Non decederis supra mortis.
Не умри раньше смерти.
Находясь уже на грани жизни и смерти, я решил исповедаться. Знаю, что от церковников не дождешься сочувствия и понимания, да и где их отыскать в данный момент, поделюсь своей историей с тобой, читающий эти строки потомок. Хотя и не уверен в том, что останется хоть одна живая душа после этой кары, настигшей нас в последний год. Воля ли на это Господа нашего, или искупление за все совершенные грехи человеческие, но все случилось именно так, как описано в этом дневнике.
Я не стану углубляться в историю моего детства и юности, ибо к этому нет особых причин, да и времени мне, боюсь, не хватит. Скажу лишь одно – я всегда хотел помочь больным, неимущим, хотел нести радость и счастье в дома людей, а получилось абсолютно иное, я нес смерть, горе и слезы.
***
Зимой года 1348 от рождества христова, после долгого обучения во Франции, мне, не имеющему никаких обязательств перед своими учителями, пришлось вернуться в свой родной город. Возвращение мое не было связано ни с бегством от ссудодателей, ни с любовными препонами. Я скорее хотел получить обещанное моим протектором место подле него. Такое благоволение редко выпадает на долю молодого врача, чем я не преминул возможности воспользоваться. Кроме того, оставленное моим батюшкой наследство, в виде довольно-таки большого дома недалеко от собора Святого Петра и денежного капитала, не могло оставить меня в спокойном расположении духа. Мои амбициозные планы неслись впереди моего скакуна, который в то время шел неспешным шагом по пути в Венецию.
Город, славившийся своими празднествами, встретил меня не так благодушно и радостно, как того я ожидал. Расседлав своего коня около постоялого двора в предместье, я продолжил свой путь пешком. Зрелище, представшее перед моими глазами, вызвало оторопь. Почти полностью пустынные улицы, редкие прохожие в черных одеяниях, заметив меня, ускоряли шаг, скрываясь в лабиринтах улиц. И гробы. Лишь разрывающий тишину крик, доносящийся то тут, то там, говорил о том, что город жив.
- Гвардейцы! – надломленный голос послышался в проулке и разнесся дребезжащим эхом.
Как законопослушный гражданин, не нарушавший законов, я понимал, что скрываться от гвардии дожа глупо, но увиденное мною, подсказывало, что лучше оставаться незамеченным. Скрыв лицо полой плаща, короткими переходами, сливаясь со стенами домов, пятясь узкими улочками и пользуя гондолы как мосты, в несколько минут я добрался до дома своего отца.
В этом водовороте событий, я чуть не пропустил знакомой с детства двери. Дернув за ручку колокольчика, я судорожно оглядывался, словно за пять минут до этого ограбил казну самого Папы. Не знаю, сколько времени прошло с первого моего звонка, но для меня оно тянулось вечностью. И вот петли заскрипели. Со свечой в руке стояла Мария - служанка покойного хозяина дома, уже не молодая с мягкими округлыми формами женщина, приятным немного детским выражением лица.
- Синьор, Алессандро?! Доброго здоровья, молодой господин! – Мария поклонилась, - Проходите скорее в дом, пока патруль не заметил Вас.
Она с такой силой дернула меня за полу плаща, что создалось ощущение, будто дикий зверь хочет содрать его с меня. Еле удержавшись на ногах, я практически ввалился в прихожую, едва не зацепившись носком ботфорта о порог. Я улыбнулся, представив, каково было бы, вернувшись в отцовский дом после долгого отсутствия, пропахать своим носом пару половиц. Но уголки моих губ опустились в ту же минуту, как глаза опустились на трясущиеся руки служанки.
- Что случилось? Я не узнаю наш гостеприимный город.
- В недобрый час Вы вернулись синьор Алессандро, ох, в недобрый. Это кара наша за пустозвонство, праздность и за другие грехи. Господь, он всемогущ, он все видит. Никому не избежать наказания.
Она провела меня в кухню, где зажгла еще несколько свечей. Которые рассеяли тьму, но даже в этом полумраке были видны ее подергивавшиеся от всхлипываний плечи. Она большей частью держалась ко мне спиной, но я заметил, как на ее щеках появились влажные от слез дорожки. Но это не останавливало Марию, и она быстрыми движениями накрыла на стол. После долгой дороги кусок мяса - манна небесная для уставшего путника. Холодный окорок, свежий хлеб, пряные травы, масло и пьянящий аромат домашнего вина. Меня мучила жажда, и я залпом осушил кружку. Жадно делая глоток за глотком, капли красной жидкости стекали мне по подбородку, заливая ворот походной рубахи. Утеревшись рукавом, я заставил служанку сесть напротив и рассказать, что произошло со времени моего отсутствия в этом чертоге. Ее прерывающаяся слезами и отступлениями к Богу история, дала мне хоть небольшое представление о той ситуации, в которую волей фатума мне пришлось попасть.
В портовом городе никогда не бывает спокойно, но тут все переполошились, как птицы, которых спугнули с насиженных гнезд. Среди горожан пошел слух о том, что на одном корабле с юга, где свирепствовал мор, к ним попал больной моряк, и человек, который хоть касался его – умирал следующим днем. Многих охватила паника, но люди продолжали в большинстве своем жить своей размеренной рутинной жизнью. И как всегда – люди рождались, жили, умирали. Но умирали все чаще и чаще. Лавочник, портовый рабочий, мальчишка-попрошайка. Один за другим, и казалось, что не будет конца этому.
Богатые и знатные фамилии оставляли город, опасаясь, что их тоже затронет эта непонятная смертельная болезнь, но и в загородных поместьях не было спасения. Больше уже не было ни маскарадов, ни балов. Народ практически не покидал свои дома, только по большой необходимости. А порт горожане стали обходить стороной. Но что бы не делал простой люд, как бы ни укрывались чиновники и знать за стенами своих замков, везде их доставала старуха с косой.
Но, несмотря ни на что, дож Андреа Дандоло и Большой Совет оставались на местах и продолжали работать, не давая панике охватить город. Все больше и больше жестоких и жестких распоряжений было направлено на недопущение эпидемии в городе.
Только после рассказа Марии все встало на свои места. Картина отобразилась вся до своих самых мелких деталей, поставив меня перед выбором – коленоприклонения перед протектором или бегства.
Хмель молодого вина уже ударил мне в голову, и мысль покинуть город, не казалась подлостью, а лишь возможностью простого самосохранения, из-за того, что мне было ясно – в пределах города всех ждет только смерть. Воля ли на то Господа, или Фатума – не важно. Я хлебнул из почти початой кружки. На меня смотрели умоляющие дать ответ на все вопросы глаза в поволоке влаги. И я понял, что перейдя этот Рубикон, границу между внешним миром и отчим домом, я стал хозяином. И что сейчас судьба и жизнь, пусть и не долгая, этой женщины в моих руках. Подсознательно я чувствовал, что она надеется.
- Мария, тащи еще своего благородного самодельного красного и стели постель, я устал, как собака.
Я не знал, что сказать, как утешить эту душу, ищущую хоть толику поддержки. Для меня любовь, слова ласки и поддержки были какой-то эфемерной чушью. А мой разум говорил – это конец.
