем. От одиночества в этом забитом новоприбывающими узницами пространстве девчонка становилась все более угрюмой.
Еще по осени два раза были серьезные стычки с уголовницами. Работать они не хотели, почему-то имея поблажки со стороны начальства, и положенная норма выработки автоматически возлагалась на политических. Однажды те попытались на делянке сами разобраться с уголовницами. В короткий перерыв пришли к костру, где «отдыхала» кучка саботажников, и устроили собрание с осуждением и постановлением о выходе лентяек на работу. Инициативу на себя взяла бывшая председательша колхоза Елизарова, которая скормила голодающим односельчанам семенной фонд, сорвав весеннюю страду. Она говорила яростно, призывая к совести воровок и аферисток. Те шипели в ответ, откровенно грозили. Драка тогда не завязалась чудом, но через два дня на Елизарову упала сосна.
Второй раз конфликт произошел на кухне. Политическим не хватило хлеба на утренней раздаче. Оказалось, что ночью кто-то вскрыл продуктовый склад, который, по сути, был лишь некрепкой сараюшкой, и вынес часть хлеба. Утром же первыми к раздаче пришли именно уголовницы, продемонстрировав в этот день большое желание выйти на работу. Оставшиеся без куска хлеба политические кинулись отнимать хлеб у зарвавшихся тунеядок. В результате сразу три десятка политических оказались в ледяных тисках карцера на пайке хлеба в триста грамм вместо обычных шестисот. Ради такого случая даже отвели дополнительные помещения для арестантов: часть из них посадили в пустующий зимой ледник, в котором летом хранились мясопродукты. Через три дня бунтарей уже стало вдвое меньше. Морозы в тот год стояли сильные.
В этих конфликтах Раиска осмотрительно не участвовала, но всегда чувствовала на себе неприязнь уголовниц. И шпыняли ее регулярно, и насмехались, видя, что ответить девка толком не может. Раиса все свое всегда носила с собой, чтоб не украли. А впрочем, какое у нее барахло? Лишь то, что на ней надето, да пуговица с вензелем – последняя память о Клавдии. Прятала ее на себе тщательно. Во время обысков заталкивала пуговицу между ягодицами. Там не смотрели.
И вот теперь все эти муки, как показалось Раиске, закончились.
Она неплохо стала справляться с обязанностями редактора боевого листка. Писала о происходящем в лагере с таким подъемом, словно и сама поверила: здесь невинно осужденных нет, и у каждого есть шанс исправиться и выйти на волю. Писала и фривольные эротические рассказы по сюжетам, выдуманным Василиной. Она оказалась довольно начитанной, ей нравилось, поигрывая указкой, как шпагой, разыгрывать сцены любовных свиданий между дамочками разных достоинств и игривыми кавалерами. Мужчин, конечно же, изображала сама. Сама же и наряжала Раису в подобие многослойных кринолинов из казенных простыней. Греческая мифология ей тоже не была чужда, тем более, как с упоением рассказывала Артемьева, нравы в те времена были посвободнее. Диалоги сочиняли вместе, сюжеты Раиса записывала сразу же, чуть отдышавшись после очередной атаки своего ретивого «бога любви».
Спать с Артемьевой ей не очень нравилось. Но постепенно втянулась, даже привыкла к некоторой жестокости начальницы в постельных играх. На подкормившейся девчонке синяки и ссадины заживали быстро. Приступы мазо у Василины проходили, и она становилась опять ласковой и щедрой. Просила прощения, мазала йодом, фукая, Раискины раны и одаривала Раиску мелочами. Подарила кружевные чулки на Новый год. Откуда они могли взяться в этой глухой тайге? Ну, конечно же, из чемодана какой-нибудь столичной узницы. «Придворные» мастерицы шили для юной любовницы начальницы затейливое белье, а ленты в отросшие волосы Раиски Артемьева сама вплетала. И даже обещала сообщить родителям, что их дочь жива.
Вот тут девчонка и сделала большую ошибку. Хотя случившееся можно оценить по-разному.
Почувствовав, что Василина очень привязалась к ней, она стала показывать характер. Начались откровенные протестные выступления и капризы. Главная причина – та самая указка с набалдашником, любимая игрушка Артемьевой. «Раюшка» сначала как бы в шутку устраивала сцены: «Это не хочу, того не желаю», а потом и всерьез стала увиливать от опасных ночных утех. Ей казалось, что Артемьева, впав в зависимость от ее молодого тела, готова ради любви отказаться от грубых выходок. И главное – чтобы досрочное освобождение оформила. Но одного Раиса не учла: подвластного человеческим чувствам человека никогда не поставили бы командовать фабрикой смерти, куда еженедельно прибывало все больше и больше молодых красивых женских тел. Появился повод для ревности и новых ссор.
