Глава 5
Театр
Когда управляющий магазином готового платья, Башмаков Константин Элизарович, постучавшись, вошел в примерочный зал для почетных гостей, в сопровождении множества своих помощников несущих одежду для примерки и одобрения, то он увидел следующую картину.
Молодая барышня, для которой и предназначался весь этот гардероб, видимо только что плакала, так как у нее был слегка распухший нос и покрасневшие глаза.
Она полулежала в шелковом халате на диване, прислонив голову к роскошной груди обнимающей и утешающей ее, известной почти всему высшему свету Москвы, красавицы Софьи Никаноровны Бартлетт, вдовы какого-то не менее известного человека, то ли певца, то ли художника.
Вдова, только недавно прибывшая из-за границы, где она по слухам жила много лет, успела влюбить в себя большую часть мужчин, что имели неосторожность с нею повстречаться.
А еще, она обладала прекрасным голосом и на музыкальных вечерах, которые нередко устраивала у себя, своим контральто, буквально завораживала и мужчин, и женщин.
Все были от Софи в восторге и постоянно приглашали к себе в гости. Так как ко всему прочему, она была очень строга к мужским амурным поползновениям, и это, не могло не радовать менее красивых и менее талантливых жен, влюбленных в нее кавалеров.
Правда, поговаривали, что прислуга у нее немного того, странновата. Но это все списывали на долгое проживание оной за границей.
Зато, как постоянный покупатель, она была даром небес. Не менее двух раз в месяц, госпожа Бартлетт приезжала в Фирсановский пассаж и буквально переворачивала его верх дном, в поисках самых качественных, дорогих и самых модных тканей, платьев, шляпок, пальто и прочего. А в этом она разбиралась даже лучше, чем сам Константин Элизарович, который помнил наизусть чуть ли не все поступления модной одежды с самого основания Пассажа.
Так же, Софья Никаноровна могла мимоходом проконсультировать понравившегося ей владельца магазина в том, что будет модным в новом сезоне и какой материал выгоднее везти из-за границы.
Ну и как приятный бонус, она была щедра на чаевые. Причем, если была довольна покупкой, одаривала ими всех, кто был к этому причастен. Надо ли говорить, как ценил столь многоуважаемую особу господин Башмаков.
Не подвела известная модница и в этот раз.
Вся принесенная одежда была ею моментально осмотрена и рассортирована на то, что еще можно примерить и на то, что никуда не годиться. Справедливости ради надо заметить, что первого было больше.
Затем, Софья Никаноровна изволили вызвать посыльного и передать ему записку с напоминанием камердинеру о том, чтобы он справился о лицах присутствующих на вечерней премьере в театре Таирова и не забыл заказать упряжь для молодой кобылки, недавно приобретенной барышней.
После чего, произошла двухчасовая примерка всего оставшегося платья, где примерно половина одежды была полностью одобрена и куплена.
Раздав чаевые, госпожа Бартлетт, в сопровождении молодой барышни, изволили отбыть домой, приказав все покупки доставить по адресу ее проживания, причем без какого либо промедления.
Обо всем этом, любезнейший Константин Элизарович не преминул, тотчас же, доложить в полицейский надзор.
- Ну что ж, милая моя, ты рассказала мне правду и это радует, - начала разговор Софья Никаноровна своим низким бархатным голосом, заходя в комнату, где Фроська со страхом ожидала решения своей участи после возвращения в странный дом.
В Пассаже, девушка не выдержала и после вопроса хозяйки разрыдалась. Но та, приобняв ее за плечи, усадила на диван и тихим голосом попросила рассказать все, что ее гнетет. И Ефросинья, к своему удивлению, легко во всем ей покаялась, рассказав свою нехитрую историю.
- У меня для тебя душенька есть две новости: одна хорошая, а другая, как сама посчитаешь, - продолжила Софья Никаноровна, опускаясь в кресло в гостиной стоящее у камина.