***
- Мария! – Позвал я прислугу, только открыв глаза. Тишина. – Мария! – Но повысив голос, всё это отозвалось резкой болью в голове. Молодое вино сыграло свою роль – легкое и много пьется, а итог, я просто не мог оторвать головы от подушки. Любое мое движение сопровождалось витиеватой бранью в отношении и служанки, и своей несдержанности. Добравшись через силу до места своего спонтанного застолья, я заметил большой кувшин, рассчитывая на то, что там будет вода, залпом попытался осушить содержимое, что привело меня к судорожному поиску любой емкости. Таз с грязной посудой – единственное, что попало мне на глаза. Именно туда я и опустошил содержимое моего желудка. Меня рвало, не переставая.
- Господин, что с Вами случилось? - Спросила, зашедшая на кухню Мария, застав меня в исподнем, стоящем на четвереньках. Она бросилась ко мне, - Что с Вами?
Я ничего не смог ей ответить один приступ рвоты следовал за другим.
- Ты, видимо, решила убить меня раньше, чем это сделает болезнь, проникшая в город. – Смог прошептать я, прежде, чем очередной позыв не победил мои попытки сдержаться.
- Что Вы, что Вы! Бог с Вами! Что Вы такое говорите, господин! Я верой и правдой, - она не успела договорить фразы, как ее взгляд упал на уже початый кувшин, стоявший рядом. – Вы же сами и погубите себя! Зачем Вы выпили жир с кровью подготовленные для колбасы. – Она повернулась ко мне и нависла рядом, оторвав меня от почти наполненного таза. Я выглядел, как студент заваливший экзамен, на глазах навернулись слезы, лицо раскраснелось, руки дрожали, а волосы слиплись на свих концах. Вот он мужчина, хозяин дома стоит в позе собаки, беззащитный, ослабший, с трясущимися конечностями, моля Бога только о пощаде.
С огромным усилием Мария приподняла меня, перекинула мою руку через свою шею, потащила в спальню. Этот поход на второй этаж дома дался мне с огромнейшим трудом. Чередуя шаг, я застывал на одном месте, просто не в силах продолжить свой путь. Самая верхняя ступенька стала для меня огромнейшим препятствием, нога сорвалась, и с грохотом я упал, таща за собой женщину. Она попыталась прервать мое падение, схватив за рукав, но это не спасло. И я ударился головой о парапет перил, провалившись в сознании куда-то глубоко и далеко отсюда. Я чувствовал, как очередные попытки привести меня в вертикальное положение.
Очнулся я на своей кровати, укрытый толстым шерстяным одеялом. Рядом стоял кувшин с водой, моя голова была накрыта смоченным полотенцем. Резким движением я скинул ткань со своей головы. Этого мне только не хватало. Я должен лечить, а за мной ходят как за больным. В этот момент я ощутил прилив сил, которых мне не хватило накануне. И снова:
- Мария! – было ощущение, что женщина сидела под дверью, хотя я понимал, что это не так. Она влетела в комнату, насколько ей позволяли ее формы, показалось, что с момента моего призыва прошли секунды.
- Да, господин! – Она расплылась в улыбке, увидев меня довольно-таки бодрым и живым.
- Сколько я спал? – Хотя этот вопрос меня интересовал на данный момент меньше всего, но спросить какой сегодня день и час, было немного стыдно. Видимо, женщина поняла мои трения с самим собой и ответила:
- Как Вам сказать, около пяти часов, после Вашей прогулки на кухню. Сейчас почти полдень. Вы вчера немного устали с дороги, или вино оказалось не очень отстоянным. – Служанка потупила взгляд.
- Мария, ну не лги. Скажи честно, упились Вы вусмерть господин, что мне Вас пришлось тащить на себе. – На этих словах я не удержался и расхохотался. – Спасибо тебе. Большое спасибо!
Мария улыбнулась, и ее черные от угля зубы дали отблеск, какая-то нежность проснулась во мне, мне захотелось обнять эту женщину, прижаться к ней, почувствовать ее кожу, теплую, пахнущую молоком и хлебом, стать маленьким мальчиком, которому ничего не надо, кроме дома, семьи и ласки.
Видимо почувствовав это, женщина отпрянула, оставив между мной и ей эту пропасть.
– Жениться Вам надо…
- Очень актуальный совет в данной ситуации. – Я продолжал смеяться. И смех был вызван не самим положением этой женщины, а той ситуацией, в которую я попал.
- Ладно, подумаю об этом, но позже. А сейчас готовь мой костюм, поеду к доктору Моррино.
Рубашка, жилет, сколько на нем пуговиц, это не возможно. Начинаю считать, но после тридцати уже отпадает любое желание. Парадный вид, но без изысков, и мой дорожный плащ. Четки и вера, то чем я запасся до прихода в дом своего протектора.
- Алессандро, Алессандро! Да, я наслышан о Ваших успехах. И надеюсь, это не только слухи и Вы сможете стать достойным сыном и продолжателем великой фамилии. – Джузеппе Моррино растекся в слащавой улыбке.
До сего момента я лично не был знаком с этим господином, хотя мой отец, будучи жив и дружен с этой семьей, крайне лестно и, в основном, в превосходных словах отзывался о нем. Но к моему глубокому сожалению, меня этот визит разочаровал. И это не было связано с внешним видом моего будущего наставника. Хотя и поразило меня. Невысокого роста одутловатый мужчина с обрюзгшим лицом и засаленными губами не вызвал во мне должного почтения и трепета, скорее наоборот. Все речи и движения были заученно наиграны и приторны. На его полных руках красовались тяжелые кольца с крупными самоцветами. Все его существо, казалось, так и говорило – не поворачивайся ко мне спиной, у меня в руках нож, не пей вино – в твоем кубке будет яд.
- Только из почтения к Вашему отцу, его имени, я согласился приютить Вас в этой сени и научить всем тем вещам, которые были приобретены мной за долгие годы врачевания. Но, Алессандро, Вы должны полностью мне подчиняться, неотступно быть рядом и следовать всем правилам, в противном случае, - улыбка сошла с его лица, глаза засверкали. Мне не хотелось даже знать, что было бы в противном случае. Секунда, и края губ снова поползли вверх, - Но Ваш костюм не соответствует. Можете не благодарить меня, но я позаботился и об этом.
Он отошел в сторону двери и дернул за шнур около портьеры. Занавесь пошевелилась, но в комнату никто не вошел. Моррино что-то прошептал тому, кто стоял в тени. Шорох, невидимка покинул помещение, а хозяин дома вернулся к разговору.
- Я Вас оставлю. Завтра на рассвете будете здесь, и мы начнем. Сейчас же сюда придут, помогут Вам с костюмом, свои вещи Вы можете сразу бросить в огонь, они Вам больше не понадобятся, - отрезал он. Я повиновался.
Он ушел, оставив меня с горьким вкусом разочарования и сумбурными мыслями. Как рыба я попался на крючок… В сети расставленные моим предком, и вырваться уже не было никакой возможности. Но нет, я врал, возможность была, она есть всегда, но что-то останавливало меня. Долг, честь – не знаю, может всё вместе.
Почувствовав какое-то движение за спиной, я повернулся. Но, по-видимому, настолько погрузился в размышление о ситуации, что служка в сером балахоне испугал меня, сердце ёкнуло и запульсировало чаще. Он нес стопкой сложенные вещи траурно-черного цвета. Поверх которой, лежала маска с птичьим клювом и прозрачными линзами на месте прорезей для глаз.