В очередной раз на отказ любить ее так, как хочется именно ей, Артемьева жестоко избила наложницу и посадила в карцер на сутки. После теплой постели в бараке обслуги карцер показался ей ледяной могилой. Выйдя оттуда, Раиска «поумнела», понадеялась вернуться к Василине, но ее оглушили новостью: «теплое место» занято. «На откорме» при кухне уже поселилась крохотная субтильная поэтесса из Караганды, еще больше похожая на ребенка, чем отставная Раиска.
Она снова оказалась в палатке. Кончался март, но до магаданской весны было так же далеко, как до родительского дома. Раиска взвыла. Попытки поговорить с Артемьевой ни к чему не привели. Та на поверках избегала встречаться глазами с бывшей любовью, лишь передала через бригадиршу, что если «подруга» будет вякать, стенка ее дождется. Пострадав, Раиска вновь начала работать на лесоповале.
Тут ее и приметил один из охраны.
Глава восьмая
Отношения между узницами и мужчинами из охраны лагерным распорядком были запрещены. Но что может остановить тех, кто этого хочет? Любовных историй в лагере практически не случалось. Все было проще: хочешь жить, ищи прокорм. Этим и пользовались охранники. Покупали женщин за хлеб, консервы, вяленую рыбу, а папиросы и водка вообще считались отличной ценой. Главное, чтобы не поймали. Парочки прятались от соглядатаев, где кто как мог. За палатками, в уборной, за штабелями леса. На делянке вообще все решалось легко. «Любились» торопливо, по-скотски. Без ласки и обещаний. Пойманных «на горячем» начальство сажало в карцер на хлеб и воду. Выйдя, зечки и их соглядатаи продолжали взаимовыгодные отношения, но о «верности» даже речи не велось. Пары легко сходились и расходились, ища новые связи. «Политические» тоже постепенно втягивались в такие отношения: хочешь жить - будь как все.
Все это Раиска уже знала. Женщины, не смущаясь, громко обсуждали свои похождения и достоинства «кавалеров». Худые, грязные – казалось бы, какой тут может быть интерес к плотским утехам? Да нет же… Приползет баба после смены на делянке, хлебнет спешно горячей баланды, да шмыг за бревенчатый угол склада. Свидания старались устраивать до поверки: после нее в ночь заступал усиленный наряд. Двадцати минут было вполне достаточно для обмена на банку тушенки бабьего нутра, даже не откликнувшегося дрожью на грубое мужское проникновение. Но потом надолго хватало сальных шуточек на тему «а он, бабы….а я….Ох, как я!…». « Он меня е…, а я консерву из банки пальцами скребу, жесть вылизываю…»
Многие женщины шли на такие связи с целью забеременеть, рассчитывая перейти на «легкий» труд.
Семен подошел к Раисе, когда она волокла на деревянных санках дрова со склада в палатку. Этого мужика, а взрослым мужиком он и показался ей, замечала уже не раз. Стоит, дубина этакая, смотрит набычившись. Взгляд такой, что страшновато даже. Спросила у одной из товарок: кто таков? Та хохотнула:
- Что, понравился? Многие бабы на него заглядываются. Да что-то он не разговелся пока ни на одной. Может, нечем? Инвалид какой?
На том и кончился разговор. Но охранник этот на глаза Раиске стал попадаться все чаще.
В этот вечер она была дежурной по топливу. Нужно было навозить целый угол дров на ночь и на завтрашний день. Огонь в печурке, пока бригады работают, поддерживали «мамки» - беременные или кормящие. А дрова таскали после переклички «здоровые» зэчки.
Снег уже подтаивал, лип к полозьям, тормозил ход саней. Раиска, опять сильно оголодавшая, что есть мочи упиралась давно сырыми валенками в землю и тащила за собой дрова, двигаясь спиной вперед. Почувствовала, что уперлась в кого-то, ойкнула, обернулась. Это был он. Молча взял веревку санок из ее рук и легко потащил их к палатке. Раиска шла позади, рассматривала широкую спину в тулупе, валенки огромного размера и страшно боялась момента, когда этот медведь обернется к ней. У палатки он подхватил санки вместе с дровами, внес их вовнутрь и, пройдя сквозь онемевший разом женский строй, высыпал поленья у буржуйки. Санки поставил аккуратно на попа рядом. И тогда только обернулся. Посмотрел на Раиску, как на ребенка, ласково. Казалось, вот-вот по голове погладит. Но сдержался. Сказал только
- Вот… - и вышел из палатки.
