18 мая, день отъезда. Маша еще на работе. Гуляю с Котом, делаю еду и кормлю товарища, пишу статью о Бродском в связи с шестидесятилетием и принимаю Шурупа с Мафи, старых хипповых друзей. Говорим про Крым, они смотрят мои альбомы. Бегу за продуктами в дорогу, включаю воду мыть Кота. Дописываю статью, лечу с ней в «Независьку» (с Покровки на Мясницкую), собираюсь. На все это 20 минут.
15-е за последние три года путешествие в Крым. Они уже слились – и почти все пришлись на первые два года, когда я искал дом, а потом его достраивал и приспосабливал к жизни.
Перемещение в поезде не стало трагедией, как мы боялись, не считая того, что Кот проснулся в полседьмого утра – и дальше засыпания-пробуждения у всех нас были хаотическими. «Все» – это, кроме Маши – наша подруга Таня Кравченко, коллега по литературному цеху.
Таня уже давно просилась с нами в Крым. Она любит его как источник прекрасных девичьих воспоминаний, ровесников первой любви и свободы. Это она, единственная, знала, что такое Фиолент, даже бывала здесь – и, что совсем удивительно, слышала про капище богини Дианы, чем сильно вдохновила меня в первый момент, когда я собирался сюда – в поисках дома. Так что ее присутствие – более чем законно.
(Разумеется, я тоже знал, что такое «Фиолент»: так назывался мой электролобзик.)
Специально для девочек в саду цветут тюльпаны. Нарциссы уже отцвели. Черешня еще не созрела, персик изуродован листоверткой.
Лишь выпив после поезда пустого чаю (ибо в доме шаром покати), мы идем к морю. Вода по слухам +17. Воздух +20. Солнце едва взошло, ветрено. Как часто в Крыму – ощущение юга обманчиво. Зато не обманчиво ощущение Крыма. И я испытываю нетерпение увидеть любимый пейзаж, глубоко дышу, словно сравнивая реальность и воспоминания, чтобы убедиться, что меня никто не обманул, и это место по-прежнему прекрасно! В конце концов, четыре дня назад в Москве шел снег, а в дачной бочке для воды с утра стоял лед.
Женщины восхищаются глицинией и цветущими розами, красными коврами драпирующими неказистые стены участков. В чужих ухоженных садах цветут пионы и ирисы, отцветает сирень. Там, откуда мы приехали, до всей этой красоты далеко. Кравченко в лирическом настроении подыскивает филологически точные слова, с полным набором сравнений и ностальгических отступлений.
Пляж еще в тени, лучи солнца разрезают пополам купающуюся в море скалу Львенок. Контрасты четки и холодны. Вода так же не похожа на летнюю, и ни у кого не возникает желания искупаться. Зато все зеленеет, в траве вдоль дороги и на склоне целые поля красных маков, от которых, кажется, можно затащиться, просто проходя мимо.
Вооружившись автобусом, мы съездили в город за продуктами, и вечером у нас был пир у камина с мощным возлиянием и разговорами о браке и любви. И о том, почему девушки теряют невинность – и почему потом так легко идут на «телесную измену»?
Женщины-филологи говорили о Гончарове и Чехове, об их якобы сходстве. Вообще, о сходстве прежних писателей. Я считаю, что – наоборот: это мы похожи, выученики школы и двора. Не знающие нормально ни одного иностранного языка. Мы ничего не унаследовали, зато стандартизация жизни неизмеримо выросла. Мы стали благополучнее и легкомысленнее, поэтому и пишем похожую поверхностную лабуду…
Утром я был совершенно больной и похмельный. Но ничего, с этого всегда начинается.
Солнце светит сквозь дымку. Мы пошли в Георгиевский монастырь вдоль берега под страшным ветром. Зато пейзаж был исключительно хорош: всюду маки, дикие ирисы, вообще огромное количество диких цветов. Резкие непроходимые склоны и чащи можжевельника. Сильный запах травы, степи. Море в белых барашках, и оттого более синее и более материальное.
И на лестнице Георгиевского монастыря, в тени трепещущих деревьев испытал редкое спокойствие. Рядом тихо возится Кот, внизу сквозь листву синело и бурлило море. Солнце, тень и ветер – все было в движении, но там, где сидели мы, было совершенно спокойно.
Таня очень захотела увидеть Мисхор, счастливое место ее юности. И, получив у Гены машину, мы отправились туда. По обочинам начал цвести дрок, узкие конусы темных кипарисов, словно забор, отделяют от нас огромное море, вдоль которого вьется шоссе, подпертое с другого бока недосягаемыми (как тогда казалось) горами – открывая картину за картиной, из которых трудно выбрать лучшую.
Очень теплый, тихий день, с утра +24. Впрочем, на море, куда мы вышли, бил ветер – и гнал волну. Яркое солнце, но вода едва ли выше 15 градусов. Принял боевое крещение: искупался, исключительно из-за стыда перед Котом. Он показывал образцы мужества, словно сын моржа. Своими нежными лапками бегал по прибрежным камням, по которым я полз, как паралитик – так казались они тверды и остры после зимней отвычки. Он преследует меня, стремясь всему подражать. Но в купании подражал ему я.
От моря мы поднялись в парк, одно из неизвестных мне в Крыму мест, зато такое родное для Кравченко. Ему почти 230 лет, основал Нарышкин. А еще здесь была вилла Шувалова, Голицына, кого-то еще, – сыпет она именами. Парк меня разочаровал: запущенный, неразнообразный, довольно маленький. К тому же у подножия совковых санаториев, не затруднявших себя вписываться в рельеф или стиль.
Довольно сносно поели в одном из бесчисленных и пустых кафе – и поехали к Учан-Су. Увы, водопад был не лучше, чем осенью, то есть едва брызгал тонкими прядками струй, неспособными, как у плешивого, задрапировать лысину горы. Спустились в Ялту. Отчасти советская, отчасти «новорусская», провинциальная, но с отзвуками «чеховской» Ялты, своими наглыми пальмами как бы говорящая: вот он юг! Купили вина, выпили кофе с пирожными, о чем так мечтала Кравченко. Удивительные у людей все же мечты!
