ОККУПАЦИЯ
Воспоминания военного детства
ГЛАВА 2 1942 год
Зима в этом году выдалась суровой, морозы стояли очень сильные. Наша деревня вся утопала в сугробах. Из дома по утрам иногда трудно было выбраться.
Каждая семья по-своему решала свалившиеся на неё тяжелые проблемы. Наша мать взвалила на свои хрупкие плечи все заботы о своих близких. К сожалению, здоровье у неё было неважное, оно постоянно подводило её. До войны она вёдрами на коромысле таскала из расположённого в двух километрах от нас спиртзавода брагу для скота. Делала она это в любую погоду, иногда босиком по мёрзлой земле. В результате этого она нажила себе ревматизм, у неё периодически сильно болели суставы рук и ног и она временами не могла ходить. Наша родная тётка Марья, являвшаяся в деревне главным народным целителем, лечила её, как могла. В большую деревянную бочку с тёплой водой и вениками она опускала раскалённый булыжник. Затем она сажала туда мать и накрывала её сверху, исключая голову, одеялом. После нескольких сеансов такого лечения ей становилось лучше. А в прошлый сенокос с ней случилась новая беда. На мажаре она везла сено, внезапно по дороге воз опрокинулся. Мать попыталась поднять его. В позвоночнике у неё при этом что-то хрустнуло, появилась сильная боль, С тех пор она страдала от болей в нём. Все мы гурьбой своими неумелыми руками делали ей массаж спины, а моя младшая сестра Тоня ножками топала по ней. Изо всех сил мы старались поправить здоровье нашей матери, без которой пропали бы.
Основным помощником матери во всём являлась моя старшая 11-летняя сестра Лида. Мужские обязанности по дому и в поле пытался взять на себя я, хотя это у меня, 8-летнего мальчишки, получалось плохо. Что касается моей младшей 5-летней сестры Тони, то она обычно везде мешала нам и ябедничала матери на нас с Лидой. Наши дедушка и бабушка, которым исполнилось по 72 года, совсем расклеились, дедушка постоянно лежал на печи, грел свои старые кости и временами стонал. Мы с ним иногда вели войну, обзывали его "лысый", в ответ на что он с печи бросал в нас лучину. Довольные, мы убегали к себе в комнату. Дед старался научить меня некоторым мужским делам, в частности, плести лапти. Бабушка изо всех сил помогала матери по дому.
Как хорошо, что не было у нас тогда проблем с едой. Продовольствие у нас имелось в достаточном количестве. Муку из зерна мы мололи на появившихся почти в каждом доме домашних мельницах, именуемых жерновами. Для получения крупы зерно толкли в ступе.
Трудноразрешимыми для всех в деревне оказались простые на первый взгляд бытовые проблемы, о которых мы до войны мало задумывались. Речь шла об огне, свете, мыле и соли. Запасы спичек, керосина, мыла и соли, которые люди успели в спешке сделать в начале войны, подошли к концу. Огонь все начали добывать с помощью кресала, что сделать было нелегко. Женщины в связи с этим старались сохранять тлеющие в печи угли в течение суток. По утрам они обычно перекликались друг с другом и тащили их из дома в дом. Свет в доме вечерами поддерживали с помощью лучины. У некоторых коптили лампадки, в которые заливали масло. Вместо мыла использовали щелок, сделанный из золы. Ею же пересыпали сложенное в ёмкости замоченное бельё, которое на удивление неплохо отстирывалось. Некоторые пытались варить мыло из животного жира, при этом у них получалась вонючая жидкая масса. В Костюковичах и на станции Коммунары мы меняли зерно, сало и самогон на соль. Иногда её приносили для обмена в деревню. Имела она непривлекательный землистый цвет. Было непонятно — соль это или удобрение. Вкус она имела всё же солёный.
