Лыжница

Лыжница. 01 Вместо вступления

Жизнь людей, связавших свою судьбу с горами и спортом, необычна. Они другие. За острыми ощущениями сюда приходят многие. Однако, при современных супер технологиях, например, катание на горных лыжах уже не такой экстремальный вид спорта. Тысячи тысяч горожан приезжают на оборудованные по последнему слову техники резорты, экипируются словно космонавты, и услужливо подготовленная для них экипировка, позволяет недурно кататься практически любому желающему. Хочешь чуть круче: нанимаешь высококвалифицированного инструктора, и он за день-два-три проведет тебя путем, оптимально удаленным от ошибок и падений к скорости и удовольствию.
Счастье, что в мире осталась еще та сторона и высота, куда пропуск один – душа. И незаметно для себя ты становишься иным: добрее, понятливее, что ли…
хорошему человеку


               


События этого повествования вымышлены – хотя, очень вероятно, что, у персонажей найдутся реальные жизненные прототипы.

Действующие лица и исполнители:

Город Оле – Город, в котором происходят события.
Лесвиль – Живописное место, где расположен горнолыжный комплекс.
Столица – Столица уже другого государства.
Город Тигр – Большой город в долине.

Ярис – Ярис Мамин, он же Бармалей.
Эли – Эльвира  Куперман, он же Лена Лёвина.
Нил Сельский – Друг и помощник Бармалея.
Стефания – Жена Нила Сельского.
Славка Чудинов – Друг Бармалея.
Толик Пузатенко – Друг Бармалея.
Миша – Водитель спорткомитетовского Фордика.
Секретарша Зина – Просто секретарша Зина.
Рокки – Рокинфельд – Злой мафиози.
Дон Карлеоне, он же Леонид Алексеевич Трипольский – тоже мафиози, только добрый.
Виктория – первая жена Яриса.
Тесть и теща – родители первой жены Яриса.
Георгий Александрович Лёвин – Гоша. Дядя Эли Куперман, брат ее папы.
Маша – Мария, Маша, Подруга Сони жены Гоши, его домоправительница.
Соня – Жена Гоши (давно умерла).
Бабушка Клара – Мама матери Эли, Циля Куперман.
Антон – Помощник и правая рука Гоши (левая тоже).
Семья Славки Чудинова – Ирина и Катюша.
Семья Толика Пузатенко – Света и Ванечка.
Дедушка Лейбл – отец папы Гоши и его брата, отца Эли.
Циля Куперман – мама Эли.
Арон Аронович Леви – Александр Александрович Лёвин.
Военком Витя – Друг Бармалея, живущий с ним в одном доме.
Архитектор Мирон – Он же Архитрактор. Друг из одного дома.

В эпизодах:

Иван – Друг Яриса, по автогонкам, главный механик сборной страны.
Главный – Крутой из «Мерседеса». Он же «босс»
Двое из ларца – охранники Крутого из «Мерседеса»
Нянечка и Доктор – медицинский  персонал из столичной больницы.
Золотой, Серебренный и Черные драконы – То ли Адские, то ли Райские персонажи.
Большие и добрые Ротвейлеры – просто собаки – други человека.
Карлуша – Верный и преданный помощник Яриса, эдакий Конёк-Горбунок.

А ребе – это просто ребе. Таких тысячи, может больше.
Миньян – десять ничем не примечательных евреев, каждый день собирающихся в синагоге на молитву утром, в обед и вечером.



01.ЛЫЖНИЦА


Много написано о единстве и взаимодействии человека с Вселенной. Бесспорно, тонкие нити постоянных связей пронизывают все наше пространство от мира к человеку и обратно. Не прерываясь ни на мгновение – идет вечный разговор. Что ощущает в диалоге каждая сторона? Как отвечает на изменения окружающей среды скалистая горная цепь? Какова степень ее реакции? Так уж ли невидимо движение? Задумываясь, человек начинает получать ответы на свои действия. Однако природа редко позволяет себе сильные толчки, так, чтоб в мире что-то кардинально изменилось. Взойдет солнце, и разве что потеплеет немного скала на той стороне, где оно ее освещает.
Далеко не каждый год от землетрясения приходят в движение горные цепи, не каждый день разверзается земля и встает на дыбы глина. Сотни тысяч лет нужны, чтоб погрузился в пучину континент.
Чуть более активно реагирует на изменения внешней среды растительный мир. От ветра качаются сосны, к свету поворачиваются подсолнухи, растут на глазах ягоды, появляются из земли грибы. Еще большая свобода реакции у животных, птиц, насекомых – у нас на виду осуществляют они целые жизнедеятельные циклы, гармонично растворяются в природе, реагируют на дуновение ветра, отвечают на холод, дождь, утро, вечер – и делают это почти мгновенно. Но никто из них в общей гармонии природы ничего не нарушает. Одному только человеку это удается!
Его Величество Человек начинает организовывать улучшения, не понимая, что не так важен его все утверждающий монолог и твердая поступь, как постоянная обратная связь и каждая ниточка этого контакта. Диктат, еще никого, никогда и никуда не приводил.
Удивительно, что, хотя в случае диалога, человек оказывается ведущим, в большинстве своем пассивным, результат всегда остается в его пользу. И прав он или нет – ему все прощают. Б-г или Высшие Силы, Природа или Провидение, какая разница, но они милосердны к человеку и все ему сходит с рук – с лица Земли его не стирают.

– Несколько лет таких раздумий, умозаключений и выводов, и они уже не кажутся нормальными, а мозги правильными.

– Плохо это или хорошо, однако, чтоб не свихнуться, приходится все записывать.
– Сама по себе вырабатывается определенная система и, почти без перебоев, получается страничка в день и то, что боялся назвать – ненормальностью – отступает, на день, на два отодвигается, потом – и снова страничка в день, и это как единственное лекарство.
– Страничка к страничке, листочек к листочку: возможно, из этого когда-то получится роман, или записи так, и останутся маленьким рассказиком – это неважно. Тревожно, если они долго будут пылиться в дальнем кластере компьютерного сердца, и кто-то неосторожно тронет кнопку «Delete». Низкий процент удачи, если нажмут «Print».
Еще двадцать лет могла пролежать в стареньком файле повесть о прекрасной девушке по имени Эля. Я так и не решился бы напечатать ее в том детском исполнении из разбросанных заметок и коннотаций, обрывков мыслей и в том глупом и педантичном хронометраже событий. Но однажды сын по неосторожности стер всю информацию жесткого диска без всякой возможности к восстановления. И спасибо случаю, что в одном из тяжелых и вынужденных переездов сжёг во дворе огромную гору ненужных вещей. И по случайности сгорел в этом костре обтрепанный школьный портфель с напечатанными одним пальцем на старой раздолбанной машинке первыми моими рассказами. Говорят: «Рукописи не горят». Еще как! Но благодаря тому жаркому пламени, в котором грелся я тогда с утра до поздней ночи, сбегая от холода и одиночества, ушло старое и освободило место новому. Сегодня, та девушка из далекого куска жизни вернулась, такой же молодой и жизнерадостной, но уже без моих юношеских приукрашиваний и деталей. Никуда она не уходила. Память сохранила все и выплеснула наружу уже новыми словами.
Вот вам – небольшая повестушка, или сюжетец для легонького фильма.
Уничтожить можно в компьютере, печи, костре, в памяти ничего не стирается. Главное взять ручку, перенестись по линейке памяти в нужное время и вдруг окажется, что ничто никуда не уходило.

02.КАРЛУША

Маленький, будто игрушечный вокзальчик, почти швейцарского городка, с легким и прозрачным названием Оле. Уже устоялась зима. Морозное и очень солнечное утро. Долина, со всех сторон сжатая горами, воздух, обжигающий легкие чистотой и насыщенностью озона.
Для тех, кто приезжает в горы отдохнуть и покататься на лыжах, побродить по заснеженным склонам, – огромное удовольствие. Но для того, кто живет здесь, пусть даже не родился – все сложнее. Заболев горами однажды, уже невозможно вылечиться. Ты навсегда инфицирован. Тому, кому удается поймать миг, когда природа замирает в кристальной прозрачности воздуха – повезло. Он будет возвращаться сюда отовсюду.
Давным-давно именно здесь написались строчки:

Розовые горы,
Тронутые нежностью рассвета,
Ветки, не тревожимые ветром,
Сжатые лесами полонины,
Уходящие в туман вершины.
Если гор рассветных не видали –
Вы тогда, полжизни потеряли.

Посреди вокзальной площади почти игрушечного городка двое – высокий молодой человек в полярной куртке и унтах и маленький, ростом вполовину первого человечек, в красивом черном пальто, наглаженных до умопомрачения брюках и начищенных до зеркального блеска туфлях. Высокий надолго задержал взгляд на вершине горы. Там на самой-самой маковке застыла в синем небе ажурная мачта ретранслятора, промерзшая до последней заклепки. Она сверкала инеем, будто на дорогом ватмане прорисовал ее тонким школьным перышком в четкой цветной графике великий художник Мороз. Что-то исподволь подсказывало – утонченная, прописанная до мельчайших деталей совершенная картинка не могла быть написана мужской рукой, только женские пальчики способны на такую филигранную технику. Это умозаключение еще больше добавляло волшебства в сказочную ретроспективу старого вокзальчика, окружающей его застывшей картинкой первозданной природы.
Молодого человека звали Ярисом, друзья дали ему прозвище Бармалей.
Своим видом он и в правду соответствовал этому сказочному персонажу, хотя и взглядом и движениями явно был намного добрее. Того, кто был на две головы ниже – звали Нилом, Нилом Сельским. И уж точно Нил Сельский сельским жителем выглядеть не хотел.
Справа и слева, спереди и сзади возвышались горы. Мягкие, упругие, округлые. Альпы такими не бывают. Что удивительно здесь, в Бескидах куда больше альпийских лугов с их мягкими мшаниками, чем в остальной Европпе.
Площадка перед вокзальчиком представляла собой идеальную горизонтальную плоскость, словно специально выровненную под хоккейный каток, только раз в пять-шесть больше. Неестественно и инопланетно, выглядел на нем длинный желтый автомобиль – машина явно времен Второй Мировой войны. Кабриолет с широкими вразлет черными крыльями и, непонятно почему среди зимы, опущенным кожаным верхом. Высоченные колеса, охватывали мощные цепи-снегоходы, они придавали автомобилю еще больше солидности. В магазине такой обувки – не купишь. Правильная экипировка – первостепенная необходимость и крайне важная надежность! Обычный турист возьмет себе заводской комплект цепей-выручалок: но чуть снега больше или заносы – в раз порвутся: в тяжелой дороге такое катастрофе подобно, а в этих основательность, надежность. Такое «железо» – только на заказ можно изготовить – добротная ручная работа – как раз, чтоб туриста на божий свет из передряг вытаскивать.
Не очень вписывалась эта, привлекающая внимание своей непохожестью пара в спокойный, дышащий гармонией и согласием пейзаж зимних гор. Рядом с одетым по-северному Бармалеем маленький человечек вызывал улыбку. Это никак не смущало и полное различие внешнего и манер ничуточки не беспокоило их. В заброшенном под самые небеса городке они просто жили и просто работали. Как-то подсознательно угадывалась их крепкая немногословная дружба. Можно было с уверенностью сказать, что и жилье они должны были выбрать где-то рядом друг с другом.
– И поезд не опоздал и пассажиры уже вышли, но ни Толика, ни Славика нет. Значит, поедешь на гору без них, и «Кубок» будешь открывать лично – Сказал Нил. – Шеф так и озвучил:  Мамину в люди пора выбиваться. Скоро в замы! Большому кораблю, большое плавание.  Видит Б-г, заберут тебя… И поработать толком не пришлось.
– Не ворчи, Нил. Никуда от тебя не денусь и одного тебя не брошу. Кто я без тебя? Такой глыбы мудрости, усидчивости и терпимости, мне больше не найти! Тут, если б не ты, изначально ничего бы не было. Ты – абориген, коренное население, оплот, фундамент страны. Гранит, базальт, мрамор, железная руда и каменный уголь! Ты леса, поля, горы, родящая нива и плодоносящий сад! Ты – и вместе все это взятое! И потом – мне здесь нравится, за тобой я, как за каменной стеной, мне здесь хорошо! Давно такое место искал, вряд ли его на другое поменяю.
Те, кто должны были приехать, именовались Толиком Пузатенко и Славкой Чудиновым. Первый был замом областного спорткомитета, второй, Славка, по непонятной причине, с чемпионским боксерским прошлым, ответствовал за зимние виды спорта. Боксеры (особенно тяжи) по определению ни начальники, ни лыжники. Оба должны были приехать для открытия «Кубка» и курировать проведение соревнований.
Для порядка и для очистки совести,  Нил и Ярис прождали еще полчаса. Еще один поезд пришел и вбросил на перрон сотню, другую лыжников, но, ни Славика, ни Толика  он не привез.
– Поедешь все-таки сам! В добрый час! Удачи! – Нил вскинул ладошку, навстречу широкой руке Бармалея. Хлопок и улыбка. Привычное приветствие и привычное прощание одновременно, как бы негласный пароль снежных людей, признание по принадлежности к одному роду – что ли? Может, и Йети тоже так узнают друг друга?
Спортивный люд еще крутился на привокзальной площади. Правда, большинство машин уже ушло. Последняя команда грузила в белый автобус лыжи и инвентарь. Пузатый «Фордик» с базы министерства обороны, просаживался и просаживался под грузом лыж, ботинок, сумок. Водитель Миша, покрикивал на спортсменов, чтоб паковали смело и больше, но только назад в багажник, чтоб ведущий мост загрузить.
Бармалей подошел к  Мише сзади и положил на плечо руку. Тот присел под ее тяжестью, повернул голову и недовольно проворчал: – Так шутить можешь только ты Мамин – медвежья масса, медвежьи повадки. На открытии будешь?
– И на открытии, и на закрытии. Ты на верхнем серпантине осторожней, у тебя резина не супер, на «спарку» на «заднице» тоже не очень-то надейся. На последнем подъеме без цепей будет реально трудно. Видишь, все «железяки» нацепили, прогнозам верят. И я, чтоб подстраховаться, – себя напоказ выставил. Лучше перед подъемом остановись, спусти до предела шины, но коль дорогу до льда раскатали, и это не поможет. Подожди меня, я у Нила запасной комплект перемычек на покрышки возьму. Аккуратней, не спеши, мы с «Карлушей», – он улыбнулся в сторону своей машины, – Нила к Стефе отвезем, она ему еще за прошлый Союз не все высказала. У них пирожков откушаем – и к тебе. Знаешь, – они третьего ждут. Стефания не показывает, но волнуется, надо уважить ее, поддержать, посидеть, чаю попить. – Он  ласково погладил живот. – Спасибо сказать. А ты не торопись, не лихач, лучше подожди, когда я цепи привезу и подстрахую. А решишься: на подъеме не останавливайся, иди на повышенных оборотах, но на пониженной передаче, и внатяг, только внатяг. Не переключайся. Ярис улыбнулся: «А то будет, кому проставляться».
Карлуша покорно принял на сидение сто килограммов Бармалеевского веса. Тот перенес в машину свое тело одним прыжком, легко перебросив его через нераскрытую дверцу. Кузов солидно качнулся во всю длину, немного охнула рама, как бы простонала: «Что поделаешь, приходится терпеть».  Нил же сел традиционно степенно, через дверь, словно делал замечание, указывая на недостойные поступки неисправимых шалопаев.
Двигатель завелся с пол-оборота. Желто-черный артефакт военного германского автостроя ушел с места, будто кругом была не холодная зима, не опасный лед, а так себе, чистенький, вымытый до зеркального блеска, асфальт или вылизанный автомобильный трек.
– Без пижонства не можешь. Сколько тебя не воспитывай, – только за руль сядешь, – никакая твоя маскировка «под начальника» не помогает. Стефания заждалась к завтраку, – он сделал паузу, – правда, он посмотрел на небо, – это скорее уже на обед похоже. Пироги, горячий какао с молоком. Специально для тебя. Она любит наблюдать за тобой, когда ты ешь. Радуется.

                *        *       *

После теплого, уютного дома возвращаться в одиночество не хотелось.
Карлуша крутил широченные колеса размеренно и ровно. Нахлынуло умиротворение, граничащее с блаженством.
– Вот бы иметь такую жену, таких девочек, как у Сельского! Что еще нужно человеку? Что еще нужно мужчине!? Чтоб тебя ждали, и чтоб тебе хотелось возвращаться. Чтоб тебя не отпускали, и чтоб ты не хотел уходить.
Карлуша шел по обочине, чтоб не портить цепями раскатанный фурами за ночь асфальт. Его к полудню становилось все больше и больше. На трассе лед отпускает дорогу значительно быстрее, чем в ущельях. Грейдеры постарались, и соль свое дело сделала.
А вот и поворот: здесь на проселках, в тени склонов, мороз еще долго будет держать укатанную дорогу под снегом.
Уход с международной трассы высвободил напряжение от больших грузовиков и резвых легковушек. Горы сжали шоссе в узкую ленту, и она стала делать плавные свободные петли, как бы ограничивая скорость машины. Дорога – утрамбованная до льда полоса, стала больше похожей на широкую тропу, чем на шоссе. И справа, и слева – теснины. Если остается чуть-чуть свободного места между дорогой и кручами, то сразу его заполняет вросшая в нишу хата. Может, две-три хаты. А дальше елки, елки, елки, реликтовые, голубые. И мороз! Дым из труб поднимается вертикально вверх, как на жертвеннике в Храме. Бармалей улыбнулся ассоциациям!
Так бывает всегда: сначала едешь ровно, спокойно, чуть дотрагиваясь до педали газа. Но эта уравновешенность остается в тебе до поры до времени.
Поначалу мощь машины скрывается за степенностью и авторитетом транспортного средства. Силы ее, почти неограниченного движка, вначале не чувствуется, дорога принимает такой автомобиль с почтением и пониманием. Но это только первое время машине и шоферу удается сдерживаться. Внутри накапливается неуемная сила, она выходит наружу, подстегивает, и ехидно подзуживает: «Давай! Давай!». И, как норовистая лошадь, машина перестает удовлетворяться скучной рысью, тесной становится неудобная уздечка, коротким и узким асфальт. Ей, как и хорошей породистой лошади хочется простора, свободы. Рывок за рывком машина ускоряется, набирает скорость и вот уже летит стрелой, забыв об осторожности.
Бармалей сбавил обороты, потом рассудил:
Время – двенадцать часов. Лыжники уже поднялись на базы, возвращаться будут часам к четырем. Дорога пустая и можно прибавить, поиграть с самим собой в догонялки, потренировать нервы. У-у-у-х – застонали цепи. Серебряный орел на никелированном радиаторе шире распластал крылья. Он, как бы, еще больше вытянул вперед голову и с радостью принял на себя потоки упругого ветра. Руль сам по себе, без помощи водителя, стал направлять длинный корпус машины то в правый, то в левый поворот. Уверенно просаживаясь на спусках, Карлуша  без труда, ничуть не напрягаясь, взлетал на подъемы. Ни заносов, ни проскальзывания.
Бармалея можно было причислить  к  любителям  острых эмоций и почитателя крутого экстрима. Внешне он походил на искателя приключений, но те, кто был с ним знаком ближе, помнили и понимали, что за всеми его импровизациями стоят дни,  недели, месяцы, годы тренировок. Все его победы детально продуманы, тщательно подготовлены и заранее спланированы во множестве вариантов. Будто два темперамента, два противоположных характера Всесильный спаял в этом человеке, по сути, взрослом мальчишке. Таков уж он был – большой, подвижный, смелый и решительный, но абсолютно не сумасшедший мальчик, сбежавший из художественной школы и математического лицея. Около года назад он вернулся из Афгана и оказался здесь. А до этого пару лет бродил по Северу.
Он профессионально катался на лыжах, хорошо пел, прилично рисовал, копался в шахматных задачках и делал за шефа годовые отчеты.
Уши заложило. Начался серпантин. Длинные тени вырвались из ущелий на солнечные поляны и разлили по ним причудливую черно-белую графику с акварельными разводами. Акварельные краски не терпят ошибок, особенно черно белая отмывка. На пупыристом ватмане из снега все лежало на своих местах: где нужно штришок, где прогалина пониже, там мазочек помощнее и подлиннее. Все к месту, все совершенно.
Дорога на перевал взлетела на траверзе, освещенного солнцем склона, на широкий безлесный бок горы и протянула по снегу прямую, словно натянутая басовая струна, линию. Под цепями снова захрустел лед. Посреди дороги на противоположной траверзе пыхтел минобороновский «Фордик».
Миша трудился. Сейчас «Фордик» был в самой опасной точке. Хватило бы резины и вытянул бы двигатель! В такой ситуации перегруз и хорошо и плохо. Но такого стекла на дороге давно не было! А на солнышке было еще хуже! Сверху чуть воды, а под ней лед твердый и скользкий, и градус уклона дороги критический. При большом весе и недостаточном сцеплении покрышек с дорогой, машину понесет вниз и ни один отбойник не сможет  ее удержать, а горка – метров двести.
Ладонь Бармалея, сама по себе, автоматически толкнула рычаг  и включила низшую передачу, педаль газа вдавилась «в полик». Загребая колесами, словно морж ластами, Карлуша рванулся к последней длиннющей петле серпантина к стонущему «Фордику». И в самый раз!
Миша, в общем, грамотно оценил ситуацию, и поступил с пассажирами верно. Он заранее всех высадил, и расставил людей, растянув цепочкой вдоль дороги, это чтоб было кому подталкивать. В таких условиях одно человеческое усилие полезнее ста лошадиных под капотом. Ребята правильно действовали, ловя момент и подталкивая бус, но хотя они  упирались изо всех сил, сдержать соскальзывание машины они не могли. «Фордик» завис, и пусть колеса бешено крутились, он неумолимо сползал в самое опасное место – в окно в снежном бруствере. Его, по странной оплошности или халатности, оставил прошедший утром грейдер. Или снега здесь оказалось меньше, чем везде или грейдерист был пьян от вчерашних именин соседки, но «Фордик» полз именно к этому окну, и в неминуемую пропасть. 
Думать было некогда. Руки, ноги действовали как бы сами по себе: мгновенный тычок рычага назад, к себе вправо – рука вдавила клаксон – «Разбегайтесь ребята!». Мощный бампер Карлуши уперся в жиденькую трубу ограждения кузова «Фордика», смял его, уперся в кузов. Ничего, потом починит. Цепи – великое дело! Машина, основательно упершись в бус, остановила его сползание, потом двинула вверх и, постепенно выравнивая движение общей связки, начала ускорятся. Метров через триста, уже наверху перевала, перед спуском к базе, обе машины остановились и замерли, продолжая тихо урчать моторами. От капотов шел пар.
Миша вылез из-за руля, поежился, потоптался на месте, потом подошел к продолжавшему сидеть за рулем Ярису. И как внизу с Нилом – две поднятые и повернутые друг к другу ладони и хлопок. Одно слово – Йети! Снежные люди!
Карлуша аккуратненько отполз от «Фордика» на несколько метров, довольно фыркнул, будто большой пес отряхнулся после серьезной работы: достал из трясины утку и положил ее к ногам хозяина: «Чего уж там, работа у нас такая».
Миша расплылся в улыбке: «А пузырь ты честно заработал!».
Карлуша ушел по серпантину вниз к базе, он совсем ненадолго скрылся за поворотом, потом вынырнул из-за деревьев уже возле самого корпуса.
На крыльце стоял Славка Чудинов.
– Я еще в среду приехал, попросил Зинку тебя предупредить, да она, как всегда, забыла. Не сердись. Ты же знаешь нашу Зинулю. А я тут уже обо всем подсуетился. Будут шашлыки, фейерверки. Радуйся!

