По парадной лестнице мы поднялись на второй этаж, благо потолок высоченный. Жалко было бы в холле великолепной люстры, под которой мы торжественно прошли верхом на лошадях.
— Как же здесь красиво! — уверенно держится в седле Белла. Из-под шляпы она поглядывает на меня, то и дело отрывая одну руку от уздечки, чтобы поправить волосы.
Я и сам под большим впечатлением, словно иной атлант, держу его на плечах. Был здесь раз сто, но въехать во дворец верхом — совсем другое дело. Про Юсуповский я мог говорить часами, в бытность студентом водил туда экскурсии. Полтора часа на осмотр, чудовищно мало для этой истории. Но у нас с Беллой и тех не было, Принц Альберт мог хватиться ее в любой момент. Благо, что были верхом.
Въезжаем в сад. Хочется нагнуться, чтобы не задеть ветви деревьев. Большая ротонда с куполообразным потолком создает ощущение сада, кругом над цветами снуют ангелочки, они собирают нектар любви.
— Небо, — воскликнула Белла.
— Море, — согласился я. Синяя гостиная, словно Поднебесная со встроенной резной мебелью. Белла поежилась от синей прохлады стен. В Зеленой гостиной ей заметно теплее. Зала пышет молодостью. Зелень проросла кругом. Посреди малахитовая шкатулка, где пылает страстью костер. Хочется внести свою лепту. Мы останавливаемся совсем близко к огню, от нечего делать, я начинаю рыться в карманах, доставая разные смятые чеки магазинов, разворачиваю их: Дикси, Карусель, Ашан, кефир, картошка, чай в пакетиках, руккола. «Безумно люблю эту траву...» Снова мну и бросаю куски бумаги в шикарный малахитовый камин. Они вспыхивают, превращая все цифры в пепел. Прожорливый огонь проглатывает бумажки, как чипсы.
— Все? — смеясь, спрашивает меня Белла. И не дождавшись ответа, уходит дальше. Я следом. Шаги наших лошадей гулким эхом разносятся по дворцу.
Огромная люстра освещает танцевальный зал. Оркестр играет Яна Тирсона. Мы спешиваемся, несмотря на цейтнот, я беру за талию Беллу, она прижимается ко мне всей своей грудью, слышу, как она дышит, чем она живет, каждый шаг ее сердца, всю кардиограмму его жизни, как она встает в семь утра, готовит завтрак, несколько дежурных фраз с мужем и едет на работу. Там ждут ее любимые мыши. Вечером снова Альберт. Несмотря на то что живет она с принцем, не чувствует себя принцессой. А ведь для женщины это так важно — чувствовать себя принцессой хотя бы иногда. Громко играет музыка, однако Алекс слышит, как сердце ее спешит в гости к его сердцу.
Они кружатся в объятиях танцевального зала, с мраморного камина слетают ангелочки и начинают кружиться вместе с ними. Кажется, сама зала раскручивается, словно карусель, посреди дворца.
— Я знаю, тебе нужна свобода. Мне тоже она нужна. Всем она нужна. Где ее взять столько? Разве что развестись и клянчить ее у одиночества.
— А что, это мысль. Разведемся и будем раздавать ее даром.
— «Вечно молодые, вечно пьяные», как в той песне.
— У вечно молодых, вечно пьяных одна проблема — быстро стареют.
— Может, на мосты сегодня еще успеем?
— Поучимся разводиться?
— И сходиться.
Белла вжимается в меня еще сильнее:
— Ты знаешь, Алекс, я всю жизнь мечтала быть актрисой.
— Не проблема, будет тебе театр, — веду я за собой девушку, музыка за нами. Мы бежим в Домашний театр по той самой лестнице, которую Юсупов привез из Италии.
— Юсупов был очень влюбчив, однажды в парах итальянского Амароне в итальянской вилле, ему было так одиноко, что он влюбился в лестницу и решил увезти ее с собой, — вел непринужденную болтовню Алекс, придерживая под руку Беллу. — Хозяин виллы сказал, что лестница отдельно от здания не продается. Только с ансамблем. Юсупову ничего не оставалось, как купить дом. Представляете, Белла, из-за нескольких ступеней целый дом.