С течением времени у населения всё острее вставал вопрос с одеждой и обувью. Наша мать начала перешивать нам отцовские брюки и рубашки. Основной обувью почти у всех были лапти. Кое- кому удавалось приобрести в Костюковичах галоши из камер и покрышек автомобильных шин. Отцовские кирзовые сапоги все мы, выходя во двор, одевали по очереди. Женщины начали изо льна прясть пряжу, устанавливать сохранившиеся у многих домашние ткацкие станки (кросны) и ткать полотно.
Сельское хозяйство у нас было по-существу натуральным. Крестьяне обеспечивали своим трудом в основном свои нужды. Между населением шёл натуральный обмен. На советские и немецкие деньги население в деревнях смотрело с недоверием.
Если крестьяне в сложившейся ситуации ещё как-то выживали, то каково было в это время городским жителям. Предприятия в городах были разрушены или не работали. Часть городского населения вынуждена была пойти на службу к новым властям. Другие подались в леса к партизанам. Некоторые переселялись в деревни — это в основном те, у кого там были родственники. Большинство ж вынуждено было заняться сельским хозяйством в городе. Там были распаханы все подходящие земли. На первых порах городские жители обменивали в деревнях имевшееся у них имущество на продовольствие. Некоторые попросту нищенствовали, ходили по деревням и выпрашивали милостыню, а кое-кто пух с голоду.
В деревне в ту пору было немало молодежи. Несмотря ни на что, она хотела веселиться, поэтому у нас в школе устраивались танцы. Играл на них на гармошке мамин земляк Шурик из деревни Гумницкая. Обычно он останавливался в нашем доме и жил у нас неделями, помогая по хозяйству. Гармонист он был прекрасный, его игра всех брала за душу.
Однажды во время танцев в школе произошло трагическое событие: был убит выстрелом в голову 16-летний парень Ларионен- ко Павел. Как потом выяснилось, выстрел был произведён из немецкой винтовки, которую нашли за утлом дома напротив школы. Наши полицейские провели расследование. При этом было установлено, что из деревни в эту ночь исчез один из окруженцев, прижившийся в доме у одной женщины. Последнее время они не ладили, ругались и даже дрались. Этот окруженец решил расправиться со своей сожительницей. Он выстрелил в неё через окно школы, однако промахнулся и попал в рядом стоявшего с ней невинного парня. Бросив оружие, он тут же покинул деревню и исчез бесследно.
Это была у нас первая жертва войны. На похороны убитого собралась вся деревня. Его родственники очень красиво оформили его могилу и установили на ней огромный дубовый крест, самый высокий на кладбище.
Что касается оружия, то кое у кого в деревне оно появилось. Даже мой приятель Слободчиков Павка достал где-то ленту с патронами. Часть патронов он дал мне. В саду я забивал их в пень и ударял острым мысом топора по капсюлю. При этом патрон разрывался и раздавался хлопок, похожий на выстрел. Однажды капсюль выскочил из патрона и попал мне в лоб, глубоко проникнув в кожу. С криком и плачем я прибежал домой. Мать выковырила у меня из кожи капсюль, а вдобавок выпорола меня вожжами. В память об этом происшествии у меня на лбу на всю жизнь осталась отметина. С тех пор я прекратил баловство с оружием и боеприпасами.
В деревне люди знают друг о друге почти всё, здесь трудно скрыть что-либо от посторонних глаз. Разговоры о том, что у подростков 14-и и 11-и лет Антона и Андрея Микрюковых имеется оружие, вскоре дошли до старосты и полицейских. Те решили проверить эти сведения и сделали в их доме обыск. При этом они обнаружили у них целый арсенал: 2 гранаты, винтовку и патроны к ней. Всё это было у них изъято, самих же их не стали наказывать. Однако подростки затаили обиду и грозились отомстить властям.
Надо сказать, что это была единственная действенная акция, которую провела наша местная власть за всё время оккупации. В остальном же она была безобидной. Староста вертелся между трёх огней — населением, партизанами и полицейскими, стараясь угодить всем. И это ему удавалось, человек он был разумный и по- своему мудрый. Что касается полицейских, то это были совершенно бездеятельные ребята. Единственное, что они делали — это периодически прохаживались по деревне и стреляли в воробьёв и ворон. Особенно большого мастерства в этом достиг Фёдор, который оказался настоящим снайпером. Мы, ребятишки, очень завидовали ему в этом. Сам же он буквально таял на глазах, чахотка съедала его.
