Буквы и строчки письма вдруг стали расплываться перед глазами Алены, бумажный листок затрепетал в дрожащих пальцах и, выскользнув из руки, встрепенулся раненой птицей и упал на дощатый пол, устланный пестрыми половичками. И как теперь жить? Подумала Алена, размазывая ладонью соленые ручейки по щекам.
Требовательный стук в дверь оторвал ее от невеселых дум и заставил оглянуться. На пороге кухни появилась подруга Любаша.
- Ты чего ревешь, Аленка? Что стряслось? – забеспокоилась она, отставив в сторонку авоську с продуктами. Заметила белый листок письма и осторожно подняла его двумя пальцами. – От Митьки?
Алена кивнула, шмыгнув носом. Слезы никак не унимались, текли неостановимым потоком по лицу, по подбородку, намочив воротник домашнего халата. Но скрывать свое отчаяние перед близкой подругой смысла не было. Любаша давно знала все перипетии их с Митей непутевой семейной жизни.
Люба внимательно читала, нахмурив светлые брови и беззвучно шевеля губами, силясь разобрать корявый почерк Аленкиного мужа. Потом подняла на нее глаза и уверенным голосом заявила:
- Ну, и хрен с ним, с предателем! Плюнь и разотри, подруга! Был бы хорошим мужем - был бы повод слезы лить. А так… Как говориться, баба с возу – кобыле легче. – Она скинула с плеч ветровку, подтянула табуретку поближе к Алене и уселась на нее, обняв подругу за плечи. – Согласись, этого следовало ожидать. Ничего, Аленушка, справимся и без Митьки, вырастим Катюшку. Я тебе помогать буду, одну в беде не оставлю. Веришь мне?
Алена, почувствовав тепло добрых рук, всхлипнула и уткнулась в Любашино плечо, вздрагивая от рыданий. А бумажный листок, брошенный и забытый, сиротливо белел в углу возле помойного ведра.
Шесть лет назад Алена, студентка медицинского училища, на практике в военном госпитале познакомилась с Митей. Он чем-то заболел под самый конец срочной службы и валялся на больничной койке, считая дни до дембеля. Симпатичная юная медсестричка так ему понравилась, что он с азартом стал за ней ухаживать, а к концу пребывания в больнице уже называл своей невестой. И как только закончил службу, увез ее к себе домой, в село Вознесенское, в дом своей матери, не дав доучиться и получить диплом.
Неприветливо встретила Алену свекровь: только хмурилась, да осуждающе вздыхала. А сыну, думая, что невестка не слышит, выговаривала: «И чего белоручку городскую привез, да еще сироту детдомовскую? Ни ведро воды с колодца принести, ни корову подоить, ни грядку вскопать. Тьфу!»
Трудно привыкала Алена к деревенской жизни. В детдоме ее и готовить то не научили, не то что сорняки полоть или белье на речке зимой полоскать. Но она терпела. Да и куда было деваться? Настоящим ударом стало рождение Катюши. Алена никак не могла поверить, что страшный диагноз ДЦП относится к ее дочке, все надеялась, что врачи ошиблись. Ей предлагали отдать ребенка в специальный дом для детей-инвалидов, но тут вмешалась свекровь и, строго глянув на врача, сказала, что внучку никому не отдаст.
Девочка росла болезненной, слабенькой, ручки и ножки ее совсем не слушались, скрюченные болезнью, хотя малышка все понимала, умом ее господь не обидел, быстро научилась говорить. Митя, чтобы обеспечить семью, стал ездить на заработки в город, потому что дома, в деревне, никакой путевой работы не было. Уезжал на два-три месяца, возвращался на пару недель – и снова уезжал. Все заботы о больном ребенке легли на плечи женщин. Вот тут только и поняла Алена, какой крепкой, надежной стеной была ее свекровь. И от невзгод защитит и опереться есть на кого в трудную минуту.
Только сроднились свекровь с невесткой, только срослись под бременем общей беды, как случилось несчастье. Пошла утром свекровь корову доить, еще затемно, когда все в доме спали, да так и не вернулась. Нашла ее Алена в хлеву бездыханную возле жалобно мычащей коровы. А рядом валялся опрокинутый подойник.
Катюшке пять годков исполнилось, но ходить самостоятельно она так и не научилась. Митя все чаще в городе стал задерживаться, все меньше денег привозить, ссылаясь на жадных работодателей. Алена бы и пошла сама работать, вон Любаша звала продавщицей в магазин ей в помощь, да на кого ж такого ребенка оставишь? Так и мыкалась по хозяйству, порой перебиваясь с хлеба на воду, пока муж копейку не пришлет. Без мужской руки в доме все ветшало, да и таскать на себе Катюшку с каждым месяцем становилось все труднее. Но Митя, наведываясь домой, не спешил заняться ремонтом – постройкой, говорил, что устал, должен отдохнуть от непосильной работы.
Алена его не ругала, ничего от него не требовала, про себя радовалась, что муж у нее, в отличие от большинства местных мужиков, водкой балуется не часто, обошла ее эта беда. А оказалось, что беду то с другой стороны ждать надо было…
Письмо, что сейчас бесхозное валялось на полу, поведало Алене, что у Мити в городе другая семья, что недавно родился здоровый крепенький мальчик, сын, которого Митя никак бросить не может. Поэтому великодушно отпускает свою бывшую жену и щедро оставляет ей и Катюшке материну избушку – развалюшку. Живите, Алена, в свое удовольствие. Даже обещал деньги на ребенка присылать, если таковые останутся от родного сына. Вот и вся любовь!..
Наревевшись, Алена подняла на подругу красные от слез глаза и спросила:
- Как же мы теперь жить будем, Люба?
- Как, как? Как все живут! Мы, бабы, народ терпеливый и выносливый. Справимся как-нибудь. – Решительно заявила Любаша.
- Да нам Катюшкиного пособия на еду не хватает, - пожаловалась Алена, - а ведь лекарства нужны.
Задумалась Любаша. Пока мысль в голове ее вызревала, она поставила чайник на плиту, достала из своей сумки хлеб, колбасу, масло и стала накрывать на стол.
- Надомная тебе работа нужна, Аленка, чтобы все время при ребенке быть, не отлучаться от нее.
- Это какая ж работа то на дому? – растерялась Алена.
- Ты же вяжешь хорошо! Вон какие варежки-носочки, кофточки, да шапочки Катюшке своей навязала. Можно же на продажу вязать. А я придумаю, как в город отвозить и продавать там. У меня в городе знакомая на рынке как раз работает.
В заплаканных глазах Алены блеснула надежда. Какое счастье, что есть у нее Любаша! Без поддержки подруги руки бы у нее совсем опустились.
Так и потекли день за днем, которые и жизнью то назвать было трудно. Не жизнь, а сплошное выживание. Да видно судьба у нее такая, жестокая и жадная, обделившая Алену простым человеческим счастьем.
Днем Алена по хозяйству трудилась, да за Катюшкой приглядывала, вечером ей сказки вслух читала, а по ночам бралась за спицы, оставляя себе на отдых считанные часы.
В конце сентября, в последний четверг месяца должны были приехать в местную амбулаторию врачи из районной больницы. За здоровьем сельчан бдительно наблюдали фельдшер Васильевна, да доктор-терапевт Анна Митрофановна. Хорошо наблюдали, честно, даже самоотверженно. Но чем могла помочь пятилетней девочке-инвалиду старенькая докторша, которая уже лет пятнадцать как на пенсии, а все еще работала, врачуя хворых и недужных. Спасибо ей, конечно, и низкий поклон! Но для Алены очень важны были визиты врачей-специалистов. А приезжали они один раз в три месяца целой бригадой, консультировали местное население и вечером уезжали.
