Виталька привык к тому, что и в эти, ив следующие выходные его никто не возьмет домой. Его маленькое сердце с детской понятливостью раз и навсегда смирилось со словом ни-ког-да. Приняв это, как непреложный закон бытия, мальчик воздвиг вокруг хрупкого ребячьего сердца китайскую стену.
Только однажды, во время обеда, робко войдя в спортзал, он же и место проведения праздников, Виталик подошел к зеркалу – большому, сверху до полу- и долго оглядывал себя. Что он хотел увидеть за стеклом в то время, когда все ребята были в столовой?
На него глянуло лицо еще неоформившегося человечка в казенной одежде, рукастого, уродливо постриженного. Как мальчик ни пытался стать прямо, левая нога не слушалась: она была короче правой . И уж одно к одному: левое плечо тоже косило.
Виталька решил больше никогда в жизни не верить этим зазнайкам-зеркалам. Ну, кто их просит показывать на только цвет рубашки и длину школьной формы, но и всю фигуру. Это была единственная слабость интернатского мальчишки. После этого его сердце смирилось со многими данностями. Оно на удивление быстро зажило своим, обособленным миром. Мальчик сделал удивительное открытие: в своем мире может быть все, что угодно. Никто не в силах проникнуть туда без его, Виталькиного ведома. Это было не просто прекрасно. Это – освобождение от обид, которые возникали после данной ему клички - Ромка-Хромка. Старшеклассник Вадька Пискунов всегда думал, что младшие - те, кто послабее тебя. Ими можно командовать. Встретив сопротивление Витальки, длинновязый дылда хотел стукнуть мальчика по затылку, да раздумал. Его месть была поизощреннее - выдумать кличку да такую, чтоб попасть в самое больное место. В интернате жил настоящий Ромка, которого все считали за дебила. А тут - докажи, что ты Виталька, а не Ромка.
Обида в самом раннем возрасте была и на взрослых.Виталько однажды наблюдал из коридора, как воспитательница Вера Ивановна гладила по головке только что принятую в интернат Светочку. Пятилетняя девочка, перодетая из домашнего тряпья в платьице в розовый горошек. Стала похожа на куклу.
- Ты у нас принцесса,- приговаривала женщина крошке, попрвляя на ней носочки и суя в руки конфетку.
Виталька тогда до боли в мозгу осознал: взрослые любят красивых. А ему никто не скажет таких слов, не полюбуется его нарядом, потому что одежда висела на нем, как на пугале.
Когда подросток отбросил все прежние обиды, ему стало жалко других. Вот та же Светка. Глупая она. Опять стоит у окна и от нетерпения подергивает штору. Ее группа- на втором этаже. А оттуда, как на ладони,- Пушкинский сквер- зеленый, ухоженный, с какими-то редкими цветами ярко-красного цвета. Но не на них любуется Цветик-Семицветик, как называли ее воспитатели. Девочка каждую субботу ждет маму. Кажется, что еще делать взрослым, если не надо идти на работу? Но эта женщина приходит за дочкой только раз в месяц. Те, кто постарше, подметили это. Однажды они спросили Светку, что она делала дома и почему ее приводят в понедельник – ближе к обеду. Девчушка рассказала, что в воскресенье дома были гости.Они ели и что-то пили. А чуть свет ее, не понимающую, зачем надо так рано вставать, одевали во все старое и вели в большой дом к какому-то дяденьке с красным галстуком. И, хотя дочка плакала и не хотела одевать рванье и искала глазами платьице в горошек, мать насильно натягивала на ее худенькое тело словно специально заготовленную одежонку. У прилично одетого незнакомца мать плакала и заставляла Светку говорить:
-Я есть хочу.
Поговорив с ним, мать и полусонная дочь шли домой. Светке выдавалась маленькая шоколадка «Аленка» с красивой девочкой на обертке. После этого мать уходили из дома. А в интернат Светку отводила грязная, с неприятным запахом бабка, живущая вместе с ними. Побывав дома, девочка в обед жадно ела и угрюмо молчала. А через три недели опять ждала чуда.
- Светочка, пойдем домой,- сказанное снизу, девочке в окне казалось обещанием счастья.
- Да не ходи ты к ней,- говаривали воспитатели.- Зачем она тебе нужна? Мы ж тебя любим!
Но Светка загадочно молчала и опять бежала к женщине с магическим словом мама. Виталик, глядя на девчушку, хотел одного: чтобы она никогда не вырастала. Он думал, ей так будет лучше.