03.СВЯТОВЛАВ

Человек собирается переплыть океан. Он горд, независим, молод, ни с кем и ни с чем не считается. Он глубоко убежден, что рожден быть свободным, рожден быть властелином. Но такой он в будущем, а пока только растет, набирается сил, пока он еще ребенок, хотя ни за какие медовые коврижки с этим не согласится, и никто его в обратном не разубедит.
Человек ставит глобальную задачу покорить Атлантику. Он рубит деревья, изготавливает веревки, вяжет плоты.  Вроде, все ему удается. Далеко от берега он не отойдет, это становится ясно уже в первые часы плавания. И канаты слабенькие, и узлы не морские, и волны не игрушечные. Дай-то Б-г благополучно добраться до берега, ухватившись хотя бы за одно уцелевшее бревнышко. Нет знаний, практического опыта строительства. Он ищет выход, оглядывается и видит корабль, построенный заводской верфью, и он задумывает построить такое же большое и такое же надежное судно. Но не хватает сил. Нужна концепция, хорошо рассчитанный план, техническая подготовка, квалификация, последовательная реализация задач, специальные умения, наработанные навыки. Человек обращается к опыту предыдущих поколений, отыскивает знания общностей людей,  цивилизаций, социумов. Хорошенькое дело! Он уже становится одним из них, – человеком, пользующимся опытом, накопленным поколениями. Он уже не желает взойти на корабль, построенный кем-то. Не желает простенько заработать денег и купить билет, который ему с удовольствием продадут. Устроиться пассажиром, даже в каюте первого класса, он не хочет. Все корабли идут в сторону, нужную капитанам, в сторону их интересов, согласно их желаниям. Это человека тоже не устраивает. Устойчивых навыков в кораблестроении и возможности самому выбирать путь, у человека еще нет. И он остается наедине с собственной мечтой. На чужом корабле прокатят  разок, и – вылезай на берег, а он хочет через океан, а потом в кругосветку!
Почти так же обстоят дела с духовностью. По крайней мере, с так называемой,  организованной религиозной традицией. Многие, стремящиеся попасть в общину, а на первом этапе это, почти всегда, церковь, синагога, мечеть или буддистский монастырь, приходят и заявляют  о желании посещать собрание, слушать службу, пользоваться книгами и знаниями. Никто не запрещает, но простите, этот корабль строили не твои предки, и секреты строительства нарабатывали не твои деды-прадеды. Такие секреты – секреты клана, общины, семьи, передаются по наследству и обеспечивают удачу потомкам. Это не общедоступная информация, она закрытая. Кодированные знания обеспечивают детям, внукам и правнукам возможность выжить в экстремальных ситуациях, в условиях жесточайшей конкуренции, извечной войны разума и материи с духом и волей. Небезопасно отдавать знания в ненадежные, непроверенные, во внесемейные руки. Знания – это оружие, самое грозное оружие и самая большая созидательная сила. Сила самая созидательная и самая разрушительная, которая когда-либо существовала и будет существовать. Так что – на скамеечку запасных на пару – тройку лет, а там посмотрим.
Но железного занавеса нет. Путь можно пройти, и многие проходили его. Правда, есть мембрана, и чтобы  проткнуть ее потребуется вся твоя воля. Проникая через нее, человек, как бы становится другим существом, иной сущностью, возврата к старому способу мышления уже нет. Прошлый язык безвозвратно утрачивается, ценности меняются, все приобретает иной смысл. И непрошедшие этот путь тебя не понимают! 
Доступно множество способов подойти к духовным практикам, например, евреев. Если  через открытую информацию, идите в библиотеки, реализуйте желание строить корабли, создавать парусники, ялики и ботики,  приобретайте навыки, умения. Все просто. Но сначала придется отказаться от иллюзий и, главное, от идолопоклонства. А вот это как раз, ой, как сложно. Идолы – не каменные истуканы, они хитры, изворотливы, с легкостью приобретают любое обличие. Но чаще всего они отражаются в зеркале, когда ты в него смотришься. И вот, когда вы полностью подчините себя Единому Всевышнему, трап с волшебного корабля опустится у ваших ног. И милости просим! Правда, даром ничего не дается и придется пропустить через себя все мироздание: принять его таким, каким оно в действительности есть, согласиться с его многомерностью, сделать знания пророков своим жизненным кредо, не став при этом ни гордецом, ни фанатом, и нахлебником. Трудно? Больно? Страшно! Но плата за это – ты сам, другой обновленный. Трансформация из икринки в сущность, гусеницы в бабочку, семечка в дерево. Назад дороги нет. Проще слону пройти через игольное ушко.
Ярис не был религиозным. Скорее, – интересующимся, в меру соблюдающим. Не фанатиком, не прагматиком, а эзотериком и, как он любил шутить, галактическим поклонником Великой Религии Единства всех миров.
Два года назад, после развода с женой и возвращения с Севера, он проходил мимо синагоги и случайно столкнулся с выходящим из неприглядного вида здания, раввином.
– Здравствуйте, – Чтоб разрядить обстановку сказал тот, когда оба не могли понять, кто кого должен пропустить: Ярис хотел справа, и ребе хотел справа, потом снова оба хотели слева.
У Яриса мелькнуло – Может, стоит остановиться и познакомиться? – и как продолжение мысли услышал
–  Ничего же случайно не происходит. Вы еврей?
– Да? А как вы узнали?
– Ну, я же сказал, нет ничего случайного. У вас есть проблемы?  У вас задумчивый вид. Наверное, что-то вас беспокоит и есть вопросы? Так может, вы задавайте их.
И ни с того, ни с сего, Ярис выпалил:
– Что делать человеку, если он не знает что делать?
– Талмуд пишет по этому поводу, – если этот человек еврей – надо спросить совета у другого еврея.
Молодой человек в черном сюртуке и непонятной меховой шапке смотрел на Яриса, будто видел вчерашнего собеседника, с которым расстался после доброго разговора.
– И где ж я возьму еврея в спорткомитете? – улыбнулся Ярис.
– Их намного больше, чем Вы думаете, – улыбнулся в ответ ребе – Просто идите туда, куда вам надо с этой вот мыслью, и все  у вас получится.

Наудачу он таки зашел в спорткомитет. Без всякой надежды. Хорошие места давно заняты, но «чем черт не шутит?». Его отправили к начальнику отдела, к парню, с которым он окончил институт, а тот, недолго думая, отвел его на второй этаж к человеку, о котором он и так давно знал, даже был одним из его учеников. Толи в шутку, но прижилось к этому человеку имя Дону Карлеоне. За глаза так все и величали Леонида Алексеевича Трипольского. Мамин поймал себя на том, что Петя-то  Шакман, наверняка еврей, и вид у Трипольского тоже соответствовал адресу, куда ребе его посылал. Уже через тридцать минут, в кабинете начальника спорткомитета Ярис был утвержден на должность председателя спорткомитета ответственного и ужасно перспективного  Олевского района. Он оказался в горах, среди любимых елей и сосен. Судьба распорядилась – лучше и не придумаешь. Сюда, в горы, сбегал он в детстве каждую свободную минуту от городского шума и скрипа трамваев. Здесь с ребятами с кафедры лыж своего института физкультуры слепили они свою супер методику катания на горных лыжах. Основной его специализацией было фехтование, занимался он еще многим видами: вторую колодку получил в каратэ, в Афгане научился стрелять и драться  по-настоящему, на Севере – надеяться только на самого себя. Но на лыжах, – он даже не катался – он жил ими.
Так мостилась дорожка судьбы, теперь он вернулся домой.
Открытие чемпионата прошло нормально: с флагами, музыкой, с командами и поздравлениями. Даже пришлось выступить. Сказал два слова, – кто он против боссов из столицы.  После обеда, за чашкой чая, удалось поговорить с нужными людьми. Славка с фужером в руке ходил по залу и профессионально угождал начальству. Значит ему, Ярису, можно расслабиться. Здорово! Он потихоньку убрал себя из начинающейся культурной пьянки, выскользнул на улицу к Карлуше, достал из багажника лыжи – пусть себе Славка среди чемпионок душу отведет. Красивых девушек там было достаточно.
Уже вечерело. Коля, начальник канатных дорог, на снегоходе закинул его на верхнюю станцию, а потом на самый-самый верх, на целину, куда «кресло» уже не поднималось.
Закат – уникальное время на склоне. Соревнования закончены, туристов нет, ребята с подъемников еще часок посидят в вагончиках, поговорят  о жизни, отогреются, чаю попьют со спасателями и тренерами. Потом наденут лыжи и спустятся вниз, проверяя, не потерялся ли кто на склоне.
Вот-вот накроют гору сумерки. Полная Луна, как огромный фонарь на небе. Это, как в невесомости, как в космосе, границы раздвинулись, растворились. Их нет, и никогда не было.
Время самого лучшего катания! На горе просторно до бесконечности, можно расслабиться, выкатить, расслабив мозги и мышцы. Можно на минуту  напрячься и поработать в полную силу на буграх – ретраки пойдут только ночью. Но самое большее, ни с чем несравнимое удовольствие, – мягкий, плавный выкат. Аккуратно собираешь тело в единую линию, отпускаешь локти, грузишь колени, выпрямляешь спину, поднимаешь голову и катишься поперек горы, практически не меняя позы. Медленно и плавно. Никто не понимает, за счет чего ты двигаешься, делаешь поворот – движения отсутствуют, действия твои до неправдоподобия статичны, изменений в положении тела нет никаких! Это – как пантомима, пластический танец, или замедленная сьемка. Это – как музыка, как космос, как сон, как снежная феерия, как вдох, замерший в ожидании мгновения счастья, так чтоб это счастье никогда-никогда не кончалось.
А еще можно держать баланс на одной ноге и длинно-длинно, до конца используя всю ширину склона, рисовать на нем линию судьбы. Ты прочерчиваешь ее, еле-еле видимую, кантом почти незагруженной лыжи без единого перерыва. Это – как  парить в невесомости, полностью отказавшись от всего земного. Точно рассчитанное, ничуть не передавленное усилие ноги, по идеально прочерченной дуге, разворачивает тебя вокруг неба, звезд, волшебного снежного таинства, потом медленно затухает, почти заканчивается. Но вдруг, прямо с неба, как бы по звездному волшебству, вырастает новая дуга. И магическое парение строит один поворот за другим как полет, за поворотом – новый поворот за следующим поворотом – новое планирование. Такое таинство непосвященным показывать не стоит. Фантастический танец духа на грани нескольких измерений останавливает, замораживает, гипнотизирует. Не для пижонства это! Остается кататься в одиночку. Да и старая это техника, неспортивная, сейчас ее уже никто не использует. Жуберовская христиания. Сейчас в моде карвинг. Есть ещё магия катания на крутых буграх на открытой диафрагме, но это вообще смотрится, как полный выпендреж: мол, мы – боги! А вы там внизу просто человечики. Опять же, лучше такое делать, когда все уже ушли с горы. Час заката – это для себя, для единства со склоном, с миром.
Однако не все ушли с горы. На нижней трети склона на снегу, на паре очень крутых лыж сидела девчонка в ярко синей курточке.
Правило спасателей номер «Раз»: кто-то остался на горе – тут же нужно опустить его вниз.
Ярис подкатил к девушке.
– Таких симпатичных увидишь нечасто, – а сам подумал, – Лыжи – супер! Такие, как у чемпионов, – мелькнула мысль –  или у тех, кому денег девать некуда. И не похоже, чтобы второй случай, но и чемпионки-то – все на празднике.
– Есть проблемы, девушка? Чем могу помочь? У вас все цело? Живы? Здоровы?
– И жива, и здорова,  и проблем нет, за исключением только одной. Так, как вы катаетесь, я не умею, посему не хочу ковырять гору со стыдом и позором. Может, научите?
Она оказалась полной неумехой и крайне непослушной ученицей. Сначала путалась в верхней и нижней лыже, терялась даже при одевании. Говорят, нужно сначала нижнюю, а потом верхнюю: она же – все наоборот. Минут пять пришлось сажать ее в обычный «Плуг», объяснять, что от него придется сразу отказаться, но вначале без этого анахронизма, как без ручника в машине, – никак нельзя. Она смеялась, услышав, что любое катание – всего лишь период между остановками. И нужно-то, по сути,  только научиться правильно стоять, держать баланс, трогаться и останавливаться, а время между этими действиями и будет катанием. Летать мы все умеем – это не проблема, с приземлением иногда трудности.
То у нее лыжи расползались, то ноги заплетались в  немыслимые узлы, то все тело становилось одним сплошным хитросплетением. В конце концов, пришлось взять ее на руки и спустить вниз.
– А вот это, – то самое лучшее, что было за день! – Сказала она, – Теперь на меня классные спортсмены будут клевать. Очень даже симпатичные. Я Эля, меня зовут Эльвира Куперман, не слышали? Еще услышите. – Она с лукавинкой  смотрела ему в глаза. Бармалей опустил ее невесомое тело на снег почти в конце выката.
– Ну что, сейчас-то поедете? 
– Поехали? – сказала она, – и с меня  чай.  Вы со мной изрядно намучились. Но все хорошо! Все живы! Все здоровы!
 Она довольно смело и уверенно прокатилась к гостинице. Что-то в этом спуске насторожило Бармалея, вроде запахло обманом, только непонятно каким.
Внизу она удачно притормозила, практически не «плугом», помахала рукой, сделала знак, показывая, что лыжи снимет сама.
Ярис подъехал к ней, остановился и посмотрел на Карлушу. Рукой поглаживал бороду, оттаивал щетину от намерзших льдинок. И вдруг, неожиданно для самого себя предложил:
– Если вы хотите меня отблагодарить чаем, то сделайте одолжение, и внизу есть отличный ресторанчик. Я не буду о нем много рассказывать, просто предложу самой в этом убедиться. Не пожалеете, уверяю вас. И чай там замечательный! – Он показал рукой на Карлушу.
– Так это ваш крокодил? – Сказала лыжница. – А мы с девчонками целое утро гадали, кто на таком монстре 39-го года рождения, о двух головах и двенадцати цилиндрах  сюда пожаловал. – Она ласково провела варежкой по длинному капоту машины, положила руку на стойку ветрового стекла. Ее глаза потеплели и немного затуманились. Она что-то представляла себе, словно встретила старого друга, которого и увидеть уже не надеялась. – Это «Хорьх». Антиквариат! Реликт! Их почти нет. Вымерли как динозавры, – она посмотрела на свои горнолыжные ботинки и подняла взгляд на Яриса.
– Это ничего, снимайте, есть у меня валенки. Размером не побрезгуете? – Она сняла лыжи, аккуратно положила их на заднее сидение Карлуши,  перчатками смахнула снег с ботинок, расстегнула их в одно движение, щелкнув пальцами по замкам. Носком одного ботинка с первого раза попала в ребро пятки второго, толкнула вниз, и ботинок легко сковырнулся с ноги: то же самое проделала со вторым ботинком и нырнула в валенки. Наступила пауза, оба смотрели на то, что получилось, их глаза встретились, и оба рассмеялись.
На поворот ключа Карлуша ответил сразу, хотя мороз уже ощутимо брал за щеки. Не зря машину держали в хорошем «теле», холили в приличной «конюшне». Приятно было слышать его говорок, чувствовать надежность. В этот день он уже потрудился, и теперь снова был готов подставить другу седло и стремя.
«Святослав» находится в трех километрах от дома и в двенадцати от базы.
Десять веков назад, борясь за царский престол Киевской Руси, два брата Святослав и Святополк воевали друг с другом, преследовали один другого по всей стране. На противоположном берегу горной реки  Опор встретились их дружины, и брат одолел брата. Молодая жена Святослава успела убежать на высокую гору и, чтоб не попасть в руки насильников, бросилась с кручи в пропасть. Так гласит легенда, и это подтверждают археологи. Ярис часто приезжал сюда с гостями, или с теми, кого приходилось принимать по поручению руководства. Но чаще приезжал сюда один – как-бы отходил от дневной суеты и дел насущных. Забивался в уголок, пил кофе, слушал музыку.
За основным корпусом на  берегу, перед мостиком стояли несколько зимних беседок. Они быстро прогревались большими каминами из природного камня, стоило только сухих поленьев подбросить. Хорошая музыка восстанавливала и успокаивала сознание. Множество маленьких разноцветных лампочек делали это место фантастической зимней сказкой. Шум реки и живая масса несущегося горного потока уводила сознание в другой, неземной мир, мир, с которым не хочешь спорить, и есть только одно желание – раствориться в нем и просто жить. Утро – это «Здравствуй», день – это «Работа», закат – это «Святослав», а ночь – это «Мысли».
Они хорошо поужинали, – не спеша и вкусно. Огонь гудел в камине, унося через каменное жерло разноцветный струящийся  дым, языками пламени излучая вокруг здоровое тепло. Лучи энергии огня пронизывали тела. Блики света отражались от деревянных стен и снова возвращались к людям.
Было хорошо, и по-простому уютно. Будто они были парой, прожившей супружеской жизнью не один год, будто каждый из них знал друг о друге все, угадывал каждый шаг другого, понимая с полуслова. Не надо ничего ни объяснять, ни говорить. Эля умостилась на расстеленных на лавке куртках, удобно  положила голову на колени Бармалея и слушала, как он, чуть картавя, рассказывает ей о своей здешней жизни, что его интересует, а что его ничуточки не волнует, и чего он знать не хочет. Но вряд ли еще кто, кроме него, видел снег, величиной с кулак. Но почти такой же снег ждал их на улице, когда они вышли.
Карлуша заурчал мотором, прогревая мощной печкой пространство под кожаным верхом. Они еще немного постояли под звездами.
Глубокая ночь, свет фар, белое пятно на заснеженной дороге метров на пятьдесят впереди машины, снова глубокая ночь. Так можно ехать тихо-тихо, совсем неслышно, долго-долго, никогда не останавливаясь. Шины двигаются по запорошенной дороге, словно приминают толстенный слой ваты, или раздвигают фантастическое море тополиного пуха, прокатывая идущим следом верную и надежную колею.
– Хочу к тебе в берлогу. У Бармалеев всегда есть берлоги, там должно быть спокойно и уютно. Я хочу к тебе домой. – Он кивнул головой и чуть прибавил скорость.
Утро началось  банально. Они, как обычные муж и жена, сварили кофе, на скорую руку пожарили яичницу, быстро оделись, сели в машину и Карлуше снова пришлось поднимать их к небесам. Ему было не привыкать – наматывать на колеса километры заснеженных дорог, доставлять хозяина туда, где он нужен, укрывать от непогоды, ветра, стужи. В общем, делать свою работу. Что может быть лучше верности друзьям. А втроем даже веселее!
Дорожная техника  выйдет на шоссе позже, пришлось напрягаться.
– Я тебя увижу?
– Спрашиваешь? Вот только кататься подучусь.
– Ты не пропадай, пожалуйста. Телефон запомнила?
– Да, только кто из нас барышня? Найдешь.
– Найду.