Монах подошел ко мне вплотную и расстегнул булавку плаща. Не произнося ни слова, он помог мне снять одежду и облачиться в новое, еще непривычное мне одеяние. Но дойдя до ужасной маски, слуга замялся. Мой высокий рост не позволял ему помочь мне с этой частью гардероба. Но смекнув, через секунду он появился подле меня с небольшим табуретом. Встав на него, он плотно приложил маску к моему лицу и закрепил ее кожаными ремнями на затылке так, что я едва не завыл от боли, сковавшей мне череп. В нос мне ударил запах лаванды и полыни. От этого сладко-цветочного запаха у меня закружилась голова. Я присел на оставленный табурет, пытаясь сосредоточиться и не подпустить приступ дурноты.
Поспешив покинуть этот дом, я чуть не забыл свою шляпу и пояс с клинком. Прочь, прочь отсюда, эта мысль не давала мне покоя. Бежать и чем дальше, тем лучше. На улице тихо моросил дождь. Капли, попав мне на руки, охладили мой пыл. Я должен был выполнить последнюю волю своего отца.
***
На столе стояла принесенная Марией свеча. Я переборол себя, переборол полное отсутствие желания возвращаться к протектору. В этом душном помещении мне не хватало воздуха, я открыл нараспашку окно. Легкий морозец пробежал по моей коже. Из-за темноты этого ничего не было видно, рассвет только приближался, но ветер с водяной пылью давали понять, что на улице все также бродили хляби, орошая канал и булыжники мостовой. Я так и продолжил бы стоять, вдыхая холодный, сырой предрассветный воздух, если бы не необходимость собираться в дорогу.
- А вот и мой почтенный ученик, - Моррино выглядел так, будто и не собирался вставать до обеда. Поверх ночного платья была надета парчовая накидка с меховым акантом. – Сейчас я проведу Вас в комнату, где Вы будете работать, пока я не буду уверен в Ваших, так сказать, способностях.
Я проследовал за протектором. Как оказалось, его дом таил много закоулков и тайных комнат. По моим представлениям, выйдя из приемной, задним коридором мы обогнули ее, спустились этажом ниже, здесь в затхлых катакомбах, куда лучи света поступали лишь через отдушины соседних помещений, в смеси запаха испражнений, кислого вина и тяжелых духов мускуса, в переходах с низкими потолками и находилась моя келья. Мое пристанище на близлежайшее время. Скрип ржавых петель. Передо мной открылось помещение, по описаниям сходное с лабораторией алхимика. Освещенные масляными лампадами, куда не посмотри, располагались полки с препаратами, травами, корешками, бутылками с разноцветной жидкостью. На каждом из сосудов виднелись полузатертые надписи: «Datura stamonium l.», «Atropa bella-donna l.», «Formicoidea», «Coleoptera», «Lepidoptera», «Plumbum», «Arsenicum».
- Отсюда, Вы никуда не будете выходить. С утра и вечером мои слуги будут приводить и забирать Вас отсюда. Обедать, тоже будете здесь. Я, памятуя Вашего отца, надеясь на Ваше благородство, не буду закрывать двери на ключ. Но побойтесь моего гнева, если выйдете за пределы этой комнаты. Вам не поздоровится. – Хозяин снова расплылся в улыбке, но его глаза наполнились плохо скрываемой злобой. – Список необходимых для приготовления снадобий, здесь. – Он ткнул пальцем на огромный фолиант за столиком под распятием. – Каждый день Вы будете их готовить в порядке очередности указанной на полях. Готовые лекарства Вы будете ставить сюда, - он указал на столик в противоположном углу комнаты. – Так же в порядке очередности.
Протектор вышел, захлопнув за собой дверь, и не смотря на все его увещевания, мне показалось, что он защелкнул дверь на замок.
Сегодня расхаживать в тайне по черным лестницам меня не тянуло, надо было хоть как-то обжиться на новом месте.
Перелистывая страницы фолианта, я заметил, что, в основе своей, заявки на снадобья были от почтенных семей, знати города. Даже члены Большого Совета были в этом списке. Успокоительные, средства от выпадения волос, снотворное, но практически на каждой странице встречался рецепт, странный для меня по своему составу. Мышьяк, свинец, битое стекло, по-видимому, чтобы тот, кто выпьет это зелье уж точно не остался в живых. Получателем сего «лекарства» на полях значился «RS». Две буквы и ничего более. Я молил Бога, чтобы этот человек не обратился к хозяину этого дома в мою будущность здесь, но видя частоту его посещений, на благоприятное стечение обстоятельств, надеяться не приходилось.
Расположившись на стуле около кучи склянок, я принялся перетирать, смешивать, снова перетирать, вымачивать, фильтровать, отставляя готовые флаконы в сторону. Так и прошел мой первый день в казематах Моррино.
Домой я вернулся дико изможденным, будто дьявол сидел на моем плече и минута за минутой высасывал из меня жизненные силы. Я уснул за столом кухни, так и не притронувшись к приготовленному Марией ужину.
***
Четвертый день к ряду с рассветом я отправлялся к протектору, возвращаясь домой далеко после заката, уже не способный и не имеющий желания ни есть, ни пить. Моя кожа посерела, руки стали дрожать, практически в такт перетирающим в ступке движениям. Вены на запястьях уплотнились, еще сильнее выступая на поверхность.
Этот день, оказался для меня, на удивление, последним, когда я видел своего протектора. Как обычно на пороге дворца меня встретил монах и отвел в мою убогую обитель отшельника. Но в этот раз я не услышал характерный щелчок замка, обычно следовавший за стуком закрывающейся двери, было ли это сделано служкой по неосторожности или ради своего интереса, я так и не узнал, да и вряд ли теперь узнаю, но подобное искушение, только разожгло мое любопытство. И ни о чем другом я не мог думать. Приготовив первое назначенное на сегодня снадобье, я стал просчитывать, когда должен вернуться слуга с обедом. По моим представлениям у меня оставалось от одного до двух часов. Застегнув на плече плащ и взяв наизготовку клинок, постаравшись не шуметь, я открыл дверь и выскользнул в коридор. Света было достаточно, чтобы ориентироваться, но при этом, при необходимости, не быть замеченным.
Я решил направиться в противоположную сторону от моего обычного маршрута. Но ничего интересного тут не было, ни дверей, ни поворотов в другие ответвления лабиринта, лишь голые стены и ниши, которые использовались как отхожие места, что можно было понять по характерному тошнотворному запаху мочи. Он проникал даже под маску, которую я не преминул надеть.
Дальше по коридору мелькнул отсвет факела, и я поспешил скрыться в одной из ниш. Поскользнувшись на остатках чьего-то обеда, я со всей силы ладонями впечатался в панель стены. С тихим скрежетом часть каменной кладки отошла вниз, открывая небольшое слуховое окно в соседнее помещение. На момент я забыл о голосах и всполохах света, но во время очнулся, прикрыв плащом открывшееся окно. Факелоносцы прошли мимо меня, не обратив ни малейшего внимания.
У меня еще было время, и я стал ждать, мое предчувствие меня не подвело, и спустя пять минут я раздался стук каблуков. Кто-то прошел в залу. Потайное окно находилось за гобеленом, я не мог видеть посетителя, но слышал всё.
- Вы сказали, что всё будет готово в ближайшие дни! Но, как я вижу, результата нет! – Голос то приближался ко мне, то отдалялся, ощущалось что, человек чрезвычайно нервничает.
