Из недавно прочитанного его поразила одна мысль. Она была ему близка. «Никто никого не понимает. Да, никто никого не понимает; что бы ни думали, что бы ни говорили, что бы ни делали, - никто никого не понимает…». Он легко соглашался с автором этих строк, хотя имел собственное мнение об одиночестве и его роли в мировоззрении человека. По его убеждению, одиночество – это путь от извечной порабощенности, замкнутости к свободе через свою уникальность, единственность. Такая свобода измеряется не отторжением, а наоборот, осознанным принятием своего одиночества как самой трудной дороги в жизни. Это путь, где уже у его начала чуть слышен неспешный диалог человека с постигаемой им тайной окружающего мира.
Воспоминания уносили его в далёкое прошлое. Тогда все пытались убедить его вернуться в лоно классической физики с её абсолютным детерминизмом. Он не соглашался, спорил, пытаясь объяснить то, почему всё его естество противится жесткой власти детерминизма. «Если все в природе предопределено и нет у человека свободы выбора поступков, любые этические нормы не имеют смысла» – запальчиво спорил он. «Если человек заведомо не волен в своем поведении – все разговоры о совести и нравственности теряют опору» – пытался он убедить своих оппонентов. Они не соглашались и твердили своё: «Если свобода выбора есть, то, как примирить её с причинностью, с наукой, с её вековым убеждением, что в мире всё подчинено безусловной необходимости?» Тогда он не знал, как их переубедить. А сейчас? «А сейчас, – ответил он сам себе, - иных уж нет, а те далече». Долго, очень долго он искал свое решение проблемы свободы воли. Теперь, на пороге своего восьмидесятилетия, он опять вспомнил сумасбродность своей юношеской надежды одолеть эту проблему с помощью одной математики. «Но каков всё же я был тогда горячий и наивный ниспровергатель классического детерминизма» – с улыбкой подумал он.
Его память рисовала прошлое странным образом: где быль, где небыль. Разрозненные воспоминания создавали ощущение необычного присутствия в чужом повествовании, где звучал единственный вопрос, обращенный к нему: «Почему он не напишет свои воспоминания, хотя столько видел, слышал и пережил за долгие годы служения науке?». А он считал такой вопрос риторическим и с иронией отвечал: « Как! Разве на моем лице уже написано, что мне пора приниматься за воспоминания?». Вероятно, это могло быть реально тогда, когда он считал себя еще молодым и к нему только начало приходить понимание того, что разум по своей природе ироничен. Разум притворяется, создает иллюзию у человека того, что его ум познает реальность. Да, отчасти это так и есть, но на самом деле за этой иронией от человека скрывается странное, необыкновенное свойство самого разума – его абсолютная простота. И от этой своей простоты разум уводит человека, а тот использует, совершенствует свой ум, интеллект и заблуждается, что познает все более и более сложное. Тем самым разум водит его за нос, скрывая от осознания самую главную свою тайну, процесс самопознания, то, благодаря чему существует сам. В результате ум, интеллект и глупому человеку становится доступным, но не разум. Разум сродни только мудрости человека, только с ней он одной крови – они инь и ян его души. Как справедливо считал Конфуций: "Существует три способа, с помощью которых можно достичь мудрости: первый и самый благородный из них – саморефлексия, второй самый легкий – подражание, и третий самый горький – опыт".