04.ОТКРОВЕНИЯ НИЛА

Он совершенно неорганизованный человек. Но как хорошо ему удается это скрывать. Ведь это очевидно, – он одно беспрерывное движение. Он всегда все успевает, крутится, как белка в колесе, бегает по горам, как олень. Ему ничего не стоит подъехать на попутке в одну деревню, а потом, чтобы не «пилить» по дороге вокруг километров пятьдесят, перебежать через горку километров десять-пятнадцать. Так он успевает за один день сделать то, что до него за несколько дней не выполняли. Но все это можно сделать с куда меньшими затратами. Впрочем, энергии у него немеряно, и он не экономит ее. Высоченный, широкоплечий, словно «тяж», и подвижный, как «мухач», Может несколько дней провалятся на диване, не отрываясь от книги, потом вскочить, с каким-то совершенно невероятным КПД переделать все дела,  а потом опять сутками напролет будет что-то писать или бренчать на своей гитаре. Стефе все время приходится закрывать дверь в его квартиру, это уже стало привычкой, но всегда нужно проверять, не оставил ли он там кого из гостей. Это обычная история. Но так он живет. Его нет – а гости есть.
На его столике всегда лежит тетрадь для записей и молитвенник. Название не запомнилось. Уже два года он учит эти закорючки. Зазубривает, рассматривает, тщательно нараспев произносит каждую буквочку и медленно проводит пальцем справа налево. Здесь есть и русский текст. Однажды мне случилось вчитаться в смысл. Всего на одной страничке. Но с тех пор прочитанное не дает мне покоя. Вот что там было.
«Не установлено нормы для края поля (оставляемого для бедных), для приношения первых плодов нового урожая, для прихода в Храм, для помощи ближнему, для изучения Торы. (А он ее учит в оригинале).
Вот дела, плоды которых человек вкушает в этом мире, но главную награду он получит в Мире Грядущем: почитание отца и матери, и помощь ближнему, ранний приход в дом учения утром и вечером, и гостеприимство, и забота о больных, и помощь бедным невестам в устройстве свадьбы, и участие в похоронах, и сосредоточенность при молитве, и примирение поссорившихся друзей и супругов. Но изучение Торы равносильно всем этим заповедям вместе взятым».
Чуть раньше было в этой книжице и такое. «Благословен Ты, Господь, возвращающий души умерших».
Что хотели сказать этим его предки? Очевидно, – мудрость их безгранична. Я пробовал, не задумываясь, выполнять то, что сказано в молитвеннике, и успех и уважение потекли со всех сторон. И как нам, сегодняшним, непонятно величие и могущество древних учений.
Открылся тайный закон. По его выпискам стало понятно, почему так важно почитать предков? Не знаете? Тогда слушайте его рассуждения:
«Мы эгоисты. Как говорится: «Своя рубашка ближе к телу». И это правильно, кто бы и сколько ни делал тебе хорошее, если дело касается жизни, ты все равно в первую очередь сделаешь так, как выгодно тебе. Ничто не заставит тебя отдать близкого за кого-то другого. Если эгоизм раздвинуть, и если в круг твоих интересов будут входить другие люди, тогда и для них ты будешь делать хорошо, заботиться о них, обеспечивать их, или совершать добрые дела. Ради их благополучия и благодарности жертвенность расширяется. Но не требуй от них больше, чем они способны отдать. И не строй иллюзий – так устроен мир. Лучше, научиться получать удовольствие, отдавая. Как бы ни трудился человек на протяжении жизни, он не сможет получить удовлетворения от выполняемых им дел: ему все время будет казаться, что он отдавал или вкладывал больше, чем получил. Знаете, в народе шутят: «Если они думают, что они мне много платят, то пусть думают, что я много работаю». Глупости, Б-г на другом конце твоего альтруизма, а его казна неисчерпаема. Оттого мы получаем доплату к человеческой благодарности, куда большую нашего отдавания. И все-таки, есть моменты, когда человек благодарит другого человека искренне от всей души, чуть ли не на абсолютном альтруистическом уровне. Это, когда поступок человека был сделан не по расчету и не из соображений разума, а вышел из сердца, из самой  глубины души. Так бывает крайне редко, но бывает. Все по той же схеме безвозмездного отдавания. Это наши отцы. До двадцати восьми лет мы их не понимаем по причине не пройденного пути. Только с появлением собственных детей что-то в нас переворачивается, и нам открывается. А в каком выгодном положении была мама, кормя нас кашей из ложечки. А у папы материальной обратной связи с нами не было. Надо было разбудить духовную свободу. Но до духовных контактов нам с вами надо было еще расти и расти
Шансов у нас нет –  мы все лишь производные от наших отцов, дедушек, бабушек, прабабушек и прадедушек. Ничего не попишешь. Случается  критическая ситуация, и мы мгновенно вытаскиваем из подсознания модель их поступков. Не помогают ни книги, ни друзья. Самый большой авторитет для подсознательного подражания – наш предок. Говорить и обсуждать можно многое, но в точке принятия решения, в точке действия мы будем такими, как наши родители. Так что, все предельно просто, – награду, которую получаем мы, по сути, заработали наши родители, а ту, что мы не можем получить за свои действия – получат дети. Предки предвидели, что возможны обстоятельства, которые будут мешать передавать наглядную модель поведения детям и внукам. Оттого они все записали и сохранили в архетипах праотцов. Понимающим, живущим по этим принципам, дается уникальное умение путешествовать во времени. Для этого никаких машин и приспособлений не надо. Хватает правильно работающей головы и осмысленного почитания предков. Уж действительно, наши проступки  уже живут в будущем, а наше прошлое формирует сегодня, плотно соединяя даже несуществующим мгновением, никуда не уходившее вчера с уже наступившим завтра. Из цепочки бытия нельзя вырвать ни одного звена».
Я положил молитвенник с записником на полку и вышел. Мой старенький «Уазик» ждал меня у крыльца нашего барака.
Когда-то это было общежитие строительного управления, но работы на газопроводе закончились, и здание осталось пустовать. Тогда и приехал в наш городок Ярис. Он зашел в кабинет  спросил: «Где у вас топор?», потом вышел на улицу и наколол дров на две недели вперед. Чудак, – ведь все равно соседи из «Совбеза» половину растащат. Потом стал убираться в гараже, и только поздно вечером поднялся наверх с бутылкой водки и пакетами закуски. Мы славно тогда посидели.
На следующий день я познакомил его с районным архитектором. Досталось тогда  всем, и мне и инструкторам. Он «не слезал» с нас две недели, до тех пор, пока мы не сделали план-задание, а архитектура не вычертила двенадцать планшетов с чертежами на реконструкцию стадиона. А в семь утра все уже стояли у кабинета Первого. Кончилось тем, что проект утвердили, а на меня, на Нила повесили хозяйственное обеспечение и контакт с председателями колхозов. Родители перестали меня видеть, и только в воскресенье урывками удавалось их навестить. Благо дело, дали этого старикашку «Уазика». На нем мы с Ярисом привезли в пустой барак обрезки доски и рейки, и за два месяца, работая с вечера до утра, построили себе по квартире. Потом сюда перебрались и военком, и архитектор. Так, благодаря этому неугомонному человеку, мы со Стефой получили место для жизни. Сюда он привез наших девочек Машу и Дашу на своем Карлуше – этого он никому не доверил. Машину он нашел высоко в горах, в далекой деревне на самом краю района в заброшенном сарае у одного гуцульского «газды». Так здесь называют хозяев-одиночек, живущих особняком на отшибе, и не принимающих никакой коллективизм.
Наш барак стал одной общей квартирой. Но, странно, если местные в гости к архитектору и военкому ходили запросто, то Яриса старались отвлекать как можно меньше, и делали это крайне осторожно, хотя он-то никого не сторонился.
С начала зимы идут сильные снегопады, в урочищах надуло пять метров снега. Весной будет мощный сход воды, и наша речка сильно поднимется.
Я снова вспомнил забитые книгами полки в странном логове Бармалея, мысленно провел рукой по корешкам. Жаль, что только сейчас увидел, сколько написано и передано нам предками: только сейчас понял, как много думали они о нас.
«Уазик» заурчал и повернул направо!
– Эй, ты куда! Нам же в офис!
– Давно у родителей не были, пора проведать. Давно грозился поправить стену в коровнике. Хорошо бы перед рождественскими холодами еще раз между бревен  щели проконопатить.

05. НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД ИЛИ МОНОЛОГ БАРМАЛЕЯ

В нашей синагоге каждый вечер раввин дает урок. Много споров у стариков вызывают его комментарии. У них и со слухом-то не очень. А я сказал бы, что говорит он «за жизнь» и говорит дельно. Стали приходить к нему по вечерам люди. Кто за бесплатный ужин, кто за компанию, кто из-за одиночества. Кто с проблемами, кто просто так. Но то, что самостоятельно людям решить до этого не получалось, вдруг становится ясным и понятным из пересказов событий, часто на первый взгляд отвлеченных, непонятных и удаленных от нас по времени, лет так это на тысячу. Так уж устроена Тора, что в ней все архитипично, всеобъемлюще и предельно своевременно. Очень не лишне сказать, – современно. А именно так оно и оказывается. Ведь человеческая психика и желания никогда не меняются
Не очень-то я верующий человек. Нет после того первого случая, когда столкнулся с раввином, стал задумываться. И вот однажды оказался в городе рядом с тем же, давно не ремонтированным зданием, со звездой Давида в круглом окне высокого фронтона. Дверь была открыта, прошел коридором с  обшарпанными стенами. Открыл второю дверь и оказался в большом полутемном зале с двумя ярусами балконов. Ряды деревянных кресел, выполненных как лавки с высокими спинками, впереди свободное пространство с возвышением и столом для чтения Торы. Правее, что-то вроде импровизированного класса, – стол для лектора и несколько рядов обычных стульев.  Шли занятия. Облаченный в непривычно длинный сюртук и круглую меховую шапку, бородатый молодой человек, встретившись со мной глазами, – узнал и кивнул в знак приветствия, поворотом головы показывая на место, где я могу расположиться. Он сидел напротив десятка старичков, и я услышал от него фразу, которую, как и первую, не забуду, наверное, никогда: «еврею разрешено плакать только в одном случае – от счастья». Обращения ко мне не было, прозвучали слова между другими, без изменения ударения и акцентов, а казалось, что мне ответили на давно созревавший внутри вопрос. Я проникся уважением. Нет, все что о религиях говорят – правда. Правда, что она, – «опиум для народа», и что попы и ксендзы, самопровозглашенные служители Б-гу, обманщики и словоблуды. Но все равно миллионы людей идут, и будут идти к Тому, Кто сказал: «Счастлив тот, кому достаточно того, что у него есть». К тому, Кто опустил в мир самую совершенную программу совершенствования и успешности человека: «Мир один и Мир Един».
Религия, какая бы она ни была, поддерживает людей. А Тот, Кто является единственной движущей силой, прощает людям их промахи и ошибки. Те же раввины, попы и ксендзы просто необходимы людям как поводыри, экскурсоводы, библиотекари, и без них никак не обойтись. Пусть даже многие из них неискренни. Так уж мы люди устроены. Они необходимы, как указатели направлений на раздорожьях, как приюты в горах. Кто из пришедших в религию останется на уровне ритуала, традиции, формы, кто-то пойдет дальше и начнет учиться самостоятельно. Кто начнет что-то понимать, а у кого-то получится взлететь. Не важно. Я почувствовал, как просыпается моя душа, и тело становится легче, подвижней, раскованней. С того дня я стал заглядывать к раввину на уроки. Ведь здорово: понятие «не убей» может относиться и к тебе. Имеется в виду, чтобы ты не убивал себя, изначально созданного созидателем. А «не укради» – в первую очередь говорит о неиспользовании собственного ресурса и об отказе бороться за реализацию собственного таланта .
И все же, если рассуждать о традиционной религиозности, то это скорее о Ниле. Мне же по душе более свободный график.
С Нилом мы разные – мы практически противоположности. То, что он считает религиозностью, с моим пониманием традиции не совпадает никак. Нил – тщательно соблюдающий христианин, я – свободный иудей. Казалось бы, мы с ним должны были бы сильно конфликтовать, но вышло наоборот.
Несмотря на то, что практически все соревнования приходится проводить в субботу и в воскресенье, Нил устраивает так, что мне можно в пятницу вечером уехать в город, а я делаю так, что я успеваю подменить его в воскресенье. Неплохо получается. А еще больше ему удается мною руководить. И это, несмотря на то, что это он в прямом моем подчинении, и что он мой первый зам. Он точно знает, что все мои распоряжения – это распоряжения городского человека: их нужно «претворять» в жизнь через призму крестьянского менталитета, и только тогда из этого что-то может получиться. И, как ни странно, все складывается, все куда-то движется.
На заднем сидении Карлуши по-королевски устроился холодильник. Удобен Карлуша еще тем, что откидной верх позволяет перевозить багаж неограниченного размера. Однажды даже двойную бочку для воды везли.
Чуть не забыл, – завтра у Сельского годовщина свадьбы. Стефу он позвал в жены в первый день их знакомства. Нил все делает основательно и обдуманно, но очень быстро, и без малейшей суеты, и без черновиков.
Стефания приехала к нам в городок работать в столовой. Красивая невысокая девушка, с огромными медными глазами. Нил проговорил с ней у стойки два часа, зашел заключить договор на питание спортсменов, заказал обед, спросил о родителях, и они понесли заявление в загс. Это их я встретил в медовый месяц в Анапе, но об этом чуть позже. Тогда я еще не думал, что окажусь в Оле.
У меня с Викой тоже быстро получилось, только про родителей я не спросил. И свадьбу мы сами себе устроили в первую брачную ночь, Нил со Стефой все по правилам сделали.
Свою жену Викторию я увидел в пионерском лагере, нас туда из Института Физкультуры, а их, из Музыкально-педагогического института, прислали работать пионервожатыми. Через два часа мы целовались как угорелые, а к середине ночи были мужем и женой. Куда мне до степенности и последовательности Нила. Волюнтаризм мне не простили, – с ним не согласились ни будущая теща, ни будущий тесть. На должность зятя – против их старших офицерских погонов с большими звездами, я откровенно не тянул. Но мы все-таки поженились, родили сына,  долго слонялись по съемным квартирам, потом уехали на Север. Я получил хорошую должность, и заработали много денег, и вдруг стал уважаемым и желанным. И все-таки, видя жизнь совсем по-своему, тесть уговорил послужить срочную и  остаться в армии офицером. Скорее это было желание тещи. Меня взяли в спецназ. И тут выяснилось, что тещина неприязнь ко мне никуда не делась, – она только ждала, – стала строчить доносы в командование, потом настроила против меня Вику. Та собрала вещи и ушла, забрав сына. Сначала к родителям,  потом к полковнику медицинской службы. Воевать с ними я не стал, написал рапорт и улетел в Кандагар.
Вот перед этими-то событиями и произошла первая наша встреча с Нилом и Стефой. Тогда мы с Викой собрались в отпуск в Анапу. Теща, по тайным каналам, включив все возможности Ивана Михайловича, купила билет на тот же самолет, и мы вместе с ней полетели к морю.
Мне любимого внука теща доверить не могла, и не хотела делать это ни при каких обстоятельствах. Что сказать – отдых получился отменный! Ей во мне не нравилось все: от коричневых туфель до пуговицы на пиджаке, от вдоха до выдоха. До сих пор не понимаю, за что она меня так ненавидела. Теперь, через много лет, Нилова Стефа, по нескольким моим словам и незначительным фактам объяснила: Виктория была уготовлена родителями совсем другому человеку. И чтоб оправдаться перед ними за свой поступок, за то, что вопреки им, и без их согласия стала моей женой, она сказала маме, что я был излишне настойчив, даже слишком настойчив в первый день встречи, и она не смогла устоять. Вот почему, мне пригрозили тюрьмой, якобы за насилие. И только сейчас до меня дошло, что Стефа права. Уж слишком я тогда был самостоятельным.
Вечером в Анапе, мы с Викой и ее мамой  шли через парк к набережной. Я шел впереди и не сразу понял, зачем ко мне подошла цыганка. Разноцветные одежды делали ее не совсем реальной, скорее кукольной, или отбившейся от концертной или актерской группы. Она обратилась ко мне сразу, даже не делая попыток чем-то увлечь и заинтересовать. Словно знала меня сто лет. Ее основательность и убежденность поразили меня и заставили слушать. Она, как бы читала по написанному давно известный текст..
– Денег мне твоих не надо,  и просить не буду, гадать тебе тоже не буду. Но, чем раньше ты от этих людей уйдешь, тем лучше. Что старая, что молодая, – жизни тебе не дадут. Уходи. Помыкаешься, поскитаешься по свету, но потом будешь делать в жизни совсем не то, что сейчас делаешь. Б-г тебе силы дал на совсем другое, о чем планы строишь. Сегодняшнее оставишь и станешь тем, о ком сейчас даже не мечтал. И не с первого раза. Но такие тебе Б-г внутрь силы заложил, что будешь людям нужен, они к тебе за советом придут, и жизнь переворачиваться начнет. Много тебе воевать придется, на настоящей войне и с собой до крови драться будешь, но останешься целым и невредимым. Учиться будешь, как в первом классе, а потом снова все поменяешь. За тебя другая женщина молиться будет, да она уже за тебя молится, хотя вы еще не скоро увидитесь и не сразу сойдетесь. А от этих ведьм, что зубами за твоей спиной скрежещут, – уходи. Беги от них прямо сейчас. Без оглядки!
Сказала цыганка и исчезла. Как растворилась. А мне расхлебывать пришлось, – что я тогда только не услышал. Решил, – как цыганка посоветовала, так и сделаю. Повернулся – и прямо через кусты, через поляну, дороги не разбирая, в заросли акации ушел. Так до самого вечера бродил, тропинок не выбирая. То сидел на пеньке, то опять круги наматывал. Достали меня все! И теща и цыганка! И главное, они то правы, а я в своей правоте совсем ни справа, ни с лева.
Почти совсем стемнело, когда меня оторвал от мыслей наглый говорок, – за кустами кто-то к кому-то приставал. Через зеленую изгородь я выбрался со своей полянки и двинулся на голоса.
На аллейке было шесть человек. Двое держали девушку за руки. Третий шарил в сумочке. Еще двое стояли друг против друга, и один пытался пырнуть другого ножом, а тот, видимо парень девушки, маленький человечек, ну просто совсем коротышка, удачно уходил от взмахов и тычков  в него лезвием ножа. Было видно, он не трусил, просто ловил удобный момент, уж слишком силы были не равны, ему нельзя было ошибиться.
О! Эти дела я любил изначально! Честно подраться – дело святое. Для чего же Вадим Алексеевич из нас мастеров спорта сделал, для чего мы с ребятами центр рукопашки организовали, когда о ней еще не слышали. Тут мне раздолье! Отведу душу! И вообще меня от бандитов «клинит». Терпеть их не могу. Прошел несколько шагов вперед, рукой отодвинул маленького человечка себе за спину, и тот, который был с ножом, немного поостыл – против моих метр девяносто поосторожней надо. С ножом он работал не впервые, чувствовался опыт и  практика, но ошибся сразу. Так уж устроены эти опытные уличные бойцы: они не дают противнику опомниться и сразу атакуют. Он был опытным и делал все правильно. Только не против фехтовальщика и не против участника «боев «без правил». Быстро и длинно он выбросил узкое лезвие мне в лицо, но откуда ему знать, что мне как раз это  и нужно. Он ждал отступления, но никак ни обратного. Вместо движения назад, я прошел немного вперед, сократил дистанцию, чуть поднырнул вперед, практически уперевшись в его корпус и, оказался лицом к лицу с ним. Ладонь правой руки пошла вверх, а вертикально посланный локоть пошел далеко за его кисть, потом ребро ладони вниз в шею, словно прорубывая из «четвертой защиты» в «пятую». Хруст! Все! С этим разобрались, можно двигаться дальше. Парень осел, как внезапно отпущенная веревочка.
– Подберите нож, – сказал я маленькому человеку. Но он и без меня уже поднял «выкидуху», сунул ее себе в задний карман и двинулся к двум другим жуликам. – Вот молодчина! – Другой бы вооружился. Опять пришлось его отодвигать. Страха и паники в нем не чувствовалось, просто пока он мне мешал. До этого силы были явно на стороне жуликов, он рассчитывал каждое движение, не имея ни малейшего права на ошибку, – теперь почувствовал себя уверенней. Видимо, он и сам бы отбил девушку, или сам бы лег, но не отступил бы. Это точно! Удивительный человечек. Ни суеты, ни напряжения, одна точно спланированная решимость. И все же! Против нас трое, почти с меня ростом, а он вперед «без страха и упрека». Теперь и я уже не осторожничал. Куда-то за спину полез тот, что был справа от меня, и полусогнутой кистью ладошкой, меня это не устраивало. Так лезут за стволом. Ну уж, нет!
Есть такой нестандартный прием в рукопашке. И вряд ли его делает кто-то еще, кроме фехтовальщиков. Может только китайцы в Тай-чи. Очень быстрый выпад с уколом прямо в грудь. Пальцы, очень плотно сжатые, бьют в солнечное сплетение, ускоряясь в последний момент удара. Чем плотнее сжата конечная звездочка, тем ужаснее последствия. Если скорость не сдержать, рвутся мышцы брюшины, и тогда врачам трудиться и трудиться. Правый сложился на руке, удобно подставив мне свой затылок под левую руку. Я потянул тушу на себя, перекинул через голову, прокрутил, защищаясь им от других, бросил себе под ноги, аккуратно прорубил правой из «пятой» и снова по шее. Этому тоже минут на пятнадцать хватит. Коротышка страховал меня от бандита, который был от меня справа. Тот уже оставил девушку, но не убегал. Он встал против маленького человека и тоже вытянул нож. Лезвие, опускаясь и подымаясь, ходило справа налево, делая пространство недосягаемым. Коротышка не остановился, сделал шаг вперед, как бы присел немного, перебросив часть веса тела на правую ногу, взмахнул руками и взлетел в прыжке, махом правой ноги, тыльной стороной ступни ударил по кисти бандита. Нож, описав дугу, упал в кусты, но коротышка, едва коснувшись земли, опять выпрыгнул, так прыгают лучшие таэквондошики, и правой ногой хлестко ударил по лицу того, кого мы еще не трогали. Тот хрустнул шейными позвонками и рухнул на спину. Я видел в кино как получается этот удар у Джеки Чана, но, сколько ни тренировался, сам сделать такое не мог. Тут все получилось, как в лучших боевиках.
Мы связали пацанов брючными ремнями. Хлопнули, повернутыми  друг к друга ладонями. Они с девушкой собрали вещи, выпотрошенные из сумочки, а я с легкой душой, чистой совестью, и выброшенной из головы тещей, пошел к морю купаться. Заплыл далеко, опять черные мысли накрыли меня вместе с набежавшей волной, захотелось утопиться. И вдруг совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки вынырнул дельфин, он уставился на меня человечьими глазами и засмеялся. Я испугался, хотел удирать. И вдруг сам рассмеялся. Мне стало неудержимо весело, от того, что только минуту назад, хотел расстаться с жизнью, а теперь так за нее держусь. Мы с дельфином плавали и смеялись.
Через несколько лет в моем будущем кабинете меня встретил мой зам. Нил Сельский, – тот самый маленький человечек из парка в Анапе, мастер спорта по прыжкам с трамплина, Стефин муж, огромной души человек и верный мой товарищ. Мы затопили печь и изрядно тогда выпили.
Так было.
А сейчас мы делим с ним субботу и воскресенье.
Иногда я противоречу раввинам. Они говорят, что весь мир учится у евреев. Глядя на Нила, я убежден, что нужно учиться у таких, как он. Наверное, и Авраам и Ицхак и Яков сначала были очень хорошими людьми, и потом их за это назвали евреями, и еврей это не национальность, не избранность, а назначение на трудную должность быть хорошим человеком.