- Не могли бы Вы вначале сказать хорошую новость, барыня. Может это меня хоть немного утешит, - грустно ответила девушка.
- Утешит, не сомневайся! - рассмеялась Софья Никаноровна.
- Во-первых, не зови меня барыней! С этого момента, дома можешь называть меня Софи, а прилюдно – мадам Софи. А во-вторых, этот твой Леонид Кузьмич, вполне себе жив. Не сказать, правда, что бы полностью здоров. Так как рана его, естественно, еще не зажила, да и заговаривается он немного. Все говорит, что это его немцы убить хотели. Видимо, шпиономания отправленного в прошлом году в отставку князя Юсупова на него сильно повлияла, - выложила новость хозяйка.
- Правда?! Жив? – обрадовалась Фроська, а потом, спохватившись, осторожно спросила, - а какая такая вторая новость?
- А вторая новость состоит в том, душенька, что я полностью выкупила тебя у прежнего хозяина, так что принадлежишь ты теперь мне и будешь делать то, что скажу я, - пристально посмотрев на Фроську, объявила Софья Никаноровна.
- Я буду у Вас работать мадам Софи? – еще осторожнее спросила Ефросинья, не представляя, как она сможет жить здесь со всеми этими странными людьми.
- Трудиться, милая моя! Трудиться! – назидающе подняла палец вверх женщина, - работа - от слова Раб. Работой, в старину, называлась только та трудовая деятельность, что выполнялась рабами или взятыми в плен врагами. А я, выкупила только твои документы, а не тебя саму. Потому как человек, не может принадлежать кому либо. По праву своего рождения он всегда свободен. Понятно?
- Как скажете, мадам Софи, - покорно ответила Фроська и тут же спросила, - А как же рабочие? Те, которые на заводах работают? Их тоже от этого слова называют?
- Это ты сама делай выводы милая, думай. На то и голова дана, - ответила хозяйка, - тем более, что слово увольнение у нас, происходит от слова воля.
- Благодарю покорнейше мадам Софи, вовек Вашу доброту не забуду, - искренне ответила Ефросинья, кланяясь Софье Никаноровне.
- Ну, хорошо, хорошо, тогда пройди в ванну, душенька, помойся. Она уже готова. А после нее, Анна наведет на тебя макияж, сделает прическу, и начнем потихоньку одеваться к выходу, - отдала первое распоряжение в виде полноправной хозяйки Фроськи, Софи, - через два часа прибудет господин Платонов, чтобы ехать с нами на премьеру.
- Анна?! Это та ужасная служанка, что приставала ко мне с вопросами и хохотала как сумасшедшая? Да ни за что! – испуганно произнесла Фроська.
- Не бойся, милая! Это было что-то вроде шутки, - рассмеялась мадам Софи, – перестань воспринимать серьезно то, что ты видишь. Представь, что все в этом доме всего на всего актеры, играющие свою роль и у тебя, все встанет на место. Поверь мне, они прекрасные люди и даже может быть самые лучшие из тех, кого ты еще встретишь в жизни. Уверена, что где-то через полгода, ты уже станешь по ним скучать.
- Вряд ли я буду скучать по этому сумасшедшему дому, - недоверчиво подумала Ефросинья, пытаясь понять, как моются в этом корыте, что хозяйка называла ванной.
Но все оказалось не очень сложно, тем более, что Софья Никаноровна ей помогла.
А когда Фроська вышла из ванной комнаты, кутаясь в непривычный халат, из кресла, навстречу ей поднялась совершенно преобразившаяся служанка, на лице которой была обаятельная улыбка. Ее глаза и лицо излучали такое радушие, будто она встретила горячо любимую родственницу.
- Не бойся меня маленькая, - ласково промурлыкала Анна, усаживая Ефросинью на стул в спальне пред зеркалом и тщательно вытирая ей волосы тремя горячими полотенцами по очереди, - думаю, со временем, мы подружимся.