Партизаны в этом году активизировали свои преступные деяния в деревнях. Теперь они уже стали брать у людей всё подряд. Например, у нас они забрали приглянувшиеся им отцовские кирзовые сапоги, которые так выручали нас зимой. Сейчас они сменили тактику: от случайных поборов перешли к плановым и организованным. Делали они это так. В деревню ночью приходила группа партизан, при этом среди них находился кто-то из наших, деревенских. Последний указывал прибывшим те дома, в которых, по его сведениям, имелось что-то ценное. И вот тут-то и начинался бессовестный грабёж. Например, многие в деревне знали, что у Клетченко Лукаша имеется костюм его сына Павла, воевавшего в это время на фронте. Партизаны-мародёры просили отдать им этот костюм по-хорошему. А когда хозяева отказались это сделать, они перевернули в доме все вверх дном и нашли его в печи, куда хозяйка спрятала его на ночь. А однажды у нашего соседа Клетченко Евсея они всю ночь искали имевшийся у него прекрасный комплект конской сбруи. Не найдя его, они обратились к нашей матери с просьбой подсказать им, где Евсей прячет эту сбрую. Мать не знала этого и ничего им подсказать не могла. Тогда они поставили её к стенке и заявили, что расстреляют её и оставят её детей сиротами, если она не поможет им. Бледную, испуганную и заплаканную, они, наконец, отпустили её. Затем они снова принялись за Евсея. Они также поставили его к стенке и пообещали расстрелять, если он не отдаст им сбрую. Они даже имитировали расстрел, сделав несколько выстрелов поверх его головы. Тут Евсей сдался и отдал им эту сбрую. Такие сцены со стрельбой происходили в деревне нередко. Та же тактика выколачивания имущества применялась и в других деревнях, только грабителями там уже выступали наши деревенские мародёры, а наводчиками — жители тех деревень. Предпринять что-либо против них было невозможно, пожаловаться было некому.
Но вот однажды жители деревни Васильевка, доведённые мародерами до крайности, попросили своего старосту принять против них какие-то меры. Недолго думая, тот доложил об этом в немецкую комендатуру. Оттуда в деревню на ночь приехало несколько полицейских, которые устроили засаду. При этом было задержано трое мужчин из деревни Калиничи. Как оказалось, это были члены сформировавшейся банды мародёров. Задержанных увезли в Костюковичи в комендатуру, после чего их никто больше не видел. Их семьи в полном составе отправили в Германию, а имущество поделили между собой полицейские.
Наш староста получил приказ подобрать несколько человек из молодёжи для отправки на работу в Германию. Такие приказы получили и старосты других деревень. Узнав об этом, подростки начали жениться, так как женатых не брали. Кое-кто из них ушёл в партизаны, другие начали прятаться, а некоторые попросту откупались. Благодаря этому и разумной политике нашего старосты эта компания в нашей деревне провалилась.
А вот в деревне Васильевка староста перестарался и представил в комендатуру требуемый список молодёжи. Включённые в него парни и девчата 14-16 лет были отправлены в Германию. Через несколько дней вечером под видом полицейских в деревню прибыла группа вооружённых людей. Староста, как всегда, организовал им угощение. Они начали расспрашивать его, как он выполняет указания властей из Костюкович. Староста похвастался, что все указания немецкой комендатуры он выполняет самым добросовестным образом. Тогда прибывшие попросили его проводить их до околицы. Утром староста был найден мёртвым в кустах возле деревни. Ему было нанесено 14 колотых ран. В кармане у него была найдена записка: "Это тебе за угнанных в Германию и за засаду".
Васильевские полицейские, напуганные случившимся, побросали свои винтовки и немецкую форму и бесследно исчезли из деревни. Поговаривали, что кто-то видел их среди партизан.
В марте по деревням прошёл слух, что в Харавыньском лесу по решению партизанского суда было расстреляно несколько партизан, уличённых в мародёрстве.