Вот и в этот четверг жители Воскресенского с мала до велика с нетерпением ждали командировочных. Алена нарядила дочку в самое красивое, словно отправлялись они на праздник, а не в местную амбулаторию, усадила ее в коляску и повезла к двери. Коляска была старой. В таких мамаши лет до трех своих малышей выгуливают, потом дети вырастают. Катюшка тоже выросла, хоть и отставала в росте от сверстников, и в коляску помещалась с трудом. А что было делать? Ходить девочка не могла. Тащить ее на руках через все село сил у Алены просто не было. Невысокая, хрупкая, малосильная, ей и ведро воды с колодца принести – подвиг. Нужна была специальная инвалидная коляска. Да где ж ее возьмешь?
Толкнув дверь спиной, Алена выкатила коляску на крыльцо, и, пятясь задом стала спускаться по ступенькам. Покосившееся старое крылечко кое-как укрывало прохудившейся крышей входную дверь от дождя и снега, ступеньки давно прогнили и ждали ремонта. Вот только отремонтировать их было некому.
Преодолев первую ступеньку, коляска с девочкой благополучно спустилась на вторую. И вдруг серая от времени и сырости доска хрустнула под колесом, пошла темной трещиной и обломилась. Колесико провалилось в образовавшуюся пустоту.
- Ой! – испуганно вскрикнула Катя и подняла на мать большие голубые глаза.
- Ничего, ничего, Катюша, сейчас я тебя вытащу! – воскликнула Алена и стала решительно вытаскивать застрявшее колесо из ловушки.
Она торопилась, ведь надо было как можно раньше занять очередь в амбулаторию, до которой еще идти и идти через все село. С нетерпеливо бьющемся сердцем Алена дергала коляску то вверх, то вперед и вниз, но злополучное колесо намертво застряло, зацепившись за деревянные зубья провалившейся доски.
- Господи, да что же это такое?! – с отчаянием воскликнула Алена понимая, что без посторонней помощи ей не обойтись. Оглядевшись по сторонам и заметив на крыльце соседского дома темную фигуру, закричала – Марат! Марат, помогите пожалуйста! Мне одной не справится.
Сосед, невысокий коренастый мужик, поднял на крик темноволосую голову. Он был лет на десять старше Алены и молчаливо присутствовал с первых дней ее появления в Воскресенском где-то с краю ее жизни, никак не привлекая к себе внимание. Она немного побаивалась неприветливого соседа, зябко ежась под пристальным взглядом его черных, глубоко посаженных глаз, словно под дулом пистолета, и старалась как можно скорее куда-нибудь уйти, спрятаться. Но сегодня выбора не было.
Марат не торопясь прошел по своему двору и, распахнув калитку в заборе, разделявшем их участки, подошел к крыльцу. Быстро оценив ситуацию, нагнулся, обхватив детскую коляску крепкими широкими ладонями, и без всякого усилия вытащил застрявшее колесо вместе с ребенком и коляской. Оказавшись на свободе, Катюшка радостно заулыбалась. А Алена поспешила с благодарностью:
- Ой, спасибо вам, Марат, огромное! Вы просто спасли нас. Не знаю, что бы я без вашей помощи делала. Нам очень нужно успеть на прием в амбулаторию. Сегодня врачи из города приезжают. Спасибо, спасибо!
Алена торопливо бормотала слова благодарности, а Марат смотрел на нее своими странными глазами и молчал. Было в его лице что-то азиатское. То ли высокие скулы, то ли своеобразный разрез глаз, то ли смуглость кожи наводили на мысль о том, что в жилах его течет кровь степных кочевников. И любому собеседнику, обладающему воображением, было легко представить далекого предка Марата, нукера какого-нибудь ордынского хана, несущемся на боевом коне, в лисьем малахае, с колчаном за спиной, диким разбойничьим свистом разрывающем покой и тишину бескрайней степи.
Марат ничего не ответил, только кивнул головой и отправился восвояси. Алена поторопилась со двора, вздохнув с облегчением. За шесть лет жизни бок о бок с соседом они и десятком слов не обменялись. На ее вежливое «здравствуйте» обычно следовал молчаливый кивок. Вот и все общение.
Марат тоже, как и Алена, был пришлым в селе. Как рассказывала коренная жительница Воскресенского Любаша, появился он лет десять назад, купил старую бревенчатую избушку и стал укореняться, превратив собственными руками серый неказистый пятистенок в ухоженный современный дом со всеми удобствами. Всем на диво одним из первых в селе провел водопровод, подключил газовое отопление, канализацию. Поговаривали, что в доме у Марата даже ванна имеется, хоть на краю участка, ближе к реке стояла и крепенькая рубленная банька. На крыше дома, крытой современной черепицей, насторожила свое круглое ухо спутниковая тарелка.
По профессии Марат был художником, резчиком по дереву, и зарабатывал себе на жизнь мастеря фигурки животных и сказочных персонажей из обычных деревяшек. Раз в пару месяцев он собирал изготовленное и отвозил на своей старенькой «ниве» в город, по сувенирным лавкам. Видать товар его неплохо продавался, раз позволял безбедно жить на зависть окружающем.
Но за десять лет жизни в Воскресенском Марат так и не стал своим, несмотря на то что вместе со всеми помогал строить церковь на взгорке у реки, на то, что украсил окна храма чудными резными наличниками, а во время ремонта поселковой администрации сварганил такое крыльцо, что полюбоваться на него приезжали из соседних сел и деревень. Он никому не отказывал в помощи, нередко дарил маленьким односельчанам сделанные своими руками деревянные игрушки, ни с кем не ссорился. Местные молодки с завистью поглядывали на справного мужика, потому как жил бобылем, но холостяцкая жизнь, судя по всему, его никак не тяготила. Работящий, аккуратный, с золотыми руками, но какой-то чужой.
Были у Марата два недостатка, что невидимой стеной вставали между ним и сельчанами. Во-первых, он был не в меру молчалив. По началу даже думали, что он глухонемой. Но быстро выяснилось, что слышит он прекрасно, да и говорить умеет, только не хочет лишний раз рот раскрывать. Жестами и мимикой ему объясняться было привычнее. Да и окружающие, как ни странно, понимали этот его язык хорошо. Прилепили Марату прозвище «молчун» и смирились. Во-вторых, Марат не пил. Совсем. Водку в рот не брал, как его не уговаривали. А уж этот то недостаток среди местных жителей доверия к нему точно не прибавлял.
Вечером после консультации врача Алена сидела за вязанием. Покормив ужином дочку, почитав ей сказку, полюбовавшись вместе с ней на красивые картинки в книжке, уложила спать, а сама под мерное звяканье спиц обдумывала, где же взять денег на лекарства, что сегодня выписал Катюшке доктор?
Тихие сентябрьские сумерки окутали старый деревянный домишко, деликатно скрыв все признаки ветхости и убогости. Мягкий желтый свет струился из окна на клумбу с белыми и сиреневыми астрами, все еще цветущими, все еще не желающими сдаваться на милость побеждающей осени. Сонная тишина постепенно воцарилась вокруг. Только где-то вдалеке лениво перебрехивались собаки.
Из-под ловких пальцев вязальщицы появлялись разноцветные узоры, тихо постукивали спицы. Алена от усталости уже клевала носом, как вдруг со двора донесся непонятный звук, будто кто-то стучал возле входной двери. Алена вздрогнула, в миг растеряв всю сонливость, и прислушалась… Тук-тук-тук стучало за стеной. Кто это там? Испуганно подумала Алена и отложила вязанье в сторону. Внутри все похолодело, а сердце заторопилось невесть куда, заспешило, подгоняемое страхом. Она была одна в пустом доме с ребенком.
Преодолевая страх, Алена поднялась со стула и на цыпочках, словно опасаясь спугнуть незваного гостя, подошла к двери. Тук-тук… Тук-тук-тук доносилось с неровными промежутками. Кто-то стучал у самой двери снаружи. Прислонившись ухом к дверной створке, Алена постояла, вслушиваясь в непонятные звуки, и вдруг решительно распахнула входную дверь. Со ступеней крыльца ей навстречу стала подниматься темная, окутанная сумерками, незнакомая фигура.
Алена вскрикнула и прижалась спиной к дверному косяку. Лишь через мучительно долгое мгновение она узнала своего соседа. Марат стоял с молотком в руках и спокойно смотрел на нее.