Кравченко тоже знает Крым, но иначе, чем я. Зато я старательно просветляю карму, то есть привычку быть меланхоличным. Напротив, стараюсь быть «счастливым», другими словами: удовлетворенным и легким. И рано ложиться спать.
Следующий день разнообразили Херсонесом. Едва ли не в каждый приезд я бываю здесь по той или иной причине, например, потому, что кроме меня никто не водит машину. Херсонес Маше нравится, в отличие от большинства других мест. Особенно розы и Итальянский дворик, окруженный поддерживающими лишь небо колоннами. Античный театр зарос травой. Тогда еще никто не ставил здесь спектаклей.
Мне вспомнилось, как я первый раз попал в Херсонес, весной 97-го, просто перелез через забор. И забрался на вышку-маяк, откуда снимал город на камеру. Теперь все это кажется едва не баснословным. Женщины склонны приписывать это LSD, которое мы с Лёней употребили, а я – милости местных богов, заманивающих меня в ловушку здешней географии.
Стояла похожая погода, с солнцем и легким ветром, и колонны храма так же белели на синем фоне моря… Только собор уже не огромная руина, какой был тогда – и тем хорошо вписывался в общий фон города. Кот оседлала античного льва, а потом ловил птиц на прекрасных мозаиках, пока женщины вдохновленно болтали, то и дело закуривая сигареты. Им всегда есть о чем покурить. В отсутствии летней одежды, одеваюсь как теннисист.
А еще через день мы поехали в Алупку. Эту дорогу между Севастополем и Ялтой я тоже проехал уже сто раз, помню каждый ее поворот, каждый склон горы, силуэт любой скалы.
Единственная засада, как всегда, украинские менты. За три дня три «штрафа». То выжимаю на своем драндулете 88, а там ограничение 70, то обгоняю троллейбус в неположенном месте, и вот теперь едва-едва обогнал в гору грузовик, чуть-чуть не вписавшись в зону обгона. А навстречу как назло мент…
Зато мы поехали через Байдарские ворота, знаменитый перевал, с прекрасным, хотя и несколько заросшим видом на церковь Рождества Христова. Это все из разряда прославленных и популярных видовых площадок, что не отнимает у них ничего. И я был рад, что как-то причастен к реализации и дарению всей этой красоты.
Погода очень неустойчивая, ветер и жара несколько раз сменяют друг друга в течение дня. В Алупке на пляже я совсем уже было решил искупаться. Вдруг все изменилось, наползла тень, даже пошел легкий дождь. Зато погуляли по верхнему парку дворца, где я никогда не был, с озерами, гигантскими кедрами и секвойями, и загадочным Хаосом: огромной свалкой камней, оставшихся от строительства.
Над парком есть улочка, а на ней сооруженное на скорую руку кафе «Султан», названное, верно, по имени дважды героя Советского Союза Амет-Хана Султана, чей памятник стоит неподалеку. И теперь его соплеменники устроили это кафе, где мне дали вегетарианскую «татарскую окрошку», с огурцами и зеленью, острую и вкусную, замечательные жаренные кабачки с помидорами и отличным чесночным соусом, и цветную капусту в кляре. Кравченко уверяет, что может такую приготовить.
Мы вернулись на Фиолент в темноте – и почувствовали, что стало совсем холодно. Не обращая на это никакого внимания, птицы-лягушки без умолку перекликаются друг с другом из своих забытых железных водоемов.
Пасмурное, ветреное и почти дождливое утро сменилось теплом, а потом настоящей жарой. На спуске к морю бульдозерист чинит свой бульдозер по-нашему – кувалдой. Спустились по обрывистым склонам на Белый пляж – западнее Виноградного мыса, изувеченного свежими обвалами. Вода теплее, чем в Мисхоре – и мы несколько раз «искупались» (кроме больной Маши). Кравченко даже без ничего. Вновь преодолев склон и огромные глыбы побережья, пошли смотреть скалу «Олень» и страшный грот – «Вход в Ад». Я вожу сюда всех в обязательном порядке. Это моя Итака, и я хочу очаровать ею моих гостей. И это удается всегда и без труда.
Потом обрывали листья на больных листоверткой персиках. Так якобы полагается. Для надежности опрыскали его. Собирали черешню. Теплый прекрасный вечер.
Наконец, заслуженный обед с кабачками в кляре. Две женщины в этом смысле – очень удобно. Стол выходит раблезианским. Я лишь пилил дрова, делал сетку, разводил костер. Дальнейшее меня не касается.
Всюду цветут кусты шиповника, целые деревья. Ходят красивые девушки в полупрозрачной одежде. Наступила жара. Даже ночью +20.
Как хорошо я здесь себя чувствую! Ужасно, что я так болен югом. Будь моя воля – здесь бы и остался.
Есть сны, которые испаряются сразу по пробуждению, хоть и были они приятны – и ты изо всех сил пытаешься их воскресить, словно вновь пережить счастье. И есть сны, врезающиеся в память, как реальное событие, которое ты помнишь и много дней спустя. И даже лет.
Сегодня приснилось, что я ухожу от Маши – по ее желанию (у нее кто-то есть), пакую вещи, все более проваливаясь в отчаяние. Она мне даже помогает, будто собирает в путешествие. И от этого лишь хуже. Это она врет: нельзя уходить любя! – понимаю я во сне…
Жара с утра. Вычистил бассейн и пустил туда воду из бака. Кот прилип и уже не уходил, делая преступные попытки нырнуть. Удивляет его любовь и небоязнь воды – в таком болезненном теле. Повесил над ними (бассейном и Котом) камуфляжную сетку, купленную на Пятом километре. И пошел с Кравченко на пляж. Вода еще теплее вчерашней, можно нормально плавать (при известной привычке). Нудистский пляж уже действует и населен теми же персонажами, что и последние три года. На камни от жара трудно ступать. За два часа стал черным. Какая, нахрен, Турция!..
