Залитая светом раскаленного зловещего солнца площадь города заполнена народом. Одуряющий зной дрожит зловонным маревом: гниют отбросы на соседнем рынке, нечистоты в канавах, пахнет застарелым и свежим терпким потом. Все, кто собрался на площади, застыли в ожидании под безжалостным, раскаленным диском. Огромная толпа окружила высокий камень. В центре его, на алых шелковых пеленках лежит извивающийся орущий младенец. Его крик - высокий, пронзительный – иглами дикобраза пронзает уши. Перекошенное личико с широко раскрытым беззубым ртом побагровело от плача.
Она стоит у самого алтаря, в изножии. Её никто не замечает. Она есть, и в то же время, её как – будто нет. Палач в черной маске и в красном плаще, отвратительно смердящий луком и чесноком, занес над головой топор. Широкое лезвие полоснуло по глазам солнечным ослепительным бликом и…. Горячая кровь младенца брызнула ей в лицо… Крик оборвался, толпа, сжигаемая беспощадным светилом, дрогнула, качнулась разом и затихла, и в наступившей тишине она услышала шепот, легким ветерком прошелестевший что – то неразборчивое. А затем темная, стремительно кружащаяся воронка подхватила её и унесла в удушающую пустоту.
***
Ну вот, наконец – то ей исполнилось восемнадцать. Ждала этого дня, как вручения пропуска во взрослую жизнь. Года два назад родители пообещали, что как только «куранты твоей жизни» пробьют совершеннолетие, отпустят в «свободное плавание по бурным волнам житейского моря».
Она подошла к стоящему в углу огромному зеркалу. Мутное какое – то стекло. Да и каким ему быть – вещице без малого несколько сотен лет. Сквозь белесую муть она увидела высокую тоненькую девушку с черными кудрями, рассыпавшимися по плечам, слегка раскосыми ярко-фиалковыми глазами, окаймленными длинными густыми ресницами. Тонкие брови дугой, маленький аккуратный носик, упругая грудь, гибкая талия, длинные красивые ножки… Хм… «А я совсем даже ничего, симпотная». Она улыбнулась девушке в зеркале, подмигнула и плюхнулась на кровать. Спааааааать! Так устала! Гости, музыка, веселье, ворох подарков – это классно, конечно, но суета выматывает, и сейчас хочется тишины и покоя.
***
Где – то вдали воет волк. Ему вторит еще один, и еще… Волчья стая. Узкая тропа в густом лесу. Видно, что по ней не ходят каждый день все, кому не лень. Тайная тропа, ведущая в неизвестность. Пахнет прелыми листьями, грибами и еще чем – то неуловимым, сладковатым и одновременно горьким. Ветви деревьев смыкаются где – то вверху, образуя полог, сквозь который едва пробивается призрачный лунный свет. Неясные тени мелькают то справа, то слева. Копыта белоснежного коня глухо стучат по выступающим из земли корням… Конь уверенно шагает сквозь чащу. Его роскошная грива и атласная шкура серебрятся в слабом свете. На спине Лорда девушка, закутанная в светлый плащ, отороченный мехом соболя. Это она. В руке её, затянутой в гладкую тонкую перчатку, некий предмет. Она не может разобрать, что это. И снова черная воронка закружила, вырвала её из седла и затянула в темноту, туда, где нет ничего.
***
«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», - Юлька потянулась, чувствуя сладкую негу в теле, зевнула и открыла глаза. Серый день за окном вплыл в распахнутую форточку и затопил серостью комнату. Пахло сырым асфальтом и мокрой листвой. «Походу, не красит. Печалька!» - подумала она и села на кровати. Чёрный необъятных размеров котяра по имени Вихрь, оставшийся в наследство от прапрабабки вместе с квартирой на Тверской, лениво ткнулся мокрым носом в ее босые ноги, потерся о них мордой и резко свалился на бок:
- Мяаааааааау! – застонал он, и в его стоне так и слышалось: «Жраааааааать!»