- Ну, да, - недоверчиво посматривая на новую знакомую, пробурчала девушка, - а с камердинером, мы будем танцевать фокстрот.
- Ты смотри, - заразительно расхохоталась служанка, оборачиваясь к Софи оставшийся в гостиной, - она знает, что такое фокстрот и у этой малютки есть чувство юмора. Думаю, с Засипатычем и Василием они быстро найдут общий язык.
На туалетном столике, перед зеркалом, стояло множество разных флакончиков и коробочек различных форм и размеров, а рядом с ними лежала какая-то электрическая продолговатая блестящая штуковина.
Reudela Paix Guerlain, Paris - увидела Ефросинья непонятную надпись на понравившемся ей флаконе с бантиком.
- Здесь что, духи? – спросила она свою парикмахершу, указывая на флакон.
- О, мой милый лягушонок, у тебя, я смотрю «губа не дура», - заметила Анна, расчесывая девушку, - эти духи самые лучшие из тех, что тут есть. Очень известный парфюмерный парижский дом. Да и стоят они изрядно, почти одиннадцать рублей.
- Ого! – удивилась Ефросинья цене, за которую тут можно было снять квартиру, а потом недовольно спросила, - а почему это я лягушонок?
- Это из «Книги джунглей» Киплинга. Так там человеческого детеныша называли все звери. Ты же нас представляешь в виде экзотических зверей, не правда ли? – пошутила служанка, посмеиваясь, - да и фигурой ты на него похожа.
- Это сказка? – попыталась увести разговор в сторону от своей фигуры Фроська.
- Ну, что-то вроде этого, сборник рассказов о мальчике, которого воспитали дикие звери.
- Так вы меня воспитывать будете?
- Будем! – коротко ответила Анна, разглядывая свою клиентку через зеркало и беря в руки блестящий электрический предмет, - думаю, тебе лучше всего подойдет классическая прическа с завивкой локонов спереди, вроде «Бандо».
Непонятный предмет, неожиданно для девушки, оказался щипцами для завивки, которые Фроська, обычно разогревала на печи.
- Так вы ими и камердинера закручиваете? – подозрительно спросила она.
- А что тебя пугает? Разве что, только он сам, – рассмеялась Анна, наматывая ее локоны на щипцы, - у Засипатыча нет вшей, я тебе ручаюсь.
- Камердинера, кстати, я отправила к дворнику попить чайку, так что не волнуйся о нем душенька, - заметила Фроське Софи, заходя в спальню, - общение с двумя ведунами ты пока явно не выдерживаешь.
- С кем?! - заинтересовалась Ефросинья, скосив глаза и стараясь не шевелить головой.
- Ведунами, - повторила хозяйка.
- Это те, которые все ведают?
- В нашем случае милая,не только ведают, но и ведут команду людей по особой тропе, тропе знаний, - пояснила Софья Никаноровна, - например камердинер – великий ведун.
- Ведун?! - рассмеялась Фроська, - да кого он может вести, когда он сам чуть не рассыпается от старости?
Женщины тоже улыбнулись.
- Ну, ты и глупая! – удивилась Анна, переходя девушке за спину и начав заплетать косичку, - ты же сама видела, что он притворяется!
Ефросинья, не особо ей доверяя, решила проигнорировать это замечание.
- А кто же будет второй ведун? – демонстративно поинтересовалась она у Софи.
- Не ведун, а ведунья. И она, в данное время, делает тебе прическу, душенька, - внимательно взглянув на Фроську, осторожно произнесла хозяйка.
Девушку, аж подбросило на стуле, от такой информации. Но Анна держала ее крепко за волосы и потому, пришлось успокоиться и смириться с ситуацией.
- Тпру-у! Сидеть пугливая!! – придерживая Ефросинью за пряди двумя руками, закричала на нее низким голосом служанка, так же, как кричал до этого извозчик на своих лошадей.
