Тут давеча, сидим себе после работы на даче с товарищем моим, никого не трогаем, дегустируем последние декалитры прошлогоднего эликсира бессмертия, попутно обсуждая концепцию моей третьей книги, и только мы вкусили чудодейственный нектар, звонит любовь моя и приглашает меня, не подумайте плохого, на концерт Спивакова. На скрипочки визгливые и адские тромбоны.
Я, как культуролог, честно вам скажу, классику люблю, и даже слушаю иногда Битлз и Пинк Флойд, но вот чтоб так, с пиратского корабля моей мечты да прямо на бал самого сатаны, тут понимаете нужно смелость не дюжую иметь. И ведь самое главное, ничего этого кошмара не предвещало. Мужики меня поймут. И только ради любви моей, я решился испортить себе вечер, наступить, так сказать, на горло всей русской литературе в моем лице и стоять без пяти семь у Дворца профсоюзов. Тут меня поймут барышни. Однако впереди еще был целый час, и пока к нам добиралось такси, мы постигали ароматы спелых трав и горечь грушевых отрав. И так как до этого, я хоть и любил классику, но не понимал ее, в этот раз я решил, что мне очень нужно ее понять. И поэтому я решил достигнуть того самого состояния, в котором композиторы ее для нас обычно и сочиняют.
Короче, без пяти семь я стоял уже у Дворца, готовый слушать музыку, и в том самом состоянии, в котором Мусоргский ее для нас и сочинял. И хотя я был подвергнут остракизму со стороны моей любимой, за то, что в отличие от представителей ставропольской интеллигенции выпил до концерта, а не как положено во время оного или даже опосля, сам же я был готов внимать всей широтой своей души волшебство чарующих звуков.
Но Мусоргского в этот раз не играли, а играли Моцарта и Чайковского, и еще кого-то, чье итальянское имя я не смог бы выговорить, ни тогда, ни сейчас. Ну, и бог с ним. Зато я, как на себе, испытал все муки творчества Амадея и Петра Ильича. И их муки, соединившись с моей мукой от острого осознаниях всех их мук, заставили меня почти протрезветь. А после сесть и излить в Ворде все это.
Давайте начнем с Моцарта. Его день, как и его музыка, начинается как легкая игривая мелодия, только представьте себе, он проснулся после ночной веселой пирушки, в пастели с очередной барышней с невысокой австрийской социальной ответственностью, накатил с ней еще винца, потом они тут же легко так помузицировали, после, подустав задремали, отчего музыка стала плавной и медленной, потом проснулись и поспешили на очередную пирушку, где было опять легко, весело и игриво.
А вот у Петра Ильича все совершенно по-другому. Просыпается он после адской попойки с мощнейшего бодуна, оттого музыка его тягуча, смурна и кокофонична. Да еще не барышней какой австрийской, а с мужиком каким поди нерусским. Потому как русский мужик в это время, по приказу вышестоящего начальства в лице барыни, собачку свою любимую в реке топит и некогда ему музыки сочинять, да в постелях валяться. Вот только представьте себе, проснулись вы с больной головою да незнакомым мужиком в постели. Кем вы себя чувствовать будете? Уж точно не Моцартом.
А ведь Петр Ильич гомосексуализма своего европейского, ох, как стеснялся. Поэтому если и просыпался на утро с мужиком в постели, то видимо ложился с ним туды в таком состоянии глубокого алкогольного опьянения, которое на русском литературном языке звучит как «хоть в ж***у е***и», не при барышнях австрийских будет сказано. И вот проснулся Петр Ильич с бодуна жуткого с мужиком нерусским и лежит, страдает минут десять, а с ним и слушатель его музыки, а потом мужика он своего спровадит, опохмелиться чуток и чуть лучше становится музыка - веселей. А после обеда он борщечка с водовкою откушает и ничего уже, жизнь налаживается и музыка его тоже. А к вечеру пойдет Петр Ильич уже практически в разнос, чтоб утром вновь встать с головой больною да муками совести. А ты, понимаешь, сиди и слушай его страданья души, а они все не кончаются и не кончаются.
Я об этом своей любимой и поведал, причем во время концерта. Но она меня не поняла, так я музыку слушал почти что сердцем, пока все остальные слушали ее умом.