- Иди, рыбки дам, - Юлька поманила зверика за собой на кухню. Выдав голодающему полную миску вареной горбуши, тщательно отделенной от костей, девушка задумалась. Сегодня полнолуние. Прапрабабка перед смертью велела зачем - то в полнолуние в полдень прийти на кладбище, на её могилу. Прийти обязательно. Прошло уже полгода со дня кончины старушки, а Юлька еще не выбрала денёк, чтобы навестить её. «А вот сейчас и схожу! Точно!» И, напевая мелодию собственного сочинения, отправилась в душ.
Добравшись на метро до «Семёновской», Юлька села в трамвай № 34 и через несколько минут вышла у Введенского кладбища. У ворот в псевдоготическом стиле сидели двое нищих весьма колоритного вида. Один, высокий и тощий, лет сорока, одноглазый, щеголял, несмотря на июньскую жару, в дорогом кашемировом пальто на голое тело. Ноги его, в лаковых штиблетах от итальянского сапожника, прикрывали серые льняные брюки, едва доходящие до щиколоток. Второй – маленький, коренастый, с носом цвета перезрелой сливы и огромной плешью на макушке, носил на себе давно уже не белую рубашку, заправленную в засаленные черные штаны неопределенного покроя, и …фрак. В распахнутом вороте на могучей грязной шее красовался галстук-бабочка с обмахрившимися краями, а ноги топтали серый асфальт … лаптями. Самыми настоящими лаптями. «Откуда – то реквизит спёрли, не иначе!», - подумала Юлька, проходя мимо парочки и кидая в пластиковые стаканчики мелочь.
- Что верно - смерть одна, как берег моря суеты. Нам всем прибежище она, кто ж ей милей из нас, друзья, сегодня ты, а завтра я-а-а-а-а-а-а-а, - неожиданно за ее спиной коренастый завыл арию Германа из «Пиковой дамы».
Юлька вздрогнула и в сердцах прошипела: «Тенор недоделанный!»
Громко каркнула растрепанная ворона, посматривающая вниз с ворот погоста. Затем сорвалась с места и медленно полетела вглубь пристанища скорби.
«Нафига я сюда припёрлась?!» - думала Юлька, шагая по аллее. Солнце, стеснявшееся выглянуть из-за туч утром, теперь калило вовсю, но лучи его едва пробивались сквозь нежно-зеленое кружево листвы и, разреженные, красиво подсвечивали древние склепы и печальных скорбящих ангелов, поросших густым мохнатым мхом. Аллея привела в самую старую часть погоста. Где – то тут большой склеп, у врат которого уже много веков стоит юная прекрасная девушка, изваянная из благородного сорта мрамора. Кажется, она обернулась на мгновенье, чтобы еще раз попрощаться. Сейчас тонкая ручка с изящными пальчиками, застывшая в воздухе, толкнет резную дубовую дверь, и девушка исчезнет. Навсегда.
Внезапно умиротворяющую тишину взорвал пронзительный хриплый крик вороны. «Опять эта растрёпа!»,- снова вздрогнула Юлька.
- Чего пугаешь – то?! Лучше бы дорогу показала.
Птица будто поняла девушку и, коротко каркнув, сорвалась с места и исчезла среди зарослей. «По-моему, и мне туда», - Юлька пошла за птицей. С неширокой аллеи, выложенной плиткой, девушка шагнула на узкую тропинку, густо поросшую молодой травкой. Ограды, кресты, изваяния… Вон и склеп – каменный дом с полуколоннами, барельефами, орнаментами. На фронтоне герб: четырехчастный щит, четыре короны, оторванная львиная голова с то ли пламенем, то ли языком, рука с мечом, шляпы с перьями или кирасы…. Ещё что – то, основательно попорченное временем и мхом – не разобрать. Массивная двустворчатая мореного дуба дверь, запертая на причудливый замок с цепью…. «Норм. И как мне просочиться внутрь? Или мне туда не надо?»