- Это вы, Марат? Как же вы меня напугали! – сердце все еще трепетало в груди, как заячий хвостик.
- Все сгнило, - проронил сосед, указывая зажатым в руке молотком на злополучную ступеньку.
- Да я знаю! Еще бы, ведь дом старый, все давно требует ремонта. Я утром что-нибудь придумаю. Доску какую-нибудь найду и отремонтирую. – Попыталась заверить его Алена.
Но сосед отрицательно покачал головой. Что его не устроило в Аленкином заверении? Но откуда-то сбоку он достал новенькую, свежеструганную, пахнущую стружками доску и стал укладывать вместо старой, провалившейся ступеньки.
- Что вы, Марат, не надо, - вдруг забеспокоилась хозяйка, - я сама все сделаю!
Но в ответ он только фыркнул насмешливо и снова застучал молотком. Через несколько минут от опасной дыры в ступеньке не осталось и следа. Марат распрямил спину и взглянул на хозяйку.
- Спасибо вам, - пожала плечами Алена. Она вовсе не ожидала такой помощи, не просила, но раз уж сделал, - право, не стоило. Мне даже неловко…
Не обращая никакого внимания на хозяйку, сосед окинул оценивающим взглядом все крыльцо, потрогал руками свешивающиеся с крыши ветхие ошметки кровельного материала, постучал кулаком по перилам и, нахмурив темные широкие брови, осуждающе покачал головой:
- Надо все менять, - произнес он глухим низким голосом. – Где муж?
Алена усмехнулась невесело и пожала плечами.
- Муж? Муж объелся груш.
Марат смерил ее пристальным мрачным взглядом, словно просвечивал насквозь рентгеном.
- Сам сделаю, - обронил мимоходом, подхватив с земли инструменты, и пошел к себе домой. Уже подходя к калитке, не оборачиваясь, добавил, - завтра.
- Ой, что вы, не надо! – замахала руками Алена, - у вас же своих дел навалом.
Но странный сосед как будто и не слышал ее причитаний. Он не спрашивал разрешения, не предлагал помощи. Он просто ставил ее перед фактом. И не ждал никаких возражений. Через минуту его коренастая фигура, мелькнув на мгновение в освещенном дверном проеме, исчезла в глубинах соседского дома.
Осень щедро разливала свое золото и багрянец по окрестным лесам и полям, награждая сельских тружеников последними солнечными, по-летнему теплыми днями. А во дворе у Алены кипела работа. Быстро разобрав старое, обветшалое крылечко, Марат принялся сооружать новое. Он проигнорировал робкие протесты хозяйки и бодро стучал молотком.
Когда новое крыльцо приобрело почти законченный вид, благоухая свежим деревом и выставляя осеннему солнцу медово-розовые спилы, мастер принялся работать резцом, покрывая перила и балясины затейливым узором. За этим священнодействием с интересом наблюдала закутанная в старенький плед Катюшка, устроенная матерью на лавочке в саду. Необщительный, мрачноватый сосед дядя Марат ей казался волшебником, который с помощью своего чудесного резца выпускал на волю из кусков деревянного бруса чешуйчатых рыбок и изогнутых морских коньков. Руки его с широкими мужицкими ладонями, с сильными, чуткими пальцами, инстинктивно чувствовали душу дерева, бережно и умело извлекая на свет то таинственное, волшебное, что было скрыто от всех других.
Соседи стали с любопытством заглядывать на Аленин двор. Что там за чудо чудное творит своими золотыми руками странноватый резчик? Навестила подругу и Любаша. Она выпучила глаза на Марата и удивленно подняла брови.
- Ух ты, красота какая!.. – выдохнула она, остановившись в двух шагах от работника. – Ну, ты – мастер, Марат! И как это у тебя получается? Жаль только, что это дивное крылечко смотрится у старой халупы, как новенькое седло на корове.
Марат бросил на нее сердитый взгляд и снова склонился над своей работой, не удостоив ответом. Любаша хмыкнула, пожала плечами и прошла мимо него в дом.
- И как это тебе удалось заполучить такого работника? – спросила она, привычно располагаясь на кухне у Алены.
- Да я его и не просила, наоборот, долго отнекивалась. Но он меня не послушал. Вот теперь произведение искусства творит, – ответила Аленка, растерянно улыбнувшись. – Боюсь даже представить, сколько это может стоить?
- Не бойся, денег он с тебя не возьмет, - заверила Люба, - он и за ремонт здания администрации ни копейки не взял. Неужели с матери-одиночки с больным ребенком на руках плату будет требовать? Нет, Марат не такой.
- А какой? Я его совсем не знаю, хоть и живем рядом. Что он за человек? Молчит все время и смотрит так, что у меня мурашки по коже бегают, - пожаловалась Алена, - От этих его взглядов мне дурно становится, воздуха не хватает. Точно он меня насквозь видит.
- Может ты ему приглянулась как женщина? – усмехнулась подруга. – А что, мужик справный, рукастый, трудолюбивый. Опять же непьющий! А вдруг это твой шанс?
Алена замахала на нее руками и, сердито сдвинув брови, ответила:
- Бог с тобой, Любаша! Я боюсь его как огня. Да и кому я нужна с таким «хвостом»? Так что не говори глупости.
Закончив работу, мастер покрыл крыльцо разноцветными красками и со стороны казалось, что это вовсе не вход в обычный деревенский дом, а ворота в подводное царство, где плещутся в голубых волнах гибкие серебристые рыбки, а веселые морские коньки прячутся в зеленых зарослях водорослей.
Алена долго рассматривала новое крыльцо, благоговейно прижав руки к груди. Потом посмотрела на мастера, довольного своей работой, и сказала:
- Спасибо вам, Марат. Даже не знаю, как вас отблагодарить…
Сосед хитро прищурился, в уголках его губ вздрогнула еле заметная улыбка.
- Чаем угости, - произнес он и с деланным безразличием отвернулся в сторону.
- Чаем? Конечно, чаем угощу! – спохватилась Алена, обрадовавшись столь мизерной плате за работу, - Я сегодня кстати и пирожков напекла, с капустой и с рисом. Вы любите пирожки с капустой?
Марат молча кивнул, собрал краски и инструменты, и вперед хозяйки прошел в ее дом не дожидаясь приглашения.
Пока хозяйка суетилась на кухне, готовя нехитрое угощение, гость без стеснения осматривал ее дом. Все замечал его острый взгляд: и рассохшиеся половицы, чуть прикрытые половиками, и старые щелястые оконные рамы – источник вечных сквозняков, и бедную, чересчур скромную обстановку. Стыдно и неловко было Алене перед гостем за свою неустроенную жизнь, за то, что ребенок растет почти в нищете. И она мысленно подгоняла чайник поскорее закипать, чтобы отвлечь гостя, сосредоточить его внимание на чаепитии.
Когда сели пить чай, она суетилась, расставляя тарелки с пирожками на покрытом старой выцветшей клеенкой столе, выставила перед соседом самую красивую чашку, пододвинула сахарницу.
- Угощайтесь, Марат, - произнесла она, мучительно пытаясь придумать тему для беседы.
Но он вдруг произнес:
- Давай на «Ты», - и посмотрел пристально прямо в глаза. И опять он не предлагал, не спрашивал разрешения, а просто доводил до ее сведения, что отныне они будут обращаться друг к другу на «Ты».
Алена покорно кивнула и опустила взгляд в чашку с чаем. Чувство неловкости переполняло ее, будто взгляд темных, азиатского разреза глаз что-то разбередил в глубине души, и с самого ее дна стали подниматься смутные неведомые ей самой потоки.
Она не знала, о чем говорить, попыталась выспросить у него про то, где он так научился резать по дереву, но Марат ответил неопределенным пожатием плеч, и беседа заглохла, так и не начавшись. Молчание звенело напряженной, неуютной тишиной, зияло черной дырой, требующей заполнения хоть чем-нибудь. Но странный гость никак не пытался помочь растерянной хозяйке, только бросал на нее пристальные взгляды поверх чайной чашки, щуря свои темные азиатские глаза.
