Глава пятая
Артемьева вызвала Раису к себе в администрацию в начале декабря. На поверке, после чтения приказов и распоряжений по лагерю, объявила: «Все – на работы, Муравская – в контору!» Раискины товарки зашептали со всех сторон: «Ну, Раиска, и до тебя очередь нашего кобла дошла»… «Высмотрела все же гомосечка девчонку»… «Ты не бойся, Раиска, это шанс выжить…»
Артемьева допустила ее к себе не сразу. Рая сидела около часа в длинном коридоре административного барака. Напротив стула – топка печки. Рядом - полешки, банка с окурками, по полу следы солдатских сапог. После палатки этот теплый пятачок в бревенчатом колымском бараке показался девчонке раем земным. За час она разомлела, развязала на вороте узлы платков – тряпок. Даже вздремнула немного. Из томной дремы ее вырвал стук двери и голос Артемьевой: «Заходи!» Пошатнулась, вставая, но устояла. Вошла в распахнутую дверь и замерла… Поверить не могла, что такое здесь можно увидеть.
Комната, где жила Артемьева, была небольшой, но очень уютной. Занавесочки «ришелье» на окнах. На высоких подушках кровати, на стенах, на комоде и столе – вышитые цветами накидки и скатерти. Фикус, довольно раскидистый, в кадке и полки с книгами да слониками. На столе уже пыхтел самовар и теснились вазочки с вареньем и чем-то сдобным. От аромата сразу набежали слюни в пересохшем рту.
В общем, очень женское гнездышко. Как будто не было за стеной лагеря, жутко холодной зимы и расстрельной стены с оспинами от пуль…
Только вот сама хозяйка встретила Раису одетой далеко не по-женски. Все те же галифе, хромовые сапожки, но без кителя и портупеи. Хотя белая мужская рубаха была расстегнута в вороте до предела возможного. Она одновременно и скрывала, но все же намекала на женские округлости. Рукава, закатанные по локоть, и вовсе открывали взгляду тонкие изящные руки. Волосы Артемьевой, зачесанные на мужской манер назад, тоже придавали ей вид вроде бы и суровый, но вместе с тем необычайно женский и привлекательный. Даже утонченный. Раиска видела подобных дамочек в шляпах, сапогах и с сигаретами в длинных мундштуках на тех открытках, что обнаружились однажды в письменном столе отца. Не их удел носить кружева, но женского этим дамочкам тоже не занимать.
Девчонка смотрела на начальницу, как будто видела впервые. Как будто и не она стегала час назад указкой по лицам узниц и отдавала приказы о наказаниях карцером и лишением пайка.
Видя замешательство «гостьи», Артемьева выдвинула стул у круглого, совсем как дома у Раиски, стола:
- Садись, чаю попьем.
Та хотела сесть, но как представила себя со стороны: куча вонючих тряпок на стуле в кружевных оборках, опять шарахнулась к порогу.
- Я здесь постою. Попачкаю вам тут все.
- Попачкаешь, есть кому постирать или новое навязать. Видишь, как некоторые со мной дружат, – Артемьева развела руками по кругу.
- Красиво у вас. Я вышивать не умею. Не успела научиться.
- Тебе и не надо. У тебя другие способности, – начальница взяла с комода папочку на тесемочках с крупными буквами «Дело N;...» - Вот тут написано: писала антисоветские тексты, растлевающие молодежь. Распространяла среди одноклассников порнографию. О тебе?
Раиска задержалась с ответом. Она же не знала точно, что еще в деле написано. Одно неверное слово – и стенка неминуема. Портрет Сталина и у Артемьевой висит над комодом. В обрамлении рушника с вышитыми петухами и цветами. Раиска впервые за столько дней посмотрела в глаза портрета человека, из-за которого все с ней случилось и… Не услышала в себе того девичьего жаркого чувства, что выливалось когда-то на бумагу крамольными новеллами. Не было любви, и все тут! Только плакать сильно захотелось. Чтобы не разреветься на многословии, ответила кратко:
- Да.
- Очень хорошо. Мне нужна девочка с таким талантом. Вернее, мне нужно, чтобы ты продолжила выпускать лагерный боевой листок. Предыдущий редактор у нас… В лазарет надолго попал. Во-вторых… Хотя второе и третье очень тесно связано… Об этом потом. Давай, пока самовар не остыл, чайку попьем и булочек вот… Есть у меня и персональная мастерица по булкам и пирогам. И парикмахер. И массажистка. Много еще кто есть. Ты же будешь летописцем при моем королевском дворе.
И Артемьева весело рассмеялась, довольная шуткой.