Она подошла к двери и тронула бронзовый замок, покрытый благородной чёрной патиной. Цепь, качнувшись, чуть звякнула, и один конец ее вылетел из паза. На нём висел небольшой ключ в завитушках и зубчиках. Юлька поковыряла им в замке, дверь распахнулась, затхлый землистый дух ударил в нос. «Там, в гнетущей тьме ждет тебя жуткий призрак, чтобы уволочь в преисподнюю и выкупить этой жертвой свою душу у дьявола» - мысленно хихикнула Юлька и сделала шаг внутрь. И ничего. Призрачный свет струился сквозь стрельчатые узкие окошечки под самым потолком. Украшенные цветными витражами, они скрадывали гнетущее впечатление от места.
Девушка огляделась. Просторная комната представляла собой часовню. Массивное мраморное распятие у противоположной стены, перед ним кандило для свечей. Стенные росписи с изображениями Божьей Матери и святых поблекли и местами поросли мхом. Напольная мозаика рассказывала о страшном суде, аде и рае. Справа под пол вела мраморная скругленная лестница, с резными балясинами. Юлька взглянула через перила вниз – темно. «Интересно, что там?» Оглядевшись, девушка увидела у стены ящичек с огарками свечек. Выбрав несколько штук побольше, она щелкнула зажигалкой, которую непонятно зачем носила в сумочке – вдруг пригодится. Вот и пригодилась.
Спускаясь вниз, девушка едва дышала. Звенела в ушах тишина, сердце трепетало от жуткости происходящего, вспотели ладони. Мрак рассеивался в свете импровизированного факела, и из мглы проступали очертания каменных гробов на гранитных постаментах. На гробах лежали мраморные плиты. Юлька прошла в подземный зал, тянущийся далеко вглубь и теряющийся в темноте. Несколько пустых тумб скраю, похоже, для будущих усопших. На стенах подставки для факелов, в которых торчали толстые свечки. Юлька медленно шагала вперед. Вот и прапрабабка. На массивной мраморной плите высечено:
Калиновская
Софья Станиславовна
17/01/1914 – 17/01/2016
Et abiit unus ex nobis, qui est optimus …
- Ну вот я и пришла… Как ты просила… Прости, что долго собиралась, - прошептала девушка и глубоко вздохнула.
Что – то заскрежетало за спиной. Онемев от ужаса, Юлька мгновенно обернулась, прижавшись спиной к каменному прапрабабкиному пристанищу. В нише стены, которую она не заметила впотьмах, оказались высокие напольные часы, которые мелодично отбивали полдень. «Фу ты, блин! Капец! Нафига тут часы?! Так недолго и пустой постаментик занять!» Она подошла к часам. Высокие, из незнакомого темного камня, покрытые причудливым рисунком до самого низа. По янтарному диску циферблата ползла тонкая черная стрелка. Две других – тонкой узорчатой резьбы – сошлись точно вертикально. Вместо цифр по окружности бежали 12 непонятных относительно крупных знака, а между ними по два меньшего размера. Они не были похожи ни на цифры, ни на знаки зодиаков, какие – то непонятные переплетения линий, в которых сложно что – то угадать.
Расплавленный воск зажатых в руке свечек пролился на руку.
- Ай, блин! Больно! - Юлька отлепила мигом застывающую восковую кляксу и вздохнула. - Лан, часы так часы! Чья- то дикая причуда. Интересно, кто их заводит? Или они «перпетум мобиле»? Смешно! Ну, раз я здесь, а бабка молчит, посмотрю – ка что там дальше.