- Синьор, не переживайте. – Протектора я узнал сразу, даже представил выражение его лица, когда он произнес эти слова.
- Не переживайте, легко сказать, не переживайте! – Ярость наполняла каждую произнесенную голосом букву. – Мои планы рушатся. Дандоло отказывается покидать город, он только усиливает меры. Я Вам плачу не за это!
- Через три дня у Вас будет все необходимое. И, кроме того, у меня есть для Вас хорошая новость. Я нашел человека, которого можно будет передать властям как заговорщика против дожа. Мне пришлось принять в качестве помощника сына моего кровного врага. Ди Медичи.
- Слышал эту фамилию. Даже странно, мне казалось, что Вы со старшим Медичи на дружеской ноге.
- Я хотел, чтобы выглядело именно так. Сейчас его сын занимается приготовлением лекарств, в одной из келий этого дворца.
- Вы это так свободно говорите. Вы уверены, что нас не подслушивают.
- Не думайте об этом, синьор, младшего Медичи каждый раз закрывают на замок, дабы этот щенок не таскался по моему дому. А слуг я отправил в церковь. Так вот, вернемся к нашему разговору. Завтра в травнике я напишу рецепт для Вас с соответствующей пометкой. А после того, как все произойдет, Вы направите людей дожа ко мне, и я им выдам главаря заговорщиков. В это время мои люди подбросят в его дом необходимые для приготовления яда составляющие. Кому поверят гвардейцы дожа? Достопочтенному доктору или оборванцу без рода и племени? – Этот ответ явно успокоил визитера.
- Что ж, хорошо. Жду Вашего гонца через три дня.
Я повторно нажал на плиту, панель медленно закрыла проход. Еле сдерживая волнение, я поспешил вернуться в лабораторию. И это было действительно ко времени, только расположившись за столом и взяв флакон с настойкой, я услышал, как открывается дверь, но побоялся обернуться. Мне принесли обед. В этот раз я отчетливо слышал щелчок замка. И, действительно, попытавшись открыть дверь, она не поддалась. К еде в тот день я даже не притронулся, даже не из-за того, что я пропустил почти два часа и не успевал сделать все снадобья, но в большей мере из-за того, что боялся, что участь, уготованная Моррино дожу, настигнет меня раньше, чем мне отсекут голову за то, чего я не совершал.
***
Вечером я лежал одетым, закинув ноги в сапогах на спинку постели. Чтение и сон не шли. В моей голове то и дело прокручивались события предыдущего дня. Случайно подслушанный разговор между протектором и его посетителем. Такого предательства от «учителя» я не ожидал. Отравление дожа – это измена. И обвинить в этом хотят меня. А это всё! И станет моя голова пищей воронью, расплодившемуся по всей Венеции. Но как избежать позора, смерти? Заменить препарат? Сделать другое, безвредное, снадобье. Но, как я узнаю, что это лекарство для дожа. Не факт, что Моррино передаст заказ мне.
Мои мысли были прерваны каким-то сверхъестественным образом. Моя постель, пол, вся обстановка вздыбилась, резко упали вниз и начала дрожать, как прошла волна, затяжная, высокая. Словно мифическое чудовище, проплывая по каналам, на своей спине поднимало и опускало здания. В первый момент мне показалось, что я потерял ориентацию во времени и в пространстве. Будто в моей голове всё закружилось. Гул нарастал. Это был первый удар землетрясения.
Ставни резко захлопнулись. Из нижней комнаты донеслись крики. Служанка, разбуженная толчком, от испуга попыталась выбежать из спальни, но замок заклинило. Накинув жилет, я очень осторожно спустился вниз, в каждый момент, ожидая следующего толчка. Но на мое счастье, его не последовало. Виной того, что Мария не смогла выйти, стал не только замок, но и потолочная балка, перекрывшая проход. Я стал упрекать себя, что никогда не отдавал должного физическим нагрузкам, балка мне одному была не под силу, а искать помощи было бесполезно. Кочергой, как рычагом, я сдвинул массивное крепление, дверь поддалась легко. Заплаканная женщина бросилась мне на плечо, не переставая рыдать, она благословляла всех святых, пославших меня к ней на выручку. Гул не затихал, и я, с усилием оторвав от себя Марию, приказал ей лезть в подпол, а сам не опуская глаз под ноги, постоянно держа под контролем потолок, поднялся в спальню, собрал свой немногочисленный скарб и свечи.
Почти всю ночь продолжался грохот, скрежет, даже сюда доносились вопли с улиц. Служанка, пережившая за этот вечер ни ночь сильнейшее потрясение, мирно уснула на мешке с сеном, периодически всхлипывая и постанывая. Я не спал, ко мне опять судорожно возвращались мысли о заговоре, но усталость взяла верх, я задремал.
- Господин! Господин, Алессандро! Просыпайтесь уже утро! – Женщина трясла меня за плечо, в попытке разбудить. Едва открыв глаза, я увидел сияющее лицо, - Всё прошло, кара минула.
- Да, хорошо, - единственное, что я смог ответить.
Мои мышцы затекли от неудобной позы, распрямившись и немного придя в себя, я выбрался наружу. По первому впечатлению, дом не пострадал. Лишь перевернутый чан и потолочная балка и кое-где валялась битая посуда. Окна, рамы остались целыми. Но мне предстояло еще нанести визит Моррино. Стихия не освободила меня от обязательств.
То, что предстало перед моими глазами, вселяло страх и трепет. Земля всё еще продолжала дрожать, но с меньшей силой, затухая. Местами булыжники мостовых вздыбились. Рассыпались на куски несколько колоколен. Кругом валялось дерево стропил и осколки битого стекла и посуды. К каналам было страшно подходить, даже моя маска не спасала от зловонного запаха тухлых яиц и серы. Пыль, гарь не оседали, не смотря на периодически начинающийся дождь. Кругом крики и вой. То тут, то там из-под обломков зданий торчат конечности погибших под завалами людей. Синюшная кожа, головы с закатившимися глазами и вывалившимся языком.
Я целеустремленно шел по направлению к дому протектора, но вместо прекрасного замка, мной были обнаружены руины. От богатства и великолепия остались лишь жалкие обломки песчаника и разбитых витражей. На месте трагедии копошилась стайка монахов и простого люда, подойдя ближе к одному из них, я поинтересовался судьбой Моррино.
- Что ж, не миновала Божья кара этот дом, да и ладно. Плохой был человек, этот доктор. – Практически шепотом произнес один из служек.
- Что же случилось? Жив ли он?
- Жив, и нас с Вами переживет, синьор. Как только началась паника, он и его секретарь заложили лошадей и бежали в загородное имение. Вряд ли теперь он вернется сюда. От дома не осталось и камня на камне.
Я поблагодарил своего собеседника и пожелал благодати. В тот момент мое сердце воспарило. Дож пусть и временно спасен, ведь мне было неизвестно, что случилось с остальными заговорщиками. Но больше, в Венеции по крайней мере, вряд ли кто согласится приготовить им необходимое снадобье. Кроме того, бегство моего протектора полностью развязывало мне руки и до его возвращения, на которое я уже не рассчитывал, освобождало меня от любых обязательств в отношении него.
В приподнятом настроении я отправился домой, восстанавливать повреждения нанесенные стихией.
Но расслабляться было еще рано, соседи, прослышав, что в доме живет врач, практически выстроились в очередь. Один за другим шли они ко мне. Кто с ссадиной, кто с переломом, я не мог отказать.