А однажды, гуляя по скверу, мальчик услышал звонкие удары, будто били рукой по голому телу. Инстинктивно он пошел на эти звуки. Возле деревянного туалета стоял разъяренный мужик, не похожий на пьяного. Вернее, он был пьян властью над худым и длинным подростком. Тот скрипел зубами и отмахивался руками. Но бивший одной рукой удерживал мальчишку за порванную рубаху. Другой ударял то по лицу, то по заголившейся спине.
Виталик остолбенел. Затем, сориентировавшись, свистнул, засунув в рот два пальца. Мужик подумал, что это милиционер и, на ходу крикнув:
- Я тебе покажу ПТУ и армию, твою мать,- смылся за поворотом.
Ба. Да это же Вадька Пискунов. Утирая окровавленный нос, пацан сел на лежащее рядом бревно. Сплюнув на землю кровавый сгусток, он сквозь зубы произнес:
-Ну, что, смеяться будешь. Или жалеть?
Виталька вдруг обостренным сердцем понял, что Вадьку унизили точно также, как он проделывал это с младшими. Теперь пацан был похож на затравленного зверя.
-Ну что ты, не ругайся, - тихо сказал Виталик.- Я тут…- Он замялся, боясь выдать сокровенную тайну:
- Я же тебе завидовал- ты отца знаешь, не то, что я…
Вадим вскочил с бревна и завопил:
- Да ты самый счастливый из нас. По тебе ни одна рука не плачет…
Потом пацан добавил:
-Только ты своих не ищи, как я. Не пойду я летом на ихние заработки. Мне надо в ПТУ поступить, на каменщика выучиться. Я тогда человеком буду, а не тварью, как они меня называют.
Стояла осень, зацелованная солнцем. В сквере, как и во всей природе, царило такое тихое согласие, которое бывает перед листопадом. В это время осень щедра и терпелива. И людям бы так пожить хоть на несколько дней. Вадька, сидевший на недавно спиленной березе, протянул руку Виталику и сказал:
- А за свисток спасибо. Ты, Витас, молодец, не злой. А то сейчас все, как звери.
Ребята молчали, боясь нарушить душевное равновесие, которое бывает после соприкосновения душ.
Вадик еще некоторое время сторонился невольного свидетеля своего унижения. Но, не заметив в его глазах ни торжествующего удовлетворения, ни подвоха, дылда зауважал Виталика.
Дразнить его Ромкой-Хромкой в интернате перестали после другого случая. Этой же весной в школу-интернат нагрянули гости из мэрии. Глава делегации долго расспрашивал ребят, чем они заняты в свободное время. Затем, нахмурившись, изрек:
- Запишите их в районные кружки. Есть у нас самбо и музыкальная школа, что ж они у вас играют в классики.
На другой день в интернат заявились гонцы из школы единоборств, клуба «Белая ворона», центра творчества и той самой «музыкалки». Ребята и девчата с любопытством смотрели, как в них ищут задатки талантов. Было немного смешно, когда тренер ощупывал мышцы долговязого Вадика. Свету попросили вылепить из пластилина собачку. Никите Ивлеву предложили спеть басом. И дети, которых никто не учил любить самих себя, с удивлением обнаружили: все они что-то умеют. Но больше всех детдомовцев поразил тихий Виталик. Когда педагог из школы искусств Валентина Антоновна села за старенькое пианино, стоявшее в зале напротив того злополучного зеркала, и попросила остаться очередного вокалиста, все остальные приникли ушами к дверям. Виталик в хоре не пел, в концертах не участвовал. Неужели сейчас выдаст что-то? Женщина сначала подбирала мелодию. Казалось, ее пальцы искали что-то знакомое. Затем она ласково посмотрела на мальчика и сказала:
-Посмотри, солнце встает. Давай с тобой поприветствуем новый день.
Виталику показалось, что если не спеть оду новому дню, то он будет серым, неуютным, нежеланным. Что-то будто щелкнуло в его душе, и виталик запел вместе с удивительной гостьей:
- Пробился первый луч
Сверкающего дня,
Раздвинув горы туч,
Чтоб радовать меня.
За дверьми интерната наступила полная тишина- от удивления, от того святого постижения жизни через прекрасное. Голос у Виталика был чистым и звенел, словно звук издавало не горло, а сама душа - трепетная, нежная, проснувшаяся от долгого забвения.
В интернате дети не умели открыто хвалить других. И не потому, что завидовали друг другу. Просто не знали, как выражать чувства. Но в глазах своих ровесников и старших ребят Виталик вырос на целый вершок.