«Представляю. Лестница — это же чьи-то шаги. Мужчины, как они любят говорить о чужих подвигах. Прямо как мой Альберт. Этот сделал то, другой сделал это. Сам возьми и купи, сделай хоть что-нибудь». Белла на минутку вспомнила своего бедного Альберта: «Наверное, уже ищет меня». «Ага, в Яндексе», — тут же иронично заметил про себя ее внутренний голос, в тот момент когда тело продолжало учтиво слушать Алекса.
— Лестницу переправили в Петербург, а усадьба осталась брошенной. Так кого будете играть в нашем театре, Белла?
— Судя по всему Дездемону. Осталось только позвонить режиссеру. Чтобы настроиться на роль.
— Альберту?
— Именно.
— А сколько сейчас времени в Монако?
— Время вышло, — театрально вздохнула Белла, — время вышло из себя и обратно уже не хочет, — рассмеялась она еще театральнее.
— Что вы ему скажете?
— Что я никудышная актриса. Я сама не люблю, когда врут и оправдываются. Я спрошу его: «Ты не знаешь, где я была всю эту белую ночь?» — «Это я у тебя хочу узнать. Где?» — «Я искала всю ночь, я искала себя». — «Нашла?» — «Да, как только ты позвонил».
— Муж для женщины — это самоидентификация.
— Все, конфликт исчерпан.
— А как же сцена ревности?
— Я не знаю, что я должна сделать, чтобы заставить его ревновать? Нет такой пьесы. Шучу, он ужасно ревнив.
— Значит, любит?
— Значит, боится потерять.
— А это не одно и то же?
— Это десять лет с одним и тем же.
Мы постояли еще немного на сцене Домашнего театра. Потом прошли в малую картинную галерею.
— Когда-то эти стены украшали шедевры лучших художников.
— А сейчас?
— Средний класс.
— Чувствую, не моя среда. Я вообще ничего не чувствую, глядя на классические работы. Мне нужна загадка.
— Черный квадрат?
— Ну, хотя бы.
Мимо полотен наши кони прошли через венецианский коридорчик в дубовую гостиную.
— Дальше будет посвежее. В гостиной Генриха Второго.
— Ренессанс.
Белла посмотрела на меня осуждающе, потом подошла снисходительно и поцеловала изысканно, как целуют друзей.
— Невское пирожное. Взвесьте еще грамм двести.
— Легко, — растворился в ее устах.
«Залечь бы на этот диванчик и возродиться заново. И вышивать, вышивать мягкую ткань ее кожи ручной работой». Периферией зрения я уже выцеливал тот самый диван, чтобы обрушиться на него возникшей страстью.
— Библиотека князя, — разорвал наши объятия чей-то голос. Нас рассматривала строгая бесцветная женщина лет сорока. Смотритель, что тут еще добавишь. — Вы любите романы? Князь их тоже любил. Здесь он проводил многие часы в надежде, что когда-нибудь ему удастся написать свой.
— Написал?
— А как же? Начал здесь, дописывал уже во Франции. Я про роман с княгиней. Старинные книги смотрели на нас из-за стекол тяжелых деревянных очков. Полные шкафы книг. Видно было, их немного раздражал легкий треск дров в камине. Ад рядом. К этому нельзя было привыкнуть, они тоже его боялись. Вы боитесь ада?
Мы с Беллой переглянулись. «Отелло», — вспыхнуло у обоих в голове.
— Пройдемте, — поторопила нас смотритель. — Секретарская. Полюбуйтесь, какие витражи.
— Да, не наше пластиковое достояние.
Мы прошли вдоль стеклянных пейзажей, в которых застряла белая ночь.
— Бильярдная! — вдруг оживилась смотрительница. Она схватила кий, потом стала выкладывать из подставки шары.