На обратном пути нас остановила соседка из домика с плетущимися розами, которыми мы так восхищались, Валентина Александровна, немолодая женщина с презрительным равнодушием к жизни на лице. Удивлена, что мы плаваем в такой холодной воде. У нее недавно умер муж. И теперь она мечтает переехать в Москву, пристроить дочерей, одна из которых кандидат наук и преподает в филиале МГУ в Севастополе. Для этого ей надо продать квартиру и дачу: здесь делать нечего, говорит она, только отдыхать.
Каждый раз при встрече она спрашивает про Лёню. Как и многим: он ей очень понравился. И дает сельскохозяйственные советы. Теперь она дала нам окись натрия – бороться с вредителями винограда.
У нас замечательный летний вечер, солнце ослепительно сверкает в зеркале моря. Даже в 9 вечера хочется в бассейн. А ведь еще только конец мая.
Сидит одинокая кваква в железном кузове на соседнем участке и квакает – и слушает ответы других квакв. Ей важно знать, что она не одна. И она сообщает другим кваквам, что – они не одни. Что они вместе, хоть и никогда не видели друг друга. Они слушают голоса сородичей в ночи – и получают утешение.
Хотел показать людям красоту, которой я обладаю, и повез их в Балаклаву, чтобы пройти вдоль берега до Золотого пляжа и Инжира. Но это совершенно невозможно: путь в гору по жаре – это не для женщин и детей. Во всяком случае, не для тех, кто может позволить себе капризничать. С первых метров Маша стала жаловаться, как ей тяжело. Зато курит как паровоз. Так на пару с Кравченко и дымят, аж щиплет глаза. Сидят, болтают. Зачем им куда-то двигаться?
Кот доволен, что нашел поддержку в слабости и старается вовсю.
Пришлось спуститься на Серебряный пляж, где мы за 10 гривен взяли лодку до Инжира. Для меня лучше этого места ничего нет. Тут почти не бывает людей. Сзади вплотную к морю подходят горы, заросшие низкой сосной, два высоких утеса по бокам. Дорога, петляющая между заливами, через заросшие сосной лощины, взбирающаяся на обрывы – осталась им неведома, и жаль. Но путь по морю в Балаклаву, куда мы возвращались уже за 25 гривен – тоже ничего... Особенно уступчатый, полосатый, уходящий в море мыс Айя с курящимися на вершине облаками, и Генуэзская крепость на краю скалы у входа в балаклавскую бухту.
Отсюда хорошо видно несколько красивых полуразвалившихся домов, что стоят на набережной с царского времени, когда в Балаклаве был курорт, а не морская база для подводных лодок. Туннели для этих лодок уходят глубоко в гору и видны теперь совершенно свободно. Это все, что смог построить совок. Тоже по-своему уникально, грандиозно и бесчеловечно. Кажется, что здесь изменился климат: вместо колонок и арок – голые бетонные стены и окна, как бойницы, суровые батареи и аскетичные ангары. Главным было победить в войне, и мирную жизнь превратить в ее перманентную репетицию. Государство рухнуло как мост, на который нагрузили слишком много танков. И мы теперь созерцали руины в квадрате – сразу двух государств, почивших в бозе. А если взять до кучи генуэзцев…
На следующий день я повез всех в Эски-Кермен, по ужасной, но красивой дороге, которую я открыл в январе. И все из-за того, что мои спутники плохие ходоки. Машина кралась из колдобины в колдобину, утопала в диких колеях, зависала на 45-градусных наклонах. Но мы-таки доехали до красивого зеленеющего поля, как Маккенна до своего золотого каньона – и поднялись на Эски по пробитой в стене старинной винтовой лестнице. Мне казалось – это самое интересное. Но это вызвало у Маши лишь крики и нервы – из-за Кота, который может упасть, и из-за моего темпа, хотя тащился, как черепаха.
Раздраженные друг на друга, возвращались через селение Красный Мак (мака повсюду действительно море) – и поехали купаться на пляж «У маяка», рядом с Казачьей бухтой в сторону мыса Херсонес. Место никакое, зато тут не надо спускаться. Был уже вечер, но вода еще теплее вчерашней. Маша разошлась: беспрерывно струнит Кота. Хочется все это прекратить. Кравченко молчит, терпит, потом вдруг поддерживает Машу. Не за таким отдыхом она сюда ехала. Я, конечно, тоже. Но мне не выбирать.
Погода вдруг испортилась: подул ветер, налетел туман и тучи. Обычные фиолентовские приколы. Бассейн, бак… – все время куча дел. Дом – очень энергопоглощающая вещь. Оплачиваемая жизнью роскошь.
Кравченко без остановки кашляет, словно у нее чахотка, аллергия и бронхит. И при этом постоянно курит, как и Маша. Вот придумали себе женщины приваду! Она все время призывает нас куда-то ехать, так она стосковалась по Крыму. Но не в дикие места, а в самые известные, где она проводила счастливые дни юности.
С утра погода ветреная и туманная – поэтому мы поехали в Гурзуф и Никитский ботанический сад. В Никитском Маша сходу поругалась с пожилой экскурсоводшей, грубо отшившей нас от своей группы. Мы как раз слушали ее рассуждения про климат Южного берега, который, якобы, похож на японский. Поэтому здесь много японских растений…
Кроме этого – ей здесь очень понравилось. Особенно пруд с разноцветными лотосами.
Красивая девушка в блестящей блузке без рукавов и короткой юбке, работающая в местном кактусовом питомнике, продала нам пальму, четыре самшита, тис, лавр и белую плетущуюся розу.
Все изменилось – везде работает молодежь: в кафе, магазинах, садовниками в Никитском саду, даже волосатые.
Горы в тумане картинно стоят силуэтами в прорывающемся солнце.
Плохо, что я все время напряжен: из-за Кота, из-за своих спутников, из-за ментов на дороге, из-за машины: постоянно глохнет на холостых…
От Гурзуфа Маша пришла в восхищение: маленький, старый, ни на что не похожий. А она любит старое и маленькое. «Почему ты не купил дом здесь?!» – упрекает меня.