Алена еле дождалась окончания чаепития, так ей не терпелось избавиться от гостя. Когда он наконец поднялся из-за стола, благодарно кивнув за угощение и прихватив с собой запросто, не спрашивая разрешения, еще один пирожок с капустой, Алена вздохнула с облегчением. Пытка молчанием заканчивалась. На пороге Марат снова смерил ее долгим пристальным взглядом и произнес:
- Окна завтра заделаю, а то зимой замерзнете, – и ушел, скрипнув на прощание дверью.
Так и пошло дальше: то окна законопатит, то дверные скрипучие петли смажет, то гвоздь вобьет. Видать, в своем доме всю мужскую работу переделал, перешел на соседский дом. Или добровольно решил взять под собственное крыло убогую соседку. Алене бы радоваться, что такая необходимая помощь пришла откуда не ждали. Но что-то внутри нее самой мешало ощутить эту радость.
Глядя на себя в зеркало, она видела худую, бледную, слабую, замученную жизнью женщину. Озябший под студеными ветрами судьбы серенький воробышек, ничего кроме жалости и сострадания не вызывавший, а то и презрительной брезгливости. Долгие же, пристальные взгляды Марата невольно наводили на мысль, что видит он в ней совсем другое, вовсе не вызывающее жалости и сострадания. Но что?
Странные у него были глаза: в них прятались потаенные мысли и чувства, которые невозможно было разгадать. И от этой неразгаданной тайны щемило в груди, а порой накатывала жаркая волна и становилось трудно дышать, а сердце тревожно стучало, предупреждая об опасности. Алена тяготилась общением с ним, слишком странным, непонятным был сосед. Хотя, мог ли бог вложить талант создавать из простого дерева такую красоту в руки плохого человека? Алена мучилась, сомневалась, опасалась, но и отказаться от столь нужной помощи не могла. Да и не спрашивал Марат разрешения, просто приходил в дом, находил себе работу и делал ее, ни на кого не обращая внимания, словно был в чужом доме хозяином.
Каждый раз после окончания работы Алена вынужденно звала соседа пить чай, пытаясь играть роль благодарной хозяйки. Он никогда не отказывался, но за столом продолжал молчать, молчать и смотреть на Алену. Однажды она не выдержала этой молчаливой пытки.
За окном нудно моросил октябрьский дождик, хмурилось низкое серое небо. А в маленькой кухоньке повисла напряженная тишина. Алена тяжело вздохнула, набираясь смелости, и сказала:
- Ну, что ты молчишь, Марат? Почему ты всегда молчишь? Это же просто невыносимо! Я задыхаюсь от этого твоего молчания. Чем пожирать меня глазами, скажи хоть что-нибудь!
На мгновение в черных глазах вспыхнуло удивление, вздрогнула темная бровь. Но потом он улыбнулся снисходительно, как улыбаются на реплику неразумного дитяти, и произнес своим низким глуховатым голосом:
- Пошли, - и поднялся из-за стола.
- Куда? – растерялась Алена.
Он вывел ее на крыльцо и, оглядевшись по сторонам, приказал:
- Слушай!
Что слушать?! Хотелось крикнуть Алене, но она смолчала, обвела взглядом серый, смутный от дождя двор. Дождь неторопливо барабанил по крыше, журчал ручейком, стекая в бочку на углу дома, шуршал в еще цеплявшихся за ветки яблонь побуревших листьях. Ветер подпевал дождю, наигрывая на струнах электрических проводов. И вдруг Алена поняла, почувствовала всем своим существом, что тишина то вокруг живая! Она была наполнена таинственными вздохами, неясными, тающими вдали звуками, непонятными всхлипами. И молчание двух людей в этой дышащей тишине оказалось таким естественным, таким правильным, что любые слова могли только нарушить существующую гармонию, внести диссонанс. Если внимательно слушать тишину, то молчание не становилось непреодолимой стеной, а объединяло, посвящало в одну тайну, сближало.
Алена зябко поежилась, обхватив себя за плечи, потрясенная собственным открытием. Сколько они уже вот так стоят и вслушиваются в тишину? Пять минут? Десять? А может целую вечность? Марат снял с себя куртку и накинул на плечи Алены. Она посмотрела на него и впервые не опустила глаза, выдержала пристальный, проникающий в самую глубину души взгляд. А из черных, глубоко посаженных глаз странного соседа струился теплый свет, обволакивал, согревал, оберегал. Да нет в нем ничего страшного и пугающего! Вдруг с облегчением поняла она. Сама себе напридумывала всяких глупостей и испугалась. А он на самом деле добрый, просто замкнутый и молчаливый. Разве можно бояться человека, умеющего слушать тишину?
Но сами собой сорвались с губ непрошенные слова:
- Поздно уже… Пойду я, - и, стянув со своих плеч куртку, протянула Марату.
И вновь молчание обернулось непреодолимой стеной, препятствием, а в глазах его погас теплый свет, словно кто-то неловким движением разбил лампочку.
В конце октября Марат принес в большой картонной коробке подарок для Катюшки. Он решительно прошел в комнату, где девочка сидела за столом и рассматривала картинки в детской книжке. Алена, удивленная видом загадочной коробки, пошла за ним следом.
Марат водрузил коробку на стол и стал извлекать оттуда раскрашенные в разные цвета самодельные деревянные кубики и пирамидки. Девочка замерла с открытым ртом, наблюдая, как из разрозненных деталей под руками соседа собирается сказочный замок с башенками и галереями, балконами и террасами. В окошке самой высокой башни виднелась хрупкая фигурка маленькой принцессы, чем-то неуловимо похожей на саму Катю.
Восторгу ребенка не было предела! Катюша вытягивала тонкую шейку, силясь рассмотреть все детали, тянула скрюченные болезнью ручки, чтобы прикоснуться к этому чуду. Марат с улыбкой наблюдал за ней, а потом вдруг резким движением разрушил всю конструкцию… Разноцветные кубики с сухим щелканьем рассыпались по столу.
- О-ох! – вздохнула Катя и подняла на дядю Марата большие голубые глаза, быстро наполняющиеся слезами.
Алена удивленно взглянула на соседа. Почему он сломал замок? Что задумал? А тот сгреб кубики ладонями и пододвинул к Катюшке.
- Собирай, - произнес тихо, но отчетливо.
Девочка потянулась к новой игрушке. Но судорожно выгнутые пальчики не слушались, отказывались подчиняться. Кубики выскальзывали из неловких больных рук. Видя мучения ребенка, Алена задохнулась от возмущения:
- Зачем ты так, Марат? Видишь ведь, ей не справиться самой. Она и ложку то в руке удержать не может.
Она бросилась было помогать дочери, но наткнулась на вытянутую руку соседа, как на каменную стену.
- Сама справится, - произнес он, удерживая хозяйку в двух шагах от стола.
Алена, сразу поняв, что силы их не равны, стала горячо убеждать его словами:
- Ей же трудно, Марат! У нее больные руки, пальчики совсем не слушаются. Зачем ты так? Это жестоко в конце концов! Пусти, я помогу ей!
Он мотнул головой, упрямо поджав губы:
- Пусть сама.
И тут в Алене проснулся зверь, самка, детеныша которой мучают и издеваются над ним. Она решительно развернулась к Марату и стала выталкивать его руками из комнаты в коридор. На мгновение лицо его исказила гримаса удивления и растерянности. А Алена пихала его сжатыми кулачками в грудь, вытесняя в коридор шаг за шагом, и яростно шипела:
- Я никому не позволю издеваться над моей дочерью! Злой, жестокий, бессердечный человек! Не нужны нам твои подарки, не нужна твоя помощь! Уходи из моего дома и больше не приходи!
Она остервенело молотила кулаками по его широкой груди, глотая злые слезы, пока он не схватил ее за руки и, глянув прямо в глаза, произнес:
- Успокойся, дурочка!
- Сам ты дурак! – взвизгнула Алена, пытаясь вывернуться из его рук, сжимавших ее запястья словно железными тисками.