— Слоновая кость, ручной работы. Может, партейку в «американку» или в «московскую пирамиду»? — Женщина скинула с себя серый пиджак, под которым давно задыхалась страстью кожаная жилетка. Выстроила при помощи уголка на зеленом сукне пирамиду. И поставила черный шар на центр, готовая разбить сооружение в любуюсекунду. — Ну, кто?
Я играл когда-то в бильярд, но не так что бы часто.
— А давайте, — взяла на себя инициативу Белла.
— На что играем?
— На интерес.
— А что вас интересует?
— Комната, где был убит Распутин.
— Хорошо. Вообще-то туда отдельная экскурсия полагается, за отдельную плату, но я вас проведу. Если выиграете, — начистила мелом кий девушка. — Гела, — протянула руку Белле.
— Белла, — пожала она ее.
— Алекс, — кивнул я скромно.
— Очень приятно. Прошу.
Белла разбила пирамиду. Шары разлетелись так, словно их послали на все четыре стороны, а через некоторое время вдруг окликнули, и те замерли. Дальше восемь шаров подряд вколотила Гела. Поступательно и уверенно, наклонившись над столом, сексуально отпятив бедро. Пятая точка была что надо. «Похоже, когда-то она играла с самим князем».
— Примерно так же со мной расправлялся князь. Как он играл, — подтвердила мою догадку Гела и закатила глаза в свои лузы, потом вернула, сначала на стол, опять на меня, пока, наконец, не посмотрела на Беллу с чувством вины за быструю партию. Она гордо накинула на себя пиджак и снова стала серой смотрительницей.
— Сомневаетесь?
— Несомненно.
— Тогда идем дальше через этот зал на Восток.
В мавританской гостиной действительно пахло востоком. Плавные линии, изысканные цвета, образующие круги и арки, нагнетали в хоромы покой. Легкий запах корицы и кориандра. Издалека потянулась музыка табла, рик, канун и сагаты в руках танцовщицы, с дрессированным животом, который тоже танцевал. Девушка аккомпанировала себе маленькими латунными тарелочками, одетыми на средний и большой пальцы каждой руки. Сагаты в переводе с тюркского означают часы. Тарелочки отсчитывали время. Хотелось здесь остаться, но надо было торопиться. Ночь коротка.
— Любимое место отдыха князя.
— А как же библиотека? — вспомнила Белла, желая отыграться за поражение.
— Там он отдыхал от жены, здесь от библиотеки, — предположил я, сделав такое серьезное лицо, что мне поверила даже смотрительница. — Курил кальян, — добавил я со знанием дела, — подаренный ему иранским визирем. Мечтал о высоком искусстве.
— Дальше по этой лестнице, — решила побыстрее закончить с гостиной Гела.
«Вот что значит лестница из массива, ни скрипа, ни вздоха! А, ну понятно».
Над лестницей портрет княгини Юсуповой. «Жена не должна слышать никаких лишних шагов».
Снизу у лестницы нас ждали кони.
— Не расстраивайтесь, там и смотреть-то нечего. Ядовитые пирожные, бледные восковые лица, лучше посмотреть на свечу.
Она по крайней мере горит. — Гела провожала нас к выходу.
— Все так и есть, Гела права, — уже сидели мы верхом, каждый в своем седле. — Не знаю, почему людей так привлекают чужие страдания?
— Своих нет. Бесчувственность. Желание почувствовать хоть что-то.
— Садо-мазо? — пересекли мы Юсуповский сад.
— Ага. Бей меня, бей, — рассмеялась Белла. — Некоторым только боль может вернуть
какие-то чувства, — стегнула она плеткой коня.
Белла говорила с таким азартом, что на мгновение плетка в ее руке показалась мне на своем месте. Конь ее взвился, мы вырвались из сада и кони понесли нас по Садовой в белую-белую ночь. Часто именно ночью происходят сексуальные революции. А Питер город революционный. Стрелки ожиданий, тонны объятий, кучки поцелуев тут и там до неузнаваемости преображает улицы, площади, скверы и набережные. Пройдешь днем в том же месте и не узнаешь. Всё иначе, всё иначе.
Ринат Валиуллин "Состояние-Питер"