В саду гурзуфского домика Чехова старушка-служительница подарила Коту три раковины рапана – чтобы дать нам увидеть дом и экспозицию. В «доме Ришелье» посмотрели ужасное надувалово: «музей Пушкина»! В нем ровно ничего нет, кажется, его открыли вчера. Дикие картины и случайные литографии. Но очень красивый парк с огромными ливанскими кедрами. Здесь у Маши окончательно кончились силы, к тому же Кот упал с карусели и разбил лицо и руку.
С утра я сажал растения. Погода плохая, хотя довольно теплая. Теперь у меня есть даже пальма. И пять можжевельников, выкопанных мной на склоне нашей горы.
Чтобы выкопать их, я взял лопату, а надо было отбойный молоток. Каменистый грунт почти без грамма почвы и в нем глубокие неподатливые корни можжевельника. И это у самых маленьких! Увы, вскоре они все засохли. Моя нежная влажная земля пришлась им не по вкусу.
В гости зашел строитель Ваня и долго жаловался на жизнь, отсутствие работы, жилья, жены, и что все не может купить квартиру. Маша после его ухода отметила, что все жалуются, а девушки отлично одеты, и куча иномарок, как в Москве.
Первого июня я добывал воду, слишком щедро спущенную в бассейн, отчего к концу недели мы сами остались без воды. Добывал я ее так: ездил по окрестностям Фиолента и искал машину с большим резервуаром сзади. И это мне удалось. Половина воды вылилась наружу через порванный в нескольких местах пожарный шланг.
Маша искупалась в бассейне и теперь ходит, завернувшись в полотенце, под которым ничего нет. Носит с напарником шофера корыта с водой, текущей из шланга, совершенно спокойно, хотя в любой момент это импровизированное прикрытие может соскочить.
Погода снова жаркая и располагает к наблюдениям. Нагие гурии на пляже соблазнительно поворачиваются всеми своими прелестями. Нудисты живут своим мирком, и их права иногда кажутся завидными.
А на следующий день разверзлись хляби небесные. Под непрекращающимся дождем мы поехали в Бахчисарай. Под Бахчисараем мне даже пришлось купить новые щетки, так как старые были бесполезны, как дырявая миска.
Но самый сильный ливень нас ждал в парке бахчисарайского дворца. Грянул гром – и погас свет, и мы оказались в темном дворце одни – среди всей этой средневековой старины. В этом была какая-то новизна. В остальном я не нашел здесь существенных перемен. Я понял, что с приездом друзей такие повторения будут неизбежны. Хотя это и не самые плохие повторения, особенно в дождь.
Вдвоем с Кравченко под несмолкающим дождем поднялись в Успенский монастырь. Маша с Котом остались в машине.
3-го днем Кравченко уехала в Симферополь к своей подруге, чтобы встретиться там на следующий день с Машей. И вместе поехать в Москву.
Она устала от Кота. Его поведение иногда совершенно неадекватно, словно у больного или очень несчастного человека. Он хочет согнать другого с его места, устраивает неутешаемые истерики, на все говорит «нет» – и дерется. Вообще, это такие пустяки, особенно, когда это не твой ребенок. Лишь отсутствие своих детей мешает ей это понять. По сравнению с ее замечательным тихим племянником Кот, которому за характер и внешность друзья уже дали прозвище «викинг», кажется монстром.
Кравченко не так проста, как может показаться, и как она сама порой хочет показать. Она почти энциклопедически знает историю Франции, знает историю Англии и неплохо историю России. Хорошо знает театральных актеров, а некоторые книги может пересказать с именами всех главных героев. В ее любимцах Толстой, Гончаров, Чехов, Грин, Голсуорси, Шоу, Моэм, Грин (Грэм)… С другой стороны, много вещей и областей знания, начиная с музыки, она не знает совсем и даже не хочет знать. Много фильмов, например, «Апокалипсис», не хочет смотреть, чтобы не тревожить себя. По этой же причине не любит Достоевского. Зато любит Крым, и в этом мы сошлись.
Ночью после сильного ветра снова была гроза.
Утром Маша затеяла гигантскую стирку, по завершении которой мы пошли на море. Вода опять похолодала. Солнце в дымке, дует ветер.
Посадил Машу в поезд и пошел с Котом на аттракционы. Я страшно боялся их прощания, но шоколадка «марс», мороженное, колесо обозрения, катание в пруду на маленьких катамаранах и на машинах на автодроме – его совершенно отвлекли. Он даже устал от такого количества впечатлений и ничего больше не хотел. И заснул в машине. Обычный кошмарный обед – и мы пошли «до качелей» в сторону Георгиевского монастыря. Он довольно спокоен, хоть и страшно хулиганит. Говорит глупости и смеется.
Вот мы и остались с Котом одни.
«Крым – это камни», – сформулировал трехлетний Кот в прошлом году. «Крым – это усталость», сформулировал бы я. Спустил и поднял Кота с моря, частично на плечах.
День очень жаркий, галька на пляже раскалилась, Кот не может по ней ходить. Он сам попросил идти домой.
Он проказничает и не хочет есть. Вечером погуляли по поселку, опять не до конца своими ногами. К 11 вечера я измучен сильнее, чем он. Он очень мил, но слишком ребенок. Сочувствовать и понимать он совершенно не может.
Вечером мне стало невыносимо грустно и одиноко. Даже не пил вина – чтобы еще более не раскиснуть. И не стал ужинать. Просто свалился в постель и два часа читал.
Вообще-то я знал, что секс – ловушка, даже раньше, чем впервые испытал его. И это не помешало мне родить Кота. Природу нельзя проигнорировать, ее можно «обмануть». Или она обманет тебя. Это бой не на равных, куда там! Я был готов – умом – обойтись без этих сомнительных удовольствий, но когда тут, как рыбке, сто вкуснейших соблазнов отовсюду… И тогда ты говоришь природе: ладно, ты ловишь меня на удовольствие – и это все, что я получу и за что буду платить. Но не ту цену, что хочешь ты! Я буду платить, тире – страдать, – морально, эмоционально, но не рабством у семейного очага. Я буду контролировать себя даже тогда, когда кажется, что контролировать себя нельзя – и как пушкинский Фауст думать в «такое время, когда не думает никто». И ты не получишь от меня того, чего хочешь, хотя я потеряю часть своего наслаждения. Зато сохраню призрачную свободу… Пепел Клааса стучался мне в сердце! Книжки, живопись – вот, что было мне интересно, а не вся эта семейная канитель!