Вытянув руку с пучком свечек вперед, Юлька осторожно побрела вглубь склепа. Длинный узкий коридор по обе стороны которого громоздились массивные саркофаги закончился просторным квадратным помещением, в котором они стояли в три ряда. И так же в три ряда, склонив головы, стояли неподвижные светлые фигуры. Завизжать девушка не успела – вовремя поняла, что фигуры мраморные, но сердце, взметнувшееся ввысь от ужаса продолжало бешено колотиться. Постепенно успокаиваясь, Юлька переходила от одного саркофага к другому, читая надписи и рассматривая статуи. Мужчины, женщины, молодые, старые… Вот ребёнок, совсем крохотный, видимо, новорождённый. Вокруг тоненькой шейки завязана черная лента, почти истлевшая и чудом державшаяся не гладком мраморе.
Theodor Kalinovsky
1789 / IV/ 22 – 1789/ V / 14
Очень красивая девушка с длинными, ниже спины, вьющимися волосами.
Незабвенной Каролине, урожденной Калиновской
рождена года 1754 месяца июля 4 дня
умерла года 1771 месяца мая 19 дня
ТЕБЯ УНЕСЛА ЧУМА
- От чумы умерла? Жалко как!
Высокий старик с костистым длинным лицом.
1671 KAZIMIR KALINOVSKI 1775
Sit tibi terra levis
Штефан, Станислав, Мария, Владимир, Эмилия, Войцех, Александр, Евгения… Менялись фигуры, лица, имена, но фамилия оставалась той же. Все, сошедшиеся здесь для жизни вечной, – Калиновские.
«Прапрабабка тоже Калиновская. Значит, это все мои предки? Похоже, да…. У нас и перстень - печатка есть с таким же гербом, и на столовом серебре этот герб…. А ведь некоторых я видела на портретах в бабкиной галерее. Точно! Вот эту даму… И эту…. И старик там есть… Сейчас приду и рассмотрю внимательно. Интересно… Что за господин организовал бабкины похороны? И откуда он узнал о её смерти? Мы и не подозревали об этом склепе, и товарища того ни разу не видели! Все страньше и страньше, как говорила девочка Алиса… Зачем бабка велела сюда прийти? Вряд ли для того, чтобы познакомить со статуями предков. Она много раз показывала портреты и рассказывала о людях на них изображенных, жаль, слушала я в пол-уха! Да ничего, есть дневники, почитаю… Ну и зачем я здесь тогда?» Юлька повернула обратно.
- Ладно, бабуль, я пойду. Спасибо, что познакомила со стариками, - она погладила мраморную плиту. – Мне тебя очень не хватает, бабуль…. Очень…
Двое маргиналов по-прежнему толклись у ворот погоста, разбавив дуэт еще одной особой – белозубой бойкой цыганкой, шуршащей ворохом цветастых юбок и блестевшей на солнце от обилия фальшивого золота. Деловито оглядывая окрестности, дама выцепила хищным взором Юльку и поспешила её навстречу, сладкоголосо зачастив нараспев:
-Дай, красавица, копеечку - детишкам на молочко ! А я тебе погадаю! Счастлива будешь, муж добрый будет, двое детей будет!
- Да у меня уж трое, четвёртого жду! – неожиданно для себя брякнула девушка и, обойдя ошалевшую от юлькиного нахальства женщину, пошла в сторону остановки трамвая.
* * *
Высокий, очень высокий холм, окруженный частым непроходимым лесом. Она стоит на самой его вершине, одна. Ее обнаженное тело леденят резкие порывы пронизывающего ветра. Спутанные кудри треплются за спиной, то взметаясь над головой огромной короной змеящихся локонов, то шелковисто струясь до лодыжек. Над нею – густо- синее с прозеленью небо, и по нему мечутся стаи птиц, черными росчерками отмечая свой полет. Тишина. Абсолютная тревожащая тишина. И она, подобно птице, отрывается от колкой травы, покрывающей холм, и мчит ввысь. Все быстрее, быстрее, быстрее…. Она хочет увидеть звезды, но их нет… Туча птиц внезапно скручивается спиралью, втягивая в свою воронку и ее, и уносит в пустоту…. Вечную молчащую пустоту….