Из деревни Высокий Борок, что в Краснопольском районе, к нам пришёл мамин племянник Николаенко Иван. Ему исполнилось 16 лет, но на вид он выглядел моложе. У нашей матери появился ещё один слабосильный помощник. А пока что с его прибытием у неё возникли серьёзные проблемы. Партизаны, увидав Ивана, решили забрать его к себе в отряд. Мать еле убедила их в том, что он ещё ребёнок, которому только что исполнилось 14 лет, и что он очень нужен ей, имеющей на иждивении столько нетрудоспособных членов семьи. Свои доводы пришлось ей подкреплять хорошим угощением партизан. Оставалась у Ивана и угроза отправки его в Германию. Поэтому мы тут же начали подыскивать ему невесту, на которой он смог бы жениться, если бы такая угроза стала реальной. Правда, невесту он нашёл себе сам и начал дружить с ней.
С его приходом у матери разрешилась одна щепетильная проблема. Дело в том, что мать брала меня с собой в баню и мыла там меня сама. Я к тому времени ещё не освоил эту процедуру, тем более при отсутствии мыла. Приходившие при этом в нашу баню наши соседки начали возмущаться тем, что им приходиться мыться со мною, 8-летним парнем, как они говорили, почти что женихом, я начал смущать их своим присутствием. Появление у нас Ивана в связи с этим было своевременным: отныне я начал мыться в бане с ним.
На дворе уже чувствовалось дыхание весны. Под тёплыми весенними лучами солнца таял снег, повсюду журчали ручьи. Сбросив лапти, мы босые прыгали с одной проталины на другую.
Весной одной из моих обязанностей было пасти в лесу нашу корову. Делал я это до тех пор, пока всех деревенских коров не объединяли в единое стадо, которое пасли по очереди. При этом мать давала мне с собой хлеб, сало и бутылку молока. Иногда за такое ж вознаграждение я заодно пас и соседских коров. Сало на прутике я жарил на костре, после чего вкус у него был необыкновенный. Бутылку ж с молоком я ударял дном о землю до тех пор, пока на поверхности молока не появлялись капельки жира. Называлось это занятие "сбить масло". После этого молоко казалось вкуснее, особенно когда на язык попадали капли этого масла.
Староста и группа его добровольных помощников начали большую работу по разделу земли. Всего в нашей деревне было 4 поля. На каждом из них всем семьям были отмерены полоски земли. Их величина зависела от количества едоков в семье. Нам предстояло засеять эти 4 полоски и огород.
Когда наступило время сеять, люди, как муравьи, высыпали в поле. Были здесь все: стар и млад, здоровые и больные. Участвовали в посевной и наши дедушка с бабушкой и даже Тоня. Правда, дедушка при этом осуществлял в основном общее руководство, он больше сидел, чем работал. Здоровье у него было совсем плохое. В поля люди вывезли весь накопившийся у них в сараях навоз. При вспашке земли у нас сразу же возникла проблема: наша слабосильная Торбочка с трудом тянула плуг. Делала она это рывками, с частыми остановками. Пришлось нам самим впрягаться к ней в пристёжку и помогать ей. Несмотря ни на что, вся наша земля была вспахана и засеяна. Во время пахоты я становился за плуг и пытался пахать, однако у меня ничего не получалось. Не я управлял плугом, а он мною.
Люди старались посеять на полях всё: картошку, пшеницу, ячмень, овёс, просо, лён и даже коноплю. Всё это пригодится в натуральном крестьянском хозяйстве.
По окончании посевной выяснилось, что на полях не осталось ни одной не засеянной полоски.
Вскоре после посевной умер наш дедушка. Он сходил в баню, помылся, переоделся во всё чистое и заявил нам, что будет умирать. Он перестал кушать, пил только воду. Через двое суток он спокойно и незаметно скончался. Так умирали и умирают в народе старые верующие в Бога люди. Ещё задолго до своей смерти дедушка начал делать себе долбленый гроб из большого цельного ствола дерева, да так и не доделал его. Был он громоздкий и тяжелый, к тому же его частично поразила гниль. Впоследствии мы пустили его на дрова. Дедушку ж мы похоронили в обыкновенном дощатом гробу.