06.ЧУДИНОВ

Я лежал в гробу, сложив на груди руки и вытянув по струнке ноги. Все, как положено. Я умер. Вернее, меня убили. Очень профессионально и умело. Превентивно закрыли возможный канал утечки опасной информации.
Маленький человек пришел рассчитаться за выполненную работу, он подошел ко мне сзади и умело ударил молотком с длинной ручкой точно в висок. Я умер. Видимо, так было задумано изначально. Не зря я удивился, когда он вошел в комнату и сказал, что Роки передал деньги за работу. Мы ведь договаривались, что за удар в баре они прощают мне долг, отпускают Иру с Катюшей, ¬ и мы квиты. Но еще деньги? Все, как в гангстерских фильмах. Но что сделаешь, в жизни именно так и бывает. Роки не должен был еще платить, мы уже были в расчете, и меня это удивило, но не насторожило. Деньги имеют волшебную силу. Роки стер меня быстрей, чем за мной пришла милиция.
Теперь я понимаю, что Рокки все подстроил изначально. Сначала они подсадили меня на сто тысяч, я увлекся и проиграл. Отдавать, естественно, было нечем, пришлось бы продавать квартиру, а этого допустить я не мог. Я спросил, могу ли как-то рассчитаться по-другому? «Можешь», – ответил Роки. Вот что он мне предложил, и вот то, что я сделал.
Я зашел в Казино, как бы напился и устроил ссору с хозяином Северного рынка. Тот, конечно, на меня замахнулся, я ударил его прямым правой в лоб и убил. Затем пошел домой, – вроде испугался, потом меня должна была найти милиция и арестовать. Лет шесть-десять за убийство по неосторожности, потом можно выйти по половинке срока, или двум третям. Но, видимо, я чего-то не дорассчитал, и старые наши отношения с Роки уже не имели веса: он побоялся, что потом я буду на него что-то иметь, и прислал маленького человечка. А ведь когда-то мы с Роки начинали боксировать у Карлеоне.
Гроб, – не самое лучшее место для воспоминаний, но, оказывается, тут не так уж плохо, ты всех видишь, и никто об этом не догадывается. Вот и Мамин. Как мы с ним познакомились? Еще в институте. Тогда рукопашки не было нигде, а Ярис стал тренировать собственную группу. Основывался на ворохе прочитанной литературы, собственных феноменальных способностях и опыте отца. А когда он получил место в горах, мы все за него радовались.
Он пригласил нас к себе, чтоб отметить назначение на должность.
Мы пили водку, зная, что никто из нас друг друга не перепьет. Но так уж ведется, что новые работники прописываются. Он был и новым работником, и старым другом. Он выставлялся.
Водопад на Камянке невысокий, всего метров пятнадцать, но когда, в горах проходят сильные дожди, он превращается в ревущего зверя. Сверху можно выйти на большую гранитную плиту и постоять у самого потока, – завораживающее зрелище, хотя очень опасное. И сколько людям не говори, они все равно становятся на мокрую плиту. Периодически кто-то поскальзывается и летит вниз. Было несколько смертельных случаев, но, в основном, неудачники отделываются ушибами и ссадинами, иногда переломами. Пузатенко взял с собой нашу секретаршу Зину и, конечно, она полезла наверх на каменную плиту. Спасло ее то, что она в прошлом гимнастка, и когда ее смыло, успела перевернуться на живот и так, скользя ногами вперед, остановилась на второй ступеньке водяного каскада. Ни вниз, ни вверх. Справа отвесная скала, а слева клокочущий бурун, без крепежа не пройдешь. Нил мгновенно поднялся метров на двадцать вверх по склону, вскарабкался на сухую ель и повис на самой вершине сухостоины. Дерево сильно наклонилось. Он снял с себя ремень, протянул Бармалею, и тот связал его петлёй со своим ремнем, пропустив в кольцо сухостоину. Мы ухватились за связку все вместе, и десятиметровая жердь вылезла корнями из земли, оставляя там сухие комки глины. Они с Сельским обрубили оставшиеся ветки и воткнули вершиной в середину водопада, далеко за Зинкой. Потом нагнули жердь, и она получилась как перила. Бармалей осторожно, пробуя каждый шаг, вошел в поток. Он опирался правой рукой на жердь, а левой нащупывал впереди скальные выступы. Добрался до Зинки, развернул ее к себе спиной, обхватил обоих ремнем и так же медленно, опираясь локтем на тонкий ствол, а ногой нащупывая безопасное место, вышел с ней из воды. Никакого подвига, очередная спокойная и необходимая работа. А кто ее за него сделает. Разве что мне придется или Нилу. Но у нас кишка тонковата.
Мы пили водку за его прописку. Мы были молоды, красивы и сильны. Боже мой! Не прошло и года!
Я лежал в гробу. Гроб стоял в прихожей. Справа от меня стояла Ирка и Катюша, слева Толик и Бармалей. Приходили и уходили люди. Толик все понимал и помнил, но он ничего никому не расскажет, это уж точно. Я его знаю. Другое дело Бармалей, тот все раскрутит, никого не подключая. Я ему всегда проигрывал. И в ринге, и на татами. Он доставал меня сразу – его фехтовальные ноги всегда действовали быстрее моих боксерских рук, а от захватов он уходил как змея, и под удар никогда не подставлялся. Наверное, у него можно было забрать все, и он все равно у всех бы выиграл. У него есть голова, и она ведет его по свету, расчетливо убирая из-под ударов и вытаскивая из перипетий. Вот только с женой не повезло ему. Он говорил, что в январе после Кубка, на котором мы были вместе, провел с одной девчонкой ночь и никак не может понять, откуда она взялась и куда пропала, он не знает, но за такой пошел бы на край света. Никаких сведений об Эльвире Куперман на базе ему найти не удалось. Другие поиски тоже ничего не дали А я не сказал ему, что Эльвира Куперман – это Лена Лёвина. Ведь она меня об этом тогда просила. Его тогда вызвали, и на самих соревнованиях он не был, а когда вернулся, спортсмены уже разъехались.
Сейчас она где-то рядом со мной, я это чувствую. Я лечу к Б-гу, и она тоже. Но ее-то не убивали. Ей-то к Б-гу рано! Они еще с Бармалеем встретиться должны. Да и странно, а почему мы вместе с ней летим к Б-гу? Понятно, ей – к Нему! А мне – мне-то, конечно, вниз, – напрямую к черту. А-а! Понял! Сначала все к Б-гу, пред Его Ясны очи! Он ведь Главный, и Он уж всех по своим местам отправляет.
А вот по дороге к Нему еще что-то можно сделать. Кто не раскис, и до последней минуты борется, тот успевает хоть чуть-чуть, но что-то исправить. Вот оно что, – в последний момент можно многое изменить. Если не для себя, то для близких. Б-г что-то показывает, что-то предлагает сделать. И у тебя последняя свобода выбора.
Что это за три сущности летят к Лене? Три Черных Дракона? Вот оно что! Понятно! У тех, кто в Рай, тоже есть последние испытания и препятствия. Черные Драконы, это ее промахи и ошибки. Если эти три ящерицы до нее доберутся, – обратной дороги у нее не будет, и они с Бармалеем не встретятся.  У нее шанс от них убежать, а у меня возможность ее защитить. Они ее куда-то затащить хотят, а я этого не должен допустить! Точно! Не бывать этому! Набью морду этим ящерицам, укокошу всех троих, мне терять нечего. Порезвлюсь на прощание.
Что это там, на Земле с ней случилось? Как ее угораздило с телом расстаться? Ладно, не мое дело, в конце концов, – я могу вернуть ее обратно и я это сделаю.
Вот смешно, вроде покойник, а драться не разучился. И кулаки, как у живого болят. У Драконов головешки, что из обожженной глины?
Тогда на Кубке мне показалось, что Эля в Яриса влюбилась. Удастся отбить ее, он ее найдет. Удастся! Обязан – чтоб удалось! У меня еще три дня чтоб помочь ей и тем, кто внизу остался. Вряд ли больше возможно. Ну что, – помашемся: Уроды!
Дальше нужно будет уходить. Уже навсегда.

07.СТЕФА

Мне Яриса не понять, но таким же становится мой Нил.
Думается, что никому из современных кибернетиков не пришло в голову изобретать машины по признаку «мужское начало». Рушится вся кибернетика. А может, только на этом она и держится, но с допиской, что мужская идея вложена в «женское начало».
Дедушка рассказывал байку.
Сидят двое в раю. А выше их, ступенек так это на десять сидит, какой-то оборванец.
– Слушай, друг, кем ты работал? – спрашивает сосед соседа.
– Да я, говорит, батюшкой служил. А ты кем?
– А я работал психологом. Давай спросим, – отчего тот в лохмотьях выше нас сидит. Должна же быть тому веская причина, что он ближе  нас к Б-гу.
– Эй, ты! Да-да, тот, что весь в саже! Ты кем на Земле работал?
– Простите, не очень понимаю, что такое работа. Я просто был трубочистом. Хорошее и нужное занятие.
Дедушка с бабушкой после смерти мамы воспитывали меня у себя. Папа удачно женился второй раз, и по доброму согласию я осталась с его родителями, и вряд ли бы я получила столько умений и тепла в папиной новой семье. А вот научить меня любить, понимать и ценить мужчину больше удалось бабушке Вере. А то бы папе несдобровать.
Много лет, с самой юности, мне снился странный и неприятный сон, и снился с завидным постоянством. Будто я с группой дворовых ребят иду по подвалу, преодолевая темные ходы, попадая в большие комнаты. Мы ищем древнюю книгу, которую спрятал старый волшебник, построивший наш город, и назвал его странным названием «Золотой поток».
В подвале находиться страшно, но когда вместе – вроде не очень... Терпимо… Говорят, что старый волшебник нашел источник, вода из которого приносит удачу и продлевает жизнь.
За горой сейчас открыли ручей, в котором купаются паломники. Год от года верующих становится все больше и больше, и сейчас их уже тысячи, но мы с мальчишками нашли маленький ключик-родник, прямо у городской стены. Может он, по какой-то причине, спрятался под землю на столетия, а сейчас открылся. А, может, по волшебству никто не замечал его до нас. И может быть, там за горой, другой рукав именно этого главного волшебного ключа.
Мне кажется, что ничто в моей жизни не случайно. И мальчишки, и подземелье были абсолютной реальностью и неразрывной составляющей моей дальнейшей жизни.
Мой тревожный сон продолжается. Мы с ребятами упираемся в стену. На мальчишек сыплются камни, и они убегают, – остается только Пашка и я. Я, словно окаменела и неистово молюсь про себя, повторяя старую бабушкину молитву. Потом, откуда ни возьмись, появляются толстые жирные крысы. Мы бежим от них, и я ощущаю физический страх. Одна крыса меня настигает, я даже слышу ее жуткое сопение. Непонятно, каким образом, но мне удается вскарабкаться по трубе, прикрученной к стене, вверх под самый потолок. Оставшаяся внизу мерзкая тварь кидается на Пашку, но появляется кто-то, совсем не наш, взмахивает мечом, и крыса исчезает. Тот, кто нас спас, должен подойти ко мне и улыбнуться, но картинка растворяется, оставляя за собой только прозрачное свечение. Мой сон всегда заканчивается одинаково, – я глотаю воздух, и из-за дощатого перекрытия сквозь прореху над головой вижу над сводом подвала кусок ярко-синего пронзительно-чистого неба, и сказать, что я просыпалась в ужасе, – нельзя. Ведь меня спасет принц, хотя и призрачный. Кажется, – счастливый конец, но ужас остается между струями радости. Это ужас оттого, что этот сон снился постоянно! А принц, он не мой. Пленка как-бы закольцована. Избавление, но потом на меня снова нападают крысы, от которых спасение – только принц. Так было до тех пор, пока не появился Нил, пока не родились наши девочки. Я думаю, что тот, кто появился с мечом, был Ярис. Но он говорит, что я себе все это придумала, и смеется. Он смеется, но я знаю, что все то именно так. Я спрашиваю его:
– Ярис, кто же был та крыса? Может Старый Волшебник? Хранитель Золотого потока.
– Может. Но не надо думать, кто, это был, Стефочка, стоит поразмышлять, – почему снился такой сон? Помнишь Анапу? Там мы побывали в будущем и что-то изменили в настоящем. А может, наоборот, ты заглянула в прошлое и не испугалась, взяла и подправила колесики нашего времени.
Б-г любит разгильдяев и простаков. Вы не замечали? Их всегда спасает какая-то чудесная волшебная сила. Мне кажется, вот почему. Когда мы что-то сами усиленно планируем, это расходится с путем, для нас предначертанным, и возникает конфликт. Да и кто мы такие, чтобы загадывать? Мы берем на себя функцию Творца, а она ведь нам не принадлежит. Но все равно, если год предначертан и за летом обязательно придет осень, люди, переходя из одного времени года в другое, носят разную одежду, сажают разные саженцы и любят разных людей.
Как меня нашел Нил? Почему? На распределении я выбрала именно этот город?  Наш Золотой поток теснится между крутых холмов, и я задумала, что когда вырасту, со мной вырастут и холмы. Они станут высокими и приблизят меня к небу. Я попросила, и Он сделал. Все определено. Как расписание поездов. Только все, кто едут в купе, ведут себя по-разному. До следующей станции инициатива бессмысленна. Но можно молиться. Конечно, всегда есть смельчаки, которые спрыгивают на ходу. Часто разбиваются, но если выживают, оказываются там, где они нужнее всего, и это вопреки всякому расписанию. Таков Ярис! Мой Нил может сделать то же, но не успевает сам принять решение, ему нужен пример и команда. Ему нужен Ярис. Тогда он – крепостные стены и ратуша. Я могу молиться, и меня слышат. У меня свой путь. Он определен, правда говорить вслух о нем нельзя, – происходит сбой. Не очень ясные рассуждения, не вполне оформленные, но – повод для напряжений серьезный. Женщины ждут рыцаря на белом коне, а мой – приехал на зеленом Уазике. Тот, что на черно-желтом кабриолете, ищет свою принцессу. И найдет! А ведь хорошо, что Бармалей опоздал в Оле на три года, а то бы Дашки с Машкой не было, и я могла бы отказать Нилу. Но теперь у меня есть целых два принца!
Сейчас я точно знаю, что в одиночку ни один рыцарь, даже самый-самый светлый, не защитил бы меня от крыс, уж слишком сильным было проклятие, а эти взбалмошные мальчишки вдвоем способны победить армию!
Но мой город, моя ратуша, – это Нил. А я, – его народ.