Какой же мукой для Раиски обернулось это чаепитие! Как же ей хотелось спрятать с глаз свои худые и грязные руки в цыпках, что так жадно тянулись к душистой выпечке. Рукава засаленного ватника истрепались и норовили ветошью попасть в чашку с чаем или зацепить вазочку с вареньем. Чашек пять душистого чая выпила девчонка, пока не поняла, что пора остановиться. Впрок не наешь, не напьешь.
Артемьева за все это время выпила только одну, съев лишь кусочек брусничного пирога, с любопытством поглядывала на Раиску. Вопросов не задавала. Видела, как торопится – давится девчонка. Ждала момента.
Раиска откинулась, наконец, на спинку стула. «Только бы не уснуть теперь», - билось тонким пульсом в голове… Но пульс все же затихал… затихал… Артемьева поняла: пора.
- Теперь о личном. Боевой листок – это хорошо. Но ты мне нужна и для другого. Ты уже наслышана о моих причудах и забавах?
Раиска в секунду очнулась. Она стала лихорадочно соображать, понравится или нет начальнице то, что она могла ей ответить. Да, наслышана. Шепотки бабьи были совсем тихими, но по обрывкам разговоров Раиска все же уловила их суть. Хотя до конца и не понимала: как это женщина может женщин любить? И разве это лучше того, за что десятиклассница московской школы угодила на нары?
Артемьева не ждала от нее ответа. Была уверена, что девчонка уже в курсе.
- У тебя, девонька, выхода нет. Или сдохнешь от дизентерийного поноса, или забьют тебя зечки за кусок хлеба. Им ведь за это даже ничего не будет. Или… Нет, я не мстительная, к стене не поставлю. Но захочешь ли ты такой жизни? Попробовала ведь уже. Я тебе предлагаю конкретно: будешь ходить в чистом, баня два раза в неделю, паек усиленный, должность не пыльная. За все это… Спать со мной будешь и писать для меня любовные истории. Люблю я это очень. Такое, чтобы кровь кипела и п…да пела. Не смущайся. Не маленькая уже. Сюда не за юношескую лирику попала. Обещаю, пока я здесь командую, будешь при мне. Там посмотрим.
Раиска влипла в стул. Последней попыткой хоть как-то остановить Артемьеву стало:
- Так вши у меня…
Та только захохотала, ударив ладонью по столу:
- Нашла причину! Не таких травили! – потом опять перешла на командный тон: - В барак больше не вернешься. Сейчас тебя проводят на санобработку, как раз сегодня у нас банный день. Там волосы керосином намажут, через пару дней чистая будешь. За это время в отряде обслуги освоишься, подкормишься, даже отоспишься. Ну, а через пару дней займемся совместным творчеством. Ну и боевым листком тоже. Все ясно?
Ответом ей был вялый кивок. «Два дня есть и спать» - вот что в первую очередь услышала Раиска. Остальное ее вообще не коснулось. Может, потому, что, имея слабое теоретическое представление о предмете разговора, практической его стороны она вообще не представляла. В восемнадцать лет девчонка… девчонка и есть.
Глава шестая
Два дня Рая спала и ела. Ела и спала. В недолгие часы бодрствования она видела, как приходила и вновь уходила на работу «придворная» обслуга: банщица, она же прачка, повариха, еще трое неизвестного назначения. В основном это были женщины с блатными замашками, говорящие на малопонятном языке. Но чувствовали они себя в своей несвободе, в отличие от Раисы, довольно уверенно. Как будто и не узницы. На девчонку поглядывали снисходительно, не приставали с разговорами, зная уже точно, зачем и почему она здесь. Только банщица, довольно дородная тетка, как ей самой показалось, пошутила:
- Спи, девка, копи мясо на кости. Скоро тебя наша Василина обглодает.
Сон после этих слов долго не шел к Раисе.
Через два дня на третий вечер толстуха-банщица отходила Раиску веником о души, помяла ей спину, отшлепала по ягодицам, затем скомандовала: «Там сорочка тебе в предбаннике лежит. Кроме нее, ничего под бушлат не надевай. Поведу тебя к Василине. Чего уж там… Крепись, девка. И держи рот на замке: целее будешь. Одевайся побыстрей.
