(вместо подарка к очередному дню рождения)
Давненько я поняла, что поэзия – это тайники авторской души, и не помышлявшие, быть может, про обнародование. Но приходит время, и всё самое сокровенное, записанное когда-то на клочках бумаги и спрятанное от чужих глаз, вдруг настоятельно требует быть опубликованным. Значит, автор прожил ещё один важный этап своей жизни и хочет подвести промежуточный итог. Это его творческое право и это его человеческая обязанность перед небесами.
Когда тебе предлагают помочь взвесить каждое слово и очистить зёрна от плевел, сначала немеешь от неожиданности, потом замираешь от ответственности, а в результате сознаёшь, что всё естественно: родная душа просит…
Ощущение родственности нашего мировосприятия, Евленьи Виноградовой и моего, мы ощутили при личном знакомстве мгновенно, а обоюдно прочитанные следом стихи были как бы печатью, скрепляющей наш негласный и необременительный союз. Живущие в серьезном отдалении и не злоупотреблявшие даже электронными письмами, мы, тем не менее, всегда держали друг друга в уме и предполагали деловое общение.
Вот почему я не удивилась, когда именно меня Елена попросила отобрать для новой книги достойные бумажного издания стихотворения. И выслала солидный файл, полный страстей, сердечных мук и глубинных размышлений о жизни.
Вот тогда оно и началось – истинное познание её поэзии, с первого взгляда опалившей своей искренностью, страстностью и неподкупностью.
Сама грешащая сочинениями в рифму, я подозревала, что могу быть не только восхищена силой духа и мощью образов, но и обескуражена минутной слабостью и даже отчаянием автора, – разное случается на человеческом веку, и всё взывает к поэту быть отлитым в слове. Гораздо легче жить дальше, когда тяготившее душу остаётся позади в виде языковых глыб, обработанных более или менее умело. Распознать среди них и отсеять недостаточно отёсанные мне и надлежало.
В поэзии, думается, право на жизнь имеет всё, ибо появлению любой строки есть объяснение. Однако наиболее полное представление об авторе, знание его тайных слабостей или знакомство со строчками несовершенными, дополняющими его облик, кажется мне прерогативой преклонного возраста. Елена же Виноградова находится в самом расцвете творческих сил, и именно её, эту её силу, мне и хотелось предъявить в данном сборнике.
Опасаюсь, однако, что усердие моё в этом направлении может оказаться зряшным, ведь редко кто читает поэтические книги страницу за страницей, следуя мысли составителя. Да я и сама люблю вырывать из контекста первые попавшиеся строки, примеряя их к сиюминутному состоянию собственной души. Даже если прямого попадания не случается, такому употреблению поэзии есть оправдание.
Да, мир отдельного стихотворения – это слепок вполне реального времени, события, тональности души. От только что прочитанных строф могут разительно отличаться те, что последуют на другой странице, они могут нести даже диаметрально противоположную мысль. Но это не будет ни неправдой, ни рисовкой, ибо мы многолики и непредсказуемы, пока идём по дороге с названием Жизнь. Что она преподнесёт завтра, на твёрдость в чём захочет проверить, как мы проявим себя в испытании, предсказать никто не может. Одно определённо: у осознанного пути человеческого есть лишь одно направление – к свету. Именно на нём оттачивает своё перо Евленья Виноградова. Именно этот путь я пыталась выявить в её сегодняшней поэзии, разделяя книгу на главы. И вот что получилось.
«ОТЫСКАЛОСЬ ПЛАТЬИЦЕ С ВЫПУСКНОГО ВЕЧЕРА…»
Несомненно, что всё в нашей судьбе определяется детством. И Елене повезло провести его в прекрасной российской глубинке среди теплых сердцем и острых на слово людей. Сознающая, где её корни и в чём её сила, она то и дело обращается мыслями назад, в прошлое, полное покоя и целесообразности бытия. Несколькими словами обрисованные, под её пером встают характеры маленьких друзей («сопля под носом да сползает гольфа»), оживают приметы времени:
«... Щипцы для сахара, да василёк на кружке.