08. ТОЛИК ПУЗАТЕНКО

Обваливался в жизни несколько раз. Мои высокопоставленные мама с папой произвели меня на свет спокойным и даже флегматичным ребенком. Я рос ровно и размеренно, пока в третьем классе Светка Шурыгина не забрала у меня резинку, добавив, что я никогда не вырасту и навсегда останусь микриком и отморозком. Она повернулась к своей парте, неосторожно подставив мне спину. В эту спину я и всадил ручку с пером. Сейчас уже забыли о них, но такие в наше время были, и мы писали самыми настоящими фиолетовыми чернилами, обмакивая острые металлические перышки в фарфоровую чернильницу-непроливашку. Родители уладили инцидент, забрали меня из этой школы и перевели в другую. В восьмом классе я отреагировал на «импотента» и «гомика» и проткнул учительской указкой признанного красавца и спортсмена Сашку. Отец уладил криминал с помощью денег, и определил меня к своему другу в спортивный интернат. Папиных друзей это крайне удивляло: как это полковник, без пяти минут генерал, заместитель начальника округа решился отдать своего единственного сына из теплого родительского дома в закрытый интернат. Мама была в шоке. Но, как ни странно, в этом разношерстном коллективе я ужился. Дома успокоились. Друг отца, Василий Андреевич, со странной фамилией Аист, за две тренировки умело поставил мне «лежку», и первые же соревнования я выиграл у всех сверстников с неимоверным отрывом и прямо-таки олимпийским результатом. Уже через месяц я выиграл «республику», через два месяца был в призах на «Союзе». Только тогда я понял, что имею качества, недосягаемые для большинства других людей, и могу ими гордиться, никому ничего не доказывая. Мои медлительность и спокойствие в стрельбе оказались важнейшими качествами: глаза обладали уникальной способностью одновременно удерживать в четком изображении далеко разно-отставленные предметы. И вдруг я испугался, что везение и способности внезапно пропадут, и тогда кто-то снова обзовет меня поленом. Я стал неистово учиться и бешено тренироваться. И все же, копаясь в математике, химии, биологии, больше всего внимания уделял внутренним секретам стрелкового дела. Я это любил, это грело мне руки, оружие отвечало на каждое прикосновение, разговаривало со мной. Здесь было интересно все: качество металла, из которого делают ствол, механизмы и устройства затворов, углы и отклонения прикладов, прицелы и способы прицеливания, отдачи и компенсаторы. Я как бы сливался с пулей и вместе с ней летел к мишени, молитвой исправляя отклонение. Я копался в мышечной усталости и психической подготовке, в дыхании, в зрении. Как влияет влажность воздуха или водяное препятствие на путь пули и на её траекторию? Как раскрутить пулю и как ее успокоить, как сделать особо точный патрон и чем его начинить? Очень быстро я выиграл в Союзе все, что можно было выиграть. Я стал подпирать чемпионов в Европе, потом в мире. В конце концов «Мир» я выиграл, а потом еще раз, а потом был вторым на Олимпийских играх, потом еще одни Олимпийские Игры. Себе винтовку изготовил сам. Лучшее взял у немцев, бельгийцев, русских, остальное позаимствовал у всех понемногу. По сути, это была уже моя винтовка, сделанная моими руками. Никому и в голову не приходило обзывать меня и дразнить. Но в Шереметьево под подкладкой моего чемодана нашли большой пакет белого порошка, килограмма три. Я расчехлил винтовку и упер ствол в грудь тренера сборной, – на чемпионате мы жили в одном номере. Чтоб не раздувать скандал, меня быстренько определили в армию, в действующие войска, а уже оттуда литерным переправили в Афганистан. Видимо, порошок был кому-то очень нужен, и тот, кто мне его подложил, тоже был очень нужным кому-то человеком. А я был дорог лишь своему папе – и не меньше, чем тогда во время моих срывов в школе. Но в этой ситуации кто-то был намного выше моего папы. Меня не посадили, но сплавили в горячую точку. И это было лучшее, что я мог получить.
«Духи» оказались мишенями подвижными, быстрыми, а условия стрельбы сложнее и интереснее. Я провалился в кошмарный азарт: не ты – так тебя.
В мире есть много отличного стрелкового оружия, но лучше автомата Калашникова – нет. В мире есть много хороших снайперских винтовок, и самые крутые советские, французские и немецкие. Если подобрать ствол и не дать нашей СВД-шке сделать более ста выстрелов, если сэкономить и удержаться на пятидесяти-семидесяти, она непревзойденная и равных ей очень мало. Если подобрать французскую или немецкую оптику, можно с километра отбить у комара подковы, как сверлом прошить шейку у рельсы.
В совок я вернулся со «Звездой» и медальками. Это так, за одну большую подковку и четыре поменьше. За заслуги и звания, за военное прошлое предложили должность заместителя областного спорткомитета. Я пошел. Работа, хоть и хлопотная, но не пыльная. Быстро освоился, притерся. Все получалось, вот только много приходилось пить. Года два прошли нормально, но потом стал не выдерживать «нагрузок» и выключаться, «употреблять» хотелось все больше и больше. Набирался до «галлюников», до «чертиков», до самой настоящей «белочки». Черти рогатые и хвостатые стали приходить каждую ночь, садились на ноги, раскачивались на коленках, прыгали по комнате, скалили зубы и корчили рожи. Лешие и водяные, джины и духи заставляли читать семье наставления по стрелковому делу, и я читал Ванечке и Свете лекции о ветре, о морозе, о стали ствола, о дереве приклада, о мушке и целике. Три щелчка вперед и два вправо. Как все было важно! Будто это могло уберечь моих близких от ночных посетителей, от тренера и духов. Жена с Ванечкой ушли жить к маме. Света сказала, что все равно любит, и будет ждать столько, сколько это будет нужно: вернулся же я из Афганистана в первый раз, – вернусь  и во второй. Она дождется, сколько бы не пришлось ждать. Я пошел по врачам – не помогало, к гипнотизерам, к знахарям – мою психику сломать они не могли. Говорили: «Сверхсильная натура, непробиваемая аура, железобетонные установки». Не знаю, правильно ли я понял их диагноз о моей неизлечимости, или как это у них еще называется, но я стал всерьез подумывать о том, чтобы откопать на дедовской даче «афганца». Уже ощущал, как протру от масла казенник, смажу графитом каленый боёк, как нежно опробую первой фалангой указательного пальца отлаженный спусковой механизм, и – в одно мгновение всем без меня станет легче.
За меня взялся Бармалей. Приехал из своей деревни, остался до позднего вечера в кабинете у Петьки Шакмана, где я в очередной раз напился, потом взвалил на плечи и через ночной город принес домой. Раздел, вымочил в ванне, отстегал горячим душем, потом холодным, потом докрасна растер кожу махровым полотенцем и уложил на кровать, пристегнув к ней наручниками. Сам постелил себе на раскладушке и перестал обращать внимание. Я отходил от опьянения, трясся, кидался из стороны в сторону. Я рвался в ночной гастроном за спасительной чекушкой водки, требовал, умолял, канючил – хоть стопочку! Просил, умолял, плакал. Потом снова засыпал и снова бредил. Просыпался и снова просил и умолял. Часами я читал ему свои наставления по баллистике, потом опять засыпал и опять просыпался. Я снова бубнил про курок и про «муху» под пальцем, я уже ничего не помнил и не понимал, но кошмары возвращались. Мне сдается – я тогда умер.
Неделю Бармалей мочил меня в ванне и стегал душем, отпаивал молоком и кефиром. Меня несло, и он на руках относил меня в туалет, я не мог встать на ноги, и он подставлял плечо, потом снова укладывал в кровать и защелкивал наручники. Меня кидало, трусило, мне было холодно, и он укутывал меня десятью одеялами. Иногда я просыпался уже почти в сознании, я видел его читающим мои наставления, оказывается, он подробно записывал весь мой бред. Больше месяца Бармалей чистил и промывал меня. И все это время он со мной не разговаривал. Терпел и выносил все, что я на него выливал. Он не включал телевизор, не слушал радио, наглухо завесил шторы. И я стал возвращаться. Потом я снова уходил и снова возвращался. Наконец вернулся окончательно. Бармалей настежь распахнул створки окна. На дворе была весна, и скоро должна была наступить Пасха.
Он проветрил комнату и снова задернул шторы, взял с пианино видеокамеру, подключил к монитору, – и кошмар вернулся. Три дня он крутил кассету за кассетой, показывая, что со мной происходило. Я пытался отвернуться, но он распял меня наручниками, и я уже никуда не мог отвести глаза. К концу третьего дня стали появляться более или менее пристойные кадры. Он прокрутил пленку назад и крутил ее еще день, потом еще полдня. Потом спросил меня: «Нужно ли еще раз». Я сказал: «Достаточно, теперь хватит», – он снял с меня наручники, повернулся и вышел из квартиры.
Весна брала свое. Дышалось глубоко и свободно. Зелень и синева заливали все уголки видимого и невидимого пространства. Люди снимали верхнюю одежду, на полгода увольняя в шкафы пальто и шляпы. Улицы были заполнены радостно улыбающимися людьми. Красивых женщин было неимоверно много. Я шел за Светкой и Ванечкой.
Бармалей – это не Бармалей, его зовут Ярис. Ярис – это тот, кто всегда борется. Борется и никогда не сдается.
Предложили должность тренера сборной какой-то Балаболской республики. Страна, конечно, не Балаболская, а самая настоящая, только африканская. Она очень далеко, и в ней сухой закон. Впрочем, к нам со Светкой и Ванечкой это теперь не имеет никакого отношения. Нам там будет хорошо, а Ванечке до школы еще год.
Больше я не обвалюсь никогда. И в следующую среду мы уезжаем.

09. ВЕСНА

Весенние заносы в горах дело обычное. В долинах они превращаются в дожди, чередуясь с мокрым снегом. Но внизу – дороги, это артерии цивилизации, их берегут, и если не смыло катаклизмом, то они чистые, и ездить по ним даже в дождь удовольствие. Щетки сгребают с лобового стекла набегающие водяные разводы и открывают перед тобой спокойную черно-белую, а точнее, волшебную мягко-серую мелодию незнакомых инструментов из веток, кустов, речушек, полей, из выгибающихся и убегающих к спрятанным за облаками вершинам полонин и распадков. Но это внизу, а тут, наверху, еще долго будет холодно, и март в горах бывает особенно снежный, просто штормовой. Попасть в пургу в это время года – дело обычное. Перед окончательным своим отступлением зима как бы мстит за «сухой» в этих краях декабрь. Иногда, в самом конце зимы, и даже в конце марта, засыпает так, что не только двери не откроешь – из окон выглядываешь только через форточку. Жизнь замирает на день-два, бывает на неделю. Начальство не звонит, выхода на работу не требует. И со стихией в это время не стоит бороться – лучше подремать и расслабиться. И все как-то само по себе рассасывается. Люди берут лопаты, роют в снегу тоннели, понемногу соединяют их с местами, где проходит тяжелая техника. А дальше, – и так понятно: «ничто не вечно». Через пару дней начнут таять сугробы, появляются прогалины, пробьются подснежники, тепло выдавит зиму все выше и выше, и останется она только пеной от шампанского на самых-самых пиках.
Конечно, уже к утру, выйдут бульдозеры, но ночку можно почувствовать себя в волшебном мире, отрезанном от всего сущего и обыденного.
Вечером Бармалей праздновал свое тридцатилетие. Сидели, разговаривали, пели песни. Стефа испекла пирог. Снег мел и мел, укрывая барак толстенной пуховой периной, заметно уменьшая его размеры. Архитектор, как всегда архитрактил, военком говорил про калибры, Нил готовил в камине мясо, время от времени поливая непослушные языки пламени из пластиковой бутылки одному ему известным составом. Потом постановили говорить «за жизнь» до спорта, но оказалось, что он-то и был главной частью их жизни. Затянули далеко за полночь. Стефания увела детей, а Ярис задремал в кресле, пока Нил перебирал струны его старенькой гитары. Снег закрыл подоконники.

                10.О ПОЛЬЗЕ ТЕЛЕФОНОВ

Звонок вынул Бармалея из сна. Странно, показалось, что даже звук необычный. В общем, ему не привыкать вскакивать среди ночи, – встречать, провожать. Уж так повелось, «крутых» к нему не посылали: он с ними не уживался: а вот дочку главы спорткомитета столицы учил кататься он, да и всех ее друзей принимал у себя. Нормальные люди пить водку в ресторанах и кабаках не хотели. По слухам, или по разговорам между собой, может, по «сарафанному радио», как-то узнавали об их с Нилом берлоге, о вкусных Стефиных варениках. О гитаре, о песнях, пропетых на свой лад, на мотивчик, никогда никем не слышанный и просились сюда.
Но на этот раз в трубке звучала почти команда, звенел незнакомый и четко поставленный голос – звучал сдержанно, но сквозь такт чувствовалась дисциплина. Полное отсутствие лишних интонаций и слов.
– Это Ярис? Ярис Мамин? Простите, что поздно. Оказалось, нетрудно вас найти. У вас редкое имя! Это Вас прозывают Бармалей? Вы знакомы с Эльвирой Куперман? Она просит вас приехать. Когда вы сможете?
– Где я могу найти ее? – Вопросом на вопрос ответил он, поддерживая краткость и подсознательно приветствуя лаконичность.
– Сейчас она в клинике Склифосовского, была в коме, приходит в сознание и все время повторяет ваше прозвище. Правильно, я думаю, вам стоит приехать немедленно. Ярис – Бармалей, – было просто.
Сна, как не бывало. Одной рукой он натягивал брюки второй открыв шкаф, достал рубашку: плечо продолжало прижимать трубку к уху.
– У меня простой мобильный, -05-08- 424-100, мне нужно десять минут чтоб собраться и выехать: может, чуть больше. У нас заносы – наверное, погода нелетная, не будем терять время, в пути созвонимся. С кем я говорил?
– Я Гоша, ее дядя. Она говорила, вы ненормальный человек, – будто из нашей семьи.
– Мне нужно часов 20. Скажите, она не умирает?
– Нет!
– Она не умрет?
– Нет!
– Вы обещаете?
– Это я вам точно обещаю. Можете быть уверены, – скорее развалится больница Склифосовского. Все под контролем, приезжайте. В трубке щелкнуло, пошли длинные гудки.
Бармалей набрал номер.
– Иван, у меня проблемы, и срочные – мне как можно скорее нужно быть в Москве. На самолет не надеюсь, рисковать не хочу. Будь добр, у тебя времени в обрез, чтоб переобуть Карлушу и опустить его с зимних подушек. Вызови Степу, пусть проверит ходовую. Миша просмотрит  все по мотору, обязательно поменяешь масло и найди вторую запаску. Буду через час. Помни, у тебя крайний лимит времени. Успеешь?
– А у меня есть выбор? – Ответила трубка, и вдогонку пробурчала, – Хорошенькое дело: час ночи! – Потом добавила – Сделаю, конечно! Но с тебя день катания со мной персонально.
В дверях стоял Нил. Остановил на себе взгляд Яриса, пожал плечами, мотнул головой, смешно развел руки в стороны и вперед, показывая открытые ладошки, – Понял! У нас «Чрезвычайная ситуация» – Работаем! Повернулся и вышел.
До гаража Ярис пробился сквозь сугробы, благо дело двери откроются вовнутрь. Завел Карлушу, прогрел: нужно расчистить тридцать метров шириной в два, высотой полтора метра  – это до дороги. Дело нехитрое, но время! Вниз, от городка до долины, до чистого асфальта минут тридцать, – там цепи можно будет сбросить. До Ивана, до базы, – еще час. Там – минут сорок на обслуживание Карлуши. Где-то в сумме часа три, – многовато. Потом спать захочется. Ничего, уже выспался. Да, не забыть взять у Ивана термос с кофе. Взялся за лопату, потянул на себя ворота. Петли заскрипели, но поддались свободно. Хорошо, что строил гараж с запасом. Створки развернулись к стенам, открыв ровную, словно отрезанную ножом, громаду снега. Ничего себе! Воткнул лопату и широким маятником бросил снег далеко за боковую стену. В глаза ударил свет фар, урчание Карлуши заглушил рокот трактора. Военком шел впереди ковша, а Нил дергал за рычаги в кабине дорожного бульдозера. Сельские жители все умеют: коня подковать, из топора кашу сварить, бульдозер  из гаража дорожного управления угнать. Чьи-то ладошки оттаяли в лобовом стекле блюдца окон. Когда они успели? Вслед за трактором Карлуша пробрался на дорогу. На пассажирском сидении лежал «тормозок» завернутый в Стефин шарф. И термос.
Сто километров трассы до города – считай ничего. Ночью дороги чистые, свободные. Двадцать минут, и он вышел из теснин на равнину. Час – даже очень много – пятьдесят минут и ни минутой больше, еще немного времени на трудности зимы. Ничего – сократит. Иван это понимал, потому вся бригада технарей и автогонщиков СКА была на месте за пять минут до того как Карлуша, распугивая зазевавшихся кошек и собак, пронесся по городу. Парни вытаскивали из ящиков и сумок инструмент и настраивали аппаратуру. Хватило полчаса. Резину Иван поставил свою, берег на гонку, свечи поставили спортивные, жиклеры вкрутил раллийные. Еще несколько минут прогона на стенде. Поверка развала, схождения. Убрать все люфты, сделать все возможное: и все, что можно – подтянуть.
– Слушай, Бармалей, – со старта не гони, дай железу от подтяжек отойти, на место сесть, а километров через сто можешь топить «до полика», там и дорога лучше, и светать начнет. Как ты ездишь, – я знаю, но будь внимателен. Может, мне с тобой вторым пилотом сесть километров на пятьсот? Держи термос кофе на дорогу, – он посмотрел на Стефин тормозок, – второй лишним не будет, и сейчас обязательно выпей в дорогу горячего. Тут с витамином «С» и «Д», тройная доза. – Он протянул Ярису высокий пластиковый стакан с крышкой и воткнутой в нее трубочкой.
В четыре утра Ярис был уже далеко, и самый трудный участок остался позади. Карлуше стало легче, на одной полосе было тесновато.
Теперь можно было опустить спинку сидения ниже и держать двигатель в предельном возможном секторе тахометра. По спидометру он не ездил. Карлуша был живым существом, его нужно было слышать, чувствовать, осязать, и тогда он отзывался на каждое прикосновение, даже мысль. За несколько рассветных часов Карлуша прошел самые нагруженные в дневное время участки, дальше было проще – автобан. Гаишники или не проснулись, или не успевали отреагировать. Наверное, даже не передавали по рации: с такой скоростью не ездят даже сумасшедшие, а если ездят, то это уже не сумасшедшие, а люди, которым очень-очень нужно куда-то успеть!
За два часа до границы в телефоне как инструктаж и как команда прозвучало:
– После пересечения границы, на выезде из таможни вас будет встречать темно-зеленый «Хаммер». Вы его не ищите, он сам вас найдет, встанет впереди, и выведет вас куда надо. Он будет там с 19 часов.
– Пусть будет там с 17-ти и встанет сзади.
– Хорошо, принято. Но даже мы так быстро не ездим. Все-таки, осторожнее! Почему предупреждаю? Потому, что и сам поступил также. Но лучше все-таки идите за «Хаммером», там за рулем профи и офицер, имеющий полномочия. Удачи.