Вдруг из комнаты послышались странные звуки, похожие на сопение, заставившие обоих повернуться и забыть о потасовке. Алена шагнула к двери в комнату и ахнула, разом растеряв все возмущение. Девочка самозабвенно, приоткрыв ротик от усердия, собирала кубики. Получалось плохо. Разноцветные детальки то и дело выскальзывали из напряженных пальцев, но спустя несколько минут ей все-таки удалось поставить один кубик на другой. Катюша подняла на взрослых полные восторга глазенки и радостно засмеялась.
В душе у Алены что-то дрогнуло и слезы потекли из глаз.
- Умница ты моя! – бросилась к дочке, обняла, покрывая поцелуями счастливое личико. – У тебя все получится, обязательно получится!
Испытав мгновенный стыд за вспышку гнева, подняла глаза на Марата. Но в дверном проеме никого не было. Она выглянула в коридор, но коридор был пуст. Сквозь стылую осеннюю тишину со двора до нее донеслись звуки быстро удаляющихся шагов.
Вечером, сидя на кухне за чашкой чая напротив Любаши, Алена жаловалась:
- Он меня дурой обозвал, - на Алену удивленно уставились круглые Любашины глазищи, - я в долгу не осталась. В общем поссорились. А потом, когда я успокоилась и немного подумала, то поняла, что он был прав. Дура, я и есть дура! Все оберегаю Катюшку от всего на свете, как глупая курица-наседка, а ведь надо ребенка к жизни готовить! Должна же она научиться есть самостоятельно, хотя бы с ложкой управляться. А этот конструктор замечательный помогает развивать ручки. Марат прав, надо подталкивать Катю к самостоятельности. А я на него накричала, обидела ни за что, ни про что… - Алена виновато вздохнула. – Он же эти кубики собственными руками выпиливал, шлифовал, раскрашивал, время тратил, силы, фантазию. А я… Очень неловко получилось.
- Так пойди и попроси прощения, - посоветовала Любаша, - делов то!
- Тебе легко говорить! – Алена уставилась в окно, где на сером фоне порхали первые крупные снежинки, оставляя на стекле мокрые неровные кляксы. – Вроде бы и понимаю, что не права, значит надо это признать и извиниться. А как представлю взгляд этих его азиатских черных глаз, вся решимость испаряется.
- Ну вы даете! – усмехнулась подруга, - Нашли из-за чего ссориться! Что-то ты мудришь, Аленка. Мужик добрый, умный, заботится о тебе, дурехе, к ребенку твоему хорошо относится. За такого держаться двумя руками надо!
- Боюсь я его! Он странный, загадочный какой-то…
- Ой, я тебя умоляю, подруга… Загадочный!.. Не выдумывай. Все мужики одинаковые, и всем им от бабы нужно только одно. За это он тебе и гвоздь забьет и крыльцо отремонтирует, и даже к ребенку по-доброму относится будет. Такова правда жизни! Нет никакой загадки. Все просто и примитивно. Устал наш Марат в одиночестве маяться, видит, что ты без мужа осталась, вот клинья к тебе и подбивает. А ты этим пользоваться должна, не упускай свой шанс.
- Ну что ты говоришь, Люба! – воскликнула Алена, чувствуя, как запылали щеки то ли от возмущения, то ли от смущения.
От слов подруги на душе стало противно, как будто Любаша, не подумав, пробежалась там в грязных с улицы сапогах. Нет, Марат не такой! Хотелось ей возразить. А почему не такой? Что она о нем знает? Темная лошадка этот сосед. Разве только умение слушать тишину делает его иным, не похожим на других?
Почему-то вспомнилось, как Митя ухаживал за ней в госпитале. В серой больничной пижаме и безразмерных казенных тапках ходил за ней хвостом, поджидал у выхода из палат, рвался помочь поднести штатив для капельницы или бикс со стерильными салфетками. И смотрел на нее так, что невольно хотелось застегнуть все пуговицы и поднять воротник повыше. На третий день знакомства полез к ней целоваться прямо в процедурном кабинете, после того, как она сделала ему укол. Не встретив сильного сопротивления, осмелел и стал зажимать ее по углам, лапая горячими ладонями и слюнявя лицо жадными поцелуями, презрительно хмыкая на ее смущенное блеяние: «Митя, люди же вокруг!». Сейчас, спустя годы, Алена чувствовала себя осенним листком, сорванным ураганом Митиной любви с привычной ветки и унесенным за тридевять земель. Ураган пролетел, а бедный брошенный листок остался…
Нет, Марат был совсем другим, не таким, как Митя. Ни малейших попыток прижать ее в каком-нибудь углу не предпринимал. Да и под его пристальным взглядом не хотелось застегнуться на все пуговицы… Тогда чего же она боится? От его взглядов она переставала чувствовать опору под ногами, словно пропитанная осенней влагой земля превращалась в белопенные облака и ее неудержимо тянуло вверх, в бездонное небо. А там, подхваченная воздушными потоками, она легко могла улететь в неизвестные, опасные дали, позабыв обо всем, оставив на грязной земле дом, хозяйство, даже Катюшку… А разве можно оставить Катюшку? Этого никак нельзя допустить! Вот и привязывала себя веревкой придуманных страхов.
Два дня Алена терзалась муками совести, два дня поглядывала в сторону соседского участка, в надежде увидеть открывающую калитку знакомую коренастую фигуру. Но Марат не приходил. В конце концов Алена решилась и отправилась сама к соседу в хрупкой уверенности, что повинную голову меч не сечет.
На участке Марата было не видно. Она, едва закрыв за собой калитку, внимательно осмотрела ухоженный участок, нарядный, выкрашенный светлой краской дом, отдельно стоявший гараж для машины, притихший сонный сад. Раньше она никогда не приходила сюда. Марат не приглашал, а она не навязывалась. Теперь ее поразило, сколько любви и заботы было вложено в каждую постройку, в каждый куст или дерево, в каждую грядку.
В окнах дома свет не горел, значит хозяин был где-то в другом месте. Алена неуверенно пошла вперед по вымощенной тротуарной плиткой чистенькой дорожке. Из-под гаражных ворот пробивалась тоненькая полоска света. Она подошла и прижалась ухом к гладкой струганной створке, прислушиваясь. Из гаража доносились жужжащие, взвизгивающие звуки какого-то работающего электрического механизма.
Алена постучала и вошла. Большую часть просторного гаража занимала не старенькая «нива», а длинный стол, заваленный деревянными заготовками, инструментами и банками с краской. Пахло стружками и чуть-чуть бензином. Марат сидел за столом и шлифовал готовую заготовку для новой фигурки. Дерево в его руках было живым и теплым, казалось, что прикасаешься к человеческому телу, молодому, упругому, обещающему раскрыть все свои тайны. Он вглядывался в золотисто-розовую древесную плоть, пытаясь угадать контуры будущей игрушки или сувенира. Кто это будет? Может быть увалень-медвежонок? Или уютно свернувшийся в клубочек кот? Или Большая птица с длинной изящной шеей?
Дверь скрипнула, и Марат оторвался от работы, поднял на гостью удивленный взгляд. От неожиданности он привстал от стола, отложив в сторону свою работу.
- Здравствуй, Марат, - пробормотала Алена, не зная, куда деть руки. От неловкости хотелось вжаться спиной в деревянную дверь и раствориться в ней, стать незаметной, невидимой. – Я пришла попросить у тебя прощения за свою грубость. Извини. На самом деле ты был прав.
Он стоял и молчал, глядя на нее исподлобья. Не простит, ни за что не простит! Подумала Алена, заметив, как хмурятся его темные брови. Но глаза уже смеялись, сверкали веселыми искорками, уголки губ подрагивали, пытаясь сдержать рвущуюся наружу улыбку. И на сердце стало легко-легко.
- Ты не сердишься? – зачем-то спросила она, уже понимая, что не сердится, совсем не сердится. – Только зря ты меня дурой назвал. Я, конечно, глупая, но не дура.
- Не дура, а дурочка, - ответил Марат, отведя взгляд и снова старательно шлифуя куском наждачной бумаги деревянный спил, - до дуры тебе еще расти и расти.
