Я шагаю вдоль могил.
Солдаты. Офицеры. Немцы. Русские.
На некоторых камнях выбито на германском:
"Эвакуирован с места гибели из-под Ленинграда. Ганс Шуберт. Двадцати двух лет".
Их привозили с поля битвы.
Их предавали родной балтийской земле...
За бугром море.
А я стою у одной из могилок.
Мне жаль этого ремарковского персонажа.
И жаль Семёна Попкова, лежащего рядом.
Жаль Фрица Эриха, который сначала пристрелил Шуберта и Чайковского, и Семёна Попкова, стрельнувшего в ответ.
Мне жаль этих рыцарей невспаханных полей и витязей несорванных ромашек.
Мне их ужасно жаль.
Затем я всё-таки возвращаюсь к волнорезу.
Море разбивается пьяными брызгами о столетний бетон.
Свинцовое небо мчится к вечному солнцевороту.
Вполне вероятно, когда-то оно устоится – наше светило.
И мы поймём.
Мы решимся.
Мы создадим и больше не разрушим.
Мир воцарится на этой несчастной, предсказуемой планете, где убить ровно то же самое, что и зачать.