                11.АНТОН

Работа, есть работа. Тебе выдают спецодежду, инструмент – иногда в этот перечень входит автомобиль, иногда даже самолет. У меня именно такая работа, и я не знаю, как бы жил без нее. Случилось так, что мне теперь без моего «волшебного зеленого полена» и еще нескольких чудесных штучек не обойтись уже. Когда на гонке «Большое кольцо Ярославля ко мне подошел Гоша и сказал: «Двенадцать штук в месяц и ни одного часа выходного. Еще гарантирую постоянную гонку все двадцать четыре часа в сутки, – и без передыху». Я не думал ни мгновения и не жалею об этом ни секунды.
На границе все произошло, как и должно было произойти. Приняли нормально, напоили чаем, заверили, что проблем с нашей стороны не будет. Связались с той стороной, попросили не задерживать. Те обещали! Везде знакомые, везде родственники. А мне чего ждать? Захотелось поиграть в старую добрую игру, заодно размяться. Становлюсь кому-то в хвост, метра за полтора, и так держусь, сколько бы передний ни ехал. Развернул «Зеленого Барбоса» в сторону Москвы и чуть вдавил педаль газа. Четырехсотенный табун под капотом, притом, на двойной турбине, плавно покатили меня в сторону Первопрестольной. Мыслительный аппарат включился на режим воспроизведения. Так я устроен. Сначала на автопилоте записываю, потом прокручиваю и анализирую. Но это уже, когда все сделано. Лучше всего расслабляюсь и думаю, когда сижу за рулем. Проедусь километров двадцать, поиграюсь в пятнашки, вернусь обратно, опять проедусь, и опять вернусь. Состояние готовности, но не напряжения.
У меня стрелочка на «пятьдесят-восемьдесят» – у него будет не меньше «ста сорока» так что догонит часа через полтора. Сидеть и ждать я умею.
Странный сон транслировали мне ночью.
Словно попал в мир, устроенный как ступенчатое горное плато. Есть побережье и узкая полоса над морем и горным кряжем, опоясывающим плато. На полосе находится мой дом. Но плато где-то там, далеко и высоко что-то секретное и очень важное, и добраться до него – моя цель. Какая-то уж очень сложная и нечетко сформулированная задача. Но мне туда надо. «Пойди туда, не знаешь куда». И все-таки я обязан выполнить что-то, что даже не понимаю – иначе мой мир рухнет-исчезнет. Да никому и ничем я не обязан! Но почему все-таки: я должен?! Я – все-таки лучший, но не Спаситель же! Собираю в комок все свои супер умения и поднимаюсь по руслу разлившейся реки, по круглой гальке, по отмелям и россыпям, в ее горный исток. Справа и слева, за деревьями просвечиваются домики и еще раз домики.  Должны же быть там люди! Но их там нет. Или заняты все без исключения чем-то таким, что увело их далеко от жилья, да и от самой жизни. Странно, отчего же они бросили дома. Такие красивые, все с неповторимой архитектурой ломанностью черепичных крыш, словно из ожившего «Лего».
Передо мной вырастает высоченная стена, сложенная из невообразимо больших природных камней. Они странно прямоугольны и неестественно правильны, – видимо, их аккуратно подправили. Река вытекает из-под глыб, появляется на поверхности, пройдя подземным туннелем. Откуда-то сверху часть потока сбегает по каменной стенке, словно широкий водопад плавно скользит и добавляет камням округлостей. Наверное, там наверху большое водохранилище или разлив. Вот, справа на стене сухо. Я подтягиваю лямки амуниции, вставляю пальцы в щели между камнями и начинаю подниматься вверх по уступам. Долго. Может километр, может восемьсот метров, но, странно, – устать не успеваю. Вот край! В конце стены что-то похожее на большой квадратный шлюз, из него струится вода. Все-таки водоем. Вот откуда водопад, – он искусственный. Передо мной многокилометровое озеро воды. Над передней частью шлюза довольно большой домик. Это не жилище, так себе, временное пристанище, где на смене может переночевать управляющий шлюзом или несколько рабочих. Но зачем дом такой большой? За дамбой – водохранилище, просто море чистейшей и вкуснейшей воды. Я попробовал – неимоверно вкусно, можно напоить миллиарды людей. И они будут довольны и здоровы. В домике несколько странных существ. Какие-то заторможенные. Может, это роботы, может, зомби. Они не люди, но они умные. Очень похожи на двуногих ротвейлеров. Представьте себе собак, которым дали возможность выражать свой уровень мышления посредством слов. Собаки добрейшие существа, они прекрасно относятся к человеку, больше того точно знают, что их главная задача помогать человеку, но уровень их интеллекта ограничен определенным потолком, и выше требований к ним предъявлять нельзя. У этих планка, просто несказанно, несказанно выше, но она все-таки есть. Рабочие шлюза – биомашины. Прямоходящие ротвейлеры в человеческом обличии. Или наоборот? Когда я приезжаю к маме, ее спаниель Динка радостно проводит меня по комнатам и всем своим видом предлагает, предлагает и предлагает. Но люди-роботы на шлюзе несуетливы в своей приветливости насколько Динка. Они, вроде очень спокойных и добрых особаченных людей, очеловеченных ротвейлеров, не спаниелей. Они меня никуда не приглашают, но здесь они чтоб помогать человечеству и мне тоже.
Я иду по дамбе в сторону горного массива, обхожу озеро. Кое-где приходится перебираться через отдельные рукава и заливчики. Динка бы не отстала от меня и проводила, как провожает до самой электрички, ротвейлеры от шлюза меня провели только взглядом. Во взгляде было сожаление, даже соболезнование, а может, предубежденной разочарование. Не Спаситель.
А может, это сожаление, что они не могут пойти со мной? Что они на службе? Или потому, что все равно не достигнут того, что способен получить даже я, Даже не Спаситель.
Горный массив возносится над озером внушительно и серо, соединяясь километровой полосой с отмелью и дамбой, на которой живут ротвейлеры управляющие шлюзом. Они не мешали мне и не помогали, они просто живут там и ждут человечество и Спасителя.
Грустно. А мне показалось, что им точно известно, что они очень хорошие, но все равно их там, куда я иду, не примут, а мне возможно вознестись и получить сокровище, не главное, но большое.
Я опять подтягиваю нехитрую амуницию, и по расселине начинаю новый подъем на гору над озером.
Вот он верх. Тут меня встречают люди. Я точно знаю, что это те, кто были моими предками, это те, к кому я должен был вернуться уже давно. Но, странно, они не понимают моего языка. Нет, вернее я не понимаю ни одного из семидесяти языков, на которых говорят они. А мне не страшно, я ведь не ротвейлер, и даже не Динка. Мне понятно, – я смогу восстановить речь, только для этого придется долго работать и быстро взрослеть. Там внизу, я был ниже ротвейлеров, здесь буду равным людям. Правда кажется, я куда-то опоздал.
 Он сидел за рулем, как сидят профессиональные гонщики, Старые опытные и усталые от количества дорог. Не было видно движений тела, рук, ног, только кисти, почти незаметно, толкали пальцами руль вправо и влево. Он просчитывал маневр за сто, сто пятьдесят метров до ситуации, и оттого казалось, что он едет по совершенной линии, красиво и просто, как художник ведет карандаш по листу бумаги, плавно огибая поставленные на ней точки. Через откинутый верх кабриолета были видны колени, но и они не двигались, видно, и на уровне ног он работал профессионально, как работают гонщики, только ступнями, или даже первой третью подошвы ноги. Представляю себе, какую он бы дал мне фору, если бы мы поменялись машинами.
Сто тридцать-сто сорок, это та скорость, которую приятно держать на крейсерских дистанциях. По сумме много не выиграешь, и потом не  имеет смысла соревноваться с самим собой. Можно на прямом участке и в двести вложиться, но ненадолго, чтоб и движок поберечь и запас мощности держать. Плюс-минус 20-30 минут ничего не решат, но никто не знает, сколько работы предстоит еще сделать сегодня после того, как мы приедем на место. У него это врожденное. Врожденный чемпион. Я таких знаю! Но главная суть проявляется, когда ты становишься старше и мудрее.
Я отпустил его метров на сто, так всегда ехать легче. Можно, конечно, повисеть на хвосте, но ведущему это создает дополнительное напряжение. Не тот случай – я не отстану – он это знает. Вот и договорились. Нормальный парнишка!
Он запустил «двести» на широком участке прямой дороги, встал в правый ряд, включил фары на «дальний» и ушел немного вперед. Откуда столько прыти в этом старом «немце». Легко обошел два шестисотых «мерса», оставив им еще вагон места. Он их не обижал – у тех заело буржуазное самолюбие. Оба «железа» синхронно ускорились и стали за ним впритык, видимо внутри совещались по телефону и за рулем тоже не мальчики сидели. Потом первый «мерин» обошел « старого немца» и остановил его. Тот, кого я должен был страховать, не сопротивлялся – спокойно подкатил впритык к дверке водителя «мерса», и неожиданно оказалось, что этим маневром он запер водителя в машине. С пассажирского места выскочил бравый «солдатик» с АКСу, подлетел к кабриолету и приставил ствол в лицо Бармалею. Я поймал себя на мысли, что уже давно называю его так же, как зовут его Гоша и Эля. Он мне нравился. Определенно! Остался сидеть  в машине, словно испугался, чуть наклонился вперед – теперь я понял, для чего. Он уже просчитал ситуацию, и спрогнозировал ее. Вот черт! Молодчина! Неожиданно для стрелка правой рукой он ухватил «ствол» за цевье, левой ладошкой ударил вверх по предохранителю и опустил ребро ладони, точно посередине лба «солдатика». Тот рухнул у подножки, словно мертвый. Затем, тот, кого я встречал, одним махом перекинул тело через запертую дверь своего кабриолета, в одной руке был у него телефон, в другой белая пластиковая коробка, размером с пол обувной. Он запустил эту штуковину по асфальту так, чтоб она въехала под второй «мерс». Затем поднял над головой мобилку и громко отчетливо проговорил: «Всем сидеть на местах! Под машиной килограмм тротила!»
Он открыл дверку «боса», одной рукой вытащил того наружу, сграбастав в огромный кулак лацканы его пиджака. Упер в живот того автомат, положил спиной на капот моего «Хаммера» рядом со мной. Те, кто вышли из «меринов» видели под моим распахнутым пиджаком две оперативные кобуры, и им не надо было объяснять, что я сумею разрядить обоймы раньше их, и я не из тех кто стреляет в молоко.
 Чеканя каждое слово, обращаясь к «босу», так чтоб слышали все «солдатики», Ярис произнес:
– Спокойно мужики! Я из другого мира и меня нечего бояться. Я сейчас занят более важными делами, чем разборки с вами, но упаси Б-же вам в моих делах мне помешать. У вас своя жизнь, у меня своя! Считаем, что пересеклись случайно! Я не шучу! Если захотите меня догнать и отыграться, поверьте, – положу всех рядышком кость к кости, как доминошки. – Он посмотрел на меня, – Этот мне поможет. А сейчас, – Он уже обращался прямо к боссу, – угомони бойцов, я тебе не враг. Не мешай мне.
Он отвел боса назад к «мерсу», посадил на сидение, подошел к, так и не двинувшемуся «солдатику» и положил рядом автомат. Черно-желтый «Хорьх» по-звериному рыкнул: «Не ротвейлер я, не ротвейлер, может быть машина, может быть очень серьезная машина, но не ротвейлер», и без всякого напряжения, почти сразу, ушел на свои сто сорок.
Мое волшебное «Зеленое полено» осторожно по большому кругу обошло «мерсы»» и двинулось следом. Думаю: этим понятно, что уровень у них разный, и он им не по зубам. И как-бы, добавилось: Так работать мне нравится. Наш товарищ! Обе освобожденные «Береты» толчком вернул в глубины кобуры, но не застегивал. «Узи» поставил в скобы за спинку пассажирской сидушки. Когда меня натаскивали в Гошиной конторе, я услышал анекдот.
– ЧП на Джомолунгме. Руководитель группы берет в руки рацию и вызывает помощь. Через час из-за скалы показывается МЧС-ник Вася и говорит:
– Так ребята, быстренько собирайте шмотки, и вниз. Нет у меня времени с вами возиться, – если до обеда не успею на молочную кухню за кашкой для ребенка сбегать, жена так шею намылит, что мало не покажется.
Вот так и работаем! Для кого «экстрим», для кого будни. Этот бородатый из нашего племени: одной с Гошей крови. И я – рядом!
За полночь были в Белокаменной.

12.ЛЕНА

Я, Эли Куперман, моя мама Циля Куперман. Всю жизнь мы жили в Москве, и всегда мне здесь было весело и радостно. Папу звали Александром Александровичем Левиным. Он был очень хорошим дипломатом, просто гениальным дипломатом. Наверное, оттого и смог стать дипломатом, что был гениальным. Весь ЦК знал, что в действительности папу звали Арон, Аронович Леви, но мало кто хотел делать ту непростую работу, которую действительно нужно было делать в опасных, так называемых, горячих точках. И в очень жаркие страны посылали именно папу, а мама одного его не отпускала. В общем, посылали их обоих. Работать-то кому-то надо, а послав собственного сына в горячую, что называется, пламенеющую точку, можно очень даже сильно промахнуться. Можно ребенка своего родного потерять. Лучше уж пусть будут Арон Аронович и Циля Куперман дипломатами в жаркой стране.
Я тоже придумала себе светское имя Лена, и задолго до того, как мама с папой не вернулись из последней, самой долгосрочной, командировки в Африку. Через насколько лет я нашла в папином сейфе дневники и поняла из-за чего он стал Александром, а мама Людмилой. Я не только поняла их действия, но и осознала многие вещи, из-за которых приняла их уход уже сознательно. Я поняла, что рано или поздно это может произойти и со мной. Гоша некоторое время дурачил меня, говоря о каких-то сложностях и специальных заданиях, но ведь что-то было в моей голове от папиных гениальных клеток. Я стала делать вид, что живу надеждой, чтоб не расстраивать моего любимого дядю. Мне тогда было четырнадцать, без мамы и папы: и этого было достаточно, чтобы сделать из любой девочки думающую женщину. Потом, все как-то само по себе встало на свои места, и о моих родителях, и о том, что с ними произошло, мы перестали говорить.
От домашней работницы я отказалась, как не просил меня Гоша. Нравилось спешить домой из школы, стоять на кухне, а потом бежать домой уже из института, так чтобы к его приходу на столе его уже ждала вкусная еда. Мне нравилось, что, где бы он ни оказывался, он неизменно прибегал домой, и никакие планерки, совещания и учения не могли помешать ему в этом. Сломя голову летел он на мои пельмени, вареники и рыбу. Чуть позже, уже на третьем курсе, я пригласила в дом Машу, – давнишнюю мамину подругу, но хозяйкой в доме все равно оставалась я. Бегала на тренировки, ездила на сборы, моталась по соревнованиям, конференциям, но всегда раз в день звонила своему любимому Гоше. Это был как ритуал, и я спрашивала, чем накормила Маша его сто килограмм мышц, сухожилий, нервов и светлейших, как у папы, мозгов.
Его гости были для меня в радость.
Нетрудно готовить на двадцать человек, когда эти люди близкие друзья любимого тобой человека. Ты сидишь во главе стола, рядом с уважаемым всеми мужчиной. И этого достаточно.
Твой мужчина! И пусть он на двадцать пять лет тебя старше, пусть никогда не будет мужем, или даже любовником, но ты точно знаешь, что ни к какой другой женщине он не уйдет, ни из чьих других рук есть не станет и будет всегда с тобой. Он возьмет домашние бутерброды, перебьется на шпротах и овощах, и обязательно купленных его единственной женщиной, той, которой он безгранично доверяет, и ни до чего съедобного, приготовленного другой женщиной, он не дотронется. В общем, и Маша под моим постоянным контролем и нам не чужая, но она только после меня.
Я люблю Гошу н никогда ни за кого другого, кроме Гоши, замуж не выйду! И будет чудо, если где-то на Земле есть другой, такой же сильный, добрый, такой же смелый, и такой же беззащитный мужчина.


13.ЭЛИ ИЗ ЗАЗЕРКАЛЬЯ

Глупые люди, Они думают, что когда они умирают, остаются людьми в понимании тела. Ничего общего с человеком этого мира, умерший человек не имеет. Это даже не превращение, подобное бабочке, – там хоть, материальное переходит в материальное: тут все по-другому. Согласитесь, мы же с абсолютной достоверностью не знаем даже, что такое электричество. Представьте, – было тело, а стало током, или было просто тепло, и вдруг стало субстанцией, а потом трансформировалось в человека. С очень большими натяжками. Все по-прежнему остается таким же, как было, но если оболочка сосуда еще остается, то жидкость из него, нет, скорее эфир или что-то еще, намного-намного более тонкое и неощутимое, как-бы улетает в космос. И оно, это неуловимое удерживает связь с нашим миром только на каком-то, «сверх», или даже «над» молекулярном уровне. И если человек жил крайне неправильной жизнью, – его «над» молекулы разбегаются в разные стороны, их уже не собрать никакой сверхъестественной силой, кроме Б-жественной. Он может перестраивать несколько разных людей из разных личностей, и создавать совершенно новые, компромиссные и более продуктивные ситуации. Иногда человеку дают возможность побыть в безсосудном состоянии и не улететь навсегда. Видите, даже слова такого в обиходе нормального человека нет.  По сути, это делают всегда. Просто границы или их отсутствие, должен определить каждый человек. Жидкость ведь всегда должна иметь стенки, борта – а тут их нет, и только за счет воли человек может сделать выбор. Ему дается неограниченная возможность перемещаться во времени, в пространстве, никому не мешая и ничего не изменяя. После физической смерти сам для себя он ничего уже не может сделать, ничем уже не может помочь. Но в редчайших случаях его возвращают в сосуд с помощью другого человека, и все, что видел человек, которому позволили вернуться, будучи в состоянии полной проникновенности и пронизанности Вселенной, все забывает. Ну, почти все. Иногда из двух почти мертвых людей делают одного живого. Кто кого успеет вытянуть. Но у каждого есть на это только день, максимум два. Крайне редко на возможное возвращение некоторым дают чуть больше.
Я ушла с трассы скоростного спуска, и, как-бы вылетела из тела. Мне пришел приказ. Звучало это так:
– Ты идешь на победу. И она обязательно будет. Но выбирай. Или сегодняшняя катастрофа в одиночку, или через несколько лет ты повторишь, то, что случилось с твоими родителями. У тебя свобода выбора. Или вы вдвоем, с еще не родившимся Бармалейчиком встаете на пьедестал почета, или потом, уже втроем с его отцом, разбиваетесь на Карлуше. Или ты сейчас выключаешься и идешь ко мне в гости, чтоб дать возможность Славке искупиться, и я позволяю тебе, как вы говорите, изменить континуум: или Роки уберет всех его друзей вместе с тобой и Ярисом. Сейчас Славка стал информационным рычагом, точкой отсчета. Предупреждаю, ты можешь не вернуться.
Не знаю, Кто это говорил, только догадывалась. Но спорить не стала, уж больно все стройно и логично складывалось. О смерти Славки утром читала в Интернете. Мгновенно сбросила скорость, освободила мышцы и доверилась Ему. Он сделал все как обещал. Сначала меня вынесло с ледяного участка, и по мягкой дуге направило между двух столбов ограждения, потом подняло над сеткой, и по касательной положило на нетронутую целину. Так на спине в скользком нейлоновом комбинезоне, меня спустило по снегу вниз метров на двести, и преспокойненько, как я и ехала на спине, так тихонечко и остановило. Но это уже было за пределами сознания. Приземление было-таки ударом по позвоночнику и затылку. Выключились все двигательные функции, впрочем, как и было обещано. Для всех людей, я отключилась, но мне дали возможность раствориться на «под протоны» и разлиться по Вселенной всецело и безраздельно. Это, чтоб потом, из будущего необратимого полета в пропасть на Карлуше, вернуться в сегодняшнюю кому с шансом на возврат. Стало спокойно, радостно и уверенно. В моем теле все оставалось на своих местах, – ни ушиба, ни ссадинки, просто для всех я была без сознания и, как бы, мертвая. Но я точно знала, у меня есть возможность  вернуться, и сделано это было даже не для меня, а чтобы предложить испытание моим близким. Их вера может вернуть меня к ним. Вот чудак Всевышний! Ведь никто из них не ошибется, я в этом не сомневаюсь, и не опоздает, каждый сделает все, как надо. И может, еще что-то, чего я пока не могу понять. Но в них я уверена. Ярис почувствует, и будет тревожиться. Почувствует Гоша, почувствует Маша. Будут молиться. А пока мне здесь хорошо.
Но что это происходит? Сначала бесконечность свернулась в Тоннель, а теперь уже и Тоннеля нет. Только пространство, небо, облака и свет. Я как-бы вишу неподвижно и одновременно двигаюсь. Нет, скорее мир двигается на меня. Я не понимаю, или это игрушечный мир. Или мир из которого я ушла всегда был игрушечным?
А вот оно что – на меня летят Черные Драконы! Что за сущности? Они в моем измерении или нет? Могут ли они причинить мне вред? Ведь сейчас я не живу. Я не умерла, но я и не живая. Бред? Нет, это вариант действительности.
Драконы Черные, но есть и Серебряные, есть и Золотые. Я это знаю! Хотя пока не вижу. Серебряные и Золотые сейчас далеко, – они друзья, они тоже летят ко мне, но они не успеют меня защитить, а черным я нужна. Я их будущая Королева. Они долго ждали момента, они долго собирались меня украсть. Черные драконы могут меня забрать к себе в Низ. Золотой дракон – это Гоша, Серебряный – это Ярис, они, как-бы за стеклом, я только сейчас это поняла. Стеклянная граница другого измерения, не дает быть им со мной рядом.
Для Черных Драконов, я цель. Иначе их взгляды не были бы на мне так сосредоточены. Именно я – их цель! Если они ко мне прикоснуться, я стану необратимой. Драконы, – это не змеи. Острые когти, металлические крылья с перьями, словно плоские часовые пружины. И все торчит наружу, как колючки и скобы. Помню из сказок и из страшилок –  рядом должны же быть Черти, Демоны. А если это уже Ад. Тогда должен быть дым, огонь? Или я лечу не в Ад, а в Рай, а эти чудовища туда меня не пускают. Да, но в Рай я тоже не хочу. Я хочу домой! И мама с папой против, чтобы я уходила. Я это чувствую! Я их слышу? Ярис! Защити меня! Почему тебя нет? Ты там, за мембраной! Вместе с Гошей. Ах, вот что! Если они пробьют стекло, тот кто должен, – не сможет вернуться. Я этого точно не хочу! Остановитесь!
Бармалеюшка! Найди решение! Ты можешь, я знаю! Оставайся там за стеклом, но найди решение! Ты все можешь, я знаю, и ты всем помогаешь, так говорил Славка Чудинов. Ярис, ты ведь не знаешь, что с твоим другом я познакомилась еще до того Кубка Союза, задолго до твоего приезда и нашей с тобой встречи. Славка пытался ухаживать за мной, а потом я показала ему фотографию Гоши, сказала, что только за такого выйду замуж, он улыбнулся и стал рассказывать, какой у него классный друг по прозвищу Бармалей. Он называл тебя Ярисом и Бармалеем, а я сразу, даже не видя тебя, придумала Бармалеюшку. Мы даже подружились. Он добрый. А когда я увидела тебя на открытии, я поняла, что ты именно тот, кого я жду. Жду всю жизнь. Славка улыбался. Я сбежала на гору, но ты там меня нашел. Так бывает. Провидение. Чудинов понял все еще в первую встречу, но ничего мне не сказал. Потом, на банкете, после награждения, он много рассказывал о тебе и вашей дружбе, и я поразилась твоему сходству с моей мечтой и Гошей. Мои предчувствия меня не обманули. Славка видел мое восхищение, смешанное со сдержанностью и удивлением. Он как-то все сразу сообразил, сделал мгновенный вывод и согласился с ним, – мы пара. Мне пришлось уговаривать его, чтоб он нас не знакомил и не говорил, кто я. Это рано, должно все произойти само по себе, или вообще не происходить. Славка понял. Славка – настоящий друг, он слово держит. Я ведь сама пришла в твой дом, хотя и подчинялась какой-то другой воле, но так порядочная женщина не поступает.
Драконы уже близко. Ясно  – мне от них не сбежать. Но кто это рядом? Ох! Да это ты, Славка?! Откуда ты? Почему ты не за стеклом? Наверно, я вызвала тебя своим воспоминанием и нарушила Закон, Закон неприкосновенности Жизни. Что произошло? Славка Чудинов! Как ты услышал? Тебя прислал Бармалей? Но он тоже не мог нарушить Закон. Или ты сам все понял и почувствовал? Ты друг! Или?
 Славка, милый, здесь же не могут находиться живые! Неужели Тебя, Гоши и Бармалея больше нет!? Неужели они тоже умерли?! Нет. Ты же одни рядом со мной, они все-таки за стеклом, хотя и очень близко.
Нет, нет! Они конечно живы! Гоша и Ярис далеко. Если их за стекло не пускают, значит они живы и просто так отчаянно молятся за меня, что почти смогли ко мне прорваться, А ты, Славка, совсем рядом. Я не понимаю, почему? Ты умер? Я боюсь за тебя. Ты пришел меня спасать ценой своей жизни? Ты добровольно не мог оставить там Иру и Катюшу! Я не брежу, я слышу твой голос? Ты умер? Славка, ты услышал Бармалея? Нет? Причина твоего прихода не Бармалей, но ты его услышал? Он просил тебя помочь мне? Просто молился у горба, а в голове была за меня тревога.
Славка прилетел быстрее драконов, пронесся, как по лучику света. Собственно этим лучиком был он сам. Он убрал меня за спину, прикрыл меня своим большим сильным телом, выставил вперед правое плечо и покачался из стороны в сторону. Он боксер, супер боксер, супер тяж! Так говорил Ярис. Если бы не карты, он стал бы чемпионом мира. Чуть-чуть не хватало.
Славка выбросил вперед руку и нанес один удар правой рукой в челюсть первому Черному Дракону, четкий и молниеносный, красивый и длинный. И Дракон развалился на черепки, как глиняный горшок, который ударили о металлические перила балкона. Черепки посыпались – часть мне под ноги, часть улетела в пропасть. Словно, и не было в Драконе когтей, спиралей и пружин, – одна только глина. Второй Дракон попал Славке под левую руку, и Славка коротко остановил его тычком в грудь. Потом сделал шаг вперед, и мощно, вкладывая всю энергию его чемпионской руки в точный удар, направленный в туловище страшного зверя. Этот дракон тоже рассыпался на мелкие кусочки, как рассыпался бы ворох сухих сосновых иголок и лесного мусора от неожиданного порыва ветра. Из-под ударов крыльев Третьего Дракона, Славка ушел в защиту, словно испугался и отходит, но потом быстро сократил дистанцию, и вновь его чугунные кувалды развалили третью панцирную ящерицу на обломки кирпичей. Славка – это просто какая-то машина для убийства. В его руках смерть, но только сейчас она добрая. А может ли быть смерть доброй?
Гоша говорил: «Не бывает праведных убийц!».
Совсем забыла, – здесь отсутствуют расстояния – здесь все мысли, – это, как бы, одна общая мысль и общая территория. Славка присаживается возле меня на прогретый солнцем валун, неизвестно из чего проявившейся на солнечной лесной полянке, на которой мы вдруг оказались. Это на той, что на горе со странным названием Лопата, метрах в трехстах над домиком Бармалея. Он мне рассказывал о ней. Я там не была, но здесь живут чудеса, здесь все возможно,  и здесь все известно, и здесь все происходит по законам Добра. Если об этой полянке говорил Ярис – а он уже часть меня, значит, там была и я. Сейчас во мне живет его частичка, через нее Бармалей меня спасет. Славка повернулся ко мне:
– Эли, я действительно убийца, и я действительно убит. Мертв окончательно. Ты же понимаешь, – что если я здесь, то там меня уже нет. Я проигрался в карты  – это моя слабость. Меня заставили ударить человека и убить, иначе и не могло произойти. Я – слабак. Как в кино про гангстеров – за все нужно платить. Они на кон поставили Ирку и Катюшу. И они бы не пожалели их. Я ударил человека, и стал как Четвертый дракон, только добрый, как Падший Ангел, с возможностью сделать доброе дело. Он улыбнулся, – а теперь, как человек, я уже умер. Как ты. Хотя нет, – ты еще не умерла. А мне – мне можно было отсидеть лет десять в тюрьме, но они бы и оттуда не дали уйти живым. Им не нужен был свидетель, даже стопроцентно-молчащий. Утром меня нашли дома в ванне, ударившегося об уголок чугунного литья, тебя это не смущает? Точно в висок. Ты веришь, что со мной такое могло произойти? Оступился, потерял равновесие. Расскажешь об этом Бармалею. Он тоже не верит, что я мог поскользнуться, – я на ринге ни разу не падал, ни разу не спотыкался. Он их найдет. Он умный и все сделает правильно. Ты его береги. И ты – возвращайся, а мне пора.
Дальше была больница, врачи, нянечки, медсестры, и удивление на лицах профессуры. Я видела, как они суетились, как они удивлялись полной жизнеспособности тела и полному отсутствию сознания. Чудаки, я ведь все время была рядом. Меня погрузили в самолет и перевезли домой. Гоша сделал все в один день.
Бабушка Клара, мама моей мамы, была права, умерший человек все чувствует, все понимает, еще три дня его душа находится возле тела. А в коме, – так намного дольше. Нельзя при нем говорить ни лишнее, ни нехорошее. Про меня не говорили. Но все равно мне надо было вернуться раньше? Я точно знала, что вернусь, но у меня самой не получалось. И Гоша, и Маша, Антон, все вели себя показательно – внутри молились, а внешне были спокойны и сдержаны. Я ни тени не сомневалась, что не умерла, и поэтому не умерла. Даже немного обидно – поплакали бы больше, поголосили.
А еще мне, Небесная Канцелярия оказала услугу в порядке исключения. На то время что я там находилась, позволили побывать, где захочу, и я смогла находиться за тридевять земель, не теряя тонкой связи с собственным телом.
Я перенеслась в Либерию на ямы, где закопаны мои родители, посидела на пригорке возле них. Они удивились: как я выросла, тоже сказали, что мне к ним рано. Побывала на шабате у ребе Лейбла, моего прадедушки, раввина. Ой, какой шабат! Я тоже такой хочу! Заглянула домой к Антону, увидела мои пропавшие фотографии. Милый Антон! Ты не Бармалей. Прости!
Потом сознание стало возвращаться и пришли другие мысли.
– История  циклична. Нашему поколению, как бы мы не сопротивлялись, придется повторить путь предков.
Потом мое сознание опять уплыло. Я поговорила с отцом Бармалея. Ярис в него, – Дан Георгиевич спокоен за сына. Этот большой человек обнял меня за плечи, усадил рядом, удивлялся, как я похожа на его жену, и радовался за сына. Я спросила, не против ли он того, что я хочу быть его женой. Он  – благословил. Мне было приятно. Нет, радостно.
Я видела, как гнал машину в Москву мой будущий муж, отец моих будущих детей. Я постепенно сокращалась, убирая себя из Вселенной и медленно-медленно возвращаясь в тело. Все было правильно, мне надо было мужа встречать, а не по мирам разгуливать. Пора было приниматься за главную женскую работу, а то кто их всех накормит?
Я открыла глаза.
Дверь открылась и в палату вошли два любимых мной человека – Гоша и Бармалей. Два Гоши, два Бармалея.