Мария поставила котел, чтобы горячая вода всегда была под рукой. Шины, жгуты, травы, кочерга для прижигания.
Только к полуночи я еле добрался до постели, моментально погрузившись в объятия морфея.
***
Последующие дни вереница из больных и страждущих ко мне не иссякла. Забыв и о бежавшем протекторе, и о заговоре, я принимал и принимал людей, не заботясь о покое и отдыхе. Я вставал засветло, ложился глубоко за полночь. В благодарность соседи помогли восстановить пострадавший от землетрясения потолок. Помогли с посудой и провизией. Правда, насладиться принесенными дарами мне не позволяло время. Только на четвертые сутки я смог полноценно пообедать и выспаться.
- Господин! Господин! К Вам гонец! – Запыхавшаяся Мария ворвалась в спальню, отдышавшись, но еще сбивчиво она продолжила, - Там к Вам из Дворца.
- Кто? Что? Толком можешь сказать! – Я начинал закипать.
- К Вам посланец с депешей из Дворца! – на выдохе протараторила она.
- Так бы и сказала, - я в два прыжка преодолел лестницу и оказался у двери, рядом с которой стоял монах. Он достал из глубины рукава свиток, передавая его мне. И не дожидаясь ответа, развернулся и вышел.
«Получателю сего, явиться в двенадцати по полудню на прием Большого Совета дожа 1 февраля года 1348 от рождества Христова».
Каналы были пусты, одинокий гондольер вез меня к центру, к дворцу дожей. Две монеты оставили довольным и его и меня. И вот я тут. Кавалькада арок дворца поражали своей четкостью и спокойствием.
Я не спеша поднимался по гранитной лестнице, еле сдерживая волнение, ощущая, как легкий румянец появляется на моем лице. Дойдя до массивной двери в общую залу Совета, монах, сопровождавший меня, исчез, как сквозь землю провалился. Один. Здесь, сейчас, всегда. Теперь я и группа таких же молодых докторов вступаем в отряд дожа. Пять человек, оставшихся по разным причинам в городе, захваченном чумой.
Даже в эти смутные времена палаццио выглядело поражающе роскошно. Стены и потолок зала, украшенные картинами, изображающими отрывки святого писания, были закованы в золото рам. Здесь тонкие, практически ажурные завитки, исполненные искусным мастером, сплетались в странную, но при этом какую-то воздушную истории эфемерной жизни. Дубовые панели перекрывали стены по периметру. И в центре всего этого великолепия трон, на котором в пурпурных одеяниях расположился дож. Слева и справа от него на креслах расположилось десять членов Совета. Будучи еще ребенком, я даже не мечтал приклонить колено в этой зале перед этими почтенными людьми. Такую честь оказывают не любому, но времена изменились.
- Алессандро ди Медичи, - громогласно произнес дож. Я вышел вперед и встал на одно колено. Но краем глаза заметил, как на лице правителя отобразилось удивление, он приподнял бровь, и, оценивающе, посмотрел на меня. Моя фамилия часто приносила мне неудобства, но я надеялся, что не в этот раз.
_ Вы молоды! Почему Вы остались здесь? В городе? Я хотел бы получить откровенный ответ на поставленный Вам вопрос. Деньги? Слава? Что ж это Вы вряд ли сейчас получите и добьетесь. Семья?
- Нет, моя семья умерла. Слава, я не гонюсь за ней. Я дал слово своему отцу. Я выполню свой долг.
- Сыновний долг, что ж, пусть так. – Тонкие черты лица дожа четко вырисовывались под тиарой. Прямой нос, твердый подбородок. Сорокалетний мужчина, прямой и жесткий, первый кто получил образование и стал доктором наук. Я поднял голову и пристально посмотрел на него, я знал его задолго до того, как он стал правителем Венеции. А сейчас, этот разговор – лишь проформа. Он и я понимали это, и не нуждались в лишних словах.
- Мы также наслышаны о Вашей самоотверженности в помощи к ближним. Эта кара не смога поколебать Вашу веру и милосердие.
И тут в моей голове всплыл разговор, случайно подслушанный мной в замке Моррино, мои душевные мытарства. Тут я действительно осознал, насколько ко мне была благосклонна судьба. Ведь не будь этой стихии, что бы я делал? Куда бы пошел и обратился? Протектор был прав. Кто будет слушать молодого, никому не известного доктора. Логично, что все поверят знатному, именитому. Скорее всего, я бы бежал. Трусость или самосохранение, желание оставить все как есть. Мои щеки запылали еще ярче. Но дож не обращал на это внимания, продолжая:
- Алессандро, клянешься ли ты верой и правдой служить на благо города и жителей?
- Клянусь!
- Клянешься ли ты следовать букве закона и защищать своего господина?
- Клянусь!
- Клянешься ли ты до конца своих дней стоять за правое дело?
- Клянусь!
- С сего дня первого февраля года 1348 ты, Алессандро ди Медичи, становишься одним из членов отряда Большого Совета дожа Венеции и наделяешься всеми полномочиями офицеров гвардии.
Я поднялся с колен, поклонился и вышел из зала Совета. Ошеломленный сим действом, уже сидя в гондоле по дороге к дому, оценив каждое свое слово и движение, понял, что всё сделал правильно. Те меры, которые вводил правитель, действительно были необходимы. Как бы ни боролись с заразой таможенники, гвардия, они оказывались на шаг позади. Люди продолжали умирать, притом чаще и чаще. Никто не мог понять, каким образом бороться с болезнью. В несколько дней человек терял все силы, покрывался волдырями, его лихорадило, многие харкали кровью. Далее время жизни шло на часы.
Прошел лишь месяц с моего возвращения, но даже он показал всю плачевность ситуации. И по большей части наше бессилие перед ней. Кто имел загородные дома – уезжал, остальные ютились в своих домах моля Всевышнего, чтобы их минула чаша сия.
***
В целом весь февраль пронесся для меня почти в одно мгновение. Еженедельно наша пятерка приходила на поклон к дожу, докладывая о ситуации в городе. Мы вели жесткий учет умерших и выживших, были и такие. Многих родственников, находившихся подле смертельно больных, помещали под домашний арест, дабы предотвратить разнос заразы.
По распоряжению правителя в лагуне был выделен остров Лазаретто специально для захоронения умерших, а гробовщикам было приказано рыть могилы для покойных на глубину не менее полутора метров. Это были необходимые меры. Туда же отправляли на сорок дней всех приезжих из восточных стран, их товары и вещи. Это были одни из первых шагов борьбы за выживание Венеции.
***
В середине марта, нас очередной раз вызвали в Большой Совет. Дико уставшие, потерянные в сознании того, что для горожан практически нет спасения, мы обнаружили, что зала, где мы принимали присягу, полна. Плечом к плечу стояли мы на задворках, внимательно вслушиваясь в каждое слово оратора.
- С сего дня эти три почтенных гражданина, - имен было практически не расслышать из-за шуршания, шепота, стоящих рядом, - …они наделены правом досматривать, обыскивать и при нахождении, прячущихся иностранцев, заболевших или мертвых на борту корабля – полностью сжигать его на подступах в гавань. – Шепот перерос в гул. – Им обязаны оказывать любую необходимую им помощь, как гвардейцы, так и приравненные к ним. – Это касалось именно нашей пятерки.