Тут я должен пояснить, что наши дедушка и бабушка происходили из старообрядческих семей и сами были старообрядцами. Свою будущую жену Марью дедушка в своё время нашёл в старообрядческой деревне Леонтьево, находящейся на Гомельщине между Веткой и Добрушем. Те места издавна были оплотом старообрядчества. Нажили они с бабушкой шестеро детей — трое сыновей и трое дочерей. Они пытались и их приобщить к своей вере, но те не последовали их примеру. Некоторые из их детей, в том числе и наш отец, не верили ни в Бога, ни в чёрта. А между тем каноны дедушкиной веры были неплохие. С бабушкой они жили тихо и мирно. Они двумя перстами молились своему Богу и строго соблюдали посты. Дедушка не пил, не курил, не матерился, не читал светской литературы, а читал старообрядческие книги на церковнославянском языке. У нас в доме было несколько таких книг в крепком кожаном переплёте. После смерти дедушки мы их, к сожалению, использовали на растопку печи. Во время войны бабушка не слишком настойчиво пыталась приобщить к своей вере и нас, своих внуков, но сделать это она не успела.
Единственное, что хорошо знали о старообрядцах окружающие их люди и что они осуждали в них, было то, что те не давали пить и есть посторонним людям из той посуды, из которой пили и ели сами. Но ведь это было по-существу элементарное требование гигиены, которое народ выработал веками. Осуждать за это старообрядцев было глупо.
Много когда-то натерпелись старообрядцы от царской власти и официальной православной церкви. Они, раскольники, подвергались гонению властей, высылались в отдаленные места России. Некоторые из них целыми общинами уезжали за границу. Советская власть не трогала этих богобоязненных, тихих, трудолюбивых людей, также как и они покорно терпели её. Всё, что происходит в этом мире, считали они, исходит от Бога,
Через два месяца после смерти дедушки также тихо и спокойно умерла наша бабушка. Она словно дала обещание дедушке вскоре последовать за ним на тот свет после длительной и дружной совместной жизни на этом свете. Нам было жаль бабушку, последнюю представительницу старшего поколения в нашем роду.
В своей последующей жизни я часто задумывался над судьбой дедушки и бабушки. Будучи выходцами из семей бывших крепостных крестьян, они за свою жизнь пережили столыпинскую реформу, три революции, первую мировую и гражданскую войны, военный коммунизм, НЭП, коллективизацию и разгон колхоза во время Великой Отечественной войны. Сколько нужно было иметь душевных и физических сил, чтобы вынести всё это! Да, в плохое время родились наши дедушка и бабушка. Но ведь время не выбирают.
А вы проживете на свете,
Как черви слепые живут,
Ни сказок о вас не расскажут,
Ни песен о вас не споют.
М. Горький
В июне месяце у нас случилось большое несчастье: партизаны забрали нашу Торбочку. И раньше они забирали у людей мелкий рогатый и не рогатый скот, лошадей же они пока что в нашей деревне не трогали. Для нашей семьи это была невосполнимая потеря, ведь крестьянин не может существовать без лошади. Торбочка к тому времени уже была полностью нашей собственностью. Осиповы сумели приобрести себе лошадь.
Торбочку, а также Сивку — лошадь такой же, как и наша мать, солдатки Семенихи — увели ночью из пастбища. Там, в ночном, каждый хозяин сторожил свою лошадь сам. Так обычно делал и я, но на этот раз мать пожалела меня и попросила нашего соседа Клетченко Тихона присмотреть за нашей лошадью. Ночью на пастбище нагрянули партизаны и потребовали себе двух лошадей. Мужчины, находившиеся в ночном, отстояли своих лошадей и откупились от них Торбочкой и Сивкой. Пригодятся наши слабосильные лошади кому-либо в хозяйстве, ведь и в других деревнях ощущался недостаток лошадей.