И словно отпущенная на свободу, прорвавшая все препоны и преграды, Алена стала взахлеб рассказывать, с каким упоением и упорством ее Катюшка играет в новую игру, что у нее не все получается, но под напором интереса и любопытства, неуклюжие детские ручки терпеливо собирают кубик за кубиком, выстраивая волшебный замок с маленькой принцессой в башне. И какое же это счастье - видеть радость в глазах ребенка! Марат не сдерживал больше улыбку, слушал внимательно, кивал темноволосой головой. А улыбка у него добрая, светлая, вдруг заметила Алена и тоже улыбнулась.
Как-то быстро Алена привыкла к ежедневным визитам соседа. Сделав всю свою работу, он приходил к ним и занимался с Катюшкой, все время придумывая какие-то новые развлечения. Однажды он принес большой лист плотной белой бумаги и целую коробку с красками. И стал учить девочку рисовать… руками. Катя опускала пальчик в краску, а потом прикладывала к листу бумаги, оставляя маленький круглый или овальный оттиск. Марат же с помощью кисточки дорисовывал, превращая разноцветные пятнышки в жучков, паучков, гусениц-многоножек, божьих коровок и порхающих бабочек. Через час весь большой лист был населен веселыми насекомыми, приводя в полный восторг Катюшку.
А Алена, сидя в уголке с вязанием, с улыбкой наблюдала за ними. Самое удивительное, что художники общались между собой без всяких слов. Им достаточно было взгляда, движения бровей, улыбки, утвердительного «Угу» или удивленного «Ммм?», чтобы понять друг друга. А может они общались мысленно? Как знать, может им обоим, таким не похожим на других, была доступна телепатия?
Глядя на трудолюбивую парочку в душе Алены разрастался тихий свет. А в голове сама собой возникла странная мысль: как бы сложилась ее жизнь, если бы шесть лет назад в госпитале она встретила не Митю, а Марата? Но эта мысль, помахав ярким крылом мечты, поманив в заманчивый мир фантазий, тут же угасла, разбившись о неприглядную действительность. Если бы да кабы… Ее, Аленина, жизнь сложилась так, как сложилась. И она – почти нищая, убогая, с больным ребенком на руках. И это уже не исправишь никакими мечтами и фантазиями.
Теперь молчание в обществе Марата не тяготило Алену. Каждый молчал о своем, не навязываясь, не мешая другому, и ей казалось, что молчать вместе даже интереснее. Можно было думать о своем, а можно было попытаться угадать, о чем думает сосед. Когда хотелось поговорить, она рассказывала, делилась своими мыслями, задавала вопросы. А он слушал и слушал так, что никакие слова были не нужны. По взгляду, по напряженно сжатым губам или удивленно поднятым бровям она понимала, что Марат ей сопереживает, что он все понимает. Не смотря на свое вечное молчание, он был внутренне ей созвучен. Как ни странно, но о его молчание, как о волнорез, разбивалось ее отчаянное одиночество. Это молчание окутывало ее, защищало, оберегало.
В начале ноября, когда тонкий ледок сковал привычную деревенскую грязь, а проплешины первого неуверенного снега превратили скошенные поля в шкуру неведомого животного, Марат уехал на своей «ниве» в город на пару дней. Алена с неприятным удивлением поняла, что скучает и ждет его возвращения. Нельзя, ох, нельзя было в ее положении привязываться к чужому человеку, даже очень хорошему человеку. Весь ее жизненный опыт учил, что такая привязанность неизменно заканчивается горьким разочарованием.
Он вернулся вечером и, едва загнав машину в гараж, заявился к соседке, впустив в дом за собой шлейф морозного воздуха и добрый дух дальних дорог.
- Здравствуй, Марат, - Алена распрямила спину от таза со стиркой, хватая мокрыми распаренными руками вафельное полотенце, - уже вернулся?
Он кивнул, одной рукой стягивая шапку с головы, а другой протягивая ей какой-то сверток.
- Что это? Это мне? – она неловко терла полотенцем мыльные ладони, боясь прикоснуться к таинственному подарку, опасаясь его испачкать, испортить, осквернить, точно там, под оберточной бумагой скрывалось неведомое сокровище.
В свертке оказались книги.
- «Массаж», «Пособие по классическому массажу», «Методика лечебного массажа для детей с ДЦП», - читала она, перебирая плотные, прохладные книжки. – Марат, ты принес это мне, чтобы я делала массаж Кате?
Он кивнул утвердительно и внимательно посмотрел ей в глаза. Под этим взглядом она вдруг растерялась.
- Но я не умею делать массаж…
- Учись.
- Я училась в медицинском училище, ходила на курсы массажа, но так и не закончила, не доучилась. Я же не сдала выпускные экзамены и диплом не получила. Я же недоучка, Марат, – зачем-то оправдывалась она, протягивая ему книги, будто хотела вернуть подарок обратно.
- Нет, у меня не получится!
- Получится! – твердо произнес он, отталкивая протянутые к нему книги.
-Ты не понимаешь, Кате нужен профессиональный массажист, настоящий специалист, а где ж его взять в нашей глуши? – И снова протянула ему книги. Пусть заберет, ей они все равно не помогут, она же недоучка, она не сможет, не справится.
- Вот именно, где? – И посмотрел жестко, сверкнув стальным блеском в темных глазах.
Алена сникла, почувствовав себя нерадивой ученицей, которую отправили на пересдачу экзамена. Не было ни сил, ни времени на самообучение, а главное, не было никакой уверенности, что получится. Да и почему должно было получиться, если вся ее жизнь была подтверждением ее несостоятельности. Она же не состоялась ни как женщина, ни как жена, ни как мать, ни как хозяйка… Но Марат вложил стопку книг в ее влажные после стирки руки и произнес голосом, не терпящем возражений:
- Читай, учись и лечи ребенка.
Повернулся и вышел, не обратив внимания на ее жалобные попытки возразить.
С тех пор он приходил каждый вечер и занимался с девочкой, давая возможность матери изучать новые книги. Если Алена отговаривалась необходимостью вязать для заработка, он вытаскивал из ее рук спицы с пряжей и откладывал на стол с таким видом, что спорить уже не хотелось. И она читала, с трудом вспоминая подзабытые медицинские термины, вникая в суть, запоминая. Как только силы покидали ее, и без того слабая уверенность в себе таяла, когда она готова была отступить, сдаться, смириться со своей слабостью и неумением, взгляд черных глаз подстегивал ее, как плеть степного кочевника подстегивает уставшего коня.
И постепенно, сначала робко и неуверенно, потом все увереннее и настойчивее Алена начала делать каждый день дочери массаж, разминая, растирая плавными движениями напряженные мышцы, заставляя скрюченное болезнью тело ребенка распрямляться, наливаться силой. К концу ноября Алена заметила первые положительные сдвиги и, не успев отогнать от себя слишком желанную мысль, подумала, что такими темпами Катюшка скоро встанет на ноги и начнет ходить самостоятельно. Подумала и испугалась. Лучше не думать о таком, а то не переживешь разочарования. Но не взирая на привычное, укоренившееся в душе неверие в лучшее, она почему-то надеялась, что именно так и будет, боялась и надеялась.
А в глазах Марата появилось новое выражение, когда он смотрел на Алену. Нет, это не могло быть правдой, потому что к ней, слабой и убогой, не могло относиться, но, кажется, он ею гордился. И от этого взгляда промерзшая земля под ногами превращалась в белопенные облака, а за спиной вырастали крылья и хотелось лететь, подхваченной потоками воздуха, в далекие дали, ничего не боясь и ни в чем не сомневаясь.
В начале декабря Марат привез из города новенькое кресло-каталку для Кати. В первый момент Алена не поверила собственным глазам, потом завизжала от радости и повисла на шее дарителя, шепча восторженной скороговоркой: «Спасибо, спасибо, Марат!!». От такого бурного проявления чувств он опешил и застыл, как каменное изваяние. А Алена, быстро придя в себя, смутилась, отскочила в сторону, словно обожглась, залившись ярким румянцем, и сосредоточилась на изучении подарка.