Тем не менее, однажды я оказался отцом… «Ха-ха! – сказала природа. – Кого ты хотел обыграть?!» И с тех пор люблю, боюсь за это существо – и созерцаю совсем истончившиеся призраки свободы… И остаюсь плохим мужем. С другой стороны: я не мечтал быть никаким.
С утра окрестности затянул туман с моря. Поэтому мы с Котом поехали в Батилиман. В двух километрах в сторону города шпарило солнце и не было никаких признаков тумана.
На Пятом километре даишники отключили светофор и регулируют перекресток вручную. Они делают это каждую неделю. Такса для забывчивых, что эти жесты значат, одна – 20 гривен. Сегодня я это узнал.
В Батилимане отсутствует то, что называется «общим» пляжем. И мы выкупались на территории еще не открытого «детского оздоровительного лагеря» при российской военно-морской части, куда нас любезно пустила его заведующая, Татьяна Яковлевна.
Легкий шторм и ветер. Пусто и почему-то грустно. Как-то не так я себе все это представлял.
Без четверти семь, спустились уже на свой пляж. Вода удивительно спокойная и тихая, тумана нет и следа. В восемь пошли назад. Я уже чуть бодрее. Начал привыкать.
Больше всего я боялся, что Кот будет беспрерывно вспоминать маму, но чаще он вспоминает «дедушку и бабушку» и все спрашивает, когда они приедут? Сумели они, однако, завоевать сердце.
Я совершенно разучился быть счастливым. Условия должны быть совсем идеальными, ни одного раздражителя и проблемы в радиусе километра.
Сегодня отличное море, хоть еще не совсем теплое. На маленьком пляже никого. А душа неспокойна. За 15 минут Кот устроил три истерики: из-за водорослей, из-за желания влезть на огромный камень и из-за потерянного камушка. Но даже когда он успокоился, я все равно испытывал или тревогу или скуку. Надо мне чем-то заняться, живописью сумэ, например. Только так тут можно писать пейзажи.
В одиннадцать вечера позвонил Заславский, начальник отдела культуры НГ. Он разыскивал Машу. Когда она собирается выйти на работу?.. Свидетельство прогресса средств связи и непредсказуемости Маши. Где она может быть? На даче? В гостях? За два дня она не сообщила Заславскому, что приехала. Мне, разумеется, тоже.
Сосед наискосок, Николай Иванович, электрик, оторвал меня от мытья плитки в бассейне и, взобравшись на насест из всякой рухляди в углу своего участка (обычный для него способ общения со мной), спросил: читал ли я про решение собрания? Оказывается, они решили, что на месяц садоводу полагается 50 квт электричества, а каждые десять сверх того оплачиваются в пятикратном размере!
Я подсчитал, что за две недели, что мы здесь, уже истратил 200 квт. Даже не захотелось купаться в бассейне, где теперь и тратится, вероятно, вся энергия: 200 ватт в час – на работу насоса, который производит бурление воды – чтобы она не зацвела. Не знаю, есть ли от этого польза. Никогда не жил с бассейнами. Только с аквариумами, откуда и позаимствовал этот способ.
Погода странная. Еще не было ни одного ровного дня: то утром облака, вечером солнце, то наоборот. Почти всегда ветер, иногда гремит приближающаяся гроза – впрочем, редко доходит. Безоблачность – и вдруг накрыло! Однако это смягчает жару (до +29).
Вечером Кот вырубился. Я перепугался, думал заболел. Дал ему бисептола. Но вроде обошлось, просто уходил его.
Утром поехали в город, зашли в местный садоводческий магазин (я вознамерился насадить сад, вроде чеховского). Но ничего не нашел. На Центральном рынке купил два куста самшита, довольно квелых и сухих. Они так и не ожили.
Купались на пляже, что у местных зовется «35-ой батареей», в общей массе матерящихся детей и некоторого количества взрослых. Удовольствие так себе, но хоть не устали. Не могу пока найти гармонию. Да ее, верно, и нет. На обратном пути наехал на бульник, который здорово ударил куда-то в дно машины. Полагаю, в карданный вал, судя по последующим событиям.
Кот сильно бешенный и ничего не ест. Ночью у постели пою ему романсы: мой «колыбельный» репертуар. Но есть и «Воскресенье» – и даже мое собственное, на музыку покойного Андрея Поэта. Останутся ли у него в памяти: эти песни, это лето?
Мне звонит кто угодно: Заславский, мама, только не Маша. Думал, что она будет звонить хотя бы из-за Кота – держи карман!.. Наконец, она позвонила. Оказывается, решила звонить раз в три дня, ради экономии. Сообщила, что едет на дачу. Значит, звонки опять прекратятся.
Морской офицер, хозяин участка напротив, привел своих солдат, и пока они вскапывают ему участок, сидит в теньке и разгадывает кроссворд.
Вечером на закате +23, но такой западный ветер, что на первой улице у моря, где мы регулярно гуляем, аж холодно. И это юг? Понятно, что юг, тем более наш, – вещь относительная… Или вообще нет никакого юга – и все это миф и разные градации севера? Впрочем, глядя на наши с Котом черные рожи – в этом можно усомниться.
А архитектура!!! Это просто за пределом всего! Эти люди не знали никакой традиции, никакой культуры. Хоть у всех у них, якобы, высшее образование.
Но и такой «архитектуры» на всех не хватает: две трети поселка не застроены вовсе или лежат в недострое, словно в руинах. Хотя большинство участков обрабатывается. Поэтому повсюду саморазмножающиеся помойки.
По радио дебильная эстрада, магнитофон не работает, ни ящика, ни людей, ни газет. Только Кот и книги, на которые вечером уже нет сил.
Кот бьет посуду, прыгает со спины, швыряет в голову разные предметы, бьет головой в лицо, извиняется и начинает снова. К ночи я просто труп.