Раиса затряслась. Получив ощутимый тычок в спину, выскочила в холодный предбанник, еле попадая в рукава, облачилась в белую сорочку все с тем же «ришелье» по груди. Утонула в ней, видно, шилось на кого покрупнее… Зароились мысли: на кого? И что теперь с той, что покрупнее… И сколько их вообще было в этой сорочке? «Мамочка…» - залепетала непослушными губами. То ли далекую мать звала, то ли Клавдию. Уж «кухарка» смогла бы ее отбить даже у Артемьевой. Зубами вы порвала начальницу… Но… «Иных уж нет, а те далече…» Как-то некстати мелькнул в голове Пушкин из школьной программы. «Божечки, где та школа теперь и где я? Столько всего прошла, и вот еще один урок. И не сбежишь… Мамочка!...» И затянула покрепче под горлом тесемку сорочки…
Банщица уже накинула на себя одежду и была готова проводить Раиску… На казнь? На брачное ложе? В глазах ее только равнодушие и усталость. Не в первый раз. И не в последний.
Артемьева встретила Раиску, как и в прошлый раз. В белой рубашке навыпуск, грудь нараспашку. Только на столе в этот раз стоял графин, судя по всему, с водкой, на тарелках красовались закуски: копеечная рыба, соленые грибочки, еще что-то… Парила картошка в миске.
Василина подошла к Раисе вплотную, сама сняла с нее бушлат, приобняла:
- Как же хорошо, что ты пришла! Чистая какая! Вон как похорошела. Отдохнула? – голос ее звучал ласково, участливо. Ни дать ни взять – заботливая старшая сестра.
- Да, спасибо, - тихо ответила Рая, стараясь проглотить застрявший в горле комок. Руки висели безвольно вдоль тела в сорочке, больше похожей сейчас на саван.
- Вот и ладно! – продолжила чуть наигранно Василина, – садись к столу. Поужинаем, поговорим. Надо обсудить новый боевой листок. Потом дам тебе копии директив, что на этой неделе пришли. Их надо обязательно довести до контингента через малотиражку. Цифры последние о выработке на производствах тоже получишь. И сведения об особо отличившихся. В принципе, это и все. Мы же не всесоюзная пресса. Наш масштаб – с тетрадный лист в разворот. Посмотрю, как справишься, подумаем о стенгазете к Новому году. Художницу тебе дам на подмогу.
Артемьева говорила об этом с таким подъемом, увлеченно, ну совсем как староста Раискиного класса о повестке очередного комсомольского собрания. Как будто важнее и интереснее этого ничего на свете быть не может. Только Василина еще и картошечку при этом на тарелку Рае подкладывала и всякие разносолы, вкус которых остался в ее наивном детстве. Вот и водка в граненую рюмку налита.
Начальница, не присаживаясь, подняла рюмку, посмотрела прямо в глаза Раисе и сказала:
- Давай работать вместе, дружить и даже более! Давай любить друг друга. Ты мне нравишься. Я тебя не обижу, – и она протянула рюмку в сторону так и сидящей в зажиме Раиски. Та, наконец, расцепила пальцы правой руки, вжавшиеся в боковину стула. На них даже остались отпечатки кружева – обрывки мелких цветов. Зацепила неловко рюмку тонкими пальцами. Поколебалась: вставать или не вставать. Решила, что раз Артемьева стоит, то надо и ей. Поднялась, ловя левой рукой спинку стула – он ей сейчас был главной опорой. Звякнуло стекло рюмок.
Горькая жидкость обожгла горло. Раиска хотела убрать от губ недопитую рюмку, но Артемьева приказала: «До дна за нас!» Послушалась, но с непривычки вдруг захлебнулась водкой. Закашлялась до слез. Василина спешно подошла к девчонке, похлопала-погладила ее по позвонкам, проступающим сквозь тонкое полотно рубашки. Дождалась, когда кашель прекратится, подняла в ладонях лицо Раисы, отерла ей слезы.
- Закусывай, Рая. Тебе надо есть. Вон какая худенькая. Совсем как девочка. Восемнадцать лет, а не скажешь. В классе самой маленькой была?
С этого невинного вопроса и начался их спокойный разговор о Москве, о школе. Артемьева ловко уводила ее от тем, которые могли бы довести девчонку до слез. Только шуточки, только чтобы расслабилась. Подливала водки небольшими порциями, но часто. Тосты произносила такие, что не поднять было нельзя: за Москву, за Сталина, за победу коммунизма во всем мире. Раиска морщилась, но пила, старалась закусить побольше. Не заметила, Как Артемьева переместилась вместе со стулом на ее половину стола. Обняла опять доверительно:
- Ну-ка признавайся, с мальчишками уже целовалась? Или того интереснее? Только честно! – вдруг спросила Василина, ну совсем как подружка. Даже взвизгнула при этом.
Раиска залилась краской.
- Нет. У нас школа была женская. А когда объединили с мужской, середина учебного года наступила. Мы с мальчишками даже познакомиться толком не успели, как уже к экзаменам надо было готовиться. Так что… одни разговоры и сплетни. Больше ничего такого.