14. ГОША

Настоящую любовь иногда дарят человеку без его согласия и даже без его желания. Понятно, что если для этого он очень много трудился. Такое счастье дается в одностороннем порядке. Когда такое чувство рождено, оно уже не может исчезнуть из мира бесследно. Эта любовь приходит с небес и возвращается на небеса с тем же человеком, которому она была дарована, в день его финала. Но в памяти видевших ее, она остается навсегда, – как необходимость дышать, пить воду, слышать, видеть, осязать. Без этого маяка, жизнь превращается в рутину, без такого подарка, быть свидетелем счастья дарованного Провидением, человек теряет ориентиры, у него пропадает точка опоры, он взвешивается в пространстве без души, не то что без смысла, и даже амебой  он уже не становится.
Какие ценности имеет человек? Поесть, выкурить хорошую сигарету, получить уважение,  иметь коллекцию картин, ездить на отличной машине, жить в хоромах. Все сводится к удовольствию. И кто ж спорит с этим! Но удовольствие-удовольствию рознь. И вряд ли есть большая из радостей, чем спешить в дом, где тебя ждут и откуда тебя так не хотели отпускать. Бесконечный внутренний восторг быть с тем, кому достаточно того, что ты имеешь, с тем, от кого тебе так не хочется уходить. Тогда, но только плюс к  сказанному, так здорово, – быть успешным! А, если ты не можешь поделиться своим достоянием, оно уже не в радость, – просто колесо покупок, из которого выхода нет. Несомненно, большая часть любви – работа, но она – пустое переживание, если нет той женщины, для которой эту работу делаешь. У меня была такая женщина, но зачем-то Б-г забрал ее к себе, оставив мне только любовь. Дугой женщины я не хочу. Есть ее копия.
Мне шестьдесят, и последние десять я прожил несказанно счастливо. Никто и никогда не смог бы убедить до меня, испытанного и истертого о правду жизни солдафона и политика, что к старости, потеряв любимого брата, потеряв ту саму единственную женщину, о которой сейчас говорю, моя любимую Соню, – еще смогу полюбить. И полюблю такой любовью, о которой рассказывал нам пацанам, любимый дедушка Лейбл. Я бегал тогда с дворовыми мальчишками, стесняясь его странной шляпы и его работы на вокзале грузчиком, что бы он мог соблюдать субботу. Уже намного позже, меня удивило, когда пришел, ко мне мой начальник и попросил обратиться к дедушке Лейблу, чтоб тот разрешил помолиться в миньяне, приехавшему в Союз из США бизнесмену. Несмотря на все директивы и указания, все знали, что десять евреев собираются в его квартире на Одесской улице, но прекратить такое государственное нарушение не хотели, вроде бы не замечая этого. Что-то живет в наших внутренностях, чего не выжечь каленым железом.
Душа трепещет, когда ты можешь любить все, что любит любимый человек. Дедушка научил нас, ни капельки не задумываясь о тратах и потерях, отдавать себя полностью до самой последней пуговицы душе и любви, а взамен получать, то же. Пусть это внутри клана, мафии, Коза Ностры, секретной традиции, безумной преданности памяти предков и их образу жизни. Вот оно, истинное счастье и вот оно, понимание его, дарованное нам истинной и чистой любовью, как начала всего и всему. Как долго и как далеко нужно было заблуждаться, чтоб понять, что главные ценности и главные цели существования человека в самом человеке. Никогда ген добра и любви не будет ни кем уничтожен, и никогда не исчезнет женщина, способная самой тонкой своей клеточкой выносить в себе мужчину, дать ему силы жить, работать, творить,  доискаться да смысла этой жизни. Как смогла эта тонкая девочка, дочь моего погибшего брата, занять место Сони, не потеснив ее ни на чуточку, как заставила воспрянуть духом, распрямить плечи и ощутить возвращение в состоятельность семейной жизни.
Я Георгий Александрович Левин, беззаветно люблю свою племянницу, и она отвечает мне тем же. Я никогда и никому не позволю обидеть ее, и никогда, и ни при каких обстоятельствах никто не посягнет на ее свободу и ее интересы. Я придумал этот монолог, и повторяю его про себя, как клятву на верность и преданность семье. Сначала улыбался, но повторяя раз за разом уверился, что исполню ее с большим усердием, чем все остальные. Наверное, клятва семье, это и есть главная клятва Родине.
Запредельные нагрузки ускоряют приход старости. Выносливости почти не осталось, работоспособность утекает и ее хватает на совершенно небольшое время. Годами наработанная привычка одновременно жить несколькими жизнями стала упираться в нехватку сил. Последние, расходуются с неимоверной быстротой, и надо быть честным, просто разбазариваются и безответственно не восстанавливаются. Пусть даже по служебной необходимости я творю, но дома творить нужнее. Потом их негде взять, эти силы. И от чего отдыхать? От жизни!?
Помните сказку о водопроводном кране? Кран не выполняет заложенную в него функцию, если закрыт. Это его жизненная предназначенность, или если хотите, – условие жизни.  Но зачем ему существовать, если он ни разу не отрылся и не дал людям воду? Получается, что если он не открывается, то он просто никому не нужная затычка, а для ее функции можно приспособить что-то куда более простое. Вот-вот, без отдавания кран – не кран, а обыкновенная затычка, даже не пробка.
Корпят над златом, чтоб, отдать его любимым и владельцы заводов-пароходов. Наверное, их тоже любят. Я видел преданную женщину, идущую в огонь и в воду за негодяем, вором, директором большущего предприятия, доведенными его же стараниями до абсолютного краха. Он тащил все в дом, и для нее было не важно – пара кур ли это из соседнего курятника, или несколько миллионов полученных за неучтенную продукцию.

Их любимые, так же любят их, как и тысячи других любящих, они не позволят своим кормильцам увлечься самим богатством, полученного от отдавания. И мерила этому нет. Весы не смогут остановиться. Это скорее маятник, задуманный изначально. Стоит обеспечить человека некоторым прожиточным минимумом: еда, квартира, одежда,  всегда полный бак бензина, и готово! На сытый желудок творить трудно и скучно, а «достаточность того, что у тебя есть»  из мудрости превращается в лень.
Нам надо отдавать, – мы отдаем. Отдаем все! 
Если нам повезло и у нас есть та женщина, которой действительно «достаточно того, что есть у ее мужа», – мы выиграли триллион.
А в жизни: мы движемся по лестнице благосостояния незаметно и последовательно, и это «достаточно» передвигается все выше и выше. Нашу мораль и нашу стойкость проверяют а «вшивость». Нас выкупают коврижками и пряниками, и очень часто мы выкупаемся. Есть еще одна интересная штука. Случается, что мы, быстро с ловушкой разобрались и не хотим в нее попадаться, держим оборону, оставаясь праведными. Что ж, с каждым новым разом, нам предложат еще большую сумму. Возможно кредит не ограниченный, нам все время будут увеличивать ставку и так до бесконечности. Каждый раз порог нашей праведности испытывают, не в два, не в три раза большими деньгами, а в десять, в сто, тысячу. Рукой подать до понимания того, что при отказе, ставку поднимут еще на порядок. И по линейке нашей меркантильности – выше и выше, пока мы не сломаемся. Можно сделать вывод. Случай, – когда имеет место самостоятельное открытие секрета, принимается как крамола, отказ подчинения и побег из рабства. Само существование крана – отдавание. Пусть даже это понимание запредельное. А пропускание через себя воды, светы, читай информации, а точнее света Эгрэгора, даже без обьяснений – праведность. Если у крана нет посуды, куда переливать «содержимое» или «получаемое», – его ждет инфаркт. По крайней мере, он начнет серьезно болеть и страдать. В конце концов, если кран долго не открывают, – наступает его смерть.
В моей служебной комнате тепло, хочется выспаться в комфорте и свежести, без сквозняков. Те, которые на старой даче, меня расстраивают. Дом родителей теперь стал дачей. Я люблю это большое деревянное строение, правда оно совсем обветшало и подленько по нему гуляет ветерок. Окна не утепляются, и дует во всех комнатах: до весны еще далеко. Камин немного чадит: от этого по ночам снятся кошмары. Даже целая цепочка мелких кошмаров, выстраивает тревогу. Что-ж, я все равно буду приезжать в этот бревенчатый терем моих предков и затыкать углы и завешивать окна старыми ковриками.
Может от угаров, может от переутомлений и перенапряжений, мои сны заблудились в странных картинках,  сюжетах, переплетающихся с рисунками Эли. С кубка Союза она приехала новой. Такой, я увидел свою Соню в первый день нашей с ней встречи. От нее исходил свет и полет. По-видимому, у нас в роду традиция и все женщины влюбляются с первого взгляда, один раз, на всю жизнь и безвозвратно.
Я знаю, все сны имеют значение. Но как объяснить их и стоит ли описывать последний из них.
С Пашей Лиловым во времена своей спортивной карьеры я знаком не был, но о нем много говорили, как о чемпионе мира, как об уникальном саблисте, как о добрейшем до странности человеке, о сегодняшнем американском миллионере и спонсоре многих  благотворительных программ говорят о нем сейчас. На дорожке мы так и не встретились. Мы сошлись в горах на Чегете. Сегодня мне все чаще вспоминаются разговоры с ним и долгие совместные катания. И сны мои о нем продолжаются.
Мы спускаемся с горы с Пашей еще с несколькими лыжниками. Вдруг оказывается, что у Паши за спиной не лыжи, а фехтовальная «бандура» (чехол для переноски фехтовального оружия). Я прошу показать какие у него сабли. И он показывает, но там одна шпага. Паша саблист, а я рапирист. Мы оба удивлены – и я вижу прямую не деревянную, а литую ручку и она ближе к гарде переходит во вторую, уже в форме пистолета. Но не фехтовального пистолета из дюраля, а похожего на тот, что на бензоколонке для заправки автомобилей. Приспособление трансформируется в уже обычный мой боевой пистолет, который лежит у меня в сейфе. Я задаю вопрос, но понимаю, что ответ спрятан за словами: «Так он мол, фехтует попеременно правой и левой рукой, а лыжи это еще один способ удлинения руки». В фехтовании, как и в стрельбе – пуля: рука должна быть продолжением, клинка, и боец должен лететь в цель вместе с пулей и острием клинка. А в лыжах что? Наверное, сам полет, и когда ты по-настоящему катаешься, сами лыжи уже не нужны, да и палки тоже, только неуловимые движения кистями рук, словно кончинами крыльев.
Потом я оказываюсь внизу, в самой долине, где горы уже кончились. Тут снега мало, но надутые фирны, прочно зацепились за пригорки и лощинки. Дорога, прорезанная в двухметровой толще снега, ведет меня наверх. В промоинах колеи бегут ручьи. Я снова поднимаюсь еще выше в горы, до каменных отрогов защищающих вершину километра два-три. Рядом идет местный житель, старик лет семидесяти, больше, но идет бодро и смотрит вперед с хитрой лукавинкой. Он двигается, почти не касаясь земли, сырая, раскисшая глина не пристает к его ботинкам. У меня так не получается, я выбираюсь на траву по краям дороги, а там хозяйские огороды и пастбища, загороженные длинными сухими верхушками елей, очищенными от коры и отполированными до янтарного блеска дождями и ветрами. Овечьи загоны периодически упираются в сараи и кошары, овечьи загоны, я проникаю  в них, вхожу в двери,  в некоторые приходиться забираться через окна. Вдруг понимаю, что уже весь в грязи, на костюме нет незапачканного места, и он, если не изорван, то все равно никуда не годиться, да и не к месту здесь. Вдруг ассоциация, – в таком виде придется садиться в троллейбус –  она ошеломляет меня. Я не понимаю, почему в сон пришел троллейбус? Горы это из юности – и из рассказов Лены, это понятно. Там сейчас ее парень. Нет он, преодолев полторы тысячи километров,  уже подъезжает к Москве.
Возможно электротранспорт это моя работа, из которой до следующей остановки я выйти не могу. Возможно, моя свобода выбор только после завершения этапа, а до этого – никакой свободы выбора без открытого крана и отказа от миллиона нет. Но почему, это не поезд дальнего следования, с минимальным количеством остановок. От чего  каждые несколько минут я должен делать свой выбор?
Следующая картинка: факт потери памяти. Я помню, что помнил что-то, что-то очень важное, но вспомнить что – не могу. Как я ни напрягаюсь. Это похоже на осознание потери способности работать, при сохранении потенциала. Знаю, –  что – могу, но полностью обездвижен и обезволен. Половина реальности – зазеркалье, и то, что меня окружает – на самом деле не существует. И я уже не могу работать, как раньше и заполнять волевым миротворчеством кошмарные минуты собственного одиночества. Вот оказывается в чем дело! Причина кошмаров, – я сам! Боюсь остаться в одиночестве сознания, и мое существование с концентрировалось в Эли, в служении ей. Иначе я мертв. У меня нет Сони. Невосполнимая потеря! Вторую такую я не вынесу. Но таков мой Б-г! Я начинаю в Него верить. Ведь Он существует только тогда, когда Его принимают люди. А если кончилось их желание принимать Его, тогда Он мертв. Но почему Он забрал Соню? Я боюсь Его! Мне кажется, что я совсем выбился из сил и со всем соглашаюсь. Я предатель! Я забываю ее! Старюсь вспомнить Соню, а почему-то высвечивается лицо Маши. Прости Б-же! Конечно, Ты Всевышний – вечен, Ты не зависишь от человеческого присутствия, но зачем Ты позволил, чтобы Соня стала Элей, а теперь уже и Машей. Ведь Мария никогда не станет ни Соней, ни Элей.  Она всегда будет сама по себе, и своим молчаливым приниманием меня, всегда будет брать надо мной верх. Верх, с которым я также молчаливо соглашаюсь. Этот спор внутри моей головы доводит до безумия. Меня комиссовали бы, заикнись я про это. Я люблю одновременно трех женщин сразу! Элю я уже вижу как, как Соню, как Машу, но они не ссорятся с друг другом, а одно единое целое. Еще немного и я слечу с катушек. Мой мозг, мое сознание уплывают в небытие. Наверное, нужно прочистить трубу камина, – поддымливает.
А сны продолжаются.
Физио-терапевтическое отделение большой неимоверно престижной больницы, мне предлагают раздеться и идти в ванну на процедуру, почему-то делаю это прямо у стола администратора. Со мной не спорят. Я становлюсь под душ, потом опускаюсь в воду. После процедуры меня, почти сонного, укладывают в палате на кровать. Просыпаюсь только перед закатом солнца. Где моя одежда? Спрашиваю у всех, иду к сестре хозяйке, иду на склад, спрашиваю у врачей. Одежды нигде нет. Становится ясно – украли. Кто? Нет, это меня украли. Ах, вот что одежда была золотая и законченная, ее оставили в настоящем времени, а меня пустили скитаться по мирам.
Глупость! Любой материал – начальный период взросления золота. Ценность зависит от количества и функциональности. Мы тоже вначале младенцы и все одинаковые, потом становимся мужчинами – единичными и уникальными. Алмазы раньше были углями, углеродом, пеплом. Тело – мембрана, позволяющее жить душе в земных условиях. Есть способ через нее проходить и возвращаться. Но само умение изнашивается. У меня оно утончилось каналы сообщений. Кошмарными снами их мучает бессонница. Кожа моя уже не так толста, чтоб защитить от уколов материальной реальности. Я чувствую, что под эпителием – живая душа и она рвется наружу.
Немного забылся и поспал. Чуть отпустило от ночных кошмаров, но нет сил. Надо встать и открыть форточку, и тогда свежий воздух прогонит угарный газ, но ведь придут другие сны, другие кошмары, и их никак нельзя без конца останавливать или блокировать. Ведь они приходят и дома и в кабинете. Они все равно придут, –  новые, уже без камина, и кто знает, может новые будут еще страшнее первых.
Сделал несколько записей в дневнике – невидимая рука неизвестности и неопределенности ослабила хватку. Мой кран все-таки не закрыт полностью. Повезло! Тонюсенькая струйка течет. А по ней – жизнь. Хорошо, что все не абсолютно, и всегда остаются дырочки: в коже, в прокладке под запорным механизмом крана, в сальниках и между железячками в смерти. Видимо, когда пишешь, буквы делают маленькие отверстия в будущем. И в эту щелочку проскальзывает твоя просьба, и Тот, Кто Самый Главный – меняет для тебя Мир. Все относительно. Спасибо, что Б-г дал людям букву и научил писать. Течение речи, соединяющей миры, не прекратится, связь не оборвется, жизнь не остановится. Нет выкупа за душу, но есть молитва и все можно выпросить!
Стоп!
– Не так просто, дорогой мой! – Говорил мне дедушка Лейбл, – Не так быстро! Проси и жди! Тебе дадут, но ты никому ничего не сможешь объяснить истинную красоту простоты и ясности.
Я схожу с ума. Эли в коме. К черту работу.
Надо позвонить Маше, она устала там в больнице.
Мы не имеем право устраивать свою жизнь так, чтоб наши интересы блокировали жизнь наших близких. Каждый вправе делать, то, на что искренне настроен, и что желает делать именно он сам. Обязанность, это внутреннее, личное, – это другое, и не безразличие к другим из-за рутинности, а радость возможности быть связанным.
Сейчас я уже не знаю, что бы я делал, если бы мне предложили другую жизнь, наверное, не стал бы руководителем и силовиком. Был бы художником.
Б-г не забирай у меня родных! Я буду к ним добрее.
Смешно, я слышу свою Соню, я бы слушался ее теперь, как слушаюсь Элю, как слушаюсь Машу.
Я бы всех слышал.
 