Из последних сил уложил Кота, заварил чай и позорно вырубился на диване при зажженном свете. В четыре проснулся, помыл посуду, попИсал товарища, сварил на завтра яйца, заварил гречку и попил чая. Эпопея отдыха. Или агония.
И почему-то все время болит живот.
До Симеиза от нас всего 45 минут. Пожалуй, это было самое удачное путешествие. Небольшой «субтропический» парк, полупустой пляж, очень тихое и теплое море, эффектная скала Дива, дополнительно защищающая от ветра. Мы забрались на самый верх 60-метровой скалы. Кот шел неожиданно бодро. Отсюда хороший вид на Ай-Петри, самую красивую гору на Южном берегу. Море ужасно синее, сверху зеленое, прозрачное. На пляже свобода: гологрудые девушки... Мелкая галька, отличный заход. Но все руинировано и заброшено. С другой стороны, куча новых маленьких магазинов. И очень мало людей. Преимущества и недостатки. Но по мне – лучше, чем раньше…
Сегодня у меня больше сил – после трехступенчатого сна: до 4 утра, после 7 и после 9, когда Кот пришел ко мне в постель. Даже открыл вино. Ночью прохладно, +18, но все равно хорошо.
Читая Кавабату. Нация, привыкшая так скрывать свои чувства, перепаханная средневековым самурайством, не может создать великую литературу, где всё – чувства, эмоции, страсти. Где у японца страсти – это уже патология. Это значит, кто-то кого-то убивает.
Тем не менее, Япония создала большую литературу, что удивительно. Акутагава, Мори Огай, Кавабата, Кобо Абе, Мисима, Кендзабуро Ое – это уровень. В них есть экзистенция, нет европейской пошлости, игры и пустомыслия. Япония слишком серьезна, чтобы позволить себе такое. Впрочем, теперь, может быть, все изменилось (Мураками).
У нас было нешуточное увлечение японской литературой, что спародировал Саша Соколов в «Между собакой и волком», когда рядом с московской сторожкой снег выпал на целое сяку.
Скорбь и надрывное ощущение природы. Лишь здесь японец сентиментален. Японец может быть вполне и даже очень сентиментален, что лишь подчеркивает его внутреннюю жесткость, почти жестокость. Суровость и безразличие к жизни. Жертвенность его натуры сделала его жестоким и сентиментальным. Он ценит всякое мелкое добро, которого так мало в жестоком мире, и готов умереть за разные идеалы или принципы, и за них же убивать. Мир японца ужасен и коварен, поэтому он всегда готов к бою и смерти – и любит послабление и отклонение от царящего зла.
Прочитав несколько страниц «Старой столицы», я вспомнил некоего Назарова, рано умершего парня, чья мама вручила мне его творения в 91-ом году в Литинституте – для альманаха «Клюква», что мы тогда выпускали, отчаявшись пристроить их в другом месте. Там был лишь один неплохой катрен, что-то вроде: «Нежный ландыш лепестки роняет. Лепестки не возвращаются назад». Оказывается, это буквальный образ из традиционной японской культуры: «Опавший цветок не вернется на ветку» – символ невозвратности любви.
Гуляя с Котом «у качелей», попытался подтянуться на турнике. С трудом подтянулся четыре раза. А я-то думал, что с годами становлюсь крепче: строю дом, рублю дрова, таскаю Кота… До 30 с чем-то лет каждое утро как молитву делал зарядку. Я всегда стремился выжать максимум из своего хилого организма. Еще четыре года назад в зимней одежде я мог подтянуться на улице шесть раз. В последних классах школы – десять. И вот какой афронт! Деградация уже началась?
– Детишки! Ну, придите ко мне! – кричит Кот. Он ходит к ним сам, но теперь наконец-то ждет их у себя, а они не идут.
Кот выдумал какой-то пляж «Дружок», на который он хочет попасть. Что бы это могло быть: фиг поймешь. Говорю – это? Отвечает «да». А, может, это? – тоже «да».
Поэтому купались на своем, правда подъехав к нему по-жлобски на машине, чтобы Кот не грезил так о «Дружке». А я два часа стирал белье и тоже хотел поблажек.
Вода неожиданно холодная, ветер, но, в общем, жарко. Кот липнет ко всем детям на пляже и даже взрослым, кто проявляет к нему хоть какой-нибудь интерес.
Поэтому Катя и Богдан, брат с сестрой с нашей улицы, лет семи-восьми, воспринимаются им с благоговейным восторгом. Катя и ее подружка даже ждут, когда он пообедает, стимулируя угрозой уйти. И это действует, но лишь он кончает – они немедленно убегают. А он бежит за ними, чтобы угостить их сушками.
Кота жалко. Он так старается угодить этим детям, а они пренебрегают им совершенно, используя разве как шута или пугало. Бежит домой за книжкой «Математика», заинтересовавшей Катю, а она уезжает от него на велосипеде. Он бежит следом: «Катя, вот "Математика"!»
Вижу, что Кот повторяет мою карму: он совершенно не вписывается в коллектив, ни здесь, ни на детской площадке в Москве, – при всем своем миролюбии и покладистости (во всяком случае, с детьми). Напротив, он становится мальчиком для битья. Все эти пижонские дети из «хороших» семей – страшные скоты! Их мамы собираются вместе – и давай ля-ля на два часа, на своих отпрысков ноль внимания, пока они не завопят. А отпрыски в это время зажали Кота детском домике и молотят: один по лицу слева, другой справа, а третий спереди ногой. И никто не вмешивается, Кот мужественно молчит и отбивается. А стоит ему удачно ответить – начинается крик на весь мир, в том числе мамаш: «Ваш ребенок, такой-сякой, ударил моего ангела!..» (Свежее воспоминание.)
Вечером, когда я, наконец, присел в саду с вином, зашли Оля с Филом – и младенцем Петей. Они совсем белые, словно это они приехали из Москвы, а не я. Кот давал жару, совсем сойдя с ума при виде «малыша», которого можно дрючить. Правда, извиняясь за обиды, – целует в плечико. И обижает опять. Фил был за маму: пИсал и какал Петю, бегал на его вопли. С ним же я говорил о музыке, кино и Западе. Он мечтает уехать на Запад, так надоела нищета и невозможность реализоваться.