- Вот и отлично! Как же мне повезло с тобой! – почему-то обрадовалась Василина, опять наливая рюмку. – Давай выпьем, чтобы и тебе со мной повезло. И зови меня, когда мы вместе, Василиной. По-домашнему. Умеешь пить на брудершафт? Нет? Я тебя научу! – и потянула Раиску встать из-за стола.
Потом они несколько минут пытались правильно сплести руки с рюмками, дотянуться до них губами. Разница в росте мешала, и это вызвало новый приступ смеха. Когда, наконец, выпили, Раиса стала оглядываться на стол, чтобы чем-то заесть горечь, но Василина не выпустила ее из кольца рук:
- Нееет, Раюшка! Теперь по правилам надо целоваться! По-настоящему! – Уловив испуг в глазах девчонки, ловко захватила ее голову руками и… нежно прикоснулась губами к ее губам. Очень нежно. Никакого насилия… Только осторожные прикосновения, ласковые проникновения… Готовая было сопротивляться, Раиска вдруг замерла, прислушиваясь к себе. Вот же странно: ей не были противны поцелуи этой женщины. Руки по-прежнему еще упирались в грудь Василины, а рот уже расслабился, раскрылся в ответном поцелуе…
Она так и осталась стоять с открытым ртом, когда губы Артемьевой заходили по шее и плечам «подружки». Кожа Раисы покрылась мурашками, но… Где-то там внизу вдруг стало жарко и мокро. «Ой, что же это? Месячные пришли?» Раиска взвизгнула и рванула на другую половину комнаты, сама не понимая, что загоняет себя в угол. Как раз к кровати поближе. Артемьева поняла ее порыв за согласие и игру:
- Вот и славно… Вот и правильно, девочка моя… - В погоне за Раиской сдвинула стол, он загремел падающей посудой. Опрокинула стул, перегородив подход к двери. Схватила беглянку за рубашку, рванула к себе:
- Тебе понравится… Честное слово, тебе понравится. Я знаю…
Девчонка сделала попытку снова освободиться от цепких рук, но было слишком много водки залито в слабое тельце. Поплыла… И опять поцелуи по шее, в разрез сорочки. «Как же жарко…» То ли подумала, то ли простонала… Василина потянула за тесьму, узел вдруг легко поддался, ворот разбежался по плечам, сполз на грудь… Еще ниже… Руки Раиски уже не сопротивлялись ее падению. Даже оголенную грудь не прикрыла. Василина заскользила по крохотным соскам губами, заставив их превратиться в твердые горошинки, и… вдруг встала на колени. «Надо же… Видел бы кто…» - Раиска тут же потеряла эту мысль, почувствовав губы начальницы на животе. Ласковые… Неторопливые… Ноги уже не держали. Сил в тех ногах много ли? Василина почувствовала это, позволила ей присесть на постель… Еще пара ласковых мгновений, и подтолкнула девчонку совсем откинуться на кружевное покрывало. Ноги Раиски сами собой раздвинулись… И тут… больше она не захотела их сдвигать… «Хорошо каааак…»
Лежала и постанывала от неожиданного удовольствия. Знала ведь, что там у нее и как работает. Греховное удовольствие познала давно. Но чтобы вот так… Под ласковыми губами Артемьевой горячо дрожала и плавилась желанием Раискина молодая плоть. Наливалась соком и требовала выплеска… Но Артемьева вдруг отняла губы… «Еще!!!» Через мгновение Раиска почувствовала, что «там» ее коснулось что-то твердое… Попыталась поднять голову и увидеть, что… Но это «что» уже входило в нее. Жестко. Разрывая девичью плевру. Буравя податливую глубину… Раиска закричала, раскрыв широко глаза… И вдруг увидела на стене напротив… глаза Сталина. На том портрете в красных петухах рушника… Он смотрел на нее так... Как дома… Когда она любила его … И эта любовь выплеснулась сейчас из Раиски мощным оргазмом, замешанным на страшной боли и крови…
Когда она очнулась, Артемьева была уже без одежды. Присела на край кровати, бесстыдно закинув на нее одно колено. Склонилась к самому лицу приходящей в себя «подружки».
- Поздравляю тебя! Сегодня ты стала женщиной. Моей женщиной. И это, я видела, доставило тебе удовольствие. Как и обещала. Надеюсь, ты ответишь мне тем же? Ну, подвинься. Я долго ждала…
На столе, среди тарелок и опрокинутых рюмок осталась лежать, почти совсем как школьная, указка с толстой округлой ручкой.