Он вспоминал свои встречи с умными, известными учеными, обладавшими энциклопедическим складом ума. Удивительно, но все они оказывались совершенно неспособными к саморефлексии. Почему-то все они выбирали или второй, или, чаще, третий путь, самый горький – опыт. Это происходило потому, что, добившись общественного признания, они знали направление и цель своего движения, но часто забывали спросить себя, а зачем они это делают? Между тем, только такие вопросы могут научить человека разговаривать с разумом на одном языке. Это может быть неприятно, но весьма полезно, так как помогает очистить голову от информационного шлака, придающего окружающему миру образ, незначительно отличающийся от мифологии. Исходного материала для подобного мифообразования достаточно, поскольку мировоззрение людей уже переселено многообразием правил, принципов, законов, отнесенных к науке, политике, экономике, культуре. При всей несомненной полезности такого многообразия, сами эти идеи не способны к единству и поэтому порой напоминают фантастических существ, какими люди еще в глубокой древности населяли свои героические, ужасные и красочные мифы. Конечно, древние люди заблуждались. Они видели то, что легко бросалось в глаза. Но почему-то до сих пор, именно мифология, а не наука, остается единственной средой, в которой делаются попытки объединить самые разные идеи. Возможно, это происходит потому, что самое нужное и важное, и в глубине, и на поверхности бытия, а поэтому не только трудно, но и легко должно даваться человеку. Более того, то, что добыто трудом, культурой, борьбой, усилиями, в глубине, как бы мы ни ценили все это, может оказаться ничтожным по сравнению с тем, что человеку дано от природы – разум.
Человеку от природы достался «хитрый» разум. За своей иронией он скрывает от человека таинственный рок, ни от кого и ни от чего независящую абсолютную судьбу, простой принцип развития всего и всех, который упрятан загадочным образом в первоначале ВСЕГО. Этому року разум не противится, а принимает его всем своим существом. Но человек умом, интеллектом, культурой мышления не осознает, что, следуя только этому простому принципу осознанно, можно оставаться по-настоящему свободным. Этот принцип является объективным, единственным неизменным законом законов, формой всех форм. И форма эта способна удерживать в себе содержание любой сложности и противоречивости. Но извлечь этот принцип можно только там, где сходятся противоположности, порядок с хаосом, где сознание тождественно бытию, а чувство – идее. Углубляясь в себя под прикрытием своей иронии, разум скрывает такую свою глубину, где отсутствует всё «лишнее» и существует минимально возможная информация обо всем. Однако, чтобы погрузиться на эту глубину, человеку осознанно нужно отбросить не чувства, как это принято в науке, а «лишнюю» информацию, уже добытую «непосильным» трудом. Причем, ему нужно быть готовым к тому, что, погружаясь в эту невероятную глубину бытия, он неизбежно окажется на его поверхности. Эта метаморфоза произойдет обязательно, так как информацию придется считать лишней условно, с привычной для разума иронией, но только так можно достичь абсолютной для всего меры, самого дна бытия. Ему это удалось. То, как это произошло, давно продолжало жить в его памяти отдельными фрагментами. Все они казались очень интересными и были ему дороги. «Видимо настало время написать свои воспоминания. Да, непросто будет мне, нелитератору, отважиться на томительные поиски нужных слов и написать о том, как мне удалось решить эту задачу» – подумал он. Он вспомнил то, как это произошло впервые, и как он не мог удержаться и воскликнул: «Я узнал тебя Разум, я вижу тебя насквозь! У тебя больше не будет власти морочить меня!». «Да, завтра, завтра я обязательно начну писать об этом, дальше откладывать нельзя, а то будет поздно» – окончательно решил он. На следующий день, ближе к полудню, он внезапно почувствовал головную боль и прилег. Боль прошла, он уснул.
Во сне возникло ощущение небывалой лёгкости, радости, где он парил над крышами небольших домиков, расставленных на пространстве необыкновенно красивой природы. Там он видел песчаные, отлогие берега светлой речки, знакомой с детства, березовую рощу и людей, которые всегда его окружали в прошлом. Все, что он различал вокруг, утверждало спокойную, долгую и счастливую жизнь. Затем, с головокружительной высоты стало различимо, что вокруг всё, вбирая в себя всё больше и больше неведомой гармонии, медленно движется. Движение увлекало видимое и невидимое, знакомое и незнакомое. Оно влекло к себе дома, поля, леса, реки, озера, небо, мерцающие звезды. Казалось, что оно способно вместить бесконечность. Пришло ощущение невероятно свободного полета, когда ничего больше не держит. От увиденного перехватывало дыхание. Из-за неожиданно нахлынувшего потока ощущений и чувств он на мгновение проснулся, широко открыл глаза. От яркого солнечного света они сразу же закрылись сами собой, и тихо наступил конец …