Два года он не ходил. А бегал через три квартала в школу искусств. Мир, который он открыл в себе, раздвинул границы. Здесь никто не обращал внимания на внешность учеников. Ругали, вернее, не одобряли, только пропуск занятий и недобросовестность.
Уже в 10-м классе Виталик задумался о том, как жить дальше. Возвращаясь из «музыкалки», однажды решил посидеть в Пушкинском сквере. Ему было тяжело сразу окунаться в обыденность. На скамейку рядом с подростком присела вычурно одетая полноватая женщина. Видимо, она хотела выглядеть получше. Но что-то неуловимо отталкивающе было в ее облике: насурьмленных бровях, неуклюже взбитых волосах, слишком короткой юбке. Оглядев Виталика мутным взглядом, она спросила:
- А ты не из интерната?
Пацан кивнул головой. Незнакомку потянуло на откровение:
- Не пустили. Мол, иди, проспись. А я не пьяная…
Женщина вздохнула, но не горько, а укоризненно, и продолжила:
-Отвергли. А я все же мать Виталику. Вот поглядеть на него приехала из Чумаковки, потратилась.
Виталик почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Ему хотелось признаться в том, что он - ее сын. Но было обидно, что образ той единственно родной женщины не совпадал с сидящей рядом. Когда парень поднялся со скамейки, дама никак не среагировала на уход невольного слушателя, продолжая жаловаться на свою неудавшуюся жизнь. И вновь, как в сцене с Вадиком, на дворе стояла роскошная осень. Но кадр и Виталиком походил на картину «Не ждали». На этот раз богиня осень никого не соединила. А молодая, неокрепшая душа была пронзена острой болью.
Виталик, войдя в интернат, направился в учительскую. Из приоткрытой двери слышались голоса возбужденных людей. Директор школы Виталий Петрович курил, нервно бросая своим оппонентам:
- Да, не пустил эту, с позволения сказать, мать. А вы знаете, в каком виде ребенок поступил к нам? Нет? Так я вам расскажу. У Виталика же грудь была располосована ножом. Сожитель ее постарался. Пацан, видите ли, орал, мешал ему спать. А поврежденная на всю жизнь нога?
Дальше Виталик не стал слушать рассказ о своей судьбе. Так вот откуда у него на плече и груди шрамы. Боль в душе уже достигла апогея и не могла больше расти. Она превратилась в грусть, затем – в сожаление. Как ласково он мог бы называть маму, какие цветы подарил за одно нежное прикосновение руки.
На другой день у Виталика был день рождения. Парню захотелось побродить по городу, благо было воскресенье. В этот день ребят забирали родные. А тех, кто оставался в школе, отпускали погулять. В 16 лет душа жаждет чуда, но оно так редко случается на этой грешной земле.
Рядом со сквером располагалась торговая площадь. Из ларьков, с машин, прямо с земли люди торговали, кто чем мог. Лук, колбаса, пшеница взвешивались, пробовались на вкус и на нюх. В самом конце «толкучки» стояла темно-синяя палатка, возле которой почти не было покупателей. Так, двое-трое любопытных. Виталика непреодолимо потянуло к этому месту. Вместо продавца молодой человек увидел женщину в непривычном для него черном наряде до пят. Его поразили глаза незнакомки. Казалось, она все знала и понимала. Ни у кого прежде мальчишка не встречал такого благожелательного и одухотворенного лица.
Виталик подошел к палатке поближе. На столиках были разложены святые лики. Не хотелось уходить из этого места. Молодой человек молча взирал на иконы. Ему показалось, что и Божья Матерь участливо смотрит на него. Наконец женщина в черном спросила:
- Детка, ты в первый раз видишь святые лики? А у вас в доме есть иконы?
Виталик наконец очнулся от оцепенения. Он сказал просто:
- У меня нет дома. Я – интернатский.
Инокиня вздохнула. К ней подошла еще одна женщина в черном и сказала:
- Параскева, пора собираться в монастырь. В церкви служба уже закончилась.
Вдруг она обернулась к парню и спросила, как его зовут.
- Виталий,- задумчиво произнесла матушка Татьяна, как назвала себя.- Был такой святой. Он приведет тебя к Богу.
Дивногорский монастырь, откуда приехали его настоятельница и инокиня, чтобы побывать на службе в Преображенском храме, располагался в 50 километрах от Снежинска. Заметив, как парень смотрит на иконы, особенно на Марию египетскую, заметила:
- Наверное, тебе кажется, что она похожа на твою мать. Не держи зла на эту заблудшую дочь. А я благословляю тебя иконой «Нечаянная радость».