В первый же вечер, заметив странно-яркое свечение, я выглянул из окна. Зарево пожара в гавани заполнило практически весь горизонт. Пламя быстро пожирало паруса пришвартовавшейся каравеллы, ее мачты и палубу. Люди в панике бросались за борт, пытаясь спастись от огня. Но каждого, кто оказывался в воде, ждала смерть от рук военных. Любой, кто пытался взобраться на лодки, курсировавшие около корабля, через секунду обмякал, проткнутый клинком, и ложился на дно лагуны.
Вслед за первым кораблем последовал другой, стоявший поодаль. Зрелище, увиденное мной, пугало и завораживало одновременно. Я зажмурил глаза, но не избавился от всполохов света. Мне казалось, что даже на таком расстоянии, мне слышен треск горящего дерева и сдавленные крики. Уже не в силах это наблюдать, я с силой захлопнул ставни. Струйка холодного пота потекла у меня между лопатками. Страх, таившийся в глубине моего сердца с первого дня приезда, вырвался наружу. «Скоро и я, стану таким же, как эти ни в чем неповинные моряки. Буду или лежать хладным трупом в бездне, либо биться в смертельных конвульсиях, надеясь на скорую кончину». Снова и снова отгоняя мрачные мысли, я ходил туда-сюда из угла в угол комнаты, как загнанный зверь в клетке. Как же мне хотелось вырваться из этого ада.
Поняв, что вряд ли смогу уснуть, я спустился в кухню, отыскав еще непочатую бутыль с вином и кусок какой-то снеди, отдаленно напоминающий, сыр, стал заливать скорбные думы. Но не по своей прихоти, опять возвращался к ним. Правда и земля уже казалась не такой сырой, а даже чем-то мягким и уютным, и вода теплой и приятной. Что ни говори, но вино знает свое дело. Кухня в очередной раз стала моим ночным пристанищем.
***
Я шел уже не первый квартал до дома, куда меня вызвал посыльный. В узких переулочках старого города было темно, лишь в редких окнах маячили блики свечей. Едкая, мерзкая жижа остатков пищи и испражнений чавкала под моими сапогами. Плащ, единственная преграда, которая хоть как-то защищала мой костюм, уже покрылся сверху мелким крапом брызг грязи, а полы отяжелели, давно намокнув. От своего посещения я не ожидал ничего нового: родственники у постели умирающего больного, вздыхающая или рыдающая прислуга и он, тот ради кого меня позвали. Скорее всего, он уже в бреду и лихорадит, а мое появление лишь дань старым временам и последний луч надежды их, уже переставшим верить, душам.
Это был мой четвертый или пятый визит за сегодняшний день, и сотый, если не больше за последнюю неделю. Усталость тяготила. Но вот эта дверь. Грязно-зеленая дверь в старинное палаццо когда-то богатого и знатного рода. Закрыта, странное явление, когда зовут к умирающему зная это. Удар в дверной молоток. Раз… Два…Три... тишина. За ними последовало еще три удара, шаркающая походка. Скрип.
- Доктор, проходите, Вас ждут. – Человек, не торопясь прошел вперед, пропуская меня, оглянувшись, он снова запер двери на уже заржавевшую задвижку, - Пройдемте, господин в спальне. Он очень плох. Три дня, он стал как тень, а потом все это. Монна Лючия не хочет огласки. Вы же понимаете, - он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, это был взгляд дряхлой любящей собаки, и ныне, и пристно, и вовеки. Слезы появились у края ресниц, он отвернулся, стараясь не показать свою слабость. – Уже как семь дней, мы надеялись, ждали. Но Моррино уехал в свое имение. – Доктор, надежда только на Вас.
Слишком много он вкладывал в свои слова – этот ветхий старик, он все прекрасно понимал, но этот луч еще проглядывал в его душе. Он знал, что это конец.
Пройдя по периметру галереи патио, я попал в гостевую комнату, откуда был препровожден в хозяйскую спальню. Синьор Бьянки лежал на высокой перине. Он был бледен, тяжело дышал и кашлял, но даже без осмотра на его руках и шее явно выступали узлы, один из первых признаков этой смертельной болезни. А на простынях и подушке были явно заметны сгустки крови.
Приступив к осмотру, я уже понимал, что ему остается от силы три дня. После чего его охватит лихорадка, либо задушит кашель.
Тут портьера, с противоположной стороны от двери в которую я вошел, отдернулась, и на пороге появилась молодая девушка. Ее кожа была бела, а слегка покрасневшие глаза и припухшие губы, говорили, что она явно плакала.
Старый слуга подошел к ней:
- Монна Лючия, вот этот доктор, про которого говорят во всем городе. Может быть он сможет помочь синьору Бьянки.
Лючия, посмотрев на меня, потупила взгляд и поклонилась. За ней в проходе вырисовывалась темная фигура. Как же я мог об этом не подумать, только благословление святой церкви давали возможность нормального захоронения, пусть и на том, чёртовом острове. Святой отец, шурша складками своей иссиня-черной сутаны, перебирая четками и бубня себе что-то под нос, прошел в спальню.
Я еле сдержал смех, когда это творение веры встало подле меня, и я смог расслышать этот шепот. «Господи, ну когда же это все закончится».
Осмотр не дал никаких положительных результатов, он умирал. Я отстегнул от пояса сумку со снадобьями и достал мешочек с сонными травами. Как показывал опыт, прижигание узлов ни к чему не приводило, только добавляя мучений и так тяжело страдающему человеку. В чём-то мне стало жаль эту девушку, пытавшуюся хоть толику задержать на этом свете своего батюшку.
Я оставил хозяина дома наедине с Богом, передав слуге кисет и рассказав, как правильно приготовить его содержимое. Сон, единственное, что мог я предложить от мучительно болезненной агонии.
***
Наутро ко мне в дом пришел капитан гвардейцев с посланием за подписью правителя, в коем мне и моим соратникам было велено явиться на площадь к дворцу к шести вечера. В письме также сообщалось, что отсутствие будет рассчитано, как государственная измена.
В означенное время, явившись на место, я увидел уже рассредоточенные по площади отряды, мои коллеги стояли особняком от оживленных военных. У каждого из них в руке был зажженный факел.
На помост, наскоро сооруженный из бочек, поднялся один из офицеров и раскатистым голосом начал свою речь:
- Верные гвардейцы великого дожа! Сейчас пламенем своих факелов мы обязаны выразить благодарность нашему правителю, и подтвердить делом, принесенные клятвы в верности! По всему миру идет страшная кара Господня, но она объединила народы в своей вере для защиты своих семей, домов, фамилий. Однако, одна вещь остается незабытой: казалось, что только немедленное проявление чуда может спасти Венецию. Мы, венецианцы, верили в это чудо, а наш противник насмехался над нашей верой. Мысль о спасении города от кары посланной свыше, длящейся года, просто с помощью силы истинной веры, может показаться бредом. Однако, евреям, она виделась последним проблеском силы. И они чувствовали, что когда она исчезнет, тогда они смогут уничтожить не только Венецию, но и всю Италию. Что их объединило, их общая ненависть к нашим горожанам, ненависть, порожденная их запятнанной совестью и подлыми намерениями. Четверо вождей прокаженных были подкуплены этими пособниками дьявола. Теперь они продавшиеся за тридцать серебряников, отравляют нашу воду и пищу, уничтожая истинно верующих. Прокаженные и евреи при подстрекательстве дьявола, обещающего им золото и почести, выработали план, как погубить всех христиан, отомстив за свое положение. Это их злыми намерениями мы стали изгнанниками из райских кущей, так не дадим им погубить нас здесь! Выведем это племя с лица земли!
