Новая зубная паста была вкуснее прежней... Я её порой глотала, но пародонтоз слегка меняет вкус её и цвет. Люблю улыбаться себе в зеркало, когда белое, смешавшись с красным, дарит рту зловещее очертание, и я хохочу, да так, что брызги кроваво-белоснежной пены затмевают моё эхо в зеркале. Был душ, но скорей для иного... На этот раз я ласкала себя пальцем... Шёлк воды огибал моё сложное тело, до отказа набитое родинками. Мои губы глотали средний палец руки, а губы иные безудержно пускали слюну, выдавая лишь хриплое "да-а..."
Мне показалось я тону в кабине душа... Вижу свет и безропотно надеюсь не всплыть. Лампы комнаты подмигивали мне тусклым светом и приглашали поиграть...
Полотенце слизало всю влагу, я закрыла глаза, потеряв очевидность момента. Часом ранее был стакан водки, и её химическая формула будоражила мои мозги. Я выскользнула наружу и прохлада зала вобрала меня.
На столе стоял завтрак и как-то хмуро на меня смотрел. Я отказала ему и к вечеру он заскучал и испортился...
Люблю курить на кухне, когда дым одеялом меня укрывая, сужает сосуды и дарит горечь во рту. Ни с чем не сравню этот вкус, разве что с последним минетом, что подарила однажды незнакомцу в такси...
- Алло, да... Я не приду сегодня. Почему? Не хочу. И больше не звоните... Да, я уволилась. Что-то должна? Пошёл ты на хер мудак!
Старая Nokia разлеглась по ковру запчастями, ранее сбежав в стену из моей худеющей руки...
По телику новости. Опять загорелись леса, президент помиловал кого-то.
Кто же меня помилует? Почему я так долго одна? Где всё то, чего раньше было с достатком? Не ответив на вопрос, я открыла пустой холодильник, в котором от безысходности захотелось остаться. Противоположность излишка водки я поместила в морозилку и открыла окно...
- Как было бы здорово выпорхнуть прямо из окна наружу, плюя на головы прохожим, - сказала я и плюнула вниз.
Я закрыла окно и забыла, что оно на днях простилось со стеклом, когда у меня был приступ одиночества... Соседи с улицы принесли статуэтку коня, что моя рука запустила от злобы в окно. Теперь животное без ноги и хвоста. Ну и пусть. Он своё отскакал.
Хочу выглядеть шлюхой! Одену-ка я кричащее платье и нарисую алые губы на месте тех, что давно не дарили поцелуев мужчинам. Уж 8 лет. Шкаф вылил на меня массу тряпья, да так, что оно разлилось по квартире, заполнив мою двушку запахом молодости и озорства. Я выбрала платье дочери, что она подарила мне на день сучек в первой декаде обманчивого марта. Тёмно-красное, почти цвета смоли... Оно меня вновь проглотило, и вновь подошло. Очертя взглядом свою обвисшую грустную попу, я поняла, что невероятно хочу грубой любви! Да-да господа...
Трусики я кинула в сумку, синие сами туфли напросились на ноги и я понеслась по улице очернять город сажей порока... Я глотала восторженные взгляды не молодых и гораздо моложе мужчин, меня заводили презренные взоры монашеских нравов замужних и мужам не нужных шалав, что мысленно о меня вытирали свои потные, неласканные ноги. Я умилялась напыщенности и пустоте тех, кто мнил себя человеком.
Мне кланялись розы, проход уступил мне фонтан, чернь моей шевелюры от солнца, хранили безмолвные белые облака, что, обнявшись, ревностно защищали меня от наглой жары. Асфальт был мягок и пушист. Многоэтажки предо мной снимали шляпы, замирали машины и блек яркий свет. Моё отражение витрин магазинов плясало польку и фокстрот, под надрывную трубу пучеглазого Армстронга.
Я так порхала не долго, очень скоро найдя приключение по имени Игорь. Привела. Уложила. Выгнала. Или он попросился сам... Уж не знаю, но нет, не моё. А может я просто тупая и надменная стерва? Может быть. Я не знаю. Не знаю опять.
Воскресение. Не Господне, а то, что после субботы... Сломан ноготь, бутылка пуста. Да и я вместе с ней. Грешить нету сил, на праведность - нет уже духа. На преступление - нет яиц, но есть пять грамм героина. Как кстати его однажды подарил мне мёртвый от него друг. Не то, чтоб я сдохнуть хотела, и не то, чтобы сильно хотела я жить, но безысходность и ночная депрессия меня к игле подтолкнули. Я всё сделала правильно. Нащупала вену, что кровью дышала взахлёб, пронзила иглой эту вену, но шприц одеть на иглу не захотела. Просто мне нравится цвет крови, а её жуткий запах я размешала с тлеющей сигаретой, чей фильтр искусала на нет.
Мне чудились горы, весёлые дети, почему-то куриный помёт и вкус Пломбира. Я то шла, то летала, смеялась и плача, кого-то в отсутствии дождя под зонтом ждала, а тем временем жизнь моя меня покидала, сквозь отверстие толстой до боли иглы.
Мне не нужен никто, кроме... И тут я осознала, что жизнь моя дороже смерти, а жизни дороже - Жанна-дочь и её крохотуля-Никитка! Мне стало жалко их и дуру -
себя, что в стыдливой манере я отключила от вечного и невозвратного полёта, вытащив из вены нить стали...
Всё в миг изменилось. Я вспомнила кто я и лихорадочно засобиралась к дочке и внуку. Слёзы смыла тёплой струёй и кое-как примастырила макияж на не молодое лицо. Я знала, что делать и твёрдой рукой за собой захлопнула дверь.
Ехать не далеко, всего пять остановок маршруткой. Раньше бы я на машине, но её, увы, продала...
Спальный и грустный район, красивое место. В пакете в руке болтались сок, шоколад и плюшевый герой мультика. Я присела, молчу. Здравствуйте дочь и Никитка, вот и я, простите, что чуть не ушла...
Молчат. Уж два года. Лишь надпись мрамора кричит - "Помню. Люблю. Скорблю."
Я домой безмолвно плелась. Так и не знаю от чего и к чему я сбежала... От рака желудка к семье, или к смерти от ужаса жизни?