* * *
Юлька села на кровати. Опять эти непонятные видения…. Странные реалистичные картины. Она будто присутствует там, в том странном мире, с казнимыми младенцами, прогулками по ночному лесу, полетами наяву… Они стали приходить после смерти прапрабабки. А умерла старушка странно.
Она уходила долго, месяца два, то проваливаясь в беспамятство, то выплывая из странной каталепсии в реальный мир. Утром 17 января она в очередной раз пришла в себя и вышла в столовую к завтраку. Все обрадовались случившемуся улучшению, а бабка села на свое любимое место, взяла поставленную перед нею чашку с заваренным кипреем и отчетливо произнесла:
- Сегодня я уйду. Пора! – и, пристально взглянув праправнучке в глаза, властно добавила:
- Зайди ко мне сейчас!
Выпив чаю, старушка величаво удалилась. Юлька поспешила за ней.
- Запри дверь и подай мой чемодан, - велела прапрабабка.
Повернув ключ в скважине, девушка вытащила из шкафа древний, тиснёной кожи, увесистый чемодан. Углы его были обиты блестящим металлом, на котором темной патиной чернели затейливые узоры. Бабка надавила на замок, тот слабо щелкнул и легко отворился. Перебрав что – то внутри, старушка вытащила тонкие кожаные перчатки. На вид они были совсем новые, но Юлька каким – то чутьем поняла, что лет им много. Очень много. Светло –серая мерцающая кожа, по краю выбитый ажурный орнамент и полное отсутствие швов. Будто лоскут кожи неведомого существа туго обтянул хрупкую девичью руку, да так и застыл. А затем искусный мастер нанес по краям узор.
- Возьми! – приказала прапрабабка и протянула перчатки Юльке. Та машинально взяла.
-Теперь это, - продолжила старушка, выуживая из чемодана две сафьяновые шкатулки. – Эти наденешь в день своей свадьбы, не раньше, - и раскрыла первую. На алом шелке в специальных углублениях лежали украшения необыкновенной красоты! Диадема, гребень-заколка, колье, серьги, браслет, перстень, брошь и шпильки из белого блестящего металла. Веточки, листья, цветы, сотворенные рукой гениального мастера, причудливо переплетались в дивном узоре. Каждый предмет украшал пронзительно-голубой чистой воды крупный камень в окружении россыпи прозрачных бриллиантов помельче.
- Примерь!
Юлька осторожно вынула из футляра серьги. Ослепительно заискрился синими каплями камень, загорелся радужными искрами хоровод мелких. Закрепив мудреную застежку, Юлька возложила вокруг шеи колье. «Странно, оно теплое, будто кто только что снял его». Невысокая диадема красиво оттеняла черные кудри. Девушка взглянула на себя в зеркало. Гордая властная красавица смотрела на нее из зазеркалья. Сиренево-синие глаза пронизывали насквозь, прожигали, пугали…. И снова она увидела…
Было страшно и непонятно. Очень страшно и очень непонятно. Чуть ниже уровня её глаз бугрилось поле разномастных голов – пегих, рыжих, русых, чернявых. Блестела, отражая свет солнца, чья – то лысина. Ветер трепал оборки чепцов, смахнул капюшон, обнажив выбритую монашью тонзуру, рвал шляпы, заставляя их хозяев нахлобучивать колпаки поглубже. Над этим полем монотонно, с редкими вкраплениями резких всхлипов, взвизгиваний, восклицаний, злобных возгласов, звенел разноголосый гул.
Она совсем маленькая, от силы годовалая, на руках у высокого черноглазого мужчины. Его антрацитовые кудри спутавшимися лохмами падали на глаза, затеняя их болезненный, какой – то нервический, блеск. Он прижимал ее к себе очень крепко, что-то шептал на ушко, целовал, и борода его, курчавая и колючая, царапала её нежные щёчки, и она всё пыталась отстраниться, упираясь крохотными ладошками в его грудь. Но мужчина как - будто не замечал этого, всё продолжая сильнее и сильнее стискивать хрупкое детское тельце, нашёптывая непонятные слова снова и снова, не отводя возбужденного взгляда от чего – то впереди.