После этих слов вся площадь превратилась в огненный поток, направляющийся в старые кварталы.
Мы неслись, как гончие, почуяв добычу. Кроме меня в отряде было еще девять человек. Нас спустили с поводьев. Да, виной всему они. Да, если мы не выведем это отродье, ничего не изменится. Факелы в наших руках качались в такт нашим движениям, освещая своим слабым маревом узкие улочки. Отсветы огня колыхались на стенах, мчась вперед, туда, в их квартал. Мох на серых камнях, не давая отблеска свету, впитывал его. За сотню метров командир отделил группу гвардейцев от людей дожей, в число которых ввели и меня. Нас направили в заграждение переулков. А солдат направили в центр.
Мы стояли плечом к плечу в старом еврейском квартале, преграждая пути к отходу. То что творилось на этих узких улицах могло присниться только в кошмарном сне. Люди в ночных платьях метались от двери к двери, пытаясь хоть где-то найти себе убежище. Непокорных убивали тут же, на месте. Все попытки к бегству пресекались. Распоряжением дожей судьба жителей этой части города была предрешена – смерть на костре или гниение в лепрозории с прокаженными.
Двое рослых гвардейцев тащили молодую женщину в сторону пирса. Ее волосы разметались по лицу и обнаженным плечам. Она кричала, звала дочь. Но силы были не равны. Расхристанную забросили в клетку к другим, таким же обреченным. В этот момент от толпы стражи отделилась маленькая тень и побежала к повозке – это была девочка лет шести. Путаясь в складках платья, она бежала, в попытке остановить лошадей. Старший офицер наклонился и поднял с мостовой камень. Взвесив его на руке, бросил в ребенка. Даже отсюда я услышал жесткий хлопок и последовавший судорожный вздох. Девочка упала.
Я дернулся, сделав шаг, но чья-то тяжелая рука резко упала мне на плечо и крепко сжала его. Над ухом я почувствовал тяжелое дыхание: «Господин желает оказаться на ее месте? Доктор, не стоит бежать. Вы ей уже не поможете.»
Мои плечи опустились. Я потупил глаза вниз, хотя и заметил уже образовавшуюся черную лужу, там, где лежало тело.
Громогласный крик командира повел отряды дальше, в порт. Я так и остался стоять там, на грязном камне улиц квартала.
Когда я нагнал толпу разъяренных военных, то стал свидетелем пира на костях. К двум колокольным столбам были привязаны за запястья мужчины. В их ногах уже разгорался костер из соломы и щепы. Один, по-видимому, был без сознания. Вопли второго закладывали уши. Его одежда по краям уже тлела. Огонь, постепенно подбиравшийся к нему, уже захватил стопы. Вопль перешел в хрипы, кожа лопалась, покрываясь пузырями, еще секунда и он был мертв. И прямо здесь же, около умершего, солдаты и офицеры, обнаружив бочки с вином, упивались, празднуя свою «победу».
Я не хотел идти домой. Мысль посетить дом Бьянки возникла спонтанно. У меня не было уверенности, что меня примут. Я ошибся.
***
Она сидела в высоком кресле, подобрав под себя ноги. Конечно, это абсолютно не соответствовало этикету. Я чувствовал, как легкая оторопь охватывала эту девочку при каждом взгляде на меня. Глухой голос, клюв, даже меня порой пугали, что уж этот ребенок. Ребенок ли? Лючия была в том возрасте, когда женщин или отдавали в монастырь, или она уже овдовела, учитывая, что она жила в доме своего отца. История ее прошлого была также туманна, как и мои глаза смотревшие на это тонкое почти прозрачное создание. Мне захотелось взглянуть на нее ближе, ослабив ремни, я практически содрал с себя маску. Рот ее приоткрылся, приготовившись к крику, но его не последовало.
Я поправил волосы.
Лючия протянула руку к столику, стоящему рядом с ее креслом, и позвонила в колокольчик. За портьерами послышались все те же шаркающие звуки, как и в прошлый раз.
- Джованни, принесите мне и синьору доктору вина. Самого лучшего, которое у нас есть.
Слуга поставил на стол два кубка и оплетенные бутыли с вином, козий сыр, маслины, травы и холодное мясо.
- Вы устали, доктор, выпейте. – Только сейчас, я впервые услышал ее голос, низкий окутывающий своей мягкостью и чувственностью.
- Спасибо, за Вашу благосклонность. Я не надеялся на то, что Вы примете меня в столь поздний час. – Мое внутреннее напряжение постепенно отступало. Но я не в силах был продолжить разговор, на место напряжению пришло смущение. «Господи, зачем я пришел сюда. Какого дьявола, меня принесло в этот дом». Почувствовав неловкую паузу, девушка сказала:
- Доктор, расскажите о себе. Надеюсь, хоть Ваш рассказ позволит мне почувствовать связь с внешним миром. После смерти батюшки, все кто находился подле него под арестом и я тоже.
Сначала осторожно, будто на цыпочках, я начал свое повествование, об отце, о моем учении. А затем, толи вино на меня так подействовало, толи усталость, толи события последних дней, но рассказ мой полился водопадом. Когда рассказ был весел, Лючия смеялась, ее смех разливался колокольчиками, а в зеленых глазах блестели искорки радости. Когда же, говорил о злопыхателях, смерти, ее зрачки расширялись, и было видно, как оторопь берет ее.
Когда первые рассветные лучи украдкой проникли в комнату, мы продолжали нашу беседу. Свечи почти затухли и в полумраке комнаты, я почувствовал, как тяжелый камень свалился с моих плеч. Мне не хотелось уходить отсюда, но я и не мог остаться.
- Приходите еще, доктор. Мне с Вами не так страшно.
Осмелившись, я приобнял ее за плечи:
- Обещаю.
***
Я сидел за столом, передо мной в очередной раз стояла бутыль с вином, с таким трудом добытая кухаркой у местного трактирщика, продававшего остатки своего товара только по знакомству. Клирики и трио слуг дожа полностью запретили продажу вина. Но для меня это был, видимо, единственный шанс просто не сойти с ума. Брезгливость и страхи никогда не посещали меня, скорее наоборот – привлекали тем, что своими знаниями и возможностями я давал надежду и реальный шанс выздоровления. Но как оказалось – это кара нам, тем, кто не верил или не желал верить.
- Мертвые тела! Мертвые тела! – крики похоронной команды гондолы разрывали напряженную тишину узких каналов, от них невозможно было скрыться даже за каменными стенами моего крохотного убежища. Они преследовали день за днем, ощущалось, что с момента их отсутствия прошел только час. Или уже день, сутки, я терялся в счислении времени. Свеча постепенно затухала и ее кто-то невидимой рукой сменял на новую. Кто и зачем – все равно. Полумрак, темнота были мне дороже всего золота и блеска, помпезности замков, которые вымерли. Ни карнавалов, ни балов уже не увидит этот мир.