Кресло-каталка меняло все в ее жизни и жизни Катюшки. Оно открывало совершенно новые возможности. Теперь она сможет спокойно возить выросшего и потяжелевшего ребенка хоть по всему Воскресенскому, хоть на прием к врачу в амбулаторию, хоть в магазин, хоть в гости к Любаше. Да просто покажет дочке бескрайние снежные поля вокруг села, высокий берег уснувшей подо льдом реки, лес за рекой, застывшие серебряными арками тонкие березы, склонившиеся под тяжестью снега и льда.
Но новая мысль отрезвила и погасила радость.
- Марат, -проговорила Алена, с нежностью проводя ладонью по гладкой хромированной поверхности колеса, - оно же, наверное, кучу денег стоит? Ты же понимаешь, что таких денег у меня нет и никогда не будет? Как же мне тебя отблагодарить?
И подняла на него глаза, уже слыша в голове ехидный голос Любаши «Ох, придется тебе расплачиваться, подруга!», внутренне готовая свалиться вниз с белопенных облаков со сломанными крыльями. Но он по-доброму улыбнулся и махнул рукой. «Ерунда!» - говорил теплый взгляд его азиатских глаз. И крылья не сломались, а облака остались белыми и легкими, свободно парящими в лазурных небесных высях.
Счастливая, окрыленная новыми перспективами, Алена порхала по хозяйству, не чуя ног под собой. А в руках любая работа спорилась, ладилась. Приближался Новый год. Чуть ли не впервые в жизни этот праздник не вызывал грустных мыслей, а наоборот, открывал новые надежды. С радостью Алена готовила подарки для близких, в круг которых впервые попал и Марат. Надо было как-то отблагодарить человека за добро. У нее не было лишних денег, но зато были умелые руки и отложенная на всякий случай хорошая шерстяная пряжа. Она решила связать ему свитер из этой пряжи. Зима на дворе. Теплая вещь наверняка пригодится.
День за днем, вернее, ночь за ночью, отрывая скудные часы от собственного сна, Алена стучала спицами, вывязывая красивый замысловатый узор, вплетая к шерстяной нити тепло своей души, доброту и признательность отзывчивого сердца. Пусть ему будет тепло и уютно в этом свитере, пусть он согреет его, убережет от сырости и холода, защитит от простуды. Если бы она могла, она бы вплела в узор всю свою нежность, делая пряжу еще мягче. Чтобы он почувствовал, надевая свитер, словно ласковые женские руки прикасаются к нему, гладят широкие плечи, скользят нежными ладошками по спине, обнимают… Алена потрясла головой, отгоняя ненужное видение. Марат добрый, хороший, глубоко порядочный человек с большим сердцем. Он ее жалеет, оттого и заботится. Да и как не пожалеть такую убогую, одинокую женщину с больным ребенком на руках?
Катюшка уже пыталась стоять на нетвердых ножках, хватаясь для устойчивости за стол или стул, укрепляя надежду в материнском сердце. Любаша радовалась вместе с ней, глядя на ребенка, но не упускала момент съязвить:
- Ох, будешь ты расплачиваться, подруга, со своим благодетелем, и не деньгами, поверь мне! – и косила в сторону Алены лукавым глазом.
- Буду, Люба, буду, - твердо отвечала Алена, - полы в его доме мыть буду, грядки полоть, все, что угодно делать буду, если попросит! Я так ему благодарна! Вот, только он ничего не просит…
- Не смеши меня, Аленка! Полы он и без тебя вымоет, а ты натурой с ним расплачиваться будешь, помяни мое слово. Такова правда жизни!
Алена краснела и отводила взгляд в сторону.
- Он не такой, Люба! Он добрый, благородный, порядочный. Сколько времени уже мне помогает, а никакого намека, не то что…
- Подожди, подруга, с мыслями соберется, осмелеет и намекнет, обязательно намекнет.
Такие разговоры наводили смуту в душе Алены, и раздражали, и смущали, заставляя честно признаваться хотя бы самой себе, что на самом деле она ждет хоть каких-то проявлений интереса к ней как к женщине со стороны Марата. Но руки он по-прежнему не распускал, взглядом масляным ее не раздевал, сальными словечками в краску не вгонял. Значит, делала вывод Алена, она ему совсем не интересна, не привлекательна.
Теперь она подолгу задерживалась возле зеркала, рассматривая свое отражение, и грустно вздыхала. Да уж, не на что тут смотреть. Кожа бледная, щеки впалые, глаза затравленные, волосы тусклые. А руки…Она смотрела на свои руки с покрасневшей от работы, обветренной, покрытой цыпками кожей, с неухоженными, вечно ломающимися ногтями и хотелось сжать ладони в кулак и спрятать за спину. Нет, нукеры ордынских ханов таких «красавиц» в упор не видят, не замечают. И правильно делают! У нее ребенок больной на руках. С таким ярмом на шее в облаках не летают. Полеты в облаках – они для других, обласканных судьбой женщин, красивых и смелых, уверенных в себе, знающих себе цену. А какая цена у нее, сироты убогой? Копейка, да и та ломанная. От таких мыслей становилось совсем тошно, а крылья за спиной опускались.
Подарок свой она закончила вязать как раз 31-го декабря утром. Алена раскладывала его на столе, когда в дом забежала Любаша.
- Ух ты, какая вещь классная! – воскликнула она, стряхивая снег с пуховика. – Это кому? На продажу?
- Нет. Это подарок на Новый год, - ответила Алена, сворачивая свитер. Отчего-то ей не хотелось, чтобы подруга видела ее подарок, оценивала, критиковала.
- Соседу что ли? Ну-ка, дай посмотреть, – и бесцеремонно вытащила из рук хозяйки свитер, развернула его в вытянутых руках, покрутила, рассматривая со всех сторон. – Классный подарок, Аленка, вот только великоват ему будет. Он же не такого высокого роста, Марат то. А ты вон какие длиннющие рукава вывязала.
Алена, не говоря ни слова, забрала из рук подруги свитер. Это был ее подарок личный, это была частичка ее души и добрых заботливых рук, только ее. Ни к чему постороннему человеку вмешиваться. И тут же устыдилась: разве Любаша посторонняя? Да она самая близкая подруга!
- Слушай, Аленка, я прибежала пригласить вас с Катюшкой к нам на Новый год. Вы же теперь на личном автотранспорте! – Хихикнула Любаша и добавила, - я зайду за вами вечером. Вместе то веселее, да и Катюшка любит возиться с моими пацанятами.
Алена кивнула, соглашаясь. В глубине души она надеялась, что Марат пригласит их к себе в гости. Новый год все-таки, самый добрый, самый семейный праздник! К себе в свою избушку-развалюшку она приглашать гостей стеснялась. Но Марат так и не пригласил, хотя накануне принес целый мешок подарков. В нем были детские игрушки и чудесная, ручной работы деревянная шкатулка для Алены. Она еще подумала, с восхищением разглядывая подарок, что в таких шкатулках обычно хранят драгоценности. А ей что хранить? Но шкатулка сама по себе была настоящей драгоценностью.
Вечером Любаша, как и обещала, зашла за подругой.
- Пошли! Стол уже накрыт, все только вас ждут.
Веселая, возбужденная предстоящим праздником, Катюшка торопилась сесть в свою новую коляску. Алена ее нарядила, как могла, сама надела единственное свое выходное платье, оставшееся еще со времен юности, и вместе с Любашей отправились на улицу.
Ясная, бархатная ночь раскрыла над миром свою звездную сферу, одаривая всех бриллиантовым мерцанием. Под ногами морозно похрустывал снег. Из печных труб большинства домов Воскресенского тянулись ввысь столбики дыма, добавляя к студеному воздуху уютные запахи горящих дров. Катя с замирающем сердцем смотрела на раскинувшуюся вокруг красоту.
- Ой, Любаша, я же забыла вручить Марату подарок, - спохватилась Алена. – Вы идите, а я быстро. Я вас догоню по дороге.
Люба покатила вперед коляску с Катюшкой, а Алена вернулась домой, схватила сверток со свитером и побежала в соседний дом.