Мать с плачем пошла к старосте, чтобы он как-то решил нашу лошадиную проблему. Тот прикрепил наш двор к двору нашего соседа Клетченко Евсея, у которого к тому времени уже была собственная лошадь. Однако Евсею это не понравилось. Мать с трудом, как милостыню, выпрашивала у него лошадь. Однажды она без его ведома взяла её распахать картошку. На поле тут же прибежал сын Евсея Володька и начал кричать на мать и требовать, чтобы она выпрягла лошадь. Мать этого не сделала. Тогда он стеганул её кнутом. Мать и я заплакали. Я сказал Володьке, что когда вырасту, то обязательно отомщу ему за это. В ответ он стеганул кнутом и меня, выпряг лошадь и увёл её. Обо всём этом мать рассказала старосте. После его разговора с Евсеем последний подобрел я начал давать нам лошадь.
А в это время в деревне прошёл слух, что Торбочку и Сивку видели в деревне Братьковичи, находящейся за Харавыньским лесом. Недолго думая, мать и Семениха отправились туда искать своих лошадей. Однако в Харавыньском лесу их задержали партизаны, которые начали допрашивать их, обвинять в том, что они являются немецкими разведчицами. Женщины раз за разом повторяли свою историю, но им не верили и пригрозили даже расстрелять их. Дело кончилось тем, что над ними надругались, после чего отпустили. Перейти Харавыньский лес и попасть в Братьковичи им так и не удалось. Истерзанные, заплаканные, они вернулись домой ни с чем.
Июнь месяц оказался для нашей семьи очень богат на события. Где-то в середине этого месяца из Костюкович вернулся наш староста и вручил нам открытку... от отца. Такого не только мы, но никто в деревне не ожидал. Неужели в это время функционирует какая-то почта? Оказывается, функционирует. На открытке на белорусское языке сверху было напечатано такое письмо отца к нам: "Знаходжуся у нямецкiм палоне, даводзщца добра". Снизу был напечатан наш ответ ему: "Бацька, мацi, жонка, дзецi жывыя i зда- ровыя". Под всем этим стояла собственноручная подпись отца. Населенный пункт, из которого была отправлена открытка, на ней указан не был. Десятки раз мы перечитали эту открытку и поняли то, что отец наш жив, помнит о нас и даёт о себе знать. Это обрадовало нас. Но, с другой стороны, он ведь находится в немецком плену, и неизвестно, чем это кончится. Правда, он сообщал нам, что ему там хорошо, и это нас успокоило. Староста велел нам в нижней части открытки зачеркнуть слова "Бацька, мацi" и над ними написать слово "памерлi. После этого эту часть открытки он отрезал и забрал с собой, пообещав доставить её в Костюковичи для отправки отцу. Может быть, он получит её.
Через пару недель после этого к нам домой пришёл мужчина лет 40, представившийся Быковым Степаном, жителем деревни Забычанье. Он рассказал нам о том, как он вырвался из немецкого плена. Находился он в лагере для военнопленных в городе Бобруйске, лагерь размещается в чистом поле за городом. В нём находится несколько тысяч военнопленных. Этот лагерь по-существу является лагерем смерти. Каждый день там умирает несколько десятков военнопленных, трупы которых утром на подводах вывозят за пределы лагеря и хоронят в братской могиле. Военнопленные в нём находятся под открытым небом. Они голодные, оборванные, некоторые из них имеют ранения, многие болеют. Кормят их баландой из картофельных очисток, которой на всех не хватает. Люди в таких условиях буквально потеряли человеческий облик и готовы поедать друг друга. Лагерь обнесён колючей проволокой и охраняется немецкими солдатами с овчарками. Несколько групп военнопленных пыталось бежать из него, но их ловили, а некоторых беглецов после этого публично расстреливали. Находясь в лагере, Степан пришёл к выводу, что нужно во что бы то ни стало бежать из него, иначе отсюда живым не выйдешь. Он начал искать в лагере своих земляков, жителей Костюковичского района. Таких набралось 9 человек. Среди них оказался наш отец. Они начали тщательно готовиться к побегу. В одном подходящем месте они решили ночью сделать отверстие в ограде и выбраться через него из лагеря.