И сразу же, обе женщины зашлись в хохоте от этой проказы. Фроська, недовольно на них покосилась, и вдруг тоже рассмеялась, не удержавшись.
- Так это Вы про меня, Софи, написали в записке камердинеру? Ну, в той, что передали посыльному в пассаже? – осенило вдруг девушку.
- Про молодую кобылку-то? – уточнила Софья Никаноровна, - точно, про тебя милая. Надо было срочно начать выправлять тебе документ на другую фамилию. Ведь полиция от тебя не отстанет, будет использовать в своих целях до последнего. Тем более, сейчас очень тревожное время и твой талант для них бесценный подарок. Хотя, фальшивая паспортная книжка тебе понадобиться чуть попозже.
- Кстати, хорошо, что мы затеяли этот разговор, - продолжила она, доставая какую-то фотокарточку из ящика комода и протягивая девушке, - это Клавдия, тетя Клава, у которой ты «жила последнее время». Ведь ты же сказала следователю, что жила у тетки. Она это подтвердит, тем более что ее квартира находиться тут недалеко, на Пречистенке. Да и дворник там тоже наш человек, в полицию не донесет и скажет все что нужно.
- А какой у нее характер? – заинтересовалась Фроська, глядя на миловидную невысокую пожилую женщину на фотокарточке, с ямочками на щеках.
- Молодец, все схватываешь на лету! - похвалила ее Софья Никаноровна, - характер золотой. Добрейшей души человек. А вот это тебе на всякий случай душенька, план ее квартиры. Запомни его, может пригодиться.
План был искусно нарисован в цвете, как вид на пятикомнатную квартиру сверху. Можно было подробно рассмотреть даже окна на круто уходящих вниз стенах, не говоря уже о мебели и различных мелких деталях, к которым были пояснения в виде выносок с названиями. Одна из комнат именовалась комнатой прислуги.
- Так вы это, революционеры, что ли? Я слышала о них, они хотят и этого царя убить, - понимающе произнесла Ефросинья.
- Не совсем, - переглянувшись с Анной, ответила Софи, - хотя, каким-то образом и участвуем в преобразовании мира.
- Ясно, у вас своя секретная организация, - не сдавалась девушка.
- Давай, одевайся, секретная ты наша, - уже по-свойски обратилась к ней служанка, закрепляя последнюю заколку.
- Прекрасно, прекрасно, - оглядывая нарядившуюся и накрашенную девушку, произнесла Анна, - человека, знаешь ли, маленькая моя, необыкновенно красит одежда. Как сказал Марк Твен: «Голые люди имеют крайне малое влияние в обществе, а то и совсем ни какого».
- Да, уж, - оглядев похорошевшую Фроську, с грустью произнесла Софья Никаноровна, - были когда-то и мы молодыми…
- Как хороши, как свежи были розы… - поддержала ее не менее печально служанка.
- Пусть струны порваны, - аккорд еще рыдает… - не сдавалась Софи.
- Отцвели уж давно хризантемы в саду… - подтвердила, чуть не рыдая, дрожащим голосом Анна.
И тут же, они все вместе, неудержимо расхохотались во весь голос. И смеялись долго, до слез.
В театре Таирова Фроське не понравилось. Она слышала, что в театрах обычно бывает богатое убранство, бархат, хрусталь, позолота и красивые декорации. Здесь же, ничего подобного не было, а было, как сказано в программке, конструктивистское оформление.
По краям сцены было навалено невообразимое нагромождение разноцветных треугольников и кубов, между которыми скакала и бегала толпа артистов, изображающая экспрессию.
Это слово Ефросинье понравилось, оно тоже было в программке.
Но все остальное было сложно. Она плохо понимала, почему должна восторгаться прыгающими, наполовину оголенными женщинами и мужчинами, закутанными в разноцветные простыни, говорящими то стихами, то прозой, а то и вообще поющими хором.
При этом, женщины постоянно извивались и крутились, желая подольше оставаться на сцене, а мужчины, неприлично хватая их за руки и другие разные места, кричали и пытались уволочь куда-то за кулисы.