Блестит клеймо "Белянчиковъ и Ко",
от самовара дым трубой во вьюшку.
Мао Дзе-дун расхвален под ватрушку
и верится – жить будем широко».
Автор вводит нас в минувшее всего лишь простым приёмом воссоздания речи персонажей, но какой речи!
«День-от занедужил, – ставень притвори.
Пузыри на лужах, – станет теперь лить.
Ну-ко, всё-то грозы, – во какой июль!»
Мы погружаемся не просто в прежний быт, но и во все его тонкости и прелести: «Там чугун духовится картошкой варёной», «В ведре водоносном из щепочек крест», «Настежь распахнуты в дивные ландыши / Жёлтого дома окошечки синие».
Там, в юности, приходит первое осознание хрупкости жизни: «Чёрные, белые дни... вы же клавиши...Милые, дрогнуть готовы от ветра...»
Там случаются первые столкновения характеров, и для автора это невзлюбившая её учительница, бившая по рукам указкой. Однако не детской обидой пронизана давняя история, а великим прощением.
Там, в прошлом, и первые тяжёлые утраты, знакомые каждому: «Ах, мамочка, мама…»
«ПОСМОТРИ – КАК ВИДНО ДАЛЕКО...»
А затем начинается самостоятельная жизнь и поиски себя, своего смысла и счастья.
Как всем неопытным, героине кажется, что хорошо там, где нас нет, и хочется сбежать подальше от родительского дома («В твоем лесу благословенном – эхо. / В моем – заглохший омут да звезда»).
«... И никуда не убежишь, –
не пустит под порогом камень.
Его мой дед ещё, кажись...»
Не зря, выходит, передавались из поколения в поколение народные премудрости! Задержать наследников до крепости души рядом, пока к ним самим не придёт восхищение красотой окружающего мира, вот что требовалось.
«Певчий-дождь на сусальном газоне
милость мира вершит – Литургию».
А потом корнями обвить, чтобы помочь перенести первые удары судьбы:
«Завещано любить. То вспять, то по теченью.
Летела... Деловит был Змей и сорван плод...»
Дождаться, когда придёт осознание духоты от владения не своим, ворованным:
«Пленённый дух... он, как в тюрьме, пороком дышит...»
И тогда неизбежно обнаружатся первые проблески просветления:
«Приголубь в своём жилище, сумрак предвечерний.
Дура-дурой!... столько лишних за день впечатлений…
С другом не попала в шаг, пуст карман для нищих.
Знать, не той дорогой шла, ... иль не в то жилище?»
Каким бы огромным ни казалось по молодости личное горе, ему никогда ни в ком не удавалось окончательно заслонить величие вечно обновляющейся жизни. Да, «слёзы и те на бегу, – дескать, потом наплачусь. / Счастье иголкой в стогу спрятано, не иначе...» Но
никуда не денешься от «удивления зреть» красоту бытия, от жажды «листом полететь
стае вослед журавлиной».
Вот это всё и выводит человека на спасительный вопрос, таящий животворную надежду: «может, сад этот есть?»
«СЧАСТЬЕ ПЬЮ И НЕ ЧУЮ ВИНЫ»
Сад по имени Счастье обнаруживается в каждой судьбе. И лирическая героиня Евленьи Виноградовой, как и положено, пьянеет от него: «Разреши мне по-детски зазнаться / Божьим Даром, – любовью твоей». «Пью взахлёб, пью смакуя, пью вкусно... / счастье пью и не чую вины», – сознаётся она и на правах молодости не хочет думать о том, что будет впереди.
«Волна к волне, – их жажда беспричинна», – так ей пока кажется. И всё вокруг ликует в таком же любовном экстазе: «Дождь целуется взасос с юной-юной лужицей».
От высоты полёта обостряются все чувства: вот явно обнаруживается, как разгуливал по лесу март и «Здесь дышал и целовал лапки елей в ноготочки». Вот приходит восторг оттого, что первый снег слетел, «как сала шмат на сковородку». Чуткое ухо подмечает, а слово увековечивает, что героиня «в храм священный вхожа с комариным писком».