Полдвенадцатого после водки, вина и пива отвез их домой. Кот заснул на заднем сидении.
Женщина в машине рядом с водителем с выражением познанной истины на лице. У многих женщин есть это выражение, редко встречающееся у мужчин, склонных к сомнению и подвижности мысли. Женщина же «все знает».
Белый купальник на загорелом теле красотки, бредущей с «голого пляжа». Блондинка, за тридцать, но выглядит хорошо. За спиной маленький рюкзачок. В таком виде и попилила наверх, лишь кроссовки надела.
Другая, тоже очень красивая, шла в длинном простом платье, далеко откидывая руку, переливаясь в каждом движении ноги и талии. Завязанные в хвост волосы играли на солнце. Со своим спутником пошла на «голый пляж».
Мне тут, как и Коту, не хватает общения. Поэтому так и обрадовался вчера Оле с Филом.
Хорошо смотреть отсюда из окна. Словно на вершине горы – в проеме только небо и самый краешек соседних деревьев. Не видя вечной ограды земли – кажешься себе свободнее.
В первые дни было ужасно тяжело, но теперь я начал привыкать. По вечерам пью вино, сегодня даже выкупался ночью в бассейне. Ночь очень теплая и безветренная. Кот тоже чему-то учится. Меньше говорит глупостей и делает пакостей. Сегодня вечером заказал макароны и все их смел, словно взрослый. А потом пару йогуртов, бутерброд с маслом – и ушел спать. Еще немного, и сделал бы из него человека. Но завтра приезжает мама – и все, конечно, пойдет насмарку.
Чудесно погуляли по «Каравелле» и даже нашли детскую площадку. Тут теперь новый арендатор, все подновлено, на вахте грубая охрана: как, мол, мы сюда попали?
В ларьке увидел Жанну и поболтал с ней. Она патриот своего городка из четырех домов напротив «Каравеллы» и хочет, чтобы ее ларек стал местным культурным центром. У нее дочь 22 лет, и при дневном свете видно, что она не молода, но полна энергии и неплохо выглядит – со своей копной рыжих волос. Не может забыть, как я подвозил ее зимой от Пятого.
Соседка по улице лет двадцати с младшей сестрой. Я встречал ее и в прошлом и в позапрошлом году. Здороваемся как знакомые. Этим летом дважды видел ее на пляже. У нее изящный коричневый купальник на одной бретельке, что-то вроде античного гиматия. Она всегда с сестрой, без обязательного для этих мест молодого человека. Не красавица, но в ней уйма обаяния. Заколка в волосах, прическа, поза, когда сегодня она сидела рядом с нами на камне. Этот изгиб опорной руки – лишь женщины могут выгибать локоть в обратную сторону. В ней есть что-то от Иры: в манере держаться, в улыбке, снисходительной и высокомерной, в смехе, когда обнажаются все зубы, большие и ровные, в привычке смотреть на мир сквозь темные очки. Даже во фразах: «Стоило тебя воспитывать столько лет!..» – в адрес сестры. Накинула на плечи дешевый голубой халат и стала еще изящнее. Так и пошла в нем наверх. Женщина – красивое создание.
Днем приехала мама, здорово нагретая на такси. С подарками и фруктами из Симферополя. Выпили французского бренди и пошли на пляж.
Чтобы развлечь маму, осчастливившую нас своим приездом, повез ее в Симеиз. Кот бесится на заднем сидении, празднуя окончание моего царствования.
Народу на пляже больше, чем неделю назад, открылось два кафе, прямо на берегу. Поэтому пить холодное пиво можно, не отходя от кассы. Зато орет запредельно дебильная музыка, заглушая шум моря. На море легкие волны, не помешавшие мне оплыть Диву. Тут уже не легкий прибой берега, а ветер и хаотическая рябь с брызгами. В такой момент кажется, что выходишь в открытое море. Наверное, во мне все еще живет страх утопающего.
В кафе подваливают четверо в плавках, мясистых и стриженных, с короткими шеями и передвижной художественной галереей на теле. У одного под живопись отдана вся спина – с ликом Спасителя посередине. На груди – гирлянда из роз. У остальных то же самое, но поскромнее. Вместо рам – золотые цепи с палец толщиной. Бармен уважительным полушепотом стал предлагать им напитки. Они взяли дорогой портвейн и сели за столик. Впрочем, один не выдержал и с душераздирающим криком на весь пляж метнулся в волны. Официантка суетится вокруг них, не зная, как угодить…
Мама принялась водить нас с Котом по этим заведениям, с дикой музыкой и странной публикой. В кафе, куда мы пошли как бы обедать, мне дали холодные, «только что сваренные» макароны, а Коту холодную, «только что пожаренную» картошку. За соседним столиком матерился и приставал со знакомством в дупель пьяный киевский пилот (как он всем представлялся). Объевшихся пирогов и чипсов на берегу, у нас с Котом нет аппетита. Потом опять купались среди медуз и детей. В этот раз Симеиз понравился много меньше.
На обратном пути недалеко от поворота на Терновку у машины отвалился карданный вал. У вас когда-нибудь отваливался карданный вал?.. Вот! А у меня отвалился! Он въехал в асфальт как оглобля, едва не поставив машину на дыбы. Не поставил только потому, что последние километры я ехал тихо, чувствуя неладное. После долгих попыток я застопил водителя «москвича», который не только довез маму с Котом до Пятого километра, но и вернулся назад – взять меня на буксир. За это время я умудрился протиснуться под днище – и открутить накидным ключом этот чертов вал от редуктора заднего моста. Кинул его в багажник – как бесполезную хрень.
«Москвич» дотащил меня на тросе до Камышовой, к дому Тамары и Гены. Замечательно, что наш спаситель просил только на бензин. Но мама в благодарность дала сто гривен. Я бросил проштрафившегося мастодонта во дворе и взял мотор до Фиолента. Потом на этом же моторе поехал на запланированную встречу с Тамарой и Геной.