Она повернула голову. На высоком помосте, в изодранном платье, сквозь прорехи которого мрамором белели удивительной красоты идеальные полусферы высокой груди и стройное гладкое бедро, опутанная лохматящимися веревками и привязанная к столбу, стояла очень молодая женщина. Голова её была опущена, и длинные змеящиеся локоны закрывали лицо. Лишь изредка набегающий горячий ветер, приносящий со стороны рынка омерзительную вонь гниющих помоев, подхватывал шёлк волос, и тогда многоглазому взгляду алчущей зрелища толпы представало прекрасное, совсем юное алебастрово – белое лицо.
Девушка не шевелилась. Рядом суетились кургузые подручные палача, в кожаных замызганных фартуках поверх засаленных рубах, наваливая вокруг столба охапки пересушенного хвороста. На помост, беспрестанно пыхтя и отдуваясь, взошел невероятно тучный монах в грязной сутане. Осенив казнимую огромным серебряным распятием, он вознамерился прижать его к губам девушки, но та резко отвела голову в сторону, презрительно усмехнувшись и сверкнув глазами. Монах отшатнулся, еще раз совершил крестное знамение над несчастной и, бормоча молитвы, пошел прочь.
Хворост задымился. Рыжие языки пламени хищно хватали сухие ветки, росли ввысь и вширь, превращаясь в огненную стену. Едкий удушающий дым взметнулся столбом и рваными клоками потянулся над толпой. Молодой человек, еще крепче прижал её к себе и не отрываясь смотрел на девушку. Та подняла голову, печально посмотрела на нее, на мужчину, улыбнулась, и вот уже черный густой смрад заслонил место казни от глаз толпы. Дым густел, наливаясь чернотой, закручивался спиралью, вырывая ребенка из рук мужчины и унося в немую пустоту….
Прапрабабка проницательно смотрела на Юльку.
- Я не ошиблась, - удовлетворённо кивнула она и протянула девушке вторую шкатулку. – Это можешь носить.
Юлька открыла широкую плоскую коробочку. На жёлтом шёлке лежал набор украшений, подобный первому – те же предметы, тот же металл. Но узор был уже иной. Да вместо голубого бриллианта сверкали золотистыми искрами травянисто-зеленые камни, окружённые многочисленной радужной россыпью прозрачных.
- Это тебе дарственная на мою квартиру, - старушка протянула внучке красную кожаную папку. - Она теперь твоя. Живи там! Там всё найдёшь…
- Что найду? – не поняла Юлька.
- Всему своё время! А теперь иди, - женщина властно указала на дверь. – Благодарить не надо. Только помни, что я люблю тебя. И всегда буду с тобой. Иди!
Юлька подошла к старушке и обняла её, прижав седую голову к груди своей.
-Я люблю тебя , бабуль…
- Иди!
Девушка забрала дары и пошла к выходу. В дверях обернулась – прапрабабка продолжала смотреть ей вслед.
-Поторопись, я опаздываю! – бабка махнула рукой, и Юлька явственно ощутила толчок в спину – мягкий, но настойчивый. Ещё раз взглянув на старушку, Юлька вышла.
По ту сторону дверей её поджидала вся семья – папа, мама, бабуля и дед. Узрев в руках девушки перчатки, бабуля переглянулась с Юлькиной мамой, своей дочерью, и промолчала. Почему – то никто не спросил Юльку ни о чём, не задал ни единого вопроса – как там бабка, что сказала – все молча провожали ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом холла. И в этот момент по дому пронесся жуткий глубокий и протяжный стон. Он начался с пронзительно – высокой ноты, больше напоминая отчаянный визг слабого существа, гибнущего в когтях хищника. Постепенно набирая силу, звук понижался, вбирая в себя хрипы, бульканье, шипенье и перешел в утробный оглушительный вой, закончившийся рычаньем. И тишина. И стало слышно, как старинные напольные часы в гостиной мелодично пропели полдень и стали звонко отбивать удар за ударом.