Виталик вернулся в интернат совсем иным, чем два часа назад. У него на сердце была непривычная радость. А икону он не показал никому - поставил на свой столик среди книг.
В конце учебного года Виталику предложили поучиться в музыкальном колледже , который располагался в областном центре. Тот с радостью согласился. Музыка уже стала смыслом его существования, способом выражать мысли и чувства. К тому же, он был рассчитан на ребят из интерната. Парень обрадовался этому, так как боялся, что не сможет прижиться в другом сообществе.
В колледже придавали особое значение духовной музыке. Первый раз исполнив «Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою», парень стал все чаще отказываться от мирских песен. Духовное пение столь понравилось слушателям, что в колледж начали поступать заявки на концерты от прихожан и от районных отделов культуры.
Однажды хор колледжа пригласили в Дивногорский монастырь. Виталик, услышав эту новость, разволновался.
-Неисповедимы пути Господни,- сказала на прощанье матушка Татьяна. И она была права.
Был праздник светлый и торжественный - Благовещение. И служба в монастыре, где икона с таким названием была престольной, - особая. Настоятельница, вновь увидев приглашенных, улыбнулась:
- Проходите, ранние пташки. Служба начинается.
С Виталием они встретились как старые знакомые. В глазах настоятельницы был немой вопрос: «Готово ли твое сердце к прощению?» Парень не опустил глаза. Вместо ответа он подошел к иконе «Нечаянная радость». Это она простила грешника тогда, когда он уже не ожидал этого.
Когда служба закончилась, матушка вновь подошла к паломникам из колледжа и пригласила Виталика последовать за ней. Они пошли в ее келью. – Сынок, ты не рожден для мирской жизни. Твой голос - Божий дар. Хотел бы ты по окончании колледжа петь в монастырском хоре?
Парень ответил вопросом:
- А я смогу?
-Мы сделаем вот что. Ты пока будешь это делать по моему приглашению. А летом, после выпуска, вернемся к этому разговору.
Уже выходя из храма в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших», Виталий обернулся и еще раз перекрестился. Вдруг его взгляд упал на большой, во весь рост образ, написанный прямо на стене у самого входа в храм. Это была Мария Египетская, икона которой поразила парня еще в Снежинске. Столько раскаяния, мольбы о помиловании было написано на ее лице, что хотелось утешить ее. Омыть бы ее грязные ноги, дать напиться, поддержать - было в мыслях у юного молитвенника. Но почему она напоминает ту, что ни капли не сожалела об участи своего сына?
В монастырь виталлий должен быть побывать под Вербное воскресение. Матушка обещала послать за Виталиком старенький микроавтобус.
Когда этот день настал, молодому человеку показалось: он едет к себе домой. Только здесь он чувствовал себя нужным на этой грешной земле. Еще не умея выразить своих чувств, молитвенник понял: любовь, положенная каждому живому существу, направлена и на него. Это чувство исходило неизвестно откуда, наполняло теплом сердце отрока, переливалось из души на всех окружающих. Как вода из полной чаши.
Он пел о том, о чем мало кто понимал из его сверстников. Но сердце принимало на веру эти святые слова: «Окропиша меня иссопом и очишуся. Омыеши и паче снега убелюся. Слуху моему даши радость и веселие. Возрадуются кости смиренные»
Голос летел к небу и то ликовал, то печалился. Но более всего просил о помиловании тех, кому не дано духовное зрение: «Приидите, поклонимся цареви нашему Богу. Приидите…»
Жителя м забытого Богом хуторка Чумаковка когда-то было куда придти, чтобы поклониться царю царей. Полвека назад в центре села стояла белая, как невеста-березка, церковь с позолоченной маковкой. Но нынче она, почерневшая от нелюбви прихожан, напоминала собой скорбящую вдову. На самом верху шныряли вороны, словно вестники скорой смерти. Колокол обезязычел и покачнулся. Некому было кричать о помощи и призывать на молитву. Бурьян, как стая волков, наступал на агнца- святое место. А рядом начиналась зловонная свалка, куда немногочисленные жители хутора без стеснения стаскивали весь свой срам.
С другой стороны полуразрушенного храма находилось неухоженное кладбище. Коль живые души не были нужны, какое всем дело до мертвых!
Деревянные ворота кладбища сгнили и упали в бурьян.
А там, за селом, тянулось на многие гектары мертвое поле, уже который год не рождающее ничего. А что могли бросить в него те, чьи души засеяны крапивой?