Еще несколько мгновений стояла тишина, потом зэчки взорвались. Кто хохотом, кто пошлыми репликами:
- Ой, девка, держись!
- Выбрал наш Герасим себе Муму!
- Бабы, он же ее в клочья разорвет! Раиска, тебя «хозяйка» не дорвала, так от этого не уйдешь!
После «романа» с Артемьевой ей и так прохода не давали. Какими только прозвищами не одаривали. А тут еще вот такой… поклонник. Действительно, на Герасима похож. Бороды только и фартука до валенок не хватает. Раиска, огрызаясь, торопливо складывала поленницу, спеша выскочить из палатки за новой порцией дров. И вместе с тем побаивалась, что «Герасим» поджидает ее там.
Он не поджидал. Это даже несколько обескуражило Раиску: «Ишь, покрасовался и исчез. А мне теперь выслушивай шуточки…!» Так обидно стало, хоть реви. Но Рая, за то время, как впервые оказалась в теплушке, столько наплакала, что слезы кончились. И тут не полились. Лишь нос заложило. Пошмыгала, подумала: «Да и ладно. Может, хоть его бояться будут. Вчера опять уголовницы пытались тельник отобрать. Видят, твари, что одна совсем, без подруг, осталась».
Второй раз он подошел перед работой. Выйдя из «столовой» после «завтрака», Раиса, как обычно, заталкивала за пазуху полусырой хлеб, завернутый в тряпицу: в течение дня даже мысль о нем придавала силы. Она уже научилась очень разумно расходовать свою пайку, отщипывала совсем по чуть-чуть. Вкус крошек во рту помогал обманывать голод, дополнить «обед», приготовленный тут же на костре. По весне в лагере стала ощущаться нехватка продуктов. К тому же «поварИли» на делянке обычно «привилегированные» уголовницы, поэтому в котел вообще мало что попадало.
Семен, а имя его Раиса уже знала, перегородил дорогу и быстро сунул ей туда же за пазуху какой-то кулечек. Она даже сказать ничего не успела: здоровенный мужик как растворился. Вот тебе и увалень! Тут же раздались команды на построение, и все вокруг заспешили – зашевелились.
Кулечек Раиска развернула в краткий перекур. В смятой газете лежал сахар. Сероватый, с крупинками какого-то мусора, но все же сахар. Сначала хотела съесть его. Успела соскучиться, хотя у Артемьевой его всласть тогда поела, но одернула себя: «Это не просто подарок! Расплачиваться придется…» И, вспомнив реплики знающих зэчек, спешно спрятала сахар опять за пазуху.
Подкараулила Семена только на третий день, когда уже вся измучилась, стараясь сохранить сахар от воришек или самой не съесть. Подскочила к нему, схватила за руку и стала толкать в ладонь уже истерзанный кулек:
- Заберите это! Мне не надо! И не трогайте меня!
Он сильно удивился. Стоял и молча наблюдал, как девчонка, чуть ли не вдвое меньше, пытается согнуть ему пальцы в кулак, чтобы сахар не вывалился. Специально растопырил и напряг пятерню – лопату. Раиска аж вспотела, пытаясь сделать хоть что-то. Потом вдруг отступила, подняла глаза на Семена. На глазах заблестели слезы:
- Не трогайте меня. Вы такой огромный… Я вас боюсь.
Семен как будто понял, в чем дело, и… покраснел! Да так смешно! Всей своей круглой деревенской физиономией просто запылал кумачом. Растерялся, забормотал:
- Я это… Ты не так… Мне… того не надо…
Теперь и Раиску тоже кинуло в краску. Вот так стояли и краснели, как два дурака. Сахар Семен по-прежнему на ладони держал.
Первой спохватилась Раиска:
- Мне бежать надо…
Семен воровато оглянулся, наклонился к девчонке, чуть ли не в три погибели, и неожиданной скороговоркой заговорил:
- Сахар возьми. Я не за это. Я просто так. Обижать будут – скажи. Удавлю, – сунул многострадальный комок газеты ей в руки, развернул Раиску и сам подтолкнул ее в спину…