У Юльки от ужаса сжалось сердце, по коже пробежали мурашки. На душе стало тревожно и торжественно. Странное сочетание. Не печально, а именно торжественно. Прапрабабка ушла.
Юлька вздохнула, вытирая скользящие по щекам слёзы. «Мне тебя очень не хватает, бабуль…. Очень-очень не хватает… »
На кровать прыгнул косматый Вихрь, боднул Юльку лобастой головой, заурчал, клянча рыбу. Девушка встала:
- Идём, накормлю тебя, худенького и несчастного.
Кот мягко скакнул на пол и резво потрусил к мискам, помявкивая на бегу.
Накормив зверя, Юлька заварила кипрей (странно, но после прапрабабкиной смерти девушка прямо-таки пристрастилась к этому напитку), соорудила жиденький бутербродик из буженинки и тоненького ломтика Бородинского хлебца и только прицелилась крепкими зубами к его прозрачной плоти, как услышала пиликанье мобильного.
- Привет! – заверещала трубка голосом Катьки, единственной подруги. Но подруги самой, что ни на есть, настоящей – преданной, честной и …офигенной!!
- Приветик! – Юлька улыбнулась.
-Киснешь дома? Предлагаю раскрасить сегодняшний день радужными красками - пойти на пляж! Как ты?
- Бич клаб? Мальдивский песок манит? – Юлька фыркнула.
- Да лан! Мальдивский! И в бору на московском не сдохнешь! – расхохоталась Катька в ответ. – Давай, жду, где всегда.
* * *
Пляж напоминал лежбище тюленей в брачный период. Юные и не очень, стройные и заплывшие сальцом, бледные, как ростки картошки в погребе, и шоколадно – бронзовые тела обоего пола коптились на всем километре, отведенном для культурного досуга на природе. Подруги притулились где – то с краю, у знака, красноречиво вещающего о том, что купаться именно в этом месте реки Москвы категорически запрещено. Печалька, но не возвращаться же не солоно хлебавши! Катька быстро раскатала рулон циновки и, стянув шорты с майкой, плюхнулась вниз животом, подставив прозрачно- белую кожу солнечным лучам.
-Везёт тебе, Юлька! Ты смуглая! Можно и не загорать! А я бледня бледнёй, аж самой противно. Не стой, не загораживай мне солнце, ложись давай, - и лениво похлопала ладонью по циновке.
- Нет, я поплаваю. Полежать могла бы и дома.
Сбросив сарафан, девушка пошла к реке. Не Байкал, конечно, но и не болотце Царевны-лягушки, плавать можно. Она вошла в воду по колено – теплая, прогрелась уже. Юлька хотела постоять подольше, но в илистом дне увязали ноги, речная грязь противно ползла между пальцами и от малейшего движения мутными фонтанчиками поднималась вверх, расплываясь по поверхности реки бурым пятном. Девушка сделала еще шаг и поплыла.
Вода обрушивалась потоком, заливала глаза, нос, не давала вдохнуть. Молнии одна за другой пронзали небо ослепляющими зигзагами, и гром, оглушающий, гремящий будто над самой головой, взрывался ужасающими залпами. Ураганный ветер, как обезумевший, сорвавшийся с цепи дикий зверь, рвал намокший отяжелевший плащ, больно бил его полами по ногам, хлопал по спине сорванным с головы ее капюшоном, швырял в лицо обломки веток, листья. Растрепавшиеся пряди слиплись змеящимися сосульками, лезли в на миг приоткрывающиеся глаза.