Свет горел во всех окнах, но звуков из притихшего дома не доносилось. Алена прислушалась и осторожно постучала в дверь. И вздрогнула, когда та неожиданно распахнулась, как будто хозяин дожидался гостей у порога.
- Привет, Марат, - пробормотала Алена, вдруг растерявшись, – я зашла поздравить тебя с праздником. Вот подарок…
Марат удивленно приподнял брови, рассматривая сверток в ее руках.
- Это свитер. Я специально связала его для тебя.
- Проходи, - проронил Марат и закрыл за ней дверь, впустив в домашнее тепло.
- Я бы хотела, чтобы ты его померил. А то мне кажется, что рукава длинноваты получились, - говорила Алена, снимая пуховый платок с головы, стягивая хлипкий старенький полушубок, выбираясь из большущих, не по размеру, валенок. Робость в ее душе сменило любопытство, ведь в доме Марата она никогда не была. Очень хотелось увидеть своими глазами, как живет ее загадочный сосед.
Он помялся немного в прихожей, словно не решаясь впустить незваную гостью в свою жизнь, но подумал и гостеприимно распахнул перед ней дверь в комнату.
Сунув подарок в руки Марату, Алена уже рассматривала его жилище.
Большая светлая комната с красивой современной мебелью, в углу вместо печи непривычный камин с мирно горящими поленьями. Огонь потрескивал, создавая вокруг не только тепло, но атмосферу ни с чем не сравнимого покоя и уюта. По всем стенам висели картины, словно Алена попала не в частный дом, а в музей. Картины были в красивых, золоченых рамах под старину, в простых деревянных рамах и вовсе без них, на подрамниках. Картины, а это были женские портреты, были написаны маслом, воздушной акварелью, углем, цветными мелками или обычным простым карандашом. Со всех полотен на притихшую в восхищении гостью смотрели прекрасные женские лица, вернее, лицо одной женщины. Слово «красивая» никак не подходило к ней, оно принижало, приземляло как-то ее возвышенную, небесную красоту. Тонкий овал лица, задумчивые или грустные глаза, легкая волна волос на плече, чуть тронутые нежной улыбкой губы… В каждом мазке, в каждом штрихе чувствовалась такая любовь, такое восхищение, граничащие с поклонением, что перехватывало дыхание. Этим иконописным ликом можно было любоваться бесконечно, молиться на него, как на икону мадонны. Это был не дом, а храм, посвященный одной женщине, Единственной.
- Ах!.. – выдохнула Алена восхищенно и вдруг осознала, что лицо это ей знакомо, она видела его совсем недавно… в собственном зеркале.
Алена, потрясенная своим открытием, повернулась к Марату. Тот стоял перед ней в новом свитере, растерянный и притихший, в каком-то робком жесте вытянув к ней руки в длинных, слишком длинных рукавах.
- Это я?.. – пробормотала она, все еще не решаясь поверить собственным глазам. Он кивнул. – Но, как же… Марат, а ты давно?..
- Шесть лет, с первого дня…
- Почему молчал? – в ответ растерянно пожал плечами.
Она не могла поднять глаза на него, боясь встретиться с взглядом его черных азиатских глаз, поэтому принялась подворачивать рукава своего подарка и бормотать:
- Длинные? Ничего страшного. Я их укорочу, распущу немного, перевяжу. Это не сложно. Это быстро, полчаса и все будет готово.
- Алена, - ее имя прозвучало как робкое и нежное касание, еще больше напугав ее.
- Ты давай, снимай свитер, я завтра же перевяжу, - торопливо заговорила она, пытаясь снять свитер с него через голову, выворачивая наизнанку.
Марат тянул руки из рукавов, пригибая голову, но руки запутались, они оба запутались в этом свитере, как в паутине нерешительности и смущения. И Алена сама не поняла, как оказалась в кольце его рук, прижатой к его груди… И черные, глубоко посаженные, азиатского разреза глаза оказались так близко, что сердце дрогнуло и застучало с такой силой, что готово было выскочить из груди, а дыхание перехватило. Ох, нет, невозможно, совершенно невозможно! И от робости и неуверенности с уст ее полились совершенно ненужные, глупые слова:
- Марат, я ведь на самом деле вовсе не такая красивая. Ты все придумал. Я обыкновенная. Совершенно обыкновенная. И диплом я так и не получила. И ребенок у меня инвалид. Ты же понимаешь, даже если она научится ходить, все равно никогда не будет здоровой. Я не…
Он закрыл ей рот поцелуем, прервав наконец этот бессмысленный, ничего не значащий поток. И пол вдруг превратился в белопенные облака. И легкие воздушные потоки подхватили обоих и понесли в неведомые дали, прямо навстречу солнцу, дарящему свое животворящее тепло, отогревающему озябшие в беспросветном одиночестве души.
Когда невидимая стена из ненужных слов была прорвана, она вдруг отпустила себя на волю и прильнула к нему всем своим существом, обвила руками за шею, не замечая, как по щекам потекли слезы.
- Аленушка, - шептал он, стирая губами соленые капельки, с нежностью касаясь кончиками пальцев шелка ее волос, с благоговением вдыхая их запах.
- Только не отпускай меня, никогда не отпускай, - шептала она в ответ, обнимая с такой страстью, будто теперь оторваться от него означало умереть.
Любаша с нетерпением поглядывала на часы. Куда запропастилась подруга? До Нового года сорок минут, а ее все еще нет. Не могла же она заблудиться. Тут идти то совсем недалеко по прямой улице. Глянув на Катюшку, с упоением играющую с сыновьями-двойняшками Любы, она сняла с вешалки пуховик и пошла разыскивать пропавшую.
Во всех окнах домов горел свет, доносились веселые голоса, смех. Кто-то уже начал отмечать по традиции, не дождавшись боя курантов, и горланил песни, оглашая окрестности визгливыми нестройными голосами. Елка у здания местной администрации переливалась гирляндами разноцветных огней. В воздухе пока еще висело ощущение праздника и волшебства. Но скоро, Любаша в этом была уверена, веселье бурным потоком перехлестнет невидимую грань, и в яркую картину праздника уродливыми пятнами добавятся семейные ссоры с перепоя и пьяные разгульные драки. Такова правда жизни!
Подойдя к дому Марата, Люба замедлила шаги. А вдруг Аленка отдала свой подарок и давно ушла? Что она скажет Марату? Что подруга ее пропала? Но долго думать Люба не привыкла, потянула ручку входной двери, а та бесшумно открылась.
- Эй, хозяин, - отчего-то шепотом позвала Любаша, прислушиваясь к звукам в доме. Ей никто не ответил.
Не раздеваясь, тихо ступая по половикам, она прошла и приоткрыла дверь комнаты. Там кто-то явно был, и не один. Из тайных закоулков дома доносились нежные вздохи, таинственные скрипы, неразборчивое мужское бормотание, тихий счастливый женский смех. От этих звуков богатое воображение Любаши тут же нарисовало яркую картину происходящего, и она, округлив глаза, зажала себе рот ладошкой, чтобы не вклиниться, не дай бог, неуместным возгласом в эту мелодию любви.
Бесшумно прикрыв дверь, она повернулась и на цыпочках вышла из дома. Улыбка играла на ее румяном от мороза, круглощеком лице. Вот значит, как?
- Марат не такой, не такой! – бубнила она себе под нос, передразнивая подругу, - Еще какой, такой! Я же говорила, нормальный мужик, смелости только наберется… Набрался, наконец! Ох, Аленка, ты моя Аленка… Ладно, встретим Новый год без тебя. Навру что-нибудь своим…
Она остановилась и бросила прощальный взгляд на нарядный дом под черепичной крышей, на которой топорщила свое круглое ухо спутниковая антенна, вслушиваясь в шепот вселенной. Посмотрела на часы и побежала домой бегом, чтобы успеть к первому удару курантов. Откуда же ей было знать про белопенные облака и крылья за спиной, про потоки воздуха, уносящие в неведомые дали тех, кто умеет слушать тишину?..