В дверь постучали. Отдыхавший после шумных Рождественских служб и никого не ожидавший отец благочинный удивленно приподнял бровь. Отец Пантелеимон завтракал и не желая расставаться с чашкой чая и пирожком посмотрел на матушку.
Матушка хлопотала у буфета и не могла видеть выжидающего лица супруга, но то ли за прожитые годы хорошо узнавшая характер своего супруга, то ли какое-то особое чутье, называемое женской интуицией подсказывало ей, но матушка не оборачиваясь и не переставая переставлять башенки чашек и блюдец произнесла скороговоркой:
-Иди, иди, Петрович, иди, отворяй! Это к тебе!
-Да почему же ко мне? – с грустью глядя на пирожок, робко запротестовал отец Пантелеимон. – Может это кто из твоих подружек поздравлять тебя пришел.
-Меня все мои подружки ещё в Сочельник поздравили.
-А Василиса Матвеевна? Я что-то не помню чтоб она была у нас, - не сдавался отец благочинный.
-А Василиса Матвеевна на Архидиакона Стефана приезжала, когда ты к отцу Тимофею на престол ездил.
В дверь опять постучали. Матушка Анна повернулась к супругу.
-Иди, Петрович, иди. Не морозь гостя.
о. Пантелеимон недовольно отложил пирожок, поставил чашку чая и кряхтя поплелся в сени. На пороге священник увидел меховую рясу, из поднятого воротника которой торчал крючковатый нос диакона церкви Архидиакона Стефана - отца Кирилла.
-А-а! Отец Кирилл, проходи, - прогудел о. Пентелеимон своим знаменитым басом. Басом, который теперь, из-за возраста, поистрепался, но когда-то был украшением причта кафедрального собора. –Как раз к чаю.
о. Пантелеимон помог гостю высвободиться из тяжелых объятий рясы-шубы.
-Ух, ну и морозец! Бааслови, отче, - растирая красные от мороза ладони и складывая их лодочкой, произнес отец Кирил.
Осенив диакона крестным знамением и ткнув сложенной щепотью руку под конопатый нос гостя, о. Пантелеимон согласился:
Да-а-а-а, морозец что надо. Что на Богоявление-то будет? Ну, проходи, отче. Давай к столу.
отец Кирил прошел в столовую, в пол-поклона поздоровался с матушкой, и, с удовольствием отметив на столе присутствие пузатого самовара и всякой скоромной снеди, несколько раз перекрестившись на образа, ткнул себя в последний раз в пупок и сел за предложенное хозяином место. О. Пантелеимон вернулся к пирожку и чашке чая.
-Ну, отец Кирилл, рассказывай, какие новости в богоспасаемой Стефановской церкви?
-А какие у нас новости? Новости предмет газетный, а мы, Божией милостью живем, - отец диакон густо намазал маслом поверх пирожка с клубничным вареньем.
-Как отец Тимофей? Что-то он не важнецки выглядел, когда я к вам на престол приезжал.
-Да, слава Богу, Божиим попечением и государевым произволением, жив-здоров. Матушка чегой-то у него приболела только.
-А что так?
-Да кто ж знает? Что-то все на сердце жалуется, а там одному Богу известно.
отец Пантелеимон вздохнул и посмотрел на свою матушку.
-А что доктор говорит?
-А по докторам они не ходят, - с иронией произнес отец Кирилл.
Отец Пантелеимон ещё раз посмотрел на свою матушку и подумал о том что Анна Семеновна тоже крепким здоровьем не отличается. Слава Богу детей вырастили, и если что, то... Отец Пантелеимон перекрестился. Надо бы ещё раз к о. Тимофею наведаться, да подробно обо всем расспросить. За долгие годы своего служения он хорошо знал, как трудна и часто незаслуженно забыта жизнь священника. Какой груз человеческих грехов и страданий тянет на себе батюшка. Иной в храм заглянет на полчаса на праздник, головой повертит, лоб перекрестит, а потом и говорит: «Чего там, кадилом помахал, руки воздел и всё тебе, трудов-то. Не то что мне, работяге...» Но это все сверху, на поверхности, а о самом священнике редко кто вспомнит. Как живет, здоров ли, как его домашние? А то, что не только многочасовые службы, это-то ещё куда ни шло. А вот то, что идут к тебе всё больше с горем и надеждой, что ты поможешь и беду ту изведешь. А то, что в каждую беду вникнуть надо, каждого выслушать нужно и принять горе то, как свое, и Бога потом молить как за самое дорогое в жизни, так как за себя молить не будешь. А помрет поп, так бывает что и совсем изгладится из памяти прихожан даже и имя его. Вон сколько до него, отца Пантелеимона, в церкви Иова Многострадального священников было, а кто помнит их? И шли к ним, и просили помочь, и молились они и среди ночи к больным и умирающим шли, и с ног валились, но молились и молебны служили, и часами горе людей выслушивали и утешали страдальцев, а умерли и всё, кто за них-то вспоминает, кто за них-то хоть свечку придет поставит, да панихидку отслужит? А про попадью и разговора нет. Разве что не обругают. А так, по косточкам разберут: и что делает, и как живет. А разве это её вина, что и на неё, а не только на попа, бес ополчается? «Поражу пастыря и разыдутся овцы». Тяжело им, бывает, ещё тяжелее чем нам, попам: нас-то хоть Господь каждую литургию Святым Причастием утешает, а они... Вот они и носят в себе эту боль и печаль. От того-то, поди, сердце и болит... о. Пантелеимон, словно очнувшись, глянул на гостя:
-А ты, о. Кирилл, по делу чтоль, или так, проведать?