Хлипкий полуразрушенный веревочный мост взлетал, метался вверх-вниз, вправо-влево, будто норовя сбросить путницу в пропасть, на дне которой торчали из бурлящего скачущего потока острые клыки гранитных валунов. Ноги в раскисших кожаных сапожках с трудом удерживались на размокших досках. Ежеминутно оскальзываясь, она упорно продиралась сквозь бурю на другой берег провала, туда, где среди скал, в самой глубине их, ютилась одинокая хижина.
Она задыхалась. Сил брести навстречу урагану уже не осталось, но она упорно плелась – шаг за шагом, шаг за шагом, шаг…. Споткнувшись, она судорожно вцепилась в полуистлевшее веревочное ограждение и с ужасом поняла, что оно рвётся под окостеневшими пальцами… Густая пронзительно-холодная темнота завертелась, закрутилась спиралью и втянула её внутрь …
Судорожно вздохнув, Юлька очнулась. Ноги нащупали дно. Едва переставляя их, девушка побрела к берегу, густо заселенному разнообразной растительностью, беспрестанно наступая то на затонувшие осклизлые сосновые шишки, то на обломки веток. Выбравшись на сушу, она села на прохладный песок и устало прислонилась к шершавому стволу сосны, запрокинув голову. Огромная ровная мачта ствола уходила далеко-далеко ввысь, раскинув во все стороны корявые ветки, густо опушенные яркой зеленью хвои. Ярко –голубое небо и темная паутина ветвей… Красиво. «Только как я тут оказалась? Неужели сама переплыла всю реку? Да брееееед! И как вернуться? Я же не доплыву!»
Она посидела несколько минут, закрыв глаза и ни о чем не думая, чувствуя, как слабый ветерок приятно холодит влажную кожу. Качающаяся тонкая былинка с крупной божьей коровкой на самой вершинке склонилась к ноге девушки, и глянцевый жучок, скоро перебирая тонкими кривыми лапками, побежал по телу. Щекотно! Юлька, не открывая глаз, подставила указательный палец, дождалась, когда насекомое переберется на него, и осторожно подняла руку, указывая пальцем в облака:
- Божья коровка, улети на небко. Там твои детки кушают конфетки, а собакам не дают – они сами достают! – забормотала она детскую приговорку. Коровка послушалась, расправила прозрачно-желтоватые крылышки и улетела.
«Надо посмотреть, что на том берегу, на пляже. Катька, наверное, уже переполошилась, меня ищут». Она открыла глаза. На противоположном берегу реки не видно было никакого волнения, никакой суеты. По-прежнему пестрели цветастыми купальниками и плавками тела горожан, сновали туда-сюда лодки и катера, какой- то резвый юноша нырнул с катамарана, взметнув водяной столб. Её никто не искал!
-Ну норм, чё! Так и надо! Утонула и утонула, одной больше - одной меньше….
Слева, в кустах, что – то зашуршало, зафыркало, и к ногам её выбежал желтый спаниэль с длинными кудрявыми шелковистыми ушками. Он шумно обнюхал её, встрепенулся, уселся, заглядывая ей в глаза, и звонко гавкнул.
- Наконец – то я тебя нашел, - раздался негромкий голос, и из-за куста вышел высокий стройный парень в рваных джинсовых шортах и пластиковых тапках. С крепкой шеи его на черном крученом шнурке свисал на загорелую гладкую грудь золотистый медальон. Белокурые волнистые волосы его были коротко острижены. Вокруг серых глаз крыльями бабочки трепетали черные, загнутые, длинные (до высоких бровей) ресницы. Тонкий нос, пухлые губы, легкий румянец на щеках…
Парень остановился в трех шагах от Юльки и пристально разглядывал ее. Ей стало неловко стоять в купальнике под его оценивающим мужским взглядом, и она поёжилась. Он заметил это и протянул ей какую – то тряпку:
- Надень.
Тряпица оказалась его футболкой, довольно новой и чистой. Девушка натянула ее на себя и вздохнула свободнее:
-Спасибо!
- Не за что. Пойдем, отвезу тебя на пляж. У меня там чуть дальше лодка.
И она пошла за ним.
(Продолжение следует)