Снова в омут вина, забыться… Уйти туда, где феи и нимфы оплетают своими цветами радужные перголы и призывают звенящим смехом сатиров развлекать их игрой на флейтах. Я уходил, но все картины постепенно покрывались маревом крови, черных пятен, приобретая облик моего последнего визитера, еще способного ходить, но уже с опухшим лицом и руками. Да, снова она. Эта дева, высасывающая все силы до последней капли, дева, поработившая уже весь город. Медленно протягивающая свои костлявые пальцы ко всем и к каждому, забирая жизнь.
Мария снова сменила свечу:
- Хозяин, идите в спальню, снова будете полуночничать в столовой? Вам завтра к больным.
- Отстань, пошла вон! – я замахнулся, но только кружка слетела со стола и характерным звуком огласила пространство. Моментально ее тень метнулась в сторону кухни, она знала, что ничего из моего гнева не выйдет. Сколько было побито посуды и поломано мебели.
Огонь медленно затухал. Сон поглотил меня.
***
Следующий день, и опять эта же комната, и она сидит, подобрав ноги, в кресле с высокой спинкой, вино и полуночный разговор.
- Сегодня, видимо моя очередь рассказывать о себе. Я весь погрузился в слух, правда, порой, я терял нить, просто наслаждаясь интонацией ее голоса и манерой повествования. Но, мои рассуждения оказались не далекими от истины. Действительно, молодая женщина рано овдовела, практически сразу после свадьбы. Черная смерть забрала все семейство ее мужа, после чего ей ничего не оставалось делать, как вернуться в отцовский дом для решения ее дальнейшей судьбы. И она была бы предрешена, коли не трагедия в городе. Ее братья заразились, и один за другим скончались. А потом заболел и ее батюшка. Девушка осталась один на один со своими страхами, которые воплотились в жизнь.
Лючия замолчала, по щекам текли слезы, мне захотелось обнять, успокоить ее, но сдержав порыв, я остался на месте. Несколько минут мы просидели в полной тишине, погрузившись каждый в свои мысли. Мне не хотелось видеть ее грустной:
- Улыбнитесь, Лючия, - уголки ее губ приподнялись, но в глазах сохранилась острая нескрываемая боль.
- Действительно, что было, то было. А мы будем веселиться.
Забыв все то горе, которое настигло нас, мы смеялись, пили вино и танцевали. Она сняла туфли и, выводя причудливые па, смеясь, упала в мои объятия. Она засмеялась еще громче. Но спустя секунду закашлялась, прикрыв рот кусочком ткани. То, что я увидел потом, стало для меня, как гром среди ясного неба. На белоснежном платке китайского шелка, мелкой россыпью гороха, виднелись капли крови. Когда уже казалось, что ничего не может случиться, мир рухнул. Лючия, заметив мое смятение, заговорила первой:
- Я тебя не держу, ты можешь идти. Оставь мне только сонного зелья, чтобы мне было не так больно. – Она смирилась.
- Как давно? – Я не знал, что сказать и что спросить.
- Три дня.
На ее шее я заметил уже выступивший бугорок узла, и так манившая бледность кожи, уже не казалась белой, а скорее с сероватым оттенком.
- Извини.- Она отошла босыми ногами к окну, и посмотрела вдаль. – Хоть на миг, но я была счастлива. Мне нет прощения, Бог покарает меня. – Обреченно сказала она.
Звонком я вызвал слугу. Забрав свои вещи, ушел.
Дома, я не притронувшись к еде, но обратившись к Марии, сказал:
- Собери съестное и вино на пять дней, отправь на повозке с письмом, вот возьми, - я передал заранее приготовленную записку, - к дому Бьянки. Сама к дому даже не подходи, меня не жди, ты теперь будешь хозяйкой всего. Меня можешь считать умершим, даже если я выживу, то сюда не вернусь. Прощай.
***
Спустя два часа я вернулся в дом Лючии, она также стояла у окна с видом на канал.
- Я чувствовала, что ты вернешься.
Она припала к моей груди, уже ходя в открытую, без этой клювастой маски, уверенный, что заражен, теряя свой рассудок, крепко обнял это существо. И остался с ней.
Кашель только нарастал. Силы покидали. Я почувствовал леденящий холод прикосновения ее пальцев. Она медленно гладила мою щеку, едва касаясь ее. Она приоткрыла рот, и сухими губами еле прошептала:
- Прощаю, - рука плетью упала на перину.
И даже сейчас сидя в изголовье ее ложа, я пытаюсь найти хоть какое-то проявление жизни на этом утонченном смертью мраморном лице. Пытаюсь отыскать малейшее движение плеч и груди в надежде того, что не все еще потеряно. Да, я лгал, я лгал другим, что все будет хорошо и шансы жизни велики, а теперь… Теперь я лгу себе, зная, что для меня это тоже конец.
***
Выбросив окурок в приоткрытое окно, Саша закрыл книгу и забросил на приборную панель.
- Серёг, как ты можешь читать подобную муру, - водитель усмехнулся из-под усов. – Нет, все могу понять, там про огород, про строительство, ты ж вроде как дачу решил перестроить?
- Молодой ты еще, Саша. Хоть и с высшим образованием, с опытом, но молодой. Голове, как и рукам, тоже отдых нужен. Да и одними сканвордами на смене не будешь сыт. А когда смена – сутки, повезет – тихие, так и завыть можно.
- Что, жена просвещает? – Заулыбался молодой врач.
- Что было у зеркала на выходе, то и схвати. А так она, родимая, сама просвещается.
- Ну так, по мне это баба писала. ДЭПница, процентов девяносто энцефалопатка. Не в обиду будет сказано, но писала для таких же. – Александр засмеялся уже в голос, а водитель лишь покачал головой.
Фельдшер, Лёшка, мирно сопевший рядом, даже не проснулся, только его голова запрокинулась назад на спинку сидения. Он что-то пробормотал. Потом, не открывая глаз, вступил в беседу.
- Баба… Энцефалопатка… Что вы доктор еще про меня скажете? Да, может у меня и отсутствует литературный талант, говори по существу, а не так. К критике я отнесусь с пиететом, прислушаюсь. Да простит меня мой педагог по эпидемиологии, наш начмед и старший врач, но это все, что я знаю о чуме. Так что иди ты Саша, сам знаешь куда. Вон, еще покури.
Александр немного приподнялся на сидении и посмотрел на глянец обложки, где в клювастой маске красовался чумной доктор, а в качестве автора был указан Краммер А. Редкая фамилия для наших мест, а у фельдшера такая же.
- Лёша… - Зрачки врача расширились, и он с удивлением посмотрел на своего соседа.
- Что, Лёша, я уже больше тридцати лет Лёша. – Фельдшер развернулся, нахохлился, Если я катаюсь с вами в «скорой», то это не значит, что у меня нет высшего образования, хобби. Кто-то вон, дачу перестраивает в очередной раз, - он кивнул в сторону водителя. – Ты с друзьями по субботам пиво пьешь и в футбол гоняешь. А я… Семьи у меня нет, только вечно голодный кот. Друзья, пара человек, остальные подрастерялись по дороге. И то, даже они рассеяны по городам и весям. Бумагомарательство тоже отчасти хобби.
Алексей насупился.
- Давай местами махнемся, курить хочу.
Беседа сошла на «нет». Фельдшер смачно затянулся, затем сбросил очередной раз пепел. Александр достал ручку и стал заполнять карту вызова. Короткий звонок: мужчина, 35, ножевое, адрес. Мигалки, и полет по ночному городу в полной, безоговорочной, тишине.