-Я, отец благочинный, к тебе по делу. Мне на святителя Григория Паламу надо будет к Владыке ехать. Ты же помнишь: у нас богословская конференция будет.
-Как же не помнить. Тебя от нашего благочиния направили.
-Так вот, я за благословением приехал. Положено, чтоб доклад сначала благочинный прочитал и утвердил.
-Так это ты ко мне по морозу за этим шёл?! Мог бы и подождать. До поста ещё время есть. Чего морозиться-то.
-Ничего, ничего. Для веры нашей и поморозиться можно. Вон, Афанасий Великий чего только не претерпел, и Максим Исповедник. А я чего, морозца не перетерплю чтоль?
-Ну, о чем докладать собираешься?
-Отражение любви, как наивысшей христианской добродетели в творениях святителя Григория Богослова о Святой Троице. – о.диакон протянул о.Пантелеимону пухлую папку.
о. Пантелеимон с тоской посмотрел на объёмистый труд о.диакона.
-Когда ж ты это упел-то? Мы вроде как недавно-то и решение приняли, чтоб тебя направить.
-По ночам работал, после служб. Даже на Рождество трудился, - с самодовольной кротостью ответил о.Кирилл.
«Вот уж, воистину: страдания суть радость для рабов Твоих. И хотелось ему?», - отметил про себя о.Пантелеимон, а вслух сказал:
-Ладно, будет время, почитаю.
-Почитай, отче, почитай. Особенно вторую главу, - с жаром принялся тараторить о.Кирилл, - я там досконально, с привлечением источников, изъясняю мысль святителя о том, что душа человеческая есть Божие дыхание и свет неугасимый и, далее прихожу к выводу, что...
(О.Пантелеимон, с долготерпением первых христиан слушал о.диакона.)
-... и если какие неточности, если, отче, найдешь что противоречащее святому православию, или со святыми отцами несогласное, ты мне так и скажи.
-Чего же это я у святителя Григория Богослова не согласное со святыми отцами найду? – недоуменно приподнял брови о.Пантелеимон.
-Ну, у меня там от себя в третьей главе кое-какие выводы есть. – смутившись ответил о.Кирилл.
Оба немного помолчали.
-Ну, я, собственно, за этим и приходил, о.Пантелеимон. Спаси Бог за угощение, буду и честь знать. – засобирался гость.
Вдруг хозяин жестом руки остановил его:
-Погоди, погоди, отче. У меня к тебе тоже дело есть.
-Дело? Какое дело? – удивленно переспросил о.Кирилл, было привставший, но теперь опять устраивавшийся на стуле.
-Я, когда служил у вас на престольном празднике, на Архидиакона Стефана, разговор имел с о.Тимофеем. Так вот, жаловался он мне на тебя.
-Жаловался? Почему? – с искренним удивлением переспросил о.Кирилл.
-Да, жаловался! Говорит, ты с его матушкой ведешь себя неуважительно: не здороваешься, не прощаешься, сплетни всякие распускаешь. Можно ли так? Ты же служитель алтаря! Христианин - то есть ученик Христов! А Он как говорил: «имейте любовь между собой и так будут знать, что вы ученики Мои.»
А-а-а-а! Вот оно что, - смятение на лице о.диакона сменилось уверенностью в собственной правоте. – Ты, о.Пантелеимон, хоть и благочинный, а многого не знаешь. А мне с богомольцами и прихожанами нашими часто общаться приходится. До тебя же многое не доходит! А моей супруге, матери диаконице, её хорошая знакомая говорила, как однажды матушка о.Тимофея обошлась с ней.
-И что же между ними произошло? – спросил отец благочинный.
-Я в точности не знаю, при том разговоре не присутствовал, но эта знакомая человек верный и говорить напраслину не будет. Кроме того, зная характер матушки, можно предположить, что так оно и есть.
-А что ж в её характере такого плохого? – недоуменно спросил о.Пантелеимон, - я её много лет знаю как даму спокойную, тихую. Вам-то она что плохого сделала?
-Ну, мне лично ничего, но, все-таки, о.Пантелеимон, люди просто так говорить не будут, как прихожане о матушке о.Тимофея отзываются. Мы так можем совсем паству растерять. Мало ли из-за этих нигилистов людей от церкви отошло?! Головы людям позадурили... Вон, Владыка Анастасий не случайно конференции устраивает. Наше духовенство, говорит, совсем темным стало. Не может научно врагам веры возразить. На святителя Николая так и сказал в проповеди: что, мол, сейчас новые Арии на Церковь Христову восстали, и бороться с ними нужно философской мудростью и знанием своего учения и святых отцов. Чтоб и самим стоять как «правило веры» и паству учить от волков, «губящих е» защищаться. Нам сейчас как вовремена Афанасия Великого до смерти за учение Церкви стоять надо.
-Эк, ты, батюшка, куда хватил! Афанасий Великий! А матушка, она тебе что, Арий что ли, чтоб тебе презирать её? Иль она чем основы Христова учения подрывает?
-Учения может и нет, но тут не в учении дело. – ответил о.диакон.
-А в чем же? – не унимался о.Пантелеимон.
О.Кирилл молчал, уставясь на пустую чайную чашку. Просидев так в молчании несколько минут, наконец, оба встали из-за стола.
Уже в сенях о.диакон, прощаясь, сказал:
-Ты, отче, доклад-то почитай. Мне там может поправки или дополнения какие сделать надо будет. Тема всё-таки серьезная.
-Да уж куда серьезней - высшая христианская добродетель, - кивнул о.Пантелеимон, благословляя снова укутанный в меховой воротник нос о.диакона.