Намеченный побег они совершили, и немцы обнаружили это, однако Степана спасло то, что беглецы сразу же после того, как выбрались из лагеря, разбежались врассыпную в разные стороны. Немцы с овчарками не смогли их всех поймать. В попавшейся ему ближайшей деревне он переоделся в гражданскую одежду. Затем в течение полутора месяцев он пробирался к себе на родину и, наконец, благополучно достиг своей деревни. Он не знает, что сталось с остальными беглецами. Дома они пока что не появились. Выживет ли наш отец в тех условиях, в которых оказался, он не может сказать.
Рассказ Степана очень огорчил нас. Надежда на благополучный конец пленения нашего отца начала у нас таять. Но надежда ведь умирает последней. Она всё же не покидала нас.
В эту пору года у нас в деревне в разгаре был сенокос. Староста со своими добровольными помощниками разделил все колхозные луга, как когда-то поля, на полоски. Мать, Иван и я принялись за дело. Староста принёс из Костюкович с десяток кос, которые немцы безвозмездно передали крестьянам. Это были очень хорошие косы, косить ими было одно удовольствие. Они служили крестьянам ещё много лет. В деревне их так и называли: "немецкие". Одна из них, самая маленькая, досталась мне. Наш сосед, дядька Лукаш, отбил её. Очень быстро я научился косить и делал это с охотой, хотя работа эта была тяжёлой, особенно для подростка. Во время косьбы мы разрушили несколько шмелиных гнёзд, при этом я полакомился их вкусным мёдом. Ни с чем не сравним в эту пору был запах душистого сена, который сохранился в моей памяти на всю жизнь.
Вслед за сенокосом наступила жатва. И опять, как и во время посевной, в поле вышло всё население деревни. Крестьяне дорожили каждым погожим днём, чтобы убрать то, что вырастили. А хлеба в этом году выросли хорошие, таких урожаев в колхозе давно не было. Во время уборки всё делалось вручную, при этом в поле не осталось ни колоска. В ближайшем гумне нам выделили место, и мы сложили туда убранный урожай. Предстояло всё это обмолотить, довести до ума. Значит, и осенью нам будет чем заняться. А сколько потребуется труда, чтобы провести весь цикл переработки льна и конопли. Круглый год некогда крестьянину расслабиться и отдохнуть, одни заботы у него сменяются другими.
В этом году, как никогда раньше, я прочувствовал всю тяжесть крестьянского труда. Несмотря на то, что мне не пришлось связать свою жизнь с сельским хозяйством, я на всю жизнь сохранил глубокое уважение к сельскому труженику.
Скромный труженик земли!
От зори и до зори
Ты копаешься в земле.
Низко кланяюсь тебе!
Весь наш район буквально был потрясён событием, происшедшем в Костюковичах: немцы расстреляли там всех евреев. В городе проживали те из них, кто не успел эвакуироваться или уйти к партизанам — это в основном старики, женщины и дети. За городом, недалеко от православного кладбища, их самих заставили вырыть себе огромную братскую могилу, затем начали расстреливать партию за партией. Говорят, что земля, которой их засыпали, шевелилась и из-под неё раздавались стоны. Все жалели евреев. У белорусов ведь никогда не было ярого антисемитизма, легкий же антисемитизм на бытовом уровне не шёл в счёт. Люди, прохода мимо насыпанного над братской могилой кургана, со страхом оглядывались, крестились и ускоряли шаг.
В летне-осенний период этого года партизаны активизировали свои действия. Мы постоянно узнавали о том, что где-то они напали на немецкую комендатуру, где-то устроили засаду на дороге. Но особенно активизировали они диверсии на железных дорогах.
В ответ на это немцы, как правило, проводили карательные операции. Особенно они зверствовали тогда, когда гибли немецкие солдаты и офицеры. В таких случаях они в отместку за это уничтожали всех подряд, при этом гибло немало мирного, ни в чём неповинного населения.