В конце концов, всем мужчинам, кроме одного, удалось выполнить задуманное. А одиночка, на которого программка указывала как на солиста по имени Н.Церетелли, с венком из листьев на голове, что-то жалобно выкрикивая в рифму, еще долго, то ли бегал, то ли ходил по сцене в поисках своей женщины. Но, до конца спектакля, так ее и не нашел.
По крайне мере это было все, что запомнилось Фроське.
Так как мадам Софи была знакома с какой-то Алисой Коонен, то она поговорила в театре с кем надо и Ефросинью сразу же, еще до представления, провели за кулисы, где показали щель в декорациях, через которую она могла наблюдать весь зал.
Подгоняемая нетерпеливым господином Платоновым, Фроська, три раза бегала за кулисы и обратно в зал для доклада, так как на начало представления нужная им пара опоздала.
Хотя говорить, что она бегала, было бы преувеличением. Скорее осторожно передвигалась в своих новых туфлях из шеврета (одна перекладина, стальная пряжка, испанский каблук четыре сантиметра), обмахиваясь веером и приподнимая подол непривычного полуприлегающего платья (из шерстяной материи, отделанное инкрустациями из кружевных мотивов), под которым, впервые в жизни, был надет ею корсет («Реформ», из гладкого белого кутиль, с вынимаемыми костями), нещадно сжимавший все тело наподобие тисков.
В том месте, где подол был приподнят, из-под него выглядывала нижняя юбка (камлот, люстрин высокого сорта, канаус высокого сорта, либерти, сатан-мервелье, муар заграничный, полушелк матовый, полосатый жюпон, отделана узеньким сутажем, оборка гофре).
Сама же она при этом, чувствовала себя пугалом, насажанным на шест и туго примотанным к нему, стараясь двигаться так, как научили ее женщины перед выездом в театр.
Так как не согнуться, не разогнуться в корсете толком было невозможно, приходилось передвигаться со строго прямой спиной. К счастью, у нее было самое крайнее место и ей не надо было протискиваться между рядами. Так как она не знала, каким именно местом, передом или задом, было положено передвигаться перед сидящими.
Поэтому, когда представление закончилось и занавес закрылся, она вздохнула с облегчением, хотя тот и открывался еще пару раз, но только уже для того, чтобы зрители похлопали и покричали «браво», особо подобострастно утешая одиночку, так и не нашедшего себе пару.
Ночью, Ефросинья спала плохо, хотя и в отдельной комнате, на перине и мягких подушках, то есть так, как ей еще никогда не приходилось за ее короткую жизнь.
Ей снился театр. Будто бы ее, подглядывающую в щелку в декорациях, заметил тот самый Н.Церетели, что метался в своих поисках. Решив, что она и есть его женщина, он вытащил ее на сцену и начал стаскивать с нее платье, впихивая взамен ей в руки цветные кубики и убеждая, что она не играет ни какой роли в обществе.
Фроська отбивалась от него и все говорила: «Да ну Вас, на самом деле, с вашей экспрессией. Я, знаете ли, лучше приму ванну и выпью кофею».
Но тут, из зала появился господин Платонов, в котелке, белой простыне с черным бантиком на шее и белых тапочках. Он, изображая пение, страшным голосом закричал: «Держите ее! Хватайте за глотку! У нее нет никакой тетки!».
Вскочив на кровати, Фроська, вся мокрая от пота, еще долго соображала, где она находиться. А сообразив, увидела, что за окном уже светает, и что она в ночной шелковой рубашке сидит на перине, как какая нибудь барыня.
- Ну и дура же я! – подумала она со страхом, - и зачем надо было говорить следователю, что живу у тетки. Ведь он сегодня проверит. И если что-то пойдет не так, несдобровать ни мне, ни Софи. Вот тогда уж точно, повезут меня как барыню Морозову.