В этом селе родился Виталик. Но его памяти было не за что зацепиться. В три года его увезли из немазаной, не знавшей ласки хозяйки в реанимацию.
В тот вечер женщина никого не ждала. Вчера она выдворила своего сожителя- алкаша Степку. И теперь в доме, больше походившем на хлев, было тихо. Уныло висели на окнах желтые, с рыжими пятнами от жирных рук, шторки. Кровать, сдвинутая с места, так и стола поперек комнаты. Из угла на хозяйку смотрела треснутая половина зеркала. Вторая давно покоилась на свалке.
В окно постучали. Хозяйка открыла окно и включила свет - тусклую, засиженную мухами лампочку.
- Мань, открой,- послышалось со двора.
- А, Степан. Иди откуда пришел,- зевая, ответила женщина.
-Пусти. Выпить охота. У меня там есть загашник, - не соглашался на предложение сожительницы мужчина.
Существо женского пола открыло дверь и впустило пришельца:
- говори скорей, где твоя заначка!
Степка, отодвинув женщину, кинулся искать что-то за буфетом. И вдруг его лицо исказилось гневом:
-Нету! Сама, гадина, вылакала.
Манька испуганно замахала руками:
-Да ничего я не трогала. Я только встала.
Но мужик вошел в раж. Чувствуя, что предстоит коротать ночь с пустым стаканом, он озверел. Схватив со стола коротенький нож, нежданный гость кинулся к женщине. Она вдруг почувствовала боль в боку и съехала на пол. Откуда-то взялись силы приподняться и открыть дверь. Манька кривобоко шагнула к ней и вошла в темень.
- Нет, это уже не ночная тьма. Уже утро, - чудится ей. – А там, в церкви, звонят и слышится пение: «Придите, поклонимся…»
«Надо идти туда»- стучало в воспаленном мозгу раненой.- Там – спасение от боли».
Маньке впервые в жизни стало страшно. Сначала она шла, а потом упала и поползла навстречу возвышающемуся куполу. Впервые с ее языка слетело еле слышимое «Господи, помоги». Она просила того, кого давно забыла, доползти до Его дома. Ближе ограда. Слышнее пение псалмов. А ведь когда-то их произносила и ее мать. «Дай только вспомнить. Господи, помоги»- шептали полумертвые губы.
В ушах умирающей звенел голос. Она не знала, чей он. Но кто-то с такой надеждой молил Всевышнего за ее спасение. Пел тот, чья душа не знала греха, но чувствовала на себе тяжкий груз чужой вины.
Боль в боку почти не чувствовалась, только что-то липкое хлюпало из руки, инстинктивно державшейся за рану. Силы покидали женщину. Она боялась только одного: не доползти до ограды. Протянув вперед руку, раненая наткнулась на прутья. Это была ограда. Усилием воли Маня подтянулась к ней и буквально перебросила полумертвое тело на территорию, где когда-то звучали истовые молитвы- до покаянных слез, до радости прощения.
Маленькой девочкой она была тут с матерью. Сейчас женщина с раскаяньем подумала о том, что не привела сюда своего сына. Со вздохом сожаления об этом ее душа ушла туда, где когда-то был колокол. Затем робко полетела выше. Облетев купол, душа потянулась к своему создателю.
Утро наступило как всегда неожиданно. Соседка Маньки, бабка Анисья, встала выпустить во двор курочек и обомлела. Из двора алкашки тянулся кровавый след. А через час чумаковцы, поднятые Анисьей, нашли то, что осталось от еще не старой 45-летней женщины. Но это была уже не Манька с испитым лицом и не по сельской моде накрашенными губами. Смерть, как ни странно, очеловечила женщину. Поседевшие волосы придали ей благонравный вид. Лицо посерьезнело. А на губах застыла едва заметная улыбка, будто в последние минуты человек узнал что-то важное, чего не ведал всю недолгую и бестолковую жизнь.
- Мария - вздохула Анисья, не в силах вымолвить что-то вразумительное. И никто не посмел обозвать усопшую Манькой. Ей, как любой покойнице, положили в руки крест. Посокрушались, мол, надо бы позвать священника, да где его возьмешь.
Что-то затеплилось в душах чумаковцев, узнавших, что Мария приползла умирать на прежде святое, а теперь оскверненное место. И из этой искорки, подобия покаяния через два года возникнет красавица-церковь. Сначала земля очистится от хлама, а потом- и души.
А пока Мария лежала в гробу. Никто не слышал, как далекий , почто неземной голос пел о грешной душе, прося помиловать ее:
-Омыеши, и паче снега убелюся.