И от единения с божественным глаголом жизни начинают слагаться строки, имеющие право претендовать на мудрость:
«И каждый новый безмятежный всплеск
соединяет содержанье с формой»
или
«В любой снежинке, верной вышине,
своя повадка и своё свечение...
Сосуд расколот, тайны больше нет, –
есть путь от истины до самоотречения».
Не потому ли знанием приходит и предощущение горечи завтрашнего дня? Как бы ни было прекрасно сегодня, но всё меняется, и «мы ошибёмся как-нибудь друг в друге...»
«ПРОШЕДШИМ МИМО – ВСЕМ СПАСИБО»
Однако, однако…Что бы ни было завтра, а наслаждение жизнью сегодня никто не отменял! И автор с головой погружает нас в самую гущу человеческого бытия, брызжущего радостными соками.
«Вот таков рыбацкий край мой, таков!» – восклицает она. И тот, кто не пожалеет своего воображения и переведёт каждое страстное слово стиха в зрительный ряд, а заодно увяжет его с родными рыбацкой стихии звуками, тот во всей полноте сможет оценить этот языковой концентрат:
«На Заёмкучах разлив в берегах,
в щуку целится и бьёт острога,
три заглотыша, – мал мала хвосты, –
всех в крапиву, да в тенёк под кусты!
Плоскодонка чуть касается дна,
щука в зарослях стоит, - не видна.
Чуть дыша лежишь, бликует вода…
Стрекоза в траве…рука в оводах…»
И так далее, так далее!
Не хуже рассказывает Евленья Виноградова и о громе. Его раскаты кажутся ей похожими на то, как «дрова в конец навеса рассыпают звуков комья».
Когда же вам станет вдруг тяжело продираться сквозь этот самостийный ряд насыщенных строк, стоит подумать о собственной лености. Ведь «если чайки трясут иргу, рябью пятная чело у бани», это не чрезмерная детализации, а всего лишь зоркость авторского глаза, родственного поэтическому взору Николая Клюева.
Азарт жизни в поэте требует и динамики стихосложения, и хлёстких образов, и цепляющих зрение рифм.
«Пора сорвать тоски репей, – лесок утюжить лыжами,
оторопев во сто тетерь, сомлеть у елей с фижмами!
Пора конькам на лёд теперь... Осечка(!) – тема русская, –
вороньей стаей оттепель, как семечками, лузгает».
Потому-то и понятно, что такой чуткой душе претят новые веяния, принесённые в Великий Устюг расчётливым временем. Евленья не может принять того, что «встал меж храмов дикой глыбой / российский жадный Дед Мороз!»
Но если ты ничем, кроме слова, не можешь повлиять на ситуацию, нужно искать дело, которое может противостоять уничтожению самобытной культуры. И для Виноградовой задача ясна:
«К октябрю кукуруза моя непременно созреет.
Звёздный август-красава на иней ночной тороват…
Наконец-то сынишка учует живой аромат».
А внучке придётся хранить особинку края на речной «полоскалке», где «из века так хлопочет Русь».
«Кубиком хозяйственного мыла
половик-привратник не щажу.
Скоро внучке-Асеньке болтливой
самый бабий навык покажу!»
«ПОКА РЕКА НЕ ПОДО ЛЬДОМ»
Как бы ни отпихивались молодые от поучений старших, к каждому приходит со временем мудрость, и в ней звучат знакомые родственные отголоски. Не миновали они и нашу героиню.
«Да, время... жизнь своё берёт, – / сегодня гладит, завтра стукнет», – с едва уловимым вздохом произносит она. Ведь когда живёшь на природе, да ещё у величественной реки («У реки-то жить хорошо»), наблюдение за ней само рождает выводы:
«С зорькой к вёслам, – петь и грести!
Править к плёсу... твердь обрести.
Хорошо так жить, не устав!
...Жди-не жди, – придёт ледостав...»