Утром на такси доехали до Пятого, пересели на автобус и поехали в Балаклаву. Теперь уже на катере поплыли на Инжир. Качка, мама улыбается, вскрикивает, когда лодка проваливается в волну – и навстречу с лицом летит фонтан брызг. И постоянно контролирует дразнящего ее Кота. Это утомляет.
Инжир по-прежнему пуст, и жаль, что нельзя лежать здесь голым и обо всем забыть. Мама забавляется с голым Котом в прибое. И я могу позагорать, ни о чем не беспокоясь.
Поели в кафе на Пятом. Мама настаивает на таком облегченном стиле жизни, с расточительством и мелкими удовольствиями. А дома нас уже ждали Оля с Петей. Я оставил их беседовать, а сам ушел на пляж. Вода удивительно тихая, плотная, хоть и холоднее, чем на Инжире, зато чище и тише. Плыву, разгребая ее как взвесь. Даже в девятом часу очень тепло и тихо. Но надо идти к Оле.
Проводил их с Петей до шоссе, где они взяли мотор. Мама недовольна: она устала быть всеобщим донором. А Оля жалуется: холодильник не работает, еды нет. Оказывается, они и здесь на Фиоленте хотят остаться (в моем доме), и в Москву все втроем поехать, к маме. Причем мама готова оплатить операцию на глаза Оле и на это время поселить ее у себя. У них нет денег ни на билеты, ни на проживание. А у Оли еще планы остаться в Москве на стажировку…
На следующий день пришел один Гена. Он пристроил машину и получил от мамы 200 американских у.е. на ее ремонт. На другой вечер он пришел снова, отчитался, что купил, и что завтра утром можно будет получить машину. Мама пригласила его к столу. Ушел он поздно ночью, уж не знаю, на чем добирался.
Я здесь уже почти месяц. Начинаю тосковать. Здесь слишком спокойно, почти ноль информации. Кругом могут быть какие угодно катаклизмы – здесь, словно в Раю, и не заметят. Я веду чисто растительный образ жизни. Если и есть какие-то мысли, то о женщинах, как это ни пошло.
Сегодня испортилась погода. Но и в такую Севастополь любезен мне. Теплый воздух влажен и насыщен запахами. На пустых выходных улицах покой и ленивая сонливость.
Ночью позвонил отец. Он попал в больницу с панкреатитом. Поэтому утром я отвез маму на автовокзал, где она взяла такси до Симферополя. Кот пережил второе расставание – так же спокойно, как первое.
Сделал еду себе и Коту. Неожиданно зашли Оля с Филом, и мы пошли на море. На берегу жуткий ветер и шторм, вода грязная и холодная, не больше 17, словно в день приезда. И острое режущее солнце. Все краски неба ясны и насыщены. Кажется, что пришла осень.
После пива и виски было в самый раз искупаться. Моего рвения не разделил никто, даже Кот.
Весь вечер спускал бассейн, поливая сад и заодно собирая черешню. Это мука – за два часа, привлекши гостей, собрал едва ли сотую часть. Даже Кот собирал в сковородку.
– И Джимми и Билли давно позабыли, когда собирали такой урожай! – вздыхаю я.
Напилил дров – и пошел дождь. До трех ночи сидели у камина, пили вино и виски. Они мне помогают: отвлекают Кота на себя. Оля кормит его, потом моет ему попу.
В 6 утра разразился жуткий дождь, если не град, судя по стуку. Лишь он кончился, мы с Котом поехали в военный городок у «Каравеллы», в единственный местный магазин – за стиральным порошком. При выходе из магазина Кот спросил: «Папа, ты купил себе вино?» – чем очень развеселил продавщиц.
Несколько часов я стирал, мыл и чистил дом, готовил еду, собирал вещи. Мы, наконец, уезжаем. Погода хреновая, +17. Ветер, дождь висит в воздухе. Действительно, настоящая осень. Никогда не видел такого.
Едва успели на поезд. И всю дорогу по Крыму непрекращающийся ливень. Необычайное небо между туч: нервное, нечеткое. И вдруг в этом грустном нервном небе – радуга, как раз над Сивашем.
Черное небо, желто-рыжая полоса (вымокшей) сухой травы и между ними полоса зеленых туй. А с другой стороны вагона пробивающееся между туч солнце, сверкающее сквозь дождь, что хлещет по стеклам.
Я сидел у окна за столиком и вспоминал пятнадцатичасовой дождь в июне 87-го, когда мы жили с Машей и шестилетним Данилой в одноместной брезентовой палатка в Тихой бухте под Коктебелем – к концу дня абсолютно мокрой. И ездил я тогда стопом, а не на поезде…
В Харькове полдевятого утра дождь, как везде. Могучий циклон. Мрачное низкое небо.
Едем в купированном, как в СВ, то есть вдвоем. Проводники открыли лишь один сортир (в другом, верно, картошка), из-за чего я с ними ругаюсь. И демонстративно выливаю горшок на буферах. А дождь продолжается, хотя проехали и Курск, и Орел.
Под Курском начались березы. Зелень сочна и безмерна. И среди нее – дачные поселки, столь милые сердцу.
Кот представляет меня всему вагону: «Вот мой папа». Не отказывается от родства. Он говорит ужасные глупости – и лезет целоваться. Он лишь немного обкакался, а, в общем, вел себя нормально. Дождь кончился лишь под Тулой.
На мокрой платформе, где мы стояли с вещами и черешней, нас никто не встречал. Лишь с опозданием появилась Маша, усталая и задерганная. Вслед за ней – моя мама и Володя, мой сводный брат, взявший на себя труд отвезти нас домой, – по просьбе мамы, что было излишне... У отца температура, у володиной дочки – астма…
Думал, что дал Маше отдохнуть. Нашел ее измученной и выжатой. Работа, статьи, дача… Дом напоминал квартиру холостяка: все на тех же местах, что оставил месяц назад, то есть в куче. Грязные окна, пол, холодильник. Сама призналась, что ничего не делала, не готовила и не покупала. И тут же побежала на конференцию, потом в редакцию. Вернулась лишь в 8-ом. Так что мы с Котом снова весь день вдвоем.
Год, со всеми путешествиями, встречами, обидами, жизнью – лишь начался.
2000-18