15.МАША

Удивительно и приятно, когда человек получает радость из ниоткуда. От жизни ему перепадает кусочек неожиданного счастья. Подарок судьбы. И за что, незаслуженно, просто так? Но во всех случаях это лишь плата за то, что ты когда-то совершил и забыл, – только счет на получение, который  сильно задержался. При пересылке сначала его направили не в ту сторону, и он пришел намного позже. И когда человек в беде, он думает, что сверху его наказывают. И – «ни за что». Вот тут уж точно, так он и думает, – «ни за что!». Мудрая бабушка Клара говорила: «Наказания в этом мире нет – есть только самые нужные для тебя обстоятельства, которые приведут тебя к следующим и следующим ступенькам восхождения. Ведь бывает так, – говорила она, – выгоняют человека из дома, а он не догадывается, что дом запланировано разрушить. Например, землетрясение. Или сажают человека в тюрьму, а там он становится философом, постигает сущность мира, записывает целый трактат. Целый народ отпустили в Египет, чтобы потом вышел он оттуда с «огромным достоянием». Стоит обратить внимание, что не только с духовными вещами такое происходит. Материальный мир так же сбалансирован. И мы люди так же живем. Строим что-то, трясемся над ним, словно «поп над ладаном», горюем над утраченными полушками и полтинниками, а Всевышний разрушает наши планы и мечты, чтоб привести нас к чему-то главному.
Ай, Эличка, не переживай, – говорила она, –  и эти мужики по жизни все глупцы. Не стоит надеяться, что возможны проблески в их мозгах и есть исключения. Безнадежно! Нет, конечно, мужики бывают умны, бывают даже очень. Они могут строить, создавать, воспитывать. Скажу тебе – все, что можно из человеческих знаний получить, идет через мужское начало. Они – дух, они пуповина. Фундамент, материя, выкармливание, вынашивание идет через нас, через женщин, но они семечко, хотя без нас они, – что вода в песок, без травиночки. В них потенциал, в нас – изначальная мудрость, – та, которой учиться нам не надо. Мужчины без нас вымрут.  Как динозавры. Даже на свет не появятся! Но дело в том, что ни первого, ни второго им не объяснить. Они это тоже знают, но знают мозгами, а до сердца их такое понимание не доходит. У них ответствующий за это чип отсутствует, или спит беспробудно. Ладно, пусть будет, как будет. Мы их простим. И нам легче будет.
Когда Гоша сказал мне, что ты ищешь домоправительницу, я вначале возмутилась, воспротивилась, всем своим существом запротестовала. Чужих в их доме я бы не потерпела. Потом поняла, что они в меня метят, хотя никто и ничего мне не предлагал. Даже разговора об этом не было. Но я-то знаю, чья ты дочь, и какие у тебя требования, чего ты захочешь. И Гошины странности знаю от носового платка, до умопомрачительной его обязательности. У них все должно быть превосходной степени, но нестандартно и необычно. Должна была эта ситуация упереться в меня, – лучшую подругу твоей матери и Сони, жены Гоши. Никто и никогда не догадался бы, что Гоша преданно и чисто любит теперь меня,  любит так же сильно и тонко, как любил свою жену, и сам об этом не догадывается. Просто я всегда была рядом, словно часть их обоих. Он привык. Никто не догадался бы, что так же тонко и чисто любила я мужа своей самой близкой подруги, согласившись с невысказанной долей в общих отношениях. Никому и в голову бы не пришла мысль о возможности той самой полигамной, пусть невидимой, платонической любви.  Никому, кроме маленькой разумницы, тебя. Именно ты все увидела еще до того, как Сони не стало. Ты, как бы, увидела будущее, и не с позиции сегодняшних норм моральной вывернутости общества, а так, как это строилось три тысячи лет назад у Праотцов. Ты, веселая и подвижная девочка с младенческого возраста обладала прозорливостью пророчицы и сдержанностью царицы. Если бы я имела дочь, – я бы очень хотела, чтоб она была похожа на тебя.
Груз такого понимания не взорвал твою психику. Ты вела себя сдержанно, исключительно мудро, с тактом настоящей королевы и правительницы. Но сначала не стало твоих родителей, а потом Сони. Ты выжидала, взвешивала, выигрывала время. Так и не выпущенные наружу эмоции, обузданные стальным наследственным характером, улеглись в недрах рассудка,  боли и страданиях. Жизнь выровнялась. Шрамы и рубцы, так и не обнародованные, не озвученные, спрятались под стежками платьев, улеглись между страницами учебников и закладками в них. Из вызовов на соревнования сложилась цепочка обязательной жизни. Подаренная свыше возможность иметь достойного кумира, постепенно заняла жизненное пространство. Это было похоже на тренировку модели будущего семейного счастья, но с принятием всех возможных мер безопасности. Как бы мудрость духовного программирования.
Мы обычные люди. К нам привыкают, – и к сильным, и к слабым. Окружающие считают, что наша удача, – радость. И мы радуемся ей. Но редко кто понимает, что все успехи лишь результат каждодневного труда и терпения. Ты трудилась.
Все получилось. Ты повзрослела, круг интересов расширялся, царство разрослось, но дел все прибавлялось и прибавлялось, и ты, наконец, приняла решение взять домработницу. Представить себе невозможно, кого ты захотела взять! Женщину, которая пришла бы в твой дом и была неразлучно рядом. И женщина эта ни в коем случае не должна была быть ниже тебя, твоего дяди. Ни по одному показателю. Она должна была быть красива, пластична, музыкальна, сдержанна и весела, и – послушна. И при этом  эта женщина должна стать членом семьи, и не посягать на интересы каждого из этой семьи. Ничего себе задачка! Маму захотела вернуть!
Что замышляла ты? Думаю, что все, что прорастало в твоей голове, зрело и в моей. Именно поэтому я сама взяла на себя инициативу и предложила вести дом.
Гошина любовь к тебе, – или не только любовь… была не только любовью к племяннице. Как всем избранным Гоше даровано умение переживать настоящие чувство, и в нем вживленна способность синтезировать в себе все формы любви. Если уж любит он ребенка, то любит в нем и, создавшего его Всевышнего. И если любит и женщину, в которую этот ребенок превратится, то любит и все ее духовное наполнение, формы, в которые все, что в ней есть, вложено и активировано, Тем, Кого мы называем Б-гом. Но как мужчина с сильной волей, с искренним сердцем и, все понимающей душой, он хранит эти способности Глубоко-глубоко в себе, и никто, никто из окружающих, не имеет и малейшего основания предъявить ему даже малейших претензий. Никто, кроме меня, конечно. А я не предъявлю никаких. Я-то видела всю вашу жизнь: с самого Гошиного брака, с самого твоего рождения, видела и смерть твоих родителей, и смерть Сони.
Прости меня, через двенадцать лет, я решилась на интригу. Для чего же я, в конце концов, женщина? Надо было спасать вас.
Эля, ты никогда не согласишься выйти замуж за человека, который будет ниже Гоши по рангу. Так уж устроены вы Левины. Но не можешь же ты бесконечно цепляться за него. Найти такого, как Георгий невозможно, да и, в конце концов, зачем? Всевышний не делает точных копий. Нет, возможно, – такие есть, но!
Гоша не прикоснется ни к одной женщине, если она не будет тебе ровней. А попробуй до тебя допрыгни! Пожалуй, одной мне такое по плечу, и уже давно по плечу. Только я так долго была рядом с вашей семьей и стала для вас уже чем-то вроде горла: дышишь им постоянно, но замечаешь лишь когда оно болит. Я-то болеть не собираюсь, разве что Гоша захочет что-то изменить, но на то у него должна быть свобода выбора и активированная свобода воли.  А – я что? Я – подожду. Не хочу сравнений! Так хочется  помочь. Но закалка у меня от бабы Клары. А по нашим правилам женщина должна делать свою работу. Я тоже так привыкла. А что касается сокровенного, – буду ждать сколько нужно.
Когда вы решились, и ты пригласила меня к вам на работу, я почти поселилась в вашем доме и стала жить так, как нужно моим любимым людям. Только бы не перестараться. Вашего такта, любви и участливости с лихвой хватит, чтоб обеспечить мне спокойствие и тепло. Ради этого стоит жертвовать. Гошу буду держать на дистанции, – пусть думает, что у меня нет к нему интереса. Трудно будет его спрятать.
Эличка! Дорогая! Никакого альтруизма во мне не наблюдается! Просто хорошо, когда радостно окружающим и любимым людям. Так что, вы как хотите, а я ждала, когда даст тебе Б-г достойного мужчину, и дождалась, а там уж, как будет. Поживу пока в вашем доме на правах, которые вы мне дали, мне по сути больше и не надо, меня все устраивает. Гоша – вольный ветер, – силой удержишь, разве что сам захочет.


16.МАША 2

Я сидела в коридоре у ординаторской и ждала, когда нам позволят войти в палату. Он вот-вот должен был появиться. На звук повернула голову ко входу и увидела Гошу. Почему-то он шел сзади Антона? Никогда такого не бывало, ведь оруженосец всегда идет вслед за генералом, но это был какой-то странный Гоша. Рост тот же, походка та же, лицо то же, даже энергия, постоянно окружающая его, светилась та же, но что-то заставило меня присмотреться пристальнее, я даже очки сняла. И вдруг поняла всю нелогичность своего состояния. Наш Гоша с утра сидел возле меня и вышел за фруктами только что и не мог так быстро вернуться. А тот, который появился, который был не Гошей, а его раздвоением, остановился возле ординаторской и обратился к стоящим там врачам. Определенно, – голос призрака, голос двойника – Гошин голос, только моложе. Я растерялась, – Гошина застенчивость, его гипертрофированная интеллигентность, почти робость, при фундаментальной внутренней силе. Парадокс. Даже построение фраз такое же, книжное.
– Вы не были бы так добры помочь мне. У меня здесь знакомая. Можно ли мне её увидеть?
– Ты что, увалень, не видишь, что врачи заняты, – зашипела на него медсестра.
– Простите, вы, наверное, не владеете информацией? Где мне узнать?
– А, вы к лыжнице? К Елене Левиной? – повернулся к нему один из врачей.
– Нет, я к Эльвире Куперман, – потом замешательство, прояснение в глазах, мгновенный, как у Гоши анализ, – Или вы хотите сказать, что Эльвира и Лена – один человек? Она поранилась на лыжах?
– Да-да, это та девушка, которая в Кортина д'Ампеццо сошла с трассы.
– Она только что вышла из комы и зовет Бармалея, – сказал второй врач. – Видимо, это вы. Вот ее родные, – он показал на нас. Настоящий  Гоша, с пакетом апельсинов только что подошел ко мне  и встал сзади, и они встретились взглядами. Врач добавил – Только пару минут. Палата номер пять.
Сзади стоял мой – «настоящий» Гоша и передо мной тоже был «Настоящий». И, наверное, – теперь тоже наш. Теперь их было двое, абсолютные копии один другого. Это просто два Гоши. Понятно: один – молодой, другой – постарше. Дупликация. Б-г все может!
Молодой держал в руках спортивную кожаную сумку, едва заметно придавливая ее кончиками пальцев. Никто бы не увидел его внутреннего волнения, но опыт и наблюдения за старшим  Гошей научили читать его движения.
– А где халат взять? Прямо так идти? – Старший Гоша взял младшего за плечи и мягко развернул лицом. Если б наш запустил бороду чуть побольше и надел волчью шапку, – их бы уже не различил никто. Они мгновение смотрели друг на друга, как бы считывая пароль, нянечка подала младшему халат, потом они вместе повернулись и зашагали по коридору к палате. Антон, как полагается оруженосцу, пошел за ними, а я встала и пошла за Антоном и ними.
Такого поразительного сходства не мог ожидать никто! Невероятно, чтобы два человека были так похожи друг на друга, даже не как сын на отца, а как два родных брата близнеца, родившиеся одновременно, но по какой-то странной причине один поседел, а другой – нет. Два оттиска с одного клише, только одна копия была сделана на тридцать пять лет раньше другой. Портрет тот же. Жесты, походка, голос, стеснительность, уверенная осанка упругого тела при врожденном глубоко имплантированном внутреннем такте – те же.
Я же говорю: «Все в руках Всевышнего! Дождались! Наконец». Лене – теперь свой Гоша, а мне – свой.




17. НАСТАВЛЕНИЯ ЖЕНЫ

– Хочу, чтоб ты ночевал дома. – Так она сказала, и Бармалей с Гошей поехали домой. И как-то все сразу на свои места стало. И Гоша, и Маша и Антон, и дом и жена. Будто бы и не было того перерыва между их с Элей домашним просыпанием с кофе и завтраком, приготовленными ею перед возвращением на базу. Есть семья, – зачем вопросы. «И у каждого своя работа», как говорит наш раввин. Жена сказала «домой» – значит «домой».
Домой.
Постройка, как постройка, – может, больше других, этажей на восемь, и за кованой оградой. Охрана во дворе и в вестибюле, – мало ли что в этом доме происходит. Состоятельных людей в столице – пруд пруди, наняли себе команду, вот и живут безопасно. Но тут, вроде, все скромно, хотя и просторно.
Гоша идет впереди по лестнице. Лифтом не пользуется, – сказал, что раз и навсегда поставил себе за правило ходить ногами: это как бы от нехватки двигательной деятельности, но по нему не чувствуется.
Дверь в квартиру на третьем этаже самая обыкновенная, никакая не кованая, правда, крепкая, обита дерматином, даже не кожей. Большая прихожая и коридор, а через несколько арочных проходов гостиная. Чисто, просто, никакого шика, на вешалке китель с двумя большими звездами вряд. Ничего себе!
– Ваша с Элей комната направо, брось вещи и приходи на кухню, ванна налево. Я тут повожусь, приготовлю что-то. Яичницу с помидорами любишь?
Дверь в комнату приоткрыта, – так живут люди, которые хотят постоянно быть вместе и ничего друг от друга не скрывают. Ярис так все и оставил. Машинально бросил на тумбочку сумку, – именно там должна быть тумбочка для сумок. На спинку кресла накинул куртку, плюхнулся на диван и закрыл глаза. Три минуты на отключение. И хорошо бы выпить.
Открыл глаза. Прямо на него с большого плаката смотрело Элино лицо, На заднем плане – Валь-Торанс, пара супер лыж. Еще несколько фирменных плакатов. Вот она на крутом вираже между стоек. Прекрасная группировка. Подписи: «Восходящая звезда российских горных лыж Елена Левина!»
Бармалей расстегнул ворот рубашки и пошел в кухню.
На столе банка маринованных огурцов, курица из микроволновки, запотевшая бутылка водки. Сел за стол, посмотрел на Гошу. Тот раскладывал на тарелки дымящуюся яичницу.
– Никогда не пойму ее. Никогда не следует этого делать и тебе, Ярис, не советую. Она всегда сделает все в тысячу раз правильнее меня и тебя, и нас, вместе взятых.
Когда она о тебе рассказала, я решил сюда тебя привезти, но она остановила меня ладошкой. Сказала, что вы так с друзьями на горе делаете, – я заткнулся.
На этот тур Европы ее уже не хотели выставлять. Нет, тренера в один голос были «за», но врачи решили, что пусть только начало беременности, но это опасно. Она не послушалась. Медицину уговорили. Хотела выиграть Европу, чтобы ты о ней услышал. Хорошо, что обошлось. Теперь в нашей семье одним чемпионом больше, нет, двумя. Сказали, что падение ни на мать, ни на плод отрицательно не повлияло. Значит, быть ему, как и вам с Леной, – первыми. Ты как? Воспринимаешь?
– Нормально. Наливайте!


18.ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Несколько строчек из газеты.

Органы внутренних дел информируют.
Вчера во время празднования собственного дня рождения в присутствии нескольких сотен гостей из снайперской винтовки был убит бывший авторитет преступного мира и в прошлом одна из главных фигур теневой экономики страны, в молодости известный боксер Рокки. Последние десять лет гражданин Рокинфельд Роман Аркадиевич, состоятельный бизнесмен, успешный банкир, серьезно занимался политикой, баллотировался на пост губернатора области.
Год назад Рокинфельд был письменно, и через средства массовой информации предупрежден кем-то неизвестным, что его жизнь прекратится в назначенный срок, в день его юбилея. Тогда об этом говорили в прессе, но должного внимания не уделили, и поднятый ажиотаж быстро стих. Имелась информация, что Рокинфельду предъявили обвинения в действиях, которые привели к гибели нескольких человек, – перечислялись имена. Документально факты доказаны не были, слухи затихли. Предупреждение мстителя о неминуемом возмездии и наказании было разослано в форме писем его родственникам, в такой же форме уведомлены были правоохранительные органы и властные структуры. Будущий убийца, как бы брал на себя обязательства обвинителя, свидетеля, прокурора, судьи и исполнителя приговора в одном лице.
Как сообщают криминалисты, выстрел был произведен из снайперской винтовки СВД с французской оптикой, доведенной и отрегулированной уникальным мастером до абсолютной точности. Использовался специально снаряженный патрон со специально изготовленной пулей. Стрелок располагался на крыше беседки в городском парке, на расстоянии 1700 метров от цели. Коридор ведения огня составлял полтора метра. Оружие оставлено на месте. К прикладу прикреплена записка: «Обещание исполнено».
Из комментариев специалистов.
Подобный выстрел могли произвести не более двадцати человек в мире. В этот день все находились далеко от места преступления и имеют алиби.
Можно предположить, что стрелок – феноменальный самоучка, или тот, кто проходил подготовку в закрытых спецподразделениях силовых структур. Версии о профессионалах проверялись, и не подтверждены. Остается вариант о гениальном стрелке-самородке, работающем на самого себя. В таком случае, вероятность раскрытия преступления нулевая.
Из вопросов:
1700 метров пуля летит около трех секунд. За это время «мишень» легко может изменить свое положение, – может  нагнуться, шагнуть в сторону, повернуться. Эти три секунды внимание Роки было приковано к зажжённым на праздничном торте бенгальским огням. Этого времени хватило для выстрела. Стрелок должен был быть уверен, что цель замрет, и следовательно в зале был сообщник.  Им мог быть кто угодно: официант, администратор, которые участвовали в зажигании бенгальских огней, сценарист, написавший программу праздника и его помощники. В конце концов, сам Рокки проявлял слабость к фейерверкам с детства. И если бы был жив, винил бы в случившемся самого себя.

19. P.S  Из приватных записей старшего следователя по особо важным делам прокуратуры города Тигр Ярополова Марка Сергеевича

Зацепок по делу Рокки нет. Разве что,  после повторного осмотра места происшествия и после завершения всех предварительных следственных действий, молодой практикант сказал мне, что в этот день работала официанткой девушка, которую срочно взяли взамен внезапно заболевшей. Оформить официально ее не успели, и администратор, побоявшись увольнения и увидав, что на момент приезда полиции ее среди работников нет, не упомянул об этом своем нарушении.
Действительно, исчезновение девушки выходит за рамки реального. Ни охрана Рокки никого из ресторана бы не выпустила, ни быстро приехавшая полиция, тоже за оцепление никого бы не пропустила.
В тот день администратор побоялся сообщить об исчезнувшей девушке, но уж потом рассказал об этом молодому лейтенанту-практиканту, оказавшемуся сыном друзей.
Девушка вряд ли что-то могла сделать Рокки, но щель в шторах могла оставить она.
Я только сейчас вспомнил, что выйдя на ресторанный балкон, удивился, увидев на крыше подсобного помещения, расположенного внизу под балконом, широкие полосы на снегу. Следы эти шли от середины крыши до края и обрывались в темноту обрыва. Северная сторона Замковой горы, на которой расположен ресторан, почти отвесна. На площадки, образованные выходом камней, зимой надувает много снега, и он лежит здесь куда дольше, чем в городе.
Так и не найден хозяин большой холщевой сумки, которая как раз и могла принадлежать девушке-официантке. Думается, в ней могли уместиться сноу-блэйды – укороченные горные лыжи, но прыгнуть с такой высоты и пойти по едва припорошенным уступам мог лишь сумасшедший, или чемпион мира по сворачиванию собственной головы. Такие, – в городе Тигр не водятся.
Дело представляется «глухим висяком». Ну и пусть!
Не очень-то приятен был мне этот Рокки. Уж очень большим мерзавцем он был.