Человек, живущий естественной размеренной жизнью, обычно не нуждается в обращении к старцам, он сам для неопытного предстаёт советчиком:
«Спешить не надо, – не с пригоршни,
а равномерно – капля к капле –
пей жизнь. Так летний дождик пожню
поИт с задумчивостью цапли».
А там недалеко и до долгожданного возвращения к нерушимым законам добротолюбия, утонувшим в наносных теориях:
«Брось разбираться по-дурацки
в причинно-следственных вопросах,
а просто поделись по-братски…
с те-е-е-м санитаром папиросой...»
Разумеется, любой шаг к осознанию заповедей даётся не без труда. И лирическая героиня приходит к взрослению, «на огне душу-феникс сжигая дотла». Переосознанию подлежат и исторические катаклизмы во главе с революцией, организаторы которой всерьёз «накосячили» в стране (стихотворение «Косяк»), и сегодняшнее духовное рабство тех, кто ещё не способен проснуться и действовать самостоятельно. Не случайно подобные строки звучат почти плачем, столь часто употреблявшимся в народной поэзии.
«…Супротив их, родненький,
мы слабы…
Мы с тобой колодники,
мы – рабы
у земли-земелюшки, -
без крыла…
...Ну, пойдём, Арсенюшка,..
нам пора…»
Однако авторская симпатия не там, где слепая покорность судьбе, а там, где материнское крыло оберегает детёнышей от тяжкой доли. Потому надолго в памяти остаются раздававшиеся сквозь строки чаячьи крики.
«А в ответ лишь: "Чья ты?! Чья ты?! Чья ты?!"
И несётся прочь от ивняка.
...Там чаёныш в гнёздышке крапчатый, –
ни за что нельзя туда пускать!»
«А ПУТЬ У ВСЕХ ОДИН»
Наш внешний жизненный путь, давно мудрецами сказано, не только труден, но и печален. Вторит им и Евленья Виноградова.
«Как отрок глобус, Бог землёю вертит».
А всё для всех заканчивается одинаково. Внешне одинаково.
«Чего рис зимой-то сеешь в виде креста белого?
А в глазах по стеблю
горя ещё незрелого...» – тоскует автор над могилой матери.
Там, где прежде всплывали светлые воспоминания о прошлой жизни, теперь во всём видны разруха и зловещие намёки:
«куда ни ткнусь, ни лодки, ни весла
одно крыло от велика “Десна”
да дом забитый с мёртвым коромыслом
колодец с колесом …Сансары? нет... не зна...»
Не случайно автор то и дело не договаривает фразу до конца. В этой жизни тоже всё слишком угадываемо и до отчаяния просто:
«отсюда прелый дух и тропка в гору
скорбя ведут на Пятницкий погост,
где ель застыла вместо колокольни..»
И всё там заросло, конечно. Так есть ли смысл во всех наших страданиях – возникает подспудный вопрос. Ведь и мы все – как тот последний лист, который «зажат в скрижалях колеса времён», однако
«Он замер в ожиданье дуновенья / волшебной музыки бездумных шестерён». Волшебной музыки – но – бездумных! И не вольны мы ничего изменить!
А если так, то единственное, в чём мы свободны и что нам остаётся, это любить, жалеть и прощать друг друга, не так ли?
Вот и героиня великодушно объявляет давнего любимого «неподсудным».
«А я люблю тебя, как прежде, – так и знай! –
Жду не дождусь, когда ты станешь старым…
Ведь я возьму тебя к себе – ты так и знай! –
Когда под полосатым серым пледом
в качалке-кресле (распоследний рай!) –
ты ни одной не станешь стерве предан».
Получается, что, как ни крути, а «победила жизнь»! Так заканчивается и стихотворение, которым мне хотелось завершить книгу.
А в заключение этой статьи просятся строки из воспоминаний о школе:
«Капитолина Павловна, больнее
указки Вашей оказалась жизнь…
… Вопрос… ответа нет, не одолею.
Вы в вечности … и голос в небесах:
– Евленья, да когда же ты сумеешь,
когда же ты научишься писать?!..»
Она – Елена-